Мы как-то привыкли к тому, что Феофан Затворник это затворник. Это уже как бы само собой разумеется. И обычно мы не задумываемся над тем, каким же был его путь к этому высочайшему подвигу. А путь был не простой и не быстрый, поэтапный.
В какой-то момент своей жизни епископ Феофан вдруг полностью осознал, что исихастский подвиг внутреннего делания в его чистом виде — это и есть то единое на потребу, о чем учит Евангелие. То, к чему призывает нас Христос, — к избранию благой и неотъемлемой части Марии. Призывает тех, кто может вместить3.
Когда епископу Феофану стало окончательно ясно, что именно умное делание — это и есть магистраль, ведущая прямо в Царство Божие, что все остальные пути спасения — это дороги окольные, когда он, как евангельский купец, понял, что нашел единственную драгоценную жемчужину, которая стоит всего остального в земной жизни, тогда он решился и, как евангельский купец, пошел и продал все, что имел, чтобы купить этот жемчуг4.
В то время епископ, будучи человеком активным и энергичным, был поглощен кипучей и разносторонней церковной деятельностью. И вот, на самом взлете своего служения, он решительно отказывается от архиерейской кафедры. Он оставляет высокое и почетное служение. Оставляет возлюбленную свою паству, с которой, как истинный архипастырь, сроднился душой. Он отказывается от всех привилегий и преимуществ своего положения и своего сана. В самом расцвете творческих сил он удаляется на покой. Но не ради покоя.
Он решается идти в монастырь, чтобы полностью оградиться от мира, найти подлинное уединение и стяжать состояние внутръпребывания. Это понятие известно с древности, но именно свт. Феофан активно задействовал его в своих писаниях. Внутрьпребывание — очень наглядное выражение, которое само за себя говорит и все объясняет. Это точный образ подвижнического устроения души. А правильнее будет сказать истинно христианского устроения. Такого внутреннего расположения, такого строя души, который только и может стать залогом дальнейшего духовного роста5. Сам свт. Феофан так и пишет: «На первом месте внутрьпребывание поставляется потому, что оно есть условие духовной жизни»6.
|
|
Как только решение идти в монастырь было принято и все к этому было готово, так сразу появились соблазнительные помыслы: съездить последний раз на Святую землю, побывать на Афоне. Желания благочестивые. Но для мирянина. А для монаха — искусительные. Поняв это и спохватившись, он решительно от них отказывается.
Поселившись в монастыре, владыка, наконец, смог целиком посвятить себя внутреннему деланию. Ничто уже не мешало полностью предаться молитве. И тут, оградившись от всего мира, он впервые ощутил себя затворником.
Но это было только начало. Путь к настоящему затвору оказался не таким простым. Понадобилось еще целых шесть лет на подготовку.
Прожив некоторое время в обители, святитель с удивлением обнаружил, что его состояние не только далеко от реального затвора, но и подлинного уединения он не испытывает. Внешне отрезанный от мира, замкнутый в крепостных стенах, он тем не менее продолжает внутренне, в мыслях и чувствах, вести интенсивную общественную жизнь. Память вкупе с воображением создают виртуальный мир не менее яркий, чем реальный. И он настолько захватывает внимание, что на молитву сосредоточенную уже просто не остается энергии.
|
|
Поняв, что происходит, святитель делает следующий решительный шаг — отсекает все внутренние человеческие связи. Он запретил себе вспоминать свою паству, своих родных, сослуживцев. Это была не шуточная борьба, непрерывно накатывали воспоминания и переживания бесчисленных прожитых ситуаций.
Свою внутреннюю оборону в брани владыка подкрепил внешней защитой — он строго запретил себе выходы за стены обители. Позволял себе только прогулки по территории монастыря.
Любил он подниматься на стены. Оттуда любовался природой, смотрел вдаль, на поля, леса, просторы. Он и раньше всегда любил природу, был чувствителен к ее нерукотворной красоте. А теперь это стало настоящей отдушиной, доставляло утешение и некоторую отраду. Внимание, утомленное долгой внутренней сосредоточенностью в молитве, получало отдохновение. Вырвавшись на волю, оно могло расслабиться на просторе. Можно было мысленно погулять.
Но проходит еще какое-то время. Владыка утвердился в умной молитве, укрепился в трезвении и начал понимать, что реальное богообщение требует от человека нераздельного внутреннего внимания, требует всей его энергии. Нельзя позволять силам души рассеиваться, нельзя давать им волю растекаться по внешнему миру. Все силы должны быть собраны воедино, чтобы суметь устремиться к Богу всем сердцем... и всею душею... и всем разумением... и всею крепостию1.
