Маруся отравилась. Секс и смерть в 1920-е 3 глава




 

Иван Молчанов
Свидание


Закат зарею прежней вышит,
Но я не тот,
И ты – не та,
И прежний ветер не колышит
Траву под веером куста.


У этой речки говорливой
Я не сидел давно с тобой…
Ты стала слишком некрасивой
В своей косынке
Голубой.


Но я и сам неузнаваем:
Не говорит былая прыть…
Мы снова вместе,
Но… не знаем
О чем бы нам поговорить?


И цепенея,
И бледнея,
Ты ждешь,
Я за лицом слежу.
Да, лгать сегодня не сумею,
Сегодня правду расскажу!


Я, милая, люблю другую,
Она красивей и стройней,
И стягивает грудь тугую
Жакет изысканный на ней.


У ней в лице
Не много крови
И руки тонки и легки,
Зато —
В безвыходном подбровьи
Текут две темные реки.


Она – весельем не богата,
Но женской лаской —
Не бедна…
Под пышным золотом заката
Она красивой рождена!


У этой речки говорливой
Я песни новые пою.
И той,
Богатой и красивой
Я прежний пламень отдаю.


Нас время разделило низкой
Неумолимою межой:
Она, чужая,
Стала близкой,
А близкая —
Совсем чужой!..


Мне скажут:
«Стал ты у обрыва
И своего паденья ждешь!..»
И даже ты мои порывы
Перерожденьем назовешь.


Пусть будет так!..
Шумят дубравы,
Спокоен день,
Но тяжек путь…
Тот, кто устал, имеет право
У тихой речки отдохнуть.


Иду к реке,
Иду к обрыву,
И с этой мирной высоты
Бросаю звонкие на диво
И затаенные мечты.


За боль годов,
За все невзгоды,
Глухим сомнениям не быть!
Под этим мирным небосводом
Хочу смеяться и любить!


Опять закат зарею вышит…
Но я не тот,
И ты не та.
И старый ветер не колышет
Траву под веером куста.


В простор безвестный
И широкий
Несутся тени по кустам…
Прощай!
Зовет тебя далекий
Гудок к фабричным
Воротам.

 

Владимир Маяковский
Письмо к любимой Молчанова, брошенной им, как о том сообщается в № 219 «Комсомольской Правды» в стихе по имени «Свидание»


Слышал —
вас Молчанов бросил,
будто
он
предпринял это,
видя,
что у вас
под осень
нет
«изячного» жакета.
На косынку
цвета синьки
смотрит он
и цедит еле:
– Что вы
ходите в косынке?
Да и…
мордой постарели?
Мне
пожалте
грудь тугую.
Ну,
а если
нету этаких…
Мы найдем себе другую
в разызысканной жакетке. —
Припомадясь
и прикрасясь,
эту
гадость
вливши в стих,
хочет
он
марксистский базис
под жакетку
подвести.
«За боль годов,
за все невзгоды
глухим сомнениям не быть!
Под этим мирным небосводом
хочу смеяться
и любить».
Сказано веско.
Посмотрите, дескать:
шел я верхом,
шел я низом,
строил
мост в социализм,
не достроил,
и устал,
и уселся
у моста.
Травка
выросла
у моста,
по мосту
идут овечки,
мы желаем
– очень просто! —
отдохнуть
у этой речки.
Заверните ваше знамя!
Перед нами
ясность вод,
в бок —
цветочки,
а над нами —
мирный-мирный небосвод.
Брошенная,
не бойтесь красивого слога
поэта,
музой венчанного!
Просто
и строго
ответьте
на лиру Молчанова:
– Прекратите ваши трели!
Я не знаю,
я стара ли,
но вы,
Молчанов,
постарели,
вы
и ваши пасторали.
Знаю я —
в жакетах в этих
на Петровке
бабья банда.
Эти
польские жакетки
к нам
провозят
контрабандой.
Чем, служа
у муз
по найму,
на мое
тряпье
коситься,
вы б
индустриальным займом
помогли
рожденью
ситцев.
Череп,
што ль,
пустеет чаном,
выбил
мысли
грохот лирный?
Это где же
вы,
Молчанов,
небосвод
узрели
мирный?
В гущу
ваших роздыхов,
под цветочки,
на реку
заграничным воздухом
не доносит гарьку?
Или
за любовной блажью
не видать
угрозу вражью?


