Иван Молчанов
Свидание
Закат зарею прежней вышит,
Но я не тот,
И ты – не та,
И прежний ветер не колышит
Траву под веером куста.
У этой речки говорливой
Я не сидел давно с тобой…
Ты стала слишком некрасивой
В своей косынке
Голубой.
Но я и сам неузнаваем:
Не говорит былая прыть…
Мы снова вместе,
Но… не знаем
О чем бы нам поговорить?
И цепенея,
И бледнея,
Ты ждешь,
Я за лицом слежу.
Да, лгать сегодня не сумею,
Сегодня правду расскажу!
Я, милая, люблю другую,
Она красивей и стройней,
И стягивает грудь тугую
Жакет изысканный на ней.
У ней в лице
Не много крови
И руки тонки и легки,
Зато —
В безвыходном подбровьи
Текут две темные реки.
Она – весельем не богата,
Но женской лаской —
Не бедна…
Под пышным золотом заката
Она красивой рождена!
У этой речки говорливой
Я песни новые пою.
И той,
Богатой и красивой
Я прежний пламень отдаю.
Нас время разделило низкой
Неумолимою межой:
Она, чужая,
Стала близкой,
А близкая —
Совсем чужой!..
Мне скажут:
«Стал ты у обрыва
И своего паденья ждешь!..»
И даже ты мои порывы
Перерожденьем назовешь.
Пусть будет так!..
Шумят дубравы,
Спокоен день,
Но тяжек путь…
Тот, кто устал, имеет право
У тихой речки отдохнуть.
Иду к реке,
Иду к обрыву,
И с этой мирной высоты
Бросаю звонкие на диво
И затаенные мечты.
За боль годов,
За все невзгоды,
Глухим сомнениям не быть!
Под этим мирным небосводом
Хочу смеяться и любить!
Опять закат зарею вышит…
Но я не тот,
И ты не та.
И старый ветер не колышет
Траву под веером куста.
В простор безвестный
И широкий
Несутся тени по кустам…
Прощай!
Зовет тебя далекий
Гудок к фабричным
Воротам.
Владимир Маяковский
Письмо к любимой Молчанова, брошенной им, как о том сообщается в № 219 «Комсомольской Правды» в стихе по имени «Свидание»
|
|
Слышал —
вас Молчанов бросил,
будто
он
предпринял это,
видя,
что у вас
под осень
нет
«изячного» жакета.
На косынку
цвета синьки
смотрит он
и цедит еле:
– Что вы
ходите в косынке?
Да и…
мордой постарели?
Мне
пожалте
грудь тугую.
Ну,
а если
нету этаких…
Мы найдем себе другую
в разызысканной жакетке. —
Припомадясь
и прикрасясь,
эту
гадость
вливши в стих,
хочет
он
марксистский базис
под жакетку
подвести.
«За боль годов,
за все невзгоды
глухим сомнениям не быть!
Под этим мирным небосводом
хочу смеяться
и любить».
Сказано веско.
Посмотрите, дескать:
шел я верхом,
шел я низом,
строил
мост в социализм,
не достроил,
и устал,
и уселся
у моста.
Травка
выросла
у моста,
по мосту
идут овечки,
мы желаем
– очень просто! —
отдохнуть
у этой речки.
Заверните ваше знамя!
Перед нами
ясность вод,
в бок —
цветочки,
а над нами —
мирный-мирный небосвод.
Брошенная,
не бойтесь красивого слога
поэта,
музой венчанного!
Просто
и строго
ответьте
на лиру Молчанова:
– Прекратите ваши трели!
Я не знаю,
я стара ли,
но вы,
Молчанов,
постарели,
вы
и ваши пасторали.
Знаю я —
в жакетах в этих
на Петровке
бабья банда.
Эти
польские жакетки
к нам
провозят
контрабандой.
Чем, служа
у муз
по найму,
на мое
тряпье
коситься,
вы б
индустриальным займом
помогли
рожденью
ситцев.
Череп,
што ль,
пустеет чаном,
выбил
мысли
грохот лирный?
Это где же
вы,
Молчанов,
небосвод
узрели
мирный?
В гущу
ваших роздыхов,
под цветочки,
на реку
заграничным воздухом
не доносит гарьку?
Или
за любовной блажью
не видать
угрозу вражью?
