В настоящее время мы не страдаем от дефицита коммуникации. Напротив, мы страдаем от коммуникационной перенасыщенности, которая перерастает в коммуникационную зависимость. Коммуникации слишком много, и порой от нее некуда деться.
Но главная проблема опять‑таки кроется в другом – эта коммуникация очень поверхностная. Мы все больше и все быстрее скользим уже не только по фактам, но и по людям. Для того чтобы построить отношения не с сотней людей в социальных сетях, а с одним конкретным человеком, нужно внимание и терпение, нужно «инвестировать», погружаться в эти отношения. А как ты будешь погружаться, если, разговаривая с кем‑то за обедом, ты параллельно отвечаешь на месседжи других людей? Много ли ты поймешь о человеке, который сидит напротив тебя?
И когда возникают стрессы, а они возникают почти неизбежно, становясь неотъемлемыми спутниками нашей жизни, куда человек может обратиться? Человек должен идти к другим людям[33]. Но если у тебя не выстроены личностные отношения и ты идешь просто в социальную сеть, то, скорее всего, ты не решишь там свою проблему (хотя, конечно, и это случается).
Тем более что поведение в социальных сетях тоже регулируется своими правилами, в том числе стратегиями селф‑брендинга, или создания своей улучшенной версии. Большинство людей занимаются здесь «перфекционистской демонстрацией», т. е. старательно изображают из себя счастливцев, живущих интересной и полнокровной жизнью. Каждый тяготеет к тому, чтобы представлять себя в наиболее презентабельном виде, непрестанно демонстрируя, что ты умный, что ты в курсе событий, что ты много путешествуешь, что ты хорошо и вкусно ешь.
На все предъявляются фото‑ и видеосвидетельства, отсюда это почти либидинозное стремление к селфи, которым молодежь заразила и старшие поколения (только в 2018 г. в Интернете было выложено около 24 млрд селфи). Эти бесконечно исторгаемые и все нарастающие потоки селфи становятся проявлением зацикленности на себе, озабоченности высокой самооценкой (нарциссизма) и обостренной потребности в самоутверждении. На этом фоне всеобщего «совершенства» у многих постепенно формируется неврастеническое чувство собственной несостоятельности и нереализованности, они начинают ощущать себя неудачниками.
Ранее я уже писал о том, что основные социальные сети и другие массовые социальные медиа возникли в середине 2000‑х годов в очень ограниченный по историческим меркам период времени, который стал формативным для миллениалов (см. гл. 5). И многосторонние эффекты этого сетевого взрыва еще предстоит оценить. Социальные сети – несомненно, очень мощный и эффективный инструмент для моментального соединения большого количества людей. Но одновременно они порождают и немало побочных проблем.
По данным исследования британских молодых людей в возрасте от 14 до 24 лет, в 2017 г. 91 % респондентов использовали социальные сети. По их мнению, они дают дополнительные возможности для самовыражения и построения множественных связей. В то же время включенность в социальные сети порождает повышенную озабоченность и депрессию (каждый шестой респондент), ухудшение сна (каждый пятый респондент), проблемы буллинга (с ними сталкивались 7 из 10 опрошенных, в том числе 37 % – часто) и неудовлетворенность собственным телом (9 из 10 опрошенных девушек), а также определенного рода зависимость – ощущение, что нужно постоянно оставаться на связи, чтобы не пропустить нечто важное (fear of missing out). И эта зависимость сильнее, чем потребление алкоголя и курение [Status of Mind…, 2017].
В какой степени социальные сети способны решать накапливающиеся личностные проблемы? Ведь никто так не одинок, как человек в толпе, тем более в виртуальной толпе. Если тебе нужна реальная личностная помощь, то для этого не нужны сотни или тысячи человек, нужны один или два близких человека, с которыми у тебя уже выстроены особые, более избирательные и глубокие отношения. И сопричастность такого человека, порою даже без лишних слов и месседжей, окажется важнее, чем сотня очередных лайков или дежурных соболезнований.
Разумеется, все сказанное касается не только молодежи, а всех нас. Но все же касается в очень разной степени – молодые, по всей видимости, затронуты значительно больше.
Свобода от других
Молодые взрослые в большей степени свободны – от приверженностей, авторитетов, от других людей. Их часто упрекают в отсутствии лояльности – профессии, коллективу, организации. Ранее виртуальная коммуникация во многом имитировала и дополняла обычное общение. Теперь картина отчасти перевернулась – обычная коммуникация не просто поверхностна, но нередко начинает строиться по образу виртуальной, в которую легко войти и из которой столь же легко выйти в любой момент. Например, из отношений выходят без предупреждения и объяснений («сливаются») или внезапно бросают работу без уведомления работодателя.
«Перспективные молодые специалисты увольняются молча и без объяснений. Они просто уходят из офиса и не возвращаются ни за зарплатой, ни за выходным пособием <…>. В британском издании The Telegraph провели опрос, по результатам которого объяснили ситуацию следующим образом. В большинстве случаев увольнение без причины характерно для молодых людей, родившихся в 1980–2002 годах <…>. Согласно исследованиям Института Гэллапа (США), 60 % миллениалов без зазрения совести готовы бросить работу в любой момент, если им надоест или сделают более выгодное предложение <…>. Для них нормально прекратить общение без объяснений причин. Психологи и эксперты в сфере социальных коммуникаций называют это явление гостинг – затухание, исчезание. Термин происходит от английского ghosting, а ghost – это “призрак” <…>. Ранее слово “гостинг” использовали в терминологии любовных отношений <…>. Сегодня гостинг проник и в рабочий процесс <…>. Поколение Y считает, что оборвать контакт и ничего не объяснить – это норма» [Дяченко, 2019].
Миллениалы привыкли все ставить под сомнение. Такими людьми труднее управлять, их сложнее подчинить, поставить в строй, загнать в очередной комсомол. При этом их сложнее мотивировать, у них слабее реакция на традиционные стимулы. Им не хочется ничего доказывать, прыгать выше других (они же и так «лучшие»). Еще сложнее завоевать их лояльность, задержать надолго («остановить мгновение»). И в этом росте индивидуализма заключается немалое преимущество молодого поколения.
Но у всего есть оборотная сторона – молодым взрослым труднее выработать основания для собственной жизнедеятельности. При отсутствии внешних опор и слабости опор внутренних они часто оказываются без поддержки и более подвержены неопределенности и аномии – почти неизбежно возникают дополнительные риски дезориентации, потери смысла.
Дело в том, что выработка смысла – принципиально коллективный процесс, который производится во взаимодействии между людьми (collaborative meaning making) [Fligstein, McAdam, 2012, p. 49]. Это принципиальное положение социологии. И кстати, если социология как наука для чего‑то нужна, то только лишь для понимания этого факта.
Обрести смысл существования – значит не просто понимать мир как нечто отвлеченное, но участвовать в выработке понимания с другими людьми. С этими людьми нужно выстраивать отношения – селективные и относительно устойчивые. А это, в свою очередь, требует длительных совместных усилий, на которые не все и не всегда оказываются способными. Идея того, что собственное становление, так же как и отношения с другими, не может быть ничем иным, как результатом длительной упорной работы, зачастую не осознается или игнорируется. Это кажется скучным, не прикольным.