Литературная шатия,
успокойте ваши нервы,
отойдите —
вы мешаете
мобилизациям и маневрам.

 

Осип Брик
Не попутчица

I

В 12 часов ночи мимо столика прошла женщина. Сандаров въелся в нее глазами. Стрепетов привстал, раскланялся.

– Кто это?

– Велярская, Нина Георгиевна с мужем. Крупнейший делец.

Сандаров не отрываясь смотрел на Велярскую.

– Она тебе нравится?

– Очень.

– Я полагал, что вы, коммунисты, обязаны питать отвращение к прелестям буржуазной дамы.

– Обязаны.

– Какой же ты в таком случае коммунист?

– Плохой, должно быть.

Велярские сели поблизости. Стрепетов встал, подошел.

– С кем это вы?

– Так. Коммунистик один.

– Плюньте, садитесь к нам.

– Нет, неудобно. Может пригодиться.

Велярский засмеялся.

– Тогда тащите его сюда.

Жена замахала ручками.

– Нет, нет. Пожалуйста, избавьте. Обделывайте свои делишки без меня.

Стрепетов стал прощаться.

– Заходите, Стрепетов. Мы все там же. Телефон только новый: 33–07.

– Непременно. До скорого.

Сандаров встал.

– Ты что? Домой?

– Да.

– Посидим еще.

– Нет, пора.

Вышли.

– Тебе, я вижу, Велярская здорово понравилась.

– А что?

– Ты как-то притих.

Сандаров молчал.

– Хочешь, я тебя с ней познакомлю?

– Нет, не хочу.

– Почему?

– Есть причины.

– Как знаешь.

Стрепетов пошел к Тверской, Сандаров – к Мясницкой.

У фонаря Сандаров вынул записную книжку и вписал: «Нина Георгиевна Велярская, т. 33–07».

II

Соня Бауэр, секретарь Главстроя, отшила двадцатого посетителя.

– Заведующий занят. Принять не может.

Фраза злила ее: заведующий, тов. Сандаров, не был ничем занят – сидел у себя за столом и курил.

Подошел тов. Тарк.

– Ну что? Все еще занят?

– Вам я обязана сказать. Он ничем не занят, но не велел никого пускать.

– В чем же дело?

– Не знаю. Это продолжается целую неделю, изо дня в день.

– А дела?

– Стоят.

– Чем вы это объясняете?

Соня молчала.

– Вы как жена могли бы знать?

– Я не жена, тов. Тарк. У коммунистов нет жен. Есть сожительницы.

– Ну, как сожительница.

– Мы живем в разных домах. Я не могу следить за ним. И не считаю нужным.

– Напрасно. Мы партийные товарищи заинтересованы, чтобы он не свихнулся.

– А вы думаете, что он свихнулся?

– Не думаю, но считаю возможным. Сейчас опасное время.

Соня пожала плечами. Тарк встал.

– Я вам советую повлиять на него. У него много недоброжелателей. Они будут рады, если с ним что-нибудь приключится. Если вам понадобится мой совет – к вашим услугам. Это товарищеский долг.

Вышел.

Соня знала, что у Сандарова много врагов, в том числе и тов. Тарк.

III

Сандаров появился на пороге кабинета.

– Соня! Если надо что-нибудь подписывать, давай сейчас, а то я ухожу.

Соня захватила папку с бумагами и вошла в кабинет.