Литературная шатия,
успокойте ваши нервы,
отойдите —
вы мешаете
мобилизациям и маневрам.
|
|
Осип Брик
Не попутчица
I
В 12 часов ночи мимо столика прошла женщина. Сандаров въелся в нее глазами. Стрепетов привстал, раскланялся.
– Кто это?
– Велярская, Нина Георгиевна с мужем. Крупнейший делец.
Сандаров не отрываясь смотрел на Велярскую.
– Она тебе нравится?
– Очень.
– Я полагал, что вы, коммунисты, обязаны питать отвращение к прелестям буржуазной дамы.
– Обязаны.
– Какой же ты в таком случае коммунист?
– Плохой, должно быть.
Велярские сели поблизости. Стрепетов встал, подошел.
– С кем это вы?
– Так. Коммунистик один.
– Плюньте, садитесь к нам.
– Нет, неудобно. Может пригодиться.
Велярский засмеялся.
– Тогда тащите его сюда.
Жена замахала ручками.
– Нет, нет. Пожалуйста, избавьте. Обделывайте свои делишки без меня.
Стрепетов стал прощаться.
– Заходите, Стрепетов. Мы все там же. Телефон только новый: 33–07.
– Непременно. До скорого.
Сандаров встал.
– Ты что? Домой?
– Да.
– Посидим еще.
– Нет, пора.
Вышли.
– Тебе, я вижу, Велярская здорово понравилась.
– А что?
– Ты как-то притих.
Сандаров молчал.
– Хочешь, я тебя с ней познакомлю?
– Нет, не хочу.
– Почему?
– Есть причины.
– Как знаешь.
Стрепетов пошел к Тверской, Сандаров – к Мясницкой.
У фонаря Сандаров вынул записную книжку и вписал: «Нина Георгиевна Велярская, т. 33–07».
II
Соня Бауэр, секретарь Главстроя, отшила двадцатого посетителя.
– Заведующий занят. Принять не может.
Фраза злила ее: заведующий, тов. Сандаров, не был ничем занят – сидел у себя за столом и курил.
Подошел тов. Тарк.
– Ну что? Все еще занят?
|
|
– Вам я обязана сказать. Он ничем не занят, но не велел никого пускать.
– В чем же дело?
– Не знаю. Это продолжается целую неделю, изо дня в день.
– А дела?
– Стоят.
– Чем вы это объясняете?
Соня молчала.
– Вы как жена могли бы знать?
– Я не жена, тов. Тарк. У коммунистов нет жен. Есть сожительницы.
– Ну, как сожительница.
– Мы живем в разных домах. Я не могу следить за ним. И не считаю нужным.
– Напрасно. Мы партийные товарищи заинтересованы, чтобы он не свихнулся.
– А вы думаете, что он свихнулся?
– Не думаю, но считаю возможным. Сейчас опасное время.
Соня пожала плечами. Тарк встал.
– Я вам советую повлиять на него. У него много недоброжелателей. Они будут рады, если с ним что-нибудь приключится. Если вам понадобится мой совет – к вашим услугам. Это товарищеский долг.
Вышел.
Соня знала, что у Сандарова много врагов, в том числе и тов. Тарк.
III
Сандаров появился на пороге кабинета.
– Соня! Если надо что-нибудь подписывать, давай сейчас, а то я ухожу.
Соня захватила папку с бумагами и вошла в кабинет.
– Ты чего злишься? Недовольна моим поведением?
– А ты доволен?
– Очень.
– Тогда все в порядке.
Сандаров подписал десяток бумаг.
– К тебе приходил Тарк.
– Ну его к черту.
– По важному делу.
– По партийному?
– Да.
Сандаров продолжал подписывать.
– Что это такое?
– Ходатайство конторы «Производитель» об отсрочке сдачи на два месяца.
– Отказать.
Соня собрала бумаги.
– Сегодня партийное собрание. Ты будешь?
– А что сегодня?
– Доклад комиссии об организации яслей.
– Может быть, приду.
– Твое присутствие очень желательно.
– Мне надоели партийные собрания.
– У тебя странный тон появился. Можно подумать, что ты работаешь в партии для собственного удовольствия.
– Чего ты злишься? Я, кажется, никогда особых симпатий к партийным товарищам не чувствовал.
Сандаров взял портфель и вышел.
Соня оглядела стол. Справа лежал блокнот. Верхний листок был вкривь и вкось исписан. Соня внимательно просмотрела его, оторвала и спрятала в карман. На листке разнообразными почерками было написано одно только слово: Велярская.