И тогда он делает еще один шаг внутрь себя. Он запретил себе подниматься на стену. Никогда в жизни он больше не увидит окружающей природы. Весь мир словно захлопнулся. Вся вселенная замкнулась внутри монастырской ограды. И тут обнаружилось, что душа-то примириться с этим не может, не хочет. Она рвется наружу, на волю. Мысль не желает мириться с теснотой обители. Помыслы просачиваются сквозь стены и вырываются на простор — погулять, развеяться.
|
|
Даже тело страдает и стонет в заточении. Глаза жаждут видеть поля, устремляться вдаль к силуэту леса, к изгибам реки... Грудь стеснена и алчет: ей не хватает лесного воздуха, хочется подышать ветром, вдохнуть запахи сена, земли, травы...
Понадобилась брань. Понадобилось время. Не так просто было отвыкнуть от нормальной человеческой жизни. Отказаться от естества. Для этого нужны веские стимулы. Чтобы суметь это практически осуществить, необходимы знания теоретические. Едва ли справится человек с такой задачей, если заранее не осознал, что та человеческая жизнь, которую он приносит в жертву, на 7
самом деле есть существование нижеестественное. Что жертва его вознаградится обретением обновленного естества, наделенного даром живого богообщения.
И владыка победил в этой брани. Он смог совладать с собой и на этом фронте. И тогда он смог еще более сузить свой мир. Еще утеснить узкий путь к тесным вратам, которые немногие находят8. Он позволил себе передвигаться только в тесном пространстве внутри монастырских стен, не дозволяя себе ни очию возвести на небо9.
А затем он двинулся дальше — вглубь себя. Он прекратил прогулки и по территории монастыря. Все жизненное пространство его ограничилось тремя точками: келья, храм, трапезная. И вот когда он наконец и к этому себя приучил, то ввел еще большую строгость. Он предельно ограничил выход из кельи и какое-либо общение.
Таким образом, постепенно себя поджимая со всех сторон, свт. Феофан собирал в себе всю энергию своей жизни. До тех пор пока полностью не вошел внутрь себя. Только тогда он смог окончательно затворить дверь своей кельи. И запереть ее. Более чем на два десятилетия. Выйти из своего затвора он мог уже только одним путем — во гробе.
Общее задание
История свт. Феофана особенно для нас интересна, потому что это не притча, не назидание проповедника, а это живой и реальный опыт конкретного человека. И человека святого. Опыт его наглядно показывает, что уход в монастырь и принятие пострига — это еще только условия для монашества. Человек получает условия для того, чтобы стать монахом. Это не мало. Это великий дар. Божий дар. Но это еще только аванс. А истинное, внутреннее, монашество каждому еще предстоит созидать. Лично.
Монашество не вручается при постриге вместе с мантией. Как и молитва вместе с четками не вручается. Человека вооружают. И теперь ему надо идти на войну. Теперь от него зависит, кем он станет — воином или дезертиром. Вернется с победой или пропадет без вести.
Вот о чем история свт. Феофана. И надо правильно ее понимать. Это история не только о монашестве и о монастыре. Далеко не только. На самом деле не имеет значения то, что мы не затворники и не отшельники. Не важно и то, в постриге мы или нет. Тут нам дана модель, пригодная ддя всех, кто способен понять этот образ, указующий на путь вхождения в себя, на состояние внутрь-пребывания.
Пример святителя научает нас принципу перехода от внешней жизни плотского человека к евангельской жизни внутреннего человека. Он дает методологию. Это общее задание для всех христиан. В своей мере это доступно каждому, в соответствии с его жизненными обстоятельствами. Все призваны к тому, чтобы жить в своем сердце, встретиться там со Христом и войти в Царствие Божие, которое внутрь нас есть10 11. Свт. Феофан показывает нам, как он сумел собрать себя в себе. Ему это полностью удалось. Пример его оставлен нам в завет11.
Чтобы этот сюжет закончить, надо отметить еще одну деталь. Обратим внимание на то, что же вдохновляло святителя? Что двигало им во всем этом процессе собирания и затворения себя в себе? Вспомним, о чем шла речь в прошлой беседе: о сокровище, о драгоценной жемчужине, без которой себя не заманишь внутрь. Так вот, в опыте свт. Феофана можно проследить и эту линию.