– Ты чего злишься? Недовольна моим поведением?

– А ты доволен?

– Очень.

– Тогда все в порядке.

Сандаров подписал десяток бумаг.

– К тебе приходил Тарк.

– Ну его к черту.

– По важному делу.

– По партийному?

– Да.

Сандаров продолжал подписывать.

– Что это такое?

– Ходатайство конторы «Производитель» об отсрочке сдачи на два месяца.

– Отказать.

Соня собрала бумаги.

– Сегодня партийное собрание. Ты будешь?

– А что сегодня?

– Доклад комиссии об организации яслей.

– Может быть, приду.

– Твое присутствие очень желательно.

– Мне надоели партийные собрания.

– У тебя странный тон появился. Можно подумать, что ты работаешь в партии для собственного удовольствия.

– Чего ты злишься? Я, кажется, никогда особых симпатий к партийным товарищам не чувствовал.

Сандаров взял портфель и вышел.

Соня оглядела стол. Справа лежал блокнот. Верхний листок был вкривь и вкось исписан. Соня внимательно просмотрела его, оторвала и спрятала в карман. На листке разнообразными почерками было написано одно только слово: Велярская.

IV

Велярский встретился с компаньоном в кафе «Арман».

– Ну что?

– Плохо.

– А именно?

– Отказали.

– Как же быть?

– Не знаю.

– Надо придумать.

Компаньон пожал плечами.

– Я ничего не могу сделать. У меня там никого нет.

Подошел Стрепетов.

– Скажите, Стрепетов; нет ли у вас кого-нибудь в Главстрое?

– Очень даже есть.

– Кто?

– Член коллегии, Сандаров.

– Ах вот как! Слушайте, есть дело. Можете заработать.

– К вашим услугам.

Компаньон зашептал Стрепетову на ухо.

– Понимаю. Но можно сделать лучше.

– А именно?

– Зачем отсрочка, когда можно получить деньги.

– Какие деньги?

– За работу.

– Да работа не сдана и не будет сдана в срок.

– Понимаю, но деньги все равно получить можно.

– Каким образом?

– Подавайте счета, и получите деньги.

– Ерунда.

– Я вам говорю. А работу сдадите когда-нибудь.

Велярский расхохотался.

– Неглупо придумано.

– Одним словом, давайте счета, я все сделаю.

– Приходите завтра в контору.

– Ладно.

Когда Стрепетов отошел, Велярский подмигнул своему компаньону.

– Не мешало бы загодя запастись знакомствами в Ч. К., как ты думаешь?

– Ни черта! Выкрутимся.

V

Сандаров был дома. Лежал на диване, дремал.

Соня вошла; села за стол и молчала.

– Если ты хочешь говорить на тему о моей испорченности, то говори. Я этого разговора начинать не буду.

– Меня твоя испорченность мало трогает. Тем более что сам ты от себя в восторге. Мне хотелось бы только выяснить наши с тобой отношения.

– Какие отношения?

– Личные. Как-никак мы с тобой уже два года сожительствуем.

– И что же из этого следует?

– Ничего не следует. Но, по-видимому, что-то изменилось; и мне хочется знать: каковы будут наши отношения в дальнейшем?

– Мы ничем друг с другом не связаны. Мы коммунисты, не мещане; и никакие брачные драмы у нас, надеюсь, невозможны?

– Я не собираюсь разыгрывать драму.

– В чем же дело?

Соня вскочила и с силой стукнула кулаком по столу.

– Ты разговариваешь со мной как с девчонкой, которая до смерти надоела. Если я тебе не нужна – скажи. Сделай одолжение. Уйду и не заплáчу. А вола вертеть нечего.

– Соня!

– Ничего не Соня! А будь любезен говорить начистоту. Никакой супружеской верности я от тебя не требую. Но делить тов. Сандарова с какой-то там буржуазной шлюхой я тоже не намерена.

– Что? что? что такое?!