IV
Велярский встретился с компаньоном в кафе «Арман».
– Ну что?
– Плохо.
– А именно?
– Отказали.
– Как же быть?
– Не знаю.
– Надо придумать.
Компаньон пожал плечами.
– Я ничего не могу сделать. У меня там никого нет.
Подошел Стрепетов.
– Скажите, Стрепетов; нет ли у вас кого-нибудь в Главстрое?
– Очень даже есть.
– Кто?
– Член коллегии, Сандаров.
– Ах вот как! Слушайте, есть дело. Можете заработать.
– К вашим услугам.
Компаньон зашептал Стрепетову на ухо.
– Понимаю. Но можно сделать лучше.
– А именно?
– Зачем отсрочка, когда можно получить деньги.
– Какие деньги?
– За работу.
– Да работа не сдана и не будет сдана в срок.
– Понимаю, но деньги все равно получить можно.
– Каким образом?
– Подавайте счета, и получите деньги.
– Ерунда.
– Я вам говорю. А работу сдадите когда-нибудь.
Велярский расхохотался.
– Неглупо придумано.
– Одним словом, давайте счета, я все сделаю.
– Приходите завтра в контору.
– Ладно.
Когда Стрепетов отошел, Велярский подмигнул своему компаньону.
– Не мешало бы загодя запастись знакомствами в Ч. К., как ты думаешь?
– Ни черта! Выкрутимся.
V
Сандаров был дома. Лежал на диване, дремал.
Соня вошла; села за стол и молчала.
– Если ты хочешь говорить на тему о моей испорченности, то говори. Я этого разговора начинать не буду.
– Меня твоя испорченность мало трогает. Тем более что сам ты от себя в восторге. Мне хотелось бы только выяснить наши с тобой отношения.
– Какие отношения?
– Личные. Как-никак мы с тобой уже два года сожительствуем.
– И что же из этого следует?
– Ничего не следует. Но, по-видимому, что-то изменилось; и мне хочется знать: каковы будут наши отношения в дальнейшем?
– Мы ничем друг с другом не связаны. Мы коммунисты, не мещане; и никакие брачные драмы у нас, надеюсь, невозможны?
– Я не собираюсь разыгрывать драму.
– В чем же дело?
Соня вскочила и с силой стукнула кулаком по столу.
– Ты разговариваешь со мной как с девчонкой, которая до смерти надоела. Если я тебе не нужна – скажи. Сделай одолжение. Уйду и не заплáчу. А вола вертеть нечего.
– Соня!
– Ничего не Соня! А будь любезен говорить начистоту. Никакой супружеской верности я от тебя не требую. Но делить тов. Сандарова с какой-то там буржуазной шлюхой я тоже не намерена.
– Что? что? что такое?!
Сандаров вскочил с дивана. Соня швырнула ему в лицо исписанный листок.
Сандаров взглянул на него и стиснул зубы.
– Тов. Бауэр, не думаю, чтобы такие скандалы соответствовали правилам коммунистической морали. Я предлагаю временно прервать нашу связь. Надеюсь, вы не возражаете? Идите.
Соня выбежала из комнаты.
Сандаров скомкал листок и бросил на пол. Потом поднял, разгладил и положил в ящик письменного стола.
VI
Стрепетов поймал Сандарова у остановки трамвая.
– А я тебя ищу. Едем к Велярским.
– Ты с ума сошел. С какой стати я поеду?
– Чудак! Нина Георгиевна – очаровательная женщина. Мне хочется вас свести.
– Ты ненормален.
– Почему? Нина Георгиевна – интереснейшая женщина. И к коммунистам относится очень мило. У нее был знакомый коммунист, который безумно ее любил.
– Кто такой?
– Пономарев какой-то. Армейский политрук.
– А где он теперь?
– Кажется, убит или умер от тифа, она сама точно не знает.
– Как ты сказал? Пономарев?
– Да. А ты его знаешь?
– Нет! Что-то не помню.
Стрепетов взял Сандарова под руку.
– Едем?
– Да отстань, пожалуйста. Не хочу я знакомиться с твоей Велярской.
– Она ж тебе понравилась?
– Что ж из этого?
Сандаров вскочил в трамвай. Стрепетов досадливо фыркнул.
– Черт с тобой. Не хочешь – не надо. У меня к тебе еще другие дела есть. Зайду к тебе завтра на службу.
Трамвай отошел. Стрепетов посмотрел вслед.