Еще находясь в миру, он нашел настоящий клад, обрел истинное сокровище. Драгоценным жемчугом для него стала Иисусова молитва. Он полюбил ее. Мало того, она овладела им. И вот эта драгоценность, пленив его душу, вывела его из мира, привела в монастырь, ввела в затвор и повела дальше и дальше, вглубь самого себя.
Он сумел так радикально изменить свою жизнь, сумел так воодушевленно пройти путь от архиерейской кафедры до нищей иноческой кельи затворника, потому что обрел в себе внутреннюю ценность, которая перевесила все внешние.
ко всем нам — христианам. Различие между иноком и мирянином только в одном. Монах отказывается на внешнем уровне от денег, вещей и от связей с миром, а на внутреннем — от привязанности к этим ценностям. Мирянин же, сохраняя на внешнем уровне свои имения, связи с миром и даже богатства, на внутреннем — точно так же, как инок, должен выйти из-под зависимости от того, чем обладает. Один из ярких примеров такого устроения — при. Серафим Вы-рицкий, богатейший купец, имевший успех, известность, крепкую семью и остававшийся при этом подвижником в миру, впоследствии стяжавший дары и пострига, и святости. Как говорит игум. Антипа, настоятель кельи св. Анны на Афоне: «Мы почему-то считаем, что святость — это дар, который дается немногим избранникам Божиим, тем, кому Бог как-то особо благоволит. А это ошибка. Святость — это дорога, по которой мы все должны идти. Потому что никто не войдет в рай, если не пройдет по этой дороге. Святость — это долг и обязанность Всех Нас». Антипа, игум. Интервью. 6.02.2014. http//bogoslov.ra/text/3669B 48.html
И еще один значительный момент отразился в этой истории свт. Феофана. В его опыте открывается, насколько важна для вхождения внутрь себя рассудительность, которая диктует последовательность и постепенность в подвиге. Святитель сам пишет следующее: «Чтобы стяжать внутрьпребывание, должно потрудиться, ибо оно не вдруг оказывается, а по времени и многом искании»12.
В действиях святителя видна редкая гармония, сочетание духовной интуиции и трезвой логики. У него нет той безрассудной скоропалительности, к которой мы так склонны. Наша страстная нетерпеливость обычно подталкивает нас к поспешности. Но торопливость, суетность и порывистость это отнюдь не свойства мудрости. Мудрость сродни степенности. А суетная нетерпеливость — это скорее недуг тех, кто ослеплен самостью. Наш недуг. К этому нас подстегивает жадность, тщеславие и гордыня.
А вот писания и жизнеописания отцов как раз учат нас распознавать в себе наши недуги. Святоотеческие книги — это настоящие учебники. И в то же время не одни только святые отцы наши учителя. Сама жизнь учит. Извлекать уроки можно отовсюду.
Пробуждение великана
Вот еще одна иллюстрация к теме, которую обсуждаем. Тоже образ очень наглядный. Символ того, что есть жизнь внешняя. В сравнении с внутренней.
Вспомним литературного героя Гулливера, который попал в страну лилипутов. Что сделали эти мизерные существа с великаном Гулливером? Пока он спал, лежа на земле, они связали его и приковали к земле. Лилипуты опутали этого гигантского для них человека сотнями своих маленьких веревочек. Каждая из них это тонкая нить и по отдельности легко рвется. Но они обвязали каждый сустав его пальцев, пряди волос, все члены тела оплели этими нитями, а затем привязали ко множеству кольев, вбитых в землю.
И вот гигант оказался скованным и пригвожденным к земле. Он не мог не то чтобы встать, но даже пошевелиться. На самом деле таким же беспомощным оказывается любой человек, живущий жизнью внешней. Он таким же образом пригвожден к земле, прикован к земному миру. Он не способен ни пошевелиться, ни двинуться, не может встать, то есть от земли оторваться душой, подняться до духовного уровня. Хотя по естеству своему человек — великан. Потому что он образ Божий.
Наши мелочные внешние привязанности — это те же тонкие нити, ничтожные сами по себе. Но своим множеством они держат человека в порабощении. Это наши душевные ценности, они и есть привязки к миру земному. Человек весь опутан этими телесно-чувственными связями с ног до головы. Он ими привязан к миру материи. И он прикован к земле кольями своих страстей.