Сандаров вскочил с дивана. Соня швырнула ему в лицо исписанный листок.

Сандаров взглянул на него и стиснул зубы.

– Тов. Бауэр, не думаю, чтобы такие скандалы соответствовали правилам коммунистической морали. Я предлагаю временно прервать нашу связь. Надеюсь, вы не возражаете? Идите.

Соня выбежала из комнаты.

Сандаров скомкал листок и бросил на пол. Потом поднял, разгладил и положил в ящик письменного стола.

VI

Стрепетов поймал Сандарова у остановки трамвая.

– А я тебя ищу. Едем к Велярским.

– Ты с ума сошел. С какой стати я поеду?

– Чудак! Нина Георгиевна – очаровательная женщина. Мне хочется вас свести.

– Ты ненормален.

– Почему? Нина Георгиевна – интереснейшая женщина. И к коммунистам относится очень мило. У нее был знакомый коммунист, который безумно ее любил.

– Кто такой?

– Пономарев какой-то. Армейский политрук.

– А где он теперь?

– Кажется, убит или умер от тифа, она сама точно не знает.

– Как ты сказал? Пономарев?

– Да. А ты его знаешь?

– Нет! Что-то не помню.

Стрепетов взял Сандарова под руку.

– Едем?

– Да отстань, пожалуйста. Не хочу я знакомиться с твоей Велярской.

– Она ж тебе понравилась?

– Что ж из этого?

Сандаров вскочил в трамвай. Стрепетов досадливо фыркнул.

– Черт с тобой. Не хочешь – не надо. У меня к тебе еще другие дела есть. Зайду к тебе завтра на службу.

Трамвай отошел. Стрепетов посмотрел вслед.

– Дурака валяет.

И пошел по бульвару.

VII

Соня нашла Тарка в бюро ячейки.

– Я решила воспользоваться вашим предложением и поговорить с вами серьезно о Сандарове.

– А что случилось?

– Нет, все то же. Но вы сами знаете, это всегда начинается с мелочей.

– Правильно! Но все-таки конкретно: что вы имеете в виду?

– Во-первых, он совсем перестал заниматься делами.

– Ну, это не так страшно.

– Во-вторых, у него появилась мода ругать коммунистов.

– Это хуже.

– Потом он стал как-то легкомысленно разговаривать, франтить.

Тарк взглянул на Соню.

– Скажите, женщина здесь никакая не замешана?

Соня молчала.

– Вы простите, что я вас так спрашиваю.

Соня сжала руки.

– Хорошо. Я вам скажу. Здесь замешана женщина.

Тарк обрадовался.

– А! Вот видите. Кто такая? Вы ее знаете?

– Нет! Я ее не видела. Но знаю фамилию.

– Ну!

– Велярская.

Тарк высоко поднял брови.

– Велярская, Велярская. Позвольте.

Он вытащил из портфеля стопку бумаг.

– Конечно. Так и есть.

– Что такое?

– Велярский – наш контрагент. Один из владельцев конторы «Производитель». Это, должно быть, его жена.

Тарк заходил по комнате.

– Это может очень печально кончиться.

Соня повернулась к нему.

– Я забыла сказать. К нему последнее время часто ходит какой-то Стрепетов. Спекулянт явный.

Тарк близко подошел к Соне.

– Необходимо последить за Сандаровым. Он может здорово влететь. Держите меня в курсе дела.

Соня молча кивнула головой.

Когда она ушла, Тарк покрутил головой и взялся за телефонную трубку.

– Николай! Это ты? Приходи сейчас ко мне в бюро. Я расскажу тебе пикантную историю.

VIII

Велярская лежала на кушетке и читала.

Вошел муж. Поцеловал ручку.

– Я сегодня ужасно разозлилась на твоего Стрепетова. Нахальный мальчишка и дурак.

– Что случилось?