– Дурака валяет.
И пошел по бульвару.
VII
Соня нашла Тарка в бюро ячейки.
– Я решила воспользоваться вашим предложением и поговорить с вами серьезно о Сандарове.
– А что случилось?
– Нет, все то же. Но вы сами знаете, это всегда начинается с мелочей.
– Правильно! Но все-таки конкретно: что вы имеете в виду?
– Во-первых, он совсем перестал заниматься делами.
– Ну, это не так страшно.
– Во-вторых, у него появилась мода ругать коммунистов.
– Это хуже.
– Потом он стал как-то легкомысленно разговаривать, франтить.
Тарк взглянул на Соню.
– Скажите, женщина здесь никакая не замешана?
Соня молчала.
– Вы простите, что я вас так спрашиваю.
Соня сжала руки.
– Хорошо. Я вам скажу. Здесь замешана женщина.
Тарк обрадовался.
– А! Вот видите. Кто такая? Вы ее знаете?
– Нет! Я ее не видела. Но знаю фамилию.
– Ну!
– Велярская.
Тарк высоко поднял брови.
– Велярская, Велярская. Позвольте.
Он вытащил из портфеля стопку бумаг.
– Конечно. Так и есть.
– Что такое?
– Велярский – наш контрагент. Один из владельцев конторы «Производитель». Это, должно быть, его жена.
Тарк заходил по комнате.
– Это может очень печально кончиться.
Соня повернулась к нему.
– Я забыла сказать. К нему последнее время часто ходит какой-то Стрепетов. Спекулянт явный.
Тарк близко подошел к Соне.
– Необходимо последить за Сандаровым. Он может здорово влететь. Держите меня в курсе дела.
Соня молча кивнула головой.
Когда она ушла, Тарк покрутил головой и взялся за телефонную трубку.
– Николай! Это ты? Приходи сейчас ко мне в бюро. Я расскажу тебе пикантную историю.
VIII
Велярская лежала на кушетке и читала.
Вошел муж. Поцеловал ручку.
– Я сегодня ужасно разозлилась на твоего Стрепетова. Нахальный мальчишка и дурак.
– Что случилось?
– У вас, видите ли, какие-то дела в Главстрое, а я очень нравлюсь какому-то Сандарову, который в Главстрое. И вот я должна познакомиться с этим Сандаровым, что это очень важно для тебя, но и мне будет приятно, потому что Сандаров очень интересный.
– Какая ерунда!
– Я на него накричала. Сказала, что он мерзавец, и выгнала вон.
– Правильно.
– Прошу тебя к нам его больше не звать. Еще не хватало, чтобы я впутывалась в ваши дела.
– Да я его не уполномачивал с тобой об этом разговаривать.
– Я уже не знаю, кто кого уполномачивал, но мне это в высшей степени противно.
– Ну, ну! Не так страшно. Никто тебя не неволит. Но если бы было необходимо, ты, думаю, не отказалась бы сделать это для меня.
Вошла горничная.
– Барыня, вас к телефону.
– Кто?
– Не говорят.
– А какой голос, мужской или женский?
– Мужской.
IX
– Слушаю.
– Это Нина Георгиевна Велярская?
– Да. Кто говорит?
– С вами говорит некто Тумин. Вы меня не знаете. Я привез вам привет от вашего знакомого Пономарева.
– Как? Он жив?
– Нет, умер полгода назад от тифа. Разрешите мне зайти, я вам все расскажу.
– Пожалуйста! Буду очень рада.
– Когда прикажете?
– Заходите завтра, часа в три.
– Слушаюсь.
– Адрес вы знаете?
– Знаю.
– Значит, жду вас.
– Непременно.
Муж сидел на кушетке. Перелистывал книжку.
– Кто это звонил?
– От портнихи.
И поцеловала мужа в лоб.
X
Перед заседанием бюро Тарк отозвал в сторону нескольких партийцев.
– Я вот насчет чего. Сегодня нам надо наметить кандидата на партконференцию. Был разговор о Сандарове. Так?
– Да.
– Я считаю его неподходящим.
– Почему?
– Я всегда говорил, что он неустойчив, а теперь я в этом убедился.
– Говори ясней.
– Он задается; считаться с ячейкой перестал, разводит оппозицию, наводит критику. Интеллигент.
– Брось, Сандаров – испытанный партийный работник. Ему позволительно.
– Все так. Но есть в нем буржуазный душок, интеллигентский. Безусловно есть.