Символично, что Гулливера пленили, пока он спал. Совладать с великаном только и можно, когда он спит. Это наш сон духовный, он позволяет повязать нас по рукам и ногам.
Когда Гулливер наконец проснулся, он не мог сразу встать. Не мог резко подняться с земли, одним движением. Он и шевельнуться не мог. Понадобилось время, терпение и рассудительность. Надо было не дергаться как попало, но последовательно, постепенно расшатать отдельные колья. И только потом он смог начать выдергивать их по одному. А затем уже смог подняться и вырваться полностью, разом сбросить все путы.
Также обстоит дело с переходом к внутренней жизни. Обрубить разом все земные привязанности и в один момент собраться внутри не удастся. Точно так же умной молитвой не овладеть в одночасье, наскоком.
Гулливер дает нам образ аскезы. Он показывает, как нужно последовательно обрывать свои внешние ценностные связи. Чтобы затем, наконец, распрямиться. А потом постепенно встать в полный свой рост, духовный. И стать, с Божией помощью, великаном — гигантом духа. Если Бог благословит.
Но все же пример свт. Феофана более емкий. Там не только показано, как отсекается внешнее, но можно видеть, как душа собирается в себе, как бы сворачивается внутрь. Причем как сворачивается? В одной из прошлых бесед упоминалось о замкнутых в себе людях, чья закрытость еще вовсе не означает, что они живут внутренней жизнью. Как раз об этом свт. Феофан говорит, что такой, на самом деле внешне живущий, хотя и замкнутый, человек «подобен древесной стружке, которая свернулась вокруг внутренней своей пустоты»13.
Совсем не то происходит с самим святителем. В том-то и дело, что он обрел внутренний центр ценностный — жемчуг молитвы Иисусовой, собранный в сердце.
На двух этих очень разных примерах, реальном из жизни святителя и литературном из сказки про великана, можно видеть, как тот, кого апостол называет внешний наш человек, прикован к земле. К земному нашему миру, ко «всякому житейскому попечению», отложить которое нам обычно так и не удается.
Можно видеть, как должен подвижник, по мере возрастания в подвиге, обрывать нити, связующие его с миром. Как надо одновременно углубляться внутрь себя. И как одновременно внутренний наш человек со дня на день обновляется1*. Он распрямляется постепенно. Встает на ноги. Обретает свободу и силу. И тогда уже никакие лилипуты не имеют над ним власти, потому что он — великан.
Мы видим на этих примерах, что нужен целый комплекс подготовительных мер. И что действовать надо гармонично, одновременно в разных направлениях. Постепенное вхождение внутрь себя подготавливает почву, основу. Создаются внутренние условия, которые и позволят сердечной молитве зародиться в свое время в сердце.
Молитва есть состояние души. А наши состояния души не просто зависят от нашего образа жизни, они есть прямое следствие образа жизни. Как живем, так и молимся. Поэтому и требуется прежде всего правильно обустроить свое христианское бытие и через это создать внутри себя условия для молитвы.
И вот когда утроба духовная будет готова, тогда благодать Божия оплодотворит наш дух. Произойдет зачатие молитвы. А иначе не получается. Без этого сердечная мо-
14 Ср.: 2 Кор. 4, 16.
литва не возникает. Даже деятельная сердечная. О благодатной и говорить не приходится.
Молитва не появится в результате напряжения наших усилий. Ее невозможно заставить появиться на свет прежде, чем будут готовы внутренние условия для ее зачатия от Духа Святого. Это таинство. Это своего рода чудо.
А итог всему сказанному таков. Сердечная молитва не может зародиться в сердце без всесторонней подготовки на стадии молитвы словесной. По сути же, такой подготовкой и является сам процесс перехода от внешней жизни к внутренней, то есть собирание себя внутри себя.
Беседа 33
Лосский В.Н. Очерк мистического богословия... М., 1991. С. 16, 17, 151.
Феофан Затворник, свт. Что есть духовная жизнь... М., 1996. С. 172. https://lib.eparhia-saratov.ru
Лк. 10,42; Мф. 19, 12.
Ср.: Мф. 13, 45-46.
Внутрьпребывание есть то состояние, с которого, собственно, и начинается внутренняя жизнь. Достигается это через вывод умственной энергии из головы, через сосредоточение и дальнейшее удержание ее в сердце. Практическим методом служит умная Иисусова молитва, совершаемая в верхней части груди. Иначе это состояние называется вхождением в себя или пребыванием в себе.