– У вас, видите ли, какие-то дела в Главстрое, а я очень нравлюсь какому-то Сандарову, который в Главстрое. И вот я должна познакомиться с этим Сандаровым, что это очень важно для тебя, но и мне будет приятно, потому что Сандаров очень интересный.

– Какая ерунда!

– Я на него накричала. Сказала, что он мерзавец, и выгнала вон.

– Правильно.

– Прошу тебя к нам его больше не звать. Еще не хватало, чтобы я впутывалась в ваши дела.

– Да я его не уполномачивал с тобой об этом разговаривать.

– Я уже не знаю, кто кого уполномачивал, но мне это в высшей степени противно.

– Ну, ну! Не так страшно. Никто тебя не неволит. Но если бы было необходимо, ты, думаю, не отказалась бы сделать это для меня.

Вошла горничная.

– Барыня, вас к телефону.

– Кто?

– Не говорят.

– А какой голос, мужской или женский?

– Мужской.

IX

– Слушаю.

– Это Нина Георгиевна Велярская?

– Да. Кто говорит?

– С вами говорит некто Тумин. Вы меня не знаете. Я привез вам привет от вашего знакомого Пономарева.

– Как? Он жив?

– Нет, умер полгода назад от тифа. Разрешите мне зайти, я вам все расскажу.

– Пожалуйста! Буду очень рада.

– Когда прикажете?

– Заходите завтра, часа в три.

– Слушаюсь.

– Адрес вы знаете?

– Знаю.

– Значит, жду вас.

– Непременно.

Муж сидел на кушетке. Перелистывал книжку.

– Кто это звонил?

– От портнихи.

И поцеловала мужа в лоб.

X

Перед заседанием бюро Тарк отозвал в сторону нескольких партийцев.

– Я вот насчет чего. Сегодня нам надо наметить кандидата на партконференцию. Был разговор о Сандарове. Так?

– Да.

– Я считаю его неподходящим.

– Почему?

– Я всегда говорил, что он неустойчив, а теперь я в этом убедился.

– Говори ясней.

– Он задается; считаться с ячейкой перестал, разводит оппозицию, наводит критику. Интеллигент.

– Брось, Сандаров – испытанный партийный работник. Ему позволительно.

– Все так. Но есть в нем буржуазный душок, интеллигентский. Безусловно есть.

– Э, ерунду ты говоришь.

– Нет, не ерунду. И вот доказательства: он спутался сейчас со спекулянтской бабой.

Партийцы разинули рты.

– Врешь!

– Мало того, с женой одного из наших контрагентов.

– Фу, черт возьми.

– То-то и есть. Забросил дела. Шляется с каким-то шпингалетом по кабакам. И все такое.

– Откуда ты все это знаешь?

– Будьте покойны. Мне его жена говорила, Бауэр.

Партийцы покрутили головами.

– Нехорошо.

– То-то и есть: баба, вино. Не хватает еще карт.

– Ты бы с ним поговорил по-товарищески.

– Уполномочьте – поговорю.

– Ладно. Уполномочим.

Пробили часы.

– Товарищи! Пора начинать. Почти все в сборе. Ждать не будем.

Через два с половиной часа секретарша диктовала машинистке.

– Пункт третий. О кандидате на партконференцию. Постановили. Наметить т. Тарк. Единогласно.

XI

Ровно в три часа горничная доложила Велярской, что ее спрашивает Тумин.

Вошел хорошо одетый молодой человек. Поклонился и поцеловал протянутую ручку.

– Садитесь и рассказывайте.

– Рассказывать, собственно, нечего. Я познакомился с Пономаревым на фронте. Он мне много говорил о вас. Потом заболел тифом и умер. Просил, если я поеду в Москву, непременно зайти к вам и передать, что любит вас по-прежнему. Вот и все.

– Бедный Пономарев! Мне его очень жаль. Скажите, а что он вам про меня говорил?