– Э, ерунду ты говоришь.
– Нет, не ерунду. И вот доказательства: он спутался сейчас со спекулянтской бабой.
Партийцы разинули рты.
– Врешь!
– Мало того, с женой одного из наших контрагентов.
– Фу, черт возьми.
– То-то и есть. Забросил дела. Шляется с каким-то шпингалетом по кабакам. И все такое.
– Откуда ты все это знаешь?
– Будьте покойны. Мне его жена говорила, Бауэр.
Партийцы покрутили головами.
– Нехорошо.
– То-то и есть: баба, вино. Не хватает еще карт.
– Ты бы с ним поговорил по-товарищески.
– Уполномочьте – поговорю.
– Ладно. Уполномочим.
Пробили часы.
– Товарищи! Пора начинать. Почти все в сборе. Ждать не будем.
Через два с половиной часа секретарша диктовала машинистке.
– Пункт третий. О кандидате на партконференцию. Постановили. Наметить т. Тарк. Единогласно.
XI
Ровно в три часа горничная доложила Велярской, что ее спрашивает Тумин.
Вошел хорошо одетый молодой человек. Поклонился и поцеловал протянутую ручку.
– Садитесь и рассказывайте.
– Рассказывать, собственно, нечего. Я познакомился с Пономаревым на фронте. Он мне много говорил о вас. Потом заболел тифом и умер. Просил, если я поеду в Москву, непременно зайти к вам и передать, что любит вас по-прежнему. Вот и все.
– Бедный Пономарев! Мне его очень жаль. Скажите, а что он вам про меня говорил?
– Что вы замечательная женщина, что у вас удивительные глаза и руки, что вы какая-то необыкновенно живая, настоящая, что если я вас увижу, то непременно влюблюсь.
Велярская засмеялась.
– Скажите пожалуйста. Ну, и как вам кажется, он прав?
– Пока прав. Глаза и руки у вас удивительные. Об остальном не берусь судить по первому впечатлению.
– А насчет того, что вы в меня влюбитесь?
Тумин улыбнулся.
– Не исключена возможность.
– Мерси. Вы очень любезны.
Велярская подошла к зеркалу и поправила волосы. Тумин пристально оглядел ее всю с головы до ног.
– Не смотрите на меня так. А то я волнуюсь, как на экзамене, и очень боюсь провалиться.
– Не бойтесь. В крайнем случае вы, надеюсь, не откажетесь от переэкзаменовки.
Велярская расхохоталась.
Тумин встал и подошел ближе.
– Кроме шуток, Нина Георгиевна. У меня к вам серьезная просьба. Я человек грубый, пролетарий. Ничего не знаю, ничего не видел. У вас тут культура, искусство, театры. Введите меня в курс всех этих прелестей. Займитесь культурно-просветительной работой.
Велярская хохотала до слез.
– А вы можете арапа заправить! Пустяки – пролетарий! Если бы такие были все пролетарии, от коммунизма давно бы ничего не осталось.
– Ошибаетесь, Нина Георгиевна. Жестоко ошибаетесь. Я пролетарий, коммунист. По убеждениям, по образу жизни, по работе я самый настоящий коммунист. Вы думаете, если я хорошо одет, брит и причесан, я уже не могу быть пролетарием. Ужаснейший предрассудок! Пролетарий обязательно должен быть шикарен, потому что он теперь завоеватель мира, а вовсе не нищий, которому, как говорится, «кроме цепей терять нечего».
– А вы в партии?
– Это не важно. Допустим, что я в партии не состою. Разве я от этого перестаю быть коммунистом?
– Я с вами не спорю.
– Для партии требуются не просто коммунисты, а партийные работники. Дисциплинированные. Один в один. Без всякой отсебятины, как в армии. А я был бы белой вороной. Это плохо. Теперь я белая ворона среди беспартийных, и это хорошо.
Он вдруг осекся.
– Впрочем, извиняюсь. Вам это, должно быть, совершенно неинтересно.
– Напротив. Очень интересно. Я только не пойму: как это коммунист может быть не нужен коммунистической партии?
– Почему не нужен? Очень нужен. Но не как член партии. Не все же коммунисты делают партийную работу. Больше. Можно быть прекрасным партийным работником и очень плохим коммунистом.
Велярская села на кушетку и откинулась на подушки.
– Ну, вы мне совсем заталмудили голову. Я уж ничего не понимаю.