Феофан Затворник, свт. Начертание... М., 1994. Т. 2. Ч. 3. С. 208.
Мк. 12, 30.
Ср.: Мф. 7, 14.
Лк. 18, 13.
Лк. 17,21.
Всякий из вас, кто не отрешится от всего, что имеет, не может быть Моим учеником (Лк. 14, 33). Подчеркнем, что слово Христово обращено не к монахам, давшим обет нестяжания и ухода из мира, а
Ср.: Феофан Затворник, свт. Начертание... М., 1994. Т. 2. Ч. 3. С. 208.
Феофан Затворник, свт. // Антоний (Блум), митр. Беседы о молитве. СПб., 1996. С. 40.
Словесный уровень
Полеты ума
Деятельный период христианской жизни продолжается до той поры, пока человек не достигнет состояния начального бесстрастия. После этого он может войти в благодатный, созерцательный, период. Достигают этого немногие.
Если христианин в деятельный период пребывает в подвиге, то есть двигается вперед, духовно трудится и продвигается навстречу Господу, навстречу своему спасению, то молитва его будет развиваться. Молитва деятельная может возрастать, поднимаясь по трехступенчатой лествице. Эти три молитвенные стадии именуются: словесная, умная, сердечная. Это три разных состояния сознания, которые соответствуют определенному духовному возрасту человека и отражают состояние его души.
На каждой ступени молитва обретает новую, более совершенную форму. Но взойти на каждую из них человек может только при содействии Божественной благодати. Что и позволяет смотреть на молитву как на своего рода таинство. Стяжание каждого из трех видов молитвы есть дарование Божие. Например, обрести молитву даже первой ступени, словесную, человек не может своим собственным усилием. Так же, как в случае с умной и сердечной, дар молитвы словесной преподносится Богом. Когда Он находит это возможным. А до тех пор, как мы уже говорили, человек только учится молитве, остается читателем молитвенных текстов.
В этом отношении молитвенное делание, по существу, отлично от добродетелей внешних, таких, скажем, как милостыня, или пост, или то же молитвочтение. Для того чтобы к ним приступить, достаточно собственных человеческих сил.
Теперь, в дальнейших беседах, мы последовательно рассмотрим процесс молитвенного восхождения. С тем чтобы глубже вникнуть в таинственную природу молитвы. Это полезно, потому что понимание существа дела, осознание того, как тайнодействует в молитве благодать, того, как важен и сложен этот процесс, помогает подойти к молитве со смирением и с благоговением, а значит, и войти в молитву сравнительно легко и гармонично.
Итак, первая ступень — молитва словесная. Напомню, что произноситься такая молитва может как вслух, так и про себя. Аскетический термин словесная обозначает не форму выражения, а форму мышления. Описывает определенное состояние сознания. Главный признак словесной молитвы, отличающий ее от более высоких молитвенных состояний, — это то, что ум человека еще соединен с рассудком.
При таком состоянии ума молитвенная способность может проявляться двояко. Первый вариант: умственная энергия собрана и удерживается в области головы. Второй вариант: умственная энергия движется по направлению объекта внимания, вовне, за пределы тела. Как правило, второй вариант преимущественный.
Как же это происходит на деле? Возьмем, например, чтение. Человек открывает Псалтирь, начинает читать. Как поведет себя внимание нашего ума? Внимание устремится в книгу. Вслед за взглядом оно направляется от строки к строке, бежит по буквам. Человек сосредотачивается на процессе чтения, и внимание его как бы перетекает, переливается в книгу. А по мере того как вникаем в содержание, ум увлекается вслед за сюжетом еще дальше.
Например, открываем Евангелие. Внимание фокусируется на странице. Начинаем читать. В уме возникает образ живого исторического Иисуса Христа. Где теперь наша мысль? Наш ум уже устремился в полет. В виртуальное1 пространство. Он улетел в Иудейскую пустыню. Дальше во дворец Ирода, в Гефсиманский сад... И так далее.
При этом можно заметить, что и дворец, и сад, когда рисуются в нашем воображении, то возникают не где-нибудь, а непременно за пределами нашего тела. Где-то в воздухе, перед нами. Или где-нибудь вдалеке, как на невидимом экране. Так ум наш живописует воображаемые картины. Создает свой виртуальный мир.