– Что вы замечательная женщина, что у вас удивительные глаза и руки, что вы какая-то необыкновенно живая, настоящая, что если я вас увижу, то непременно влюблюсь.

Велярская засмеялась.

– Скажите пожалуйста. Ну, и как вам кажется, он прав?

– Пока прав. Глаза и руки у вас удивительные. Об остальном не берусь судить по первому впечатлению.

– А насчет того, что вы в меня влюбитесь?

Тумин улыбнулся.

– Не исключена возможность.

– Мерси. Вы очень любезны.

Велярская подошла к зеркалу и поправила волосы. Тумин пристально оглядел ее всю с головы до ног.

– Не смотрите на меня так. А то я волнуюсь, как на экзамене, и очень боюсь провалиться.

– Не бойтесь. В крайнем случае вы, надеюсь, не откажетесь от переэкзаменовки.

Велярская расхохоталась.

Тумин встал и подошел ближе.

– Кроме шуток, Нина Георгиевна. У меня к вам серьезная просьба. Я человек грубый, пролетарий. Ничего не знаю, ничего не видел. У вас тут культура, искусство, театры. Введите меня в курс всех этих прелестей. Займитесь культурно-просветительной работой.

Велярская хохотала до слез.

– А вы можете арапа заправить! Пустяки – пролетарий! Если бы такие были все пролетарии, от коммунизма давно бы ничего не осталось.

– Ошибаетесь, Нина Георгиевна. Жестоко ошибаетесь. Я пролетарий, коммунист. По убеждениям, по образу жизни, по работе я самый настоящий коммунист. Вы думаете, если я хорошо одет, брит и причесан, я уже не могу быть пролетарием. Ужаснейший предрассудок! Пролетарий обязательно должен быть шикарен, потому что он теперь завоеватель мира, а вовсе не нищий, которому, как говорится, «кроме цепей терять нечего».

– А вы в партии?

– Это не важно. Допустим, что я в партии не состою. Разве я от этого перестаю быть коммунистом?

– Я с вами не спорю.

– Для партии требуются не просто коммунисты, а партийные работники. Дисциплинированные. Один в один. Без всякой отсебятины, как в армии. А я был бы белой вороной. Это плохо. Теперь я белая ворона среди беспартийных, и это хорошо.

Он вдруг осекся.

– Впрочем, извиняюсь. Вам это, должно быть, совершенно неинтересно.

– Напротив. Очень интересно. Я только не пойму: как это коммунист может быть не нужен коммунистической партии?

– Почему не нужен? Очень нужен. Но не как член партии. Не все же коммунисты делают партийную работу. Больше. Можно быть прекрасным партийным работником и очень плохим коммунистом.

Велярская села на кушетку и откинулась на подушки.

– Ну, вы мне совсем заталмудили голову. Я уж ничего не понимаю.

Тумин подбежал и поцеловал обе ручки.

– Простите. Не буду больше. Я вам, должно быть, здорово надоел. Я пойду.

– Нет, нет. Сидите. Мне с вами очень приятно.

– Нет, я отправлюсь. Если вам не скучно, пойдемте завтра куда-нибудь по вашему выбору. Начните свою культурно-просветительную работу.

– Хорошо. Пойдемте.

– Позволите за вами зайти?

– Да, пожалуйста.

Тумин ушел.

Велярская подошла к зеркалу. Попудрилась. Потом кликнула горничную.

– Позвоните портнихе, чтобы прислала платье непременно завтра к 6 часам; никак не позже.

XII

Велярский накинулся на Стрепетова.

– Послушайте, голубчик. Так же нельзя! Нина Георгиевна рвет и мечет.

– Да уверяю вас, я ничего такого не сказал. Чего она рассердилась, не понимаю.

– Как не понимаете? Вы предлагаете ей дать Сандарову взятку натурой. Это же скандал.