Тумин подбежал и поцеловал обе ручки.
– Простите. Не буду больше. Я вам, должно быть, здорово надоел. Я пойду.
– Нет, нет. Сидите. Мне с вами очень приятно.
– Нет, я отправлюсь. Если вам не скучно, пойдемте завтра куда-нибудь по вашему выбору. Начните свою культурно-просветительную работу.
– Хорошо. Пойдемте.
– Позволите за вами зайти?
– Да, пожалуйста.
Тумин ушел.
Велярская подошла к зеркалу. Попудрилась. Потом кликнула горничную.
– Позвоните портнихе, чтобы прислала платье непременно завтра к 6 часам; никак не позже.
XII
Велярский накинулся на Стрепетова.
– Послушайте, голубчик. Так же нельзя! Нина Георгиевна рвет и мечет.
– Да уверяю вас, я ничего такого не сказал. Чего она рассердилась, не понимаю.
– Как не понимаете? Вы предлагаете ей дать Сандарову взятку натурой. Это же скандал.
– Ничего подобного. Дамские штучки. Просто-напросто попросил пойти со мной к Сандарову, потому что она ему нравится и он будет поэтому покладистей.
– Мне объяснять нечего. Я понимаю отлично. Но она-то это воспринимает иначе. Она – не мы с вами.
Стрепетов развел руками и отвернулся.
Велярский хлопнул его по плечу.
– Ну, не расстраивайтесь, Стрепетов. Все уладится. Просто вы неудачно подошли. Через некоторое время попробуйте еще раз.
Стрепетов дернул головой.
– Ладно. Сделаем. А не выйдет так – есть запасный путь.
– Какой?
– Через его секретаршу, тов. Бауэр. Коммунистка, но тем не менее женщина.
Велярский захохотал.
– С вами, Стрепетов, не пропадешь.
– Главное – сама подошла. Вы Стрепетов? Да. Ждете тов. Сандарова? Да. Я его секретарша. Очень приятно. То да се. Поговорили. Хочу свезти ее в театр.
Вышли на улицу. Стрепетова ждал извозчик.
– Вы домой? Я вас подвезу.
Извозчик тронулся.
– Коммуниста надо брать умеючи. На культуру. В этом, батенька, весь фокус.
И хлопнул Велярского по колену.
XIII
Тумин и Велярская ушли со второго действия.
– Может, я ничего не понимаю, но это невыносимо скучно.
– Вы грубый пролетарий.
– Должно быть.
Вышли на улицу.
– Пройдемтесь пешком. Хотите?
– С удовольствием.
Тумин взял Велярскую под руку. Медленно пошли по бульвару.
– Вы замужем?
– Да. А почему вы спрашиваете?
– Так, просто. Интересуюсь.
– А почему это вас интересует?
– Да меня многое интересует, что вас касается.
– Например?
– Например, как вы проводите день? Что вы целый день делаете?
– Ничего не делаю.
– Решительно ничего?
– То есть делаю: читаю, гуляю, хожу в гости, в театр, к портнихе, за покупками.
– А муж?
– А муж занят своими делами. Приходит домой поздно, усталый, ложится отдохнуть, потом опять уходит. Иногда уходим вместе.
– Так что вы как бы не замужем?
Велярская засмеялась.
– Это и называется быть замужем. А быть вместе целый день называется иначе.
– Как же?
– Ну, я думаю, вы не настолько грубый пролетарий, чтобы таких вещей не знать.
Тумин крепче прижал ее руку к своей.
– Вы ужасно милая женщина, Нина Георгиевна. Я понимаю Пономарева.
– Уже?…
Они засмеялись и пошли еще медленней.
– Странный вы человек! Вы спрашиваете, что я делаю. А что я могу делать? Трудиться?
– А почему бы нет?
– Как? В какой области?
– У меня, конечно, может быть один ответ: в коммунистической.
– Пожалуйста! С громадным наслаждением; если это будет забавно.
– Очень мило! Если это будет забавно!
– Конечно. Если не забавно, то зачем я стану тогда делать.
Тумин нахмурился.
– Вот, вот. Тут-то оно и начинается.
– Что начинается?
– Черта, через которую не перескочишь.
– Какая черта?
– Женская. Все женщины такие. И самые квалифицированные – особенно.
– Я не понимаю, про что вы говорите.