Возьмем теперь слушание. Например, мы в храме. Внимательно следим за службой. Прислушались к возгласу священника. И где наш ум? Внимание опять улетает. Оно летит на амвон, или в алтарь, или на клирос, туда, где находится источник звука, где звучит чтение или пение. Мы там его слушаем, там, где видим источник звука, там, где он слышен. А источник всегда снаружи. Значит, и внимание снаружи, а не внутри нас.
Если мы хорошие прихожане и не только слышим звуки, но еще и пониманием то, что поется и читается в храме, то с нашим вниманием происходит то же, что и при чтении, те же полеты воображения вслед за содержанием текстов.
Ум в плену рассудка
Теперь, допустим, мы стали молиться за здравие своих сродников, молиться на нашем, словесном, уровне. В уме произносим имя. И тут же в уме возникает образ нашего родственника. Посмотрим, куда понеслась наша мысль. Она полетит в пространство, в направлении родственника, например куда-то в сторону его места жительства. Или в направлении совершенно условном, куда-то в пространство памяти, где реконструируется прошлое. В любом случае это воображение. В любом случае это полет ума во внешнее пространство.
Мы говорим о храме, молитве. Что же сказать про литературу и искусство, про общение с людьми, про любые жизненные ситуации? Понятно, что то же самое. Принцип действия нашего внимания, движения нашего ума будет тот же.
Это и есть еще один главный признак словесной молитвы, мы о нем говорили в самом начале. Такая молитва, по части действия умственной энергии, ничем не отличается от обычного помышления о самых прозаичных земных вещах. А это признак того, что на словесном уровне молитва не способна выйти за пределы мира материи и проникнуть в духовный мир. А значит, не доступно взаимное общение с Богом-Духом, обратная связь с Которым возможна только в духе.
Понятно и другое. Мы видели, что все действия ума на уровне словесном сопряжены с работой воображения. Вот тут и риск. Когда богообщение реальное, живое недоступно, тогда есть опасность подмены его игрой воображения. А самообман всегда опасен.
Мы проследили, как наше внимание в разных ситуациях само непроизвольно устремляется во внешнее пространство. И тут должен бы появиться естественный вопрос. Ведь мы же все-таки имеем власть над своим вниманием. Разве мы не можем произвольно направить его внутрь себя? Допустим, в сердце. Конечно, можем. Но тогда как от этого изменится молитва?
Посмотрим, что произойдет. Но сначала вспомним, что на словесном уровне движение ума всегда прямолинейно, от точки к точке, о чем вначале тоже говорили. Итак, допустим, что человек, молящийся словесно, положим не вслух, а про себя, сосредотачивает внимание в районе сердца. Внимание из головы направится вниз по прямой в грудную клетку. Теперь мы как бы сверху мысленно заглядываем в сердце.
И что произойдет? В чем в результате мы убедимся? В том, что молитва по-прежнему словесна. В том, что молитва не становится от этого сердечной. Такая направленность внимания еще не приведет к соединению ума и сердца. Молитва как была словесной, так и осталась. А главная причина этого? Она в том, что ум на самом деле по-прежнему остался собранным в районе головы и там по-прежнему соединен с рассудком. Он только направляет оттуда, из головы, мысленный свой взор в различных направлениях. Ум может заглянуть и внутрь, и за пределы тела, но опять: все то же линейное движение ума, все то же расположение ума в районе головы, в соединении с рассудком. И, по сути говоря, ничего не изменилось. И не изменится. До той поры, пока сам ум не переменит места жительства. Пока он всем своим энергетическим составом не переместится в сердце.
Мы упоминали, что на словесном уровне богообще -ние для человека недоступно. По той причине, что словесная молитва не способна проникнуть в мир духовный, поскольку ум еще не слился в сердце с духом. Теперь посмотрим на эту проблему повнимательней, посмотрим с точки зрения аскетической практики, чтобы яснее понимать всю меру несовершенства словесной молитвы.
Вступить в богообщение способен только тот ум, который чист. Имеется в виду не полная очищенность от страстей, которую обретают в состоянии бесстрастия, — здесь речь о состоянии молчания ума. Это, иначе говоря, моменты исихии, когда наш ум не принимает помыслов. Не допускает никакого помышления помимо молитвенной мысли, на которой он полностью сосредоточен. Тогда ум удерживается в относительной мысленной чистоте.
Такое состояние ума возможно достичь и поддерживать за счет особого метода, который называется трез-вением. И не случайно в аскетической традиции он получил титул священного метода. Могущество этой духовной практики отразилось в словах свт. Афанасия Великого: «Кто стяжал трезвение ума, тот может властвовать над страстями»2.
Так вот, особенность словесной молитвы в том, что применить метод трезвения при этом состоянии сознания нет никакой возможности. Иными словами, ум при словесной молитве не бывает чист. И быть не может. Рассмотрим — почему.
Тщетный труд
Ум, как мы помним, на этой стадии соединен с рассудком. Они с ним образуют одно целое. Они образовали как бы один котел, в котором постоянно варятся все наши помышления. Там помыслы бурлят, вращаются — и так без остановки.
Ум наш видит эту кашу. Но вся беда в том, что ум и сам вместе с ней варится в одном котле. А это значит, что помыслы уму не подконтрольны. Он ничего не может поделать с ними. Мы, конечно, замечаем свои помыслы. Мы можем свое размышление приостановить, можем переключиться на другое. Но и то не всегда. Ум и над этим бывает не властен. Человек может быть одержим навязчивым помыслом. Это может быть действие страсти, или стресса, или демоническое влияние. В таких случаях мы говорим: «у меня это из головы не выходит», «не могу не думать об этом» и тому подобное.
Но главная проблема в том, что, даже отталкивая от себя помыслы, отсекая их, ум остается с ними вариться в одном котле, и они тут же опять к нему прилипают — не те, так другие. Он снова их отсекает, а они, перемешиваясь с другими, вновь прилипают. И так бесконечно...
Ум весь облеплен этими кишащими помышлениями. И выпутаться из них он не может. Человек не способен по своему желанию перестать думать. Не может остановить поток помышлений. Он не пресекаем. И не управляем.
Тем не менее человек в период словесной молитвы ведет интенсивную брань. Если он учится молитве, если старается молиться, если желает ее возрастания, то он сражается с помыслами, пытается их отсекать. Это и в самом деле настоящие мысленные битвы.
Возникающие в уме, привходящие помыслы называются в аскетике прилогами. Это нечто лишнее, паразитарное — то, что приложилось к молитвенной мысли3. Каков бы ни был источник прилогов, молящийся должен их отсекать. Отсечь прилог — значит пресечь, остановить нежелательное помышление4. Таким образом человек исполняет заповеди и следует аскетическому учению. И это необходимо.
Но человек должен знать, что победить в этой брани ему невозможно.
Сражаться он должен. В этом есть свой смысл, от этого есть большая польза. Но победить он не способен. Это возможно только посредством трезвения. А у него этого оружия нет. Нет, поскольку метод трезвения на словесном уровне неприменим. Почему?
Мы знаем, что есть четыре стадии развития греха в душе человека: приражение, сочетание, сосложение, пленение. Отсечь прилог в идеале нужно на первой стадии — на стадии приражения. В крайнем случае на второй, в момент сочетания. Если этот момент упущен и мы вошли в третью стадию — стадию сосложения с помыслом, то уже произошло приятие помысла, которое вменяется нам в грех. Это, если помысл греховный.
Так обстоит дело в повседневной жизни христианина. А вот во время молитвы — намного строже. По законам трезвения, любой помысл, даже сам по себе невинный, если прерывает молитву, то по одной этой причине уже греховен. Грех в том, что мы лишили ум молитвенной чистоты.
Итак. Помыслы непрерывно кружатся и бурлят, и ум, как было сказано, полностью ими облеплен. В результате, пока мы отсекаем, то есть отлепляем от ума один прилог, к нему уже прилепились другие. Получается, что наше отсечение всегда запаздывает. А значит, отсечь прилог, пресечь свое помышление нам удается только тогда, когда мы уже вошли в этот самый процесс помышления. Но не ранее.
Мы только и опознаем помысл тогда, когда осознаем, что уже обдумываем его. То есть когда уже находимся на третьей стадии, на стадии сосложения с прилогом. А это уже поздно. В любом случае поздно, независимо от того, греховный был помысл или вполне благопристойный. Если ум принял его и начал обдумывать, значит уже нечист, уже засорен чем-то помимо обращенного к Богу молитвенного призыва.
А ведь по-настоящему призвать Бога мы можем только в духе, умом одухотворенным. Но наш призыв, с налипшим на него мусором, как раз и не способен обрести духовное свойство — он овеществляется, заземляется тем самым прилогом, который к нему пристал. Отяжелев, молитвенная мысль уже не оторвется от земли, не поднимется ввысь, не вознесется к Богу. Чтобы ум оставался чистым, пригодным для слияния с духом и способным к богообщению, он не должен содержать в себе ничего, кроме молитвенных мысли и чувства. Ни единого побочного помышления или образа.
Чтобы по-настоящему отсечь прилог, без вреда для себя, нужно делать это, как мы сказали, на первой стадии, стадии приражения. То есть пока помысл еще не прилип, до сочетания с ним. Кому это удается, тот побеждает в мысленной брани.
Но именно это-то и не удается при словесной молитве. Потому что, как было сказано, пока мы отталкиваем от себя один помысл, уже обдумываем другой. Идет перетекание из одного помышления в другое и бесконечное их наслоение. А остановить этот круговорот нет возможности.
Остается только вспомнить разъяснение прп. Симеона Нового Богослова. Такой человек, говорит он, подобен тому, кто ведет брань в темноте: получает удары от врагов, но не может врагов своих видеть. А поэтому не способен их победить. «Тщетно подъемлет, несчастный, труд свой», — сказано о молитве словесной5.
Нечистая молитва
Разумеется, при таком положении вещей ум всегда остается нечист от помыслов. Никакое состояние исихии ему не ведомо. А с таким умом мы, соответственно, имеем полную нечистоту души и сердца. Состояние, при котором, конечно, нет никакой возможности узреть Бога6 7.
И вот мы оказываемся перед единственным вопросом: каков же выход из этого положения?
Чтобы ум смог заняться трезвением, ему надо выбраться из котла, в котором он варится вместе с рассудком в каше из помыслов. Ему надо выйти и стать снаружи, рядом с этим котлом. Тогда он сможет начать действовать независимо, самостоятельно, со стороны. Он уже окажется в роли повара, стоящего над котлом. Помыслы к нему больше не прилипают. Он видит их на расстоянии, может схватить любой и выкинуть из котла.
Вот это и будет отсечением настоящим. Ум становится хозяином положения. Выбраться из котла — что это значит? Котел — это голова. Ум должен выйти из головы, разъединиться с рассудком. Мало этого. Он не должен оставаться зависшим где-то в пространстве или болтаться с места на место. Он должен стать на твердое основание. Где найти его? Тот муж мудр, иже созда храмину свою на камени1.
Храмина наша есть сердце наше. В этот храм Христос вселяется. Камень же бе Христос8. Именно сердце наше есть центр устойчивости нашего естества — основано бо бе на камени9.
Став на свое место в сердце, на место хозяина, владыки, пастыря, ум может отсюда наблюдать за прилога-ми. Может видеть их со стороны. Он может не подпускать их к сердцу. Может отсекать. И таким образом содействовать очищению сердца. Это и есть метод трез-вения. Это и есть сердечная молитва. Так что выбраться из котла это означает не что иное, как стяжать умно-сердечную деятельную молитву. Это и есть наша задача-минимум.
Итак, подведем итоги. Мы выяснили, что при словесной молитве недостижимо состояние начальной исихии. Без чего невозможно приступить к трезвению. Ум на словесном уровне не способен полностью замолчать и пребывать в тишине, что и было бы состоянием исихии, когда ничего не помышляется помимо призыва к Богу. Поскольку умственная тишина невозможна, человек не может молиться чисто. По этой причине словесная молитва сама по себе в определенном смысле бесполезна и бесперспективна. Как говорит о ней при. Симеон: она «тщетна». Тщетна в том отношении, что не ведет к духовному росту.
Польза и прогресс возможны в одном случае, когда человек не останавливается на словесном уровне, не довольствуется им, но направляет свои усилия на его преодоление, иначе говоря, на стяжание умной молитвы.
Но тут надо оговориться. Такие строгие суждения справедливы со строгих позиций умного делания, когда мы рассуждаем в перспективе стяжания умно-сердечной молитвы. Если же смотреть в общем плане христианской жизни, то, конечно, и словесная молитва — это благо. Благо уже то, что человек вообще молится. Молится так, как может. И такая молитва, как посильное делание, Богом приемлется. Ну а те, кто готовится в путь умного делания и изучает маршрут, у тех, конечно, свои задачи. И свои критерии.
Беседа 34
Виртуальный (от лат. virtualis) — возможный, условный, воображаемый, мнимый.
Афанасий Великий, свт. // Игнатий (Брянчанинов), свт. Слово о смерти. М., 2008. С. 381.