– Ничего подобного. Дамские штучки. Просто-напросто попросил пойти со мной к Сандарову, потому что она ему нравится и он будет поэтому покладистей.

– Мне объяснять нечего. Я понимаю отлично. Но она-то это воспринимает иначе. Она – не мы с вами.

Стрепетов развел руками и отвернулся.

Велярский хлопнул его по плечу.

– Ну, не расстраивайтесь, Стрепетов. Все уладится. Просто вы неудачно подошли. Через некоторое время попробуйте еще раз.

Стрепетов дернул головой.

– Ладно. Сделаем. А не выйдет так – есть запасный путь.

– Какой?

– Через его секретаршу, тов. Бауэр. Коммунистка, но тем не менее женщина.

Велярский захохотал.

– С вами, Стрепетов, не пропадешь.

– Главное – сама подошла. Вы Стрепетов? Да. Ждете тов. Сандарова? Да. Я его секретарша. Очень приятно. То да се. Поговорили. Хочу свезти ее в театр.

Вышли на улицу. Стрепетова ждал извозчик.

– Вы домой? Я вас подвезу.

Извозчик тронулся.

– Коммуниста надо брать умеючи. На культуру. В этом, батенька, весь фокус.

И хлопнул Велярского по колену.

XIII

Тумин и Велярская ушли со второго действия.

– Может, я ничего не понимаю, но это невыносимо скучно.

– Вы грубый пролетарий.

– Должно быть.

Вышли на улицу.

– Пройдемтесь пешком. Хотите?

– С удовольствием.

Тумин взял Велярскую под руку. Медленно пошли по бульвару.

– Вы замужем?

– Да. А почему вы спрашиваете?

– Так, просто. Интересуюсь.

– А почему это вас интересует?

– Да меня многое интересует, что вас касается.

– Например?

– Например, как вы проводите день? Что вы целый день делаете?

– Ничего не делаю.

– Решительно ничего?

– То есть делаю: читаю, гуляю, хожу в гости, в театр, к портнихе, за покупками.

– А муж?

– А муж занят своими делами. Приходит домой поздно, усталый, ложится отдохнуть, потом опять уходит. Иногда уходим вместе.

– Так что вы как бы не замужем?

Велярская засмеялась.

– Это и называется быть замужем. А быть вместе целый день называется иначе.

– Как же?

– Ну, я думаю, вы не настолько грубый пролетарий, чтобы таких вещей не знать.

Тумин крепче прижал ее руку к своей.

– Вы ужасно милая женщина, Нина Георгиевна. Я понимаю Пономарева.

– Уже?…

Они засмеялись и пошли еще медленней.

– Странный вы человек! Вы спрашиваете, что я делаю. А что я могу делать? Трудиться?

– А почему бы нет?

– Как? В какой области?

– У меня, конечно, может быть один ответ: в коммунистической.

– Пожалуйста! С громадным наслаждением; если это будет забавно.

– Очень мило! Если это будет забавно!

– Конечно. Если не забавно, то зачем я стану тогда делать.

Тумин нахмурился.

– Вот, вот. Тут-то оно и начинается.

– Что начинается?

– Черта, через которую не перескочишь.

– Какая черта?

– Женская. Все женщины такие. И самые квалифицированные – особенно.

– Я не понимаю, про что вы говорите.

– Я говорю про то, что забавного в коммунизме ничего нет и что поэтому у коммунистов нет настоящих женщин, а есть такие, которые давно забыли, что они женщины. Поэтому коммунист бежит к буржуазным дамам, корчит перед ними галантного кавалера, старается спрятать свой коммунизм подальше, потому что он, видите ли, незабавный, и понемногу развращается.

Велярская засмеялась.

– Это относится как к членам партии, так и не членам, да?

– Вы хотите сказать, относится ли это ко мне? Да, относится.

Велярская заглянула ему в лицо.

– Вы как будто даже рассердились. Простите меня, если я в чем-нибудь виновата.