– Я говорю про то, что забавного в коммунизме ничего нет и что поэтому у коммунистов нет настоящих женщин, а есть такие, которые давно забыли, что они женщины. Поэтому коммунист бежит к буржуазным дамам, корчит перед ними галантного кавалера, старается спрятать свой коммунизм подальше, потому что он, видите ли, незабавный, и понемногу развращается.
Велярская засмеялась.
– Это относится как к членам партии, так и не членам, да?
– Вы хотите сказать, относится ли это ко мне? Да, относится.
Велярская заглянула ему в лицо.
– Вы как будто даже рассердились. Простите меня, если я в чем-нибудь виновата.
Тумин отвернулся.
– Вам смешно, а мне грустно. Женщина – ужасная вещь. Особенно для нас, коммунистов. Хуже всякой белогвардейщины.
Велярская отстранилась и высвободила руку.
– Ну, знаете! Если общество буржуазной дамы вам так вредно, то лично я могу вас от этой неприятности избавить. Я совершенно не заинтересована в вашем коммунистическом падении.
Они подошли к подъезду.
Тумин прижал ее ручку к губам.
– Простите меня, Нина Георгиевна. Я вам чего-то наболтал. Больше не буду.
– Просите прощенья как следует.
Тумин взял обе ручки и поцеловал каждый пальчик.
– Ну, простила. Звоните мне.
И скрылась за дверью.
Тумин постоял в задумчивости.
Подъехали двое на извозчике. Человек в котелке слез, а другой уселся поудобней.
– А Сандарова с Ниной Георгиевной я все-таки сведу.
Котелок засмеялся и вошел в подъезд.
XIV
Сандаров сидел в кабинете. Вошел Тарк.
– Я к вам по поручению ячейки.
– Прошу.
– За последнее время в ячейке много толков вызывает ваше поведение.
– Мое?
– Да, ваше.
– Очень интересно! И что же говорят?
– Говорят, что вы обуржуились.
– В чем же это выражается?
– В вашем отношении к партии, в ваших суждениях.
– Это что я критикую наших партийцев?
– Хотя бы.
– А разве они не подлежат критике?
Тарк поморщился.
– Тов. Сандаров, не будем заниматься диалектикой. Вопрос ясен. Ячейка находит, что вы расхлябались, и поручила мне сделать вам соответствующее указание.
– Но позвольте, тов. Тарк. Я желаю знать, в чем меня обвиняют. Мало ли какие у нас распространяются сплетни. На то ведь это и ячейка.
– Видите! На то это и ячейка. Настоящий коммунист не станет так отзываться о своей партийной организации.
– А по-вашему, это не так?
– Это другой вопрос. Может быть, и так. Но отсюда не следует, что об этом можно говорить в таком тоне.
Сандаров пожал плечами.
– У вас какая-то своя логика, мне, по-видимому, недоступная.
– В этом все дело.
Сандаров заходил по комнате.
– Есть во всем этом какая-то горделивая тупость, какое-то нежелание прогрессировать, боязнь сдвинуть что-либо с места. Вот мы такие. Всегда были и впредь будем. А если вам не нравится, то убирайтесь вон. На этом далеко не уедешь.
– Ну, как сказать. Едем на этом уже четыре года и, кажется, неплохо едем.
– Да, четыре года. Но теперь пора обновиться, стать шире, глубже.
– Напротив. Именно теперь партийная сплоченность и выдержка особенно важны. А то недолго попасть в буржуазное болото.
– Не так страшно. Партийный коммунист от этого всегда гарантирован.
– Вы думаете?
– За себя я, во всяком случае, ручаюсь.
Тарк глянул в сторону.
– А ваш роман с госпожей Велярской?
Сандаров быстро подошел к столу.
– Тов. Тарк, я полагаю, что партийный контроль имеет известный предел и на некоторые чисто личные обстоятельства не распространяется. Не так ли?
– Не совсем. Если эти личные обстоятельства отражаются на общественной физиономии члена партии, то партия вправе сказать свое слово.
– В таком случае я требую партийного суда. А на сплетни отвечать не намерен.
– Не волнуйтесь, тов. Сандаров. Я исполняю волю ячейки и передаю вам все, что о вас говорят. Вы можете представить объяснения, и вопрос будет исчерпан.
– Никаких объяснений я не представлю и разговаривать на эту тему отказываюсь.
– Это ваше дело. Должен только заметить, что вопрос о госпоже Велярской приобретает особую остроту только потому, что она жена одного из наших контрагентов.