Тумин отвернулся.

– Вам смешно, а мне грустно. Женщина – ужасная вещь. Особенно для нас, коммунистов. Хуже всякой белогвардейщины.

Велярская отстранилась и высвободила руку.

– Ну, знаете! Если общество буржуазной дамы вам так вредно, то лично я могу вас от этой неприятности избавить. Я совершенно не заинтересована в вашем коммунистическом падении.

Они подошли к подъезду.

Тумин прижал ее ручку к губам.

– Простите меня, Нина Георгиевна. Я вам чего-то наболтал. Больше не буду.

– Просите прощенья как следует.

Тумин взял обе ручки и поцеловал каждый пальчик.

– Ну, простила. Звоните мне.

И скрылась за дверью.

Тумин постоял в задумчивости.

Подъехали двое на извозчике. Человек в котелке слез, а другой уселся поудобней.

– А Сандарова с Ниной Георгиевной я все-таки сведу.

Котелок засмеялся и вошел в подъезд.

XIV

Сандаров сидел в кабинете. Вошел Тарк.

– Я к вам по поручению ячейки.

– Прошу.

– За последнее время в ячейке много толков вызывает ваше поведение.

– Мое?

– Да, ваше.

– Очень интересно! И что же говорят?

– Говорят, что вы обуржуились.

– В чем же это выражается?

– В вашем отношении к партии, в ваших суждениях.

– Это что я критикую наших партийцев?

– Хотя бы.

– А разве они не подлежат критике?

Тарк поморщился.

– Тов. Сандаров, не будем заниматься диалектикой. Вопрос ясен. Ячейка находит, что вы расхлябались, и поручила мне сделать вам соответствующее указание.

– Но позвольте, тов. Тарк. Я желаю знать, в чем меня обвиняют. Мало ли какие у нас распространяются сплетни. На то ведь это и ячейка.

– Видите! На то это и ячейка. Настоящий коммунист не станет так отзываться о своей партийной организации.

– А по-вашему, это не так?

– Это другой вопрос. Может быть, и так. Но отсюда не следует, что об этом можно говорить в таком тоне.

Сандаров пожал плечами.

– У вас какая-то своя логика, мне, по-видимому, недоступная.

– В этом все дело.

Сандаров заходил по комнате.

– Есть во всем этом какая-то горделивая тупость, какое-то нежелание прогрессировать, боязнь сдвинуть что-либо с места. Вот мы такие. Всегда были и впредь будем. А если вам не нравится, то убирайтесь вон. На этом далеко не уедешь.

– Ну, как сказать. Едем на этом уже четыре года и, кажется, неплохо едем.

– Да, четыре года. Но теперь пора обновиться, стать шире, глубже.

– Напротив. Именно теперь партийная сплоченность и выдержка особенно важны. А то недолго попасть в буржуазное болото.

– Не так страшно. Партийный коммунист от этого всегда гарантирован.

– Вы думаете?

– За себя я, во всяком случае, ручаюсь.

Тарк глянул в сторону.

– А ваш роман с госпожей Велярской?

Сандаров быстро подошел к столу.

– Тов. Тарк, я полагаю, что партийный контроль имеет известный предел и на некоторые чисто личные обстоятельства не распространяется. Не так ли?

– Не совсем. Если эти личные обстоятельства отражаются на общественной физиономии члена партии, то партия вправе сказать свое слово.

– В таком случае я требую партийного суда. А на сплетни отвечать не намерен.

– Не волнуйтесь, тов. Сандаров. Я исполняю волю ячейки и передаю вам все, что о вас говорят. Вы можете представить объяснения, и вопрос будет исчерпан.

– Никаких объяснений я не представлю и разговаривать на эту тему отказываюсь.

– Это ваше дело. Должен только заметить, что вопрос о госпоже Велярской приобретает особую остроту только потому, что она жена одного из наших контрагентов.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2019-02-11 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: