Что я помню о Первом: я брала пример с него, доверяла ему. Я любила его?
Как бы плохо это ни заставляло меня чувствовать себя, я не могу отрицать это. Также, как и не могу отрицать, как хорошо я сейчас себя чувствую – тепло, и безопасно, и защищенно. Но когда вспоминаю ту опасную сцену, которую мы разделили ночью перед отъездом, я начинаю думать о Кайле. Я хочу, чтобы это были руки Кайла вокруг меня и запах кожи Кайла в моем носу. Насколько помнится, я никогда не чувствовала себя в безопасности или защищенно с Кайлом, и это было нормально. Потому что вместо этого, я чувствовала себя живой. Дикой и удивительно свободной.
Невозможно сравнить Первого и Кайла, потому что они настолько разные. И запретные. Блин. Все равно все это запрещено, так что неважно.
Что бы ни случилось с моими воспоминаниями, я разберусь с этим. Лучше начать рано, чем поздно, поэтому я отстраняюсь.
− Никто не собирается запирать тебя с Пи, − говорит Один, отпуская меня. − Мы вернем твои воспоминания.
− Да, хорошо, − слова механические, потому что я так запуталась и нахожусь в противоречиях, что на мгновение забыла о ПИ и о своем приступе паники. Я не хочу показаться слабой перед Первым. Что бы я только не отдала, чтобы оказаться бесчувственным КИ. Жизнь и так достаточно сложная и без этого человеческого багажа.
Один снова направляется к двери.
– Есть еще одно место, которое я надеюсь поможет, затем скоро приблизится отбой, так что мы должны будем пойти в комнаты. Закончу экскурсию завтра.
Ничего не говоря, потому что так безопаснее, я следую за ним наружу. Даже, если я не могла бы сказать «из здания» из‑за ярких ламп, лагерь на самом деле хорошо освещен. У всех зданий наружное освещение. Я вижу легко, определенно достаточно хорошо, чтобы понять, что мысленный образ, который я восстанавливала – не был совсем точный. Я разобралась со зданиями, но не с их точным расположением. И при этом, не помнила столько асфальта и бетона, или так много автомобилей, припаркованных повсюду.
Надо мной, небо − ясное и осыпанное звездами, и темные фигуры поднимаются вдали. Горы, я полагаю. Все тихо, кроме ветра в деревьях.
Я полностью застегиваю свою куртку, но она тонкая, и не предназначена для этой погоды. Я не возражала бы вернуть свою настоящую зимнюю куртку назад − ту, которая у меня была в Бостоне. Но температура выше нуля, влажность умеренная, и Один не будет держать нас снаружи долго. «Заблокируй», − говорю я себе. И делаю это, хотя не уверена, как именно. Словно мое осознание холода угасает.
− Куда мы идем?
Один отводит меня с асфальтированной дороги на тропинку позади ангара. В любой момент я подозреваю, что мы столкнемся с забором из колючей проволоки, который опоясывает периметр, но мы не делаем этого. Мы оказываемся в лесу, и теперь по‑настоящему становится темно. Освещение зданий все позади.
Один снимает небольшой фонарик с пояса и ставит его на землю. Мы на тропинке. Трава скошенная и земля хорошо выровнена.
− Я не помню, чтобы он был таким большим, − говорю я, маневрируя ближе к лучу фонаря.
− Лагерь? Да, он большой − сотни гектаров, а может и тысячи. Ты не помнишь тропы в лесу? Мы использовали эту местность для тренировок.
Я качаю головой.
− Я многое не помню.
− Все вернется.
Он продолжает говорить это. Я выдавливаю улыбку, жалея, что у меня нет такой же уверенности как у Первого. Чем больше я понимаю, что забыла, тем больше удивляюсь тому, как многого я не знаю − вещи, которые упускаю, и которые не понимаю, что упускаю.
Это могло бы быть важно. Что, если это включает в себя причину, по которой я была послана в КиРТ − определить личность Х? Не понимаю, знала ли я, и это означает, что чья‑то жизнь может быть в опасности прямо сейчас, потому что мой мозг работает неправильно. Если Х схвачен или убит, это будет моя вина. Смерть другого человека на моих руках.
И Кайл... но я вытряхиваю эту мысль. Не знаю, почему мы были сегодня утром на Южной станции, и мысли об этом только беспокоят меня. Я должна доверять врачам, Мэлоуну и Первому. Все вернется ко мне. Должно вернуться.
− Сюда, − Один протягивает руку, и я останавливаюсь. Он направляет свет вперед, показывая гладкую, черную поверхность.
Мы на берегу озера. Вода спокойная и воздух наполнен запахом гнили и сосны. Мой нос замерз, притупляя нюх, но все спокойно.
− Тебе нравилось это место, − говорит Один. − Ты помнишь его?
Он передает фонарик, чтобы я могла посмотреть вокруг, но это не помогает. Кажется, что некоторые деревья знакомы, но откуда я могла это знать?
− Может быть, при дневном свете.
− Когда ты была здесь в последний раз, было темно. Мы вышли утром, когда тебе нужно было уезжать. Солнце еще не взошло.
Что‑то новое появилось в его голосе. Надежда − наконец‑то я поняла это. Он хочет, чтобы я вспомнила. Это было, безусловно, важно. Мое лицо сжимается от отчаяния, потому что я его разочаровала.
После того, как я молчу еще с минуту, Один правильно истолковывает мое молчание.
− Не беспокойся. Я просто думал, что это сможет помочь. Мы можем вернуться завтра.
Голос звучит оптимистично, вечно позитивно, но я знаю, что расстроила его.
− Мне жаль.
− Эй, не стоит, − он на мгновение обнимает меня. − Это временно. Давай вернемся в комнаты. Может быть, увидеть остальную часть группы будет полезнее.
− Да, возможно. − Как−то я сомневаюсь. Воспоминания возвращаются, как им хочется. На самом деле, с тех пор как я вернулась, кажется, что процесс замедлился. Маленькие детали вспоминаются, но ничего серьезного. Ничего, такого же яркого, как происходило раньше.
План Первого, кажется, состоит в том, чтобы я продолжала говорить, словно губы могут бороться с моим мозгом. Всю дорогу к нашим комнатам, он осыпает меня вопросами. Он пытается быть полезным, я знаю, но это не помогает.
− Один, забей на это, − поднимаю руку ко лбу и придавливаю свою повязку. Немного драматично, но это все проясняет. − Я не могу рассматривать все с других ракурсов, потому что у меня пока нет никакой другой точки зрения на этот счет.
Он смущенно ругается.
– Прости, ты права.
Скопление длинных, узких зданий раскинуто перед нами. Парочка лучших из них относится к персоналу лагеря, включая их собственную столовую. Я никогда не была ни в одной из них. Остальные из нас разделены по отрядам и назначениям, и у нас своя столовая, присоединенная к персоналу, совместно обедающему на кухне.
В других зданиях расположены наши жилые комнаты. ГИ1 и ГИ2 разделяют здание. ГИ3 и ГИ4 намного моложе и их держат отдельно под большим контролем. У КИ аналогичное соглашение, хотя молодых КИ не существует. И на этом мои воспоминания останавливаются. Со стороны, все наши здания выглядят одинаково. Я позволяю Первому проложить путь, потому что не знаю, какой корпус и серое сооружение − наше.
Когда мы проходим под освещением, то замечаю, что он улыбается.
− Что?
Один не отвечает, но его глаза сдвигаются вправо, тихо говоря, что мне нужно знать. Пара мужчин тусуются возле одного из зданий, прикуривая. Я чувствую их взгляды на себе, но игнорирую их.
Мы не всегда ладим с чистокровными людьми. Щелчок вызывает еще одно воспоминание. Они смотрят на нас свысока, как на неестественных. Мы смотрим на них свысока из‑за их собственной слабости.
Вместе с воспоминанием появляется враждебность. Я понимаю, почему Один не хочет говорить перед ними, и сразу же замолкаю.
Он, наконец, отвечает, когда мы уже на достаточном расстоянии от мужчин.
− Ты назвала меня Один минуту назад.
− Это то, кто ты есть. Предпочел бы, чтобы я назвала тебя бесстрашным лидером?
Он смеется.
− Не нужно. Ты просто долгое время не делала этого, когда мы были одни.
Конечно нет. Как только он говорит это, я вспоминаю.
***
− Как Коул Говард, − Один спрыгивает со стула, подавая мяч как в бейсболе, затем имитируя, как судья дает сигнал аута.
Лежа на полу, Девять закатывает глаза. Она думает, что бейсбол скучный, что очень плохо, потому что это одна из немногих вещей, которую нам позволено без присмотра смотреть по телевизору в вечернее время. Я не особо против, но смотреть спортивные программы было бы скучнее, чем играть в них. Но у нас нет времени, чтобы много играть.
Один и Пять очень любят бейсбол и тратят много времени, обсуждая, кто лучшие игроки. С тех пор как они могут читать бесконечный поток статистики, это может быстро стать раздражающим.
− Что за имя такое вообще Уголь?11 − говорит Три. – Уголь − это вещество, которое сжигают.
− Это тоже имя, идиот. К−О−У−Л, − голос Первого трещит, в то время как он плюхается обратно на сиденье. Он и Три самые старшие из ребят и первые из тех, у кого должен изменится голос. Каждый раз, когда это случается, мне приходится заглушать свой смех. − Так, хорошо. Как бы ты хотел себя называть?
Три раздумывает над этим, перебирая пальцами светловолосый персиковый пушок на голове. Сегодня утром была стрижка, и он ворчит весь день из‑за потери своих кудрей. Мы проходим одну и ту же процедуру каждые пару месяцев, и в каждый день стрижки, тщеславие Три терпит поражение.
− Я буду Габриэлем, − говорит он.
Хотя я та, кто спровоцировал эту дискуссию про имена, я сосредоточена на этом только наполовину, потому что мне нужно закончить задание. Двенадцать сломала мое запястье во время нашей рукопашной тренировки утром, так что я пропустила занятия, пока врач его устанавливал.
− Почему Габриэль?
− Он один из самых важных архангелов, а ангелы – крутые перцы. Они как святые наемные убийцы. Вот кем я буду. Если вы видите, как я приближаюсь, вы уже мертвы, − Три бросает Первому превосходящий взгляд, то, в чем Три очень хорош. − Это круче, чем тупой бейсболист.
Один показывает ему средний палец.
− Просто помни, у кого есть власть заставить тебя бежать лишние круги завтра, ангелок.
Мы ходим по комнате, и каждый выбирает себе имя. Девять хочет, чтобы ее называли Джордан, поскольку мы смотрели на этой неделе пресс‑конференцию, и в ней была иорданская принцесса. Ей не понравилось имя принцессы, но ей понравилось Джордан12. Шесть выбирает Саммер13, т.к. это ее любимое время года. Восемь выбирает имя Октавия, утверждая, что она предпочитает, чтобы все было проще. Также поступает и Одиннадцать, который выбирает имя Леф14, как большинство из нас все равно уже называли его.
Это не веселье.
Мы откидываем эти имена прочь, еще один секрет, который мы не можем разглашать. Фитцпатрик была бы в ярости и наказания были бы суровые. Мы это выяснили два года назад, когда Четыре и Восемь изобрели наш собственный код. После того как Фитцпатрик обнаружила, что мы отправляли закодированные послания друг другу, каждый из нас провел неделю в одиночной камере. Неважно, что мы всего лишь отправляли глупые сообщения. Они сказали нам, что мы вели подрывную деятельность и проявили неуважение.
Что действительно имело значение, так это то, что взрослые не смогли взломать код самостоятельно. Даже я могла понять его.
Они обвинили во всем Первого, потому что он должен был быть ответственным. Это было несправедливо, но правда в том, что он не сказал нам остановиться.
Сейчас он ничего нам не говорит. Я удивлена. Иногда Один такой же, как и остальные из нас, но иногда он вспоминает, что ему сказали ставить себя в пример. Я никогда не могу предугадать, как он будет действовать, и уверена, что провожу слишком много времени, пытаясь предугадать.
Я поворачиваюсь обратно к компьютеру. План действий, который я пишу предполагается для взлома зашифрованного файла. Печатание текста причиняет боль, потому что пальцы движутся не так быстро, как мой мозг, а это еще хуже, так как я временно однорукая. Я бы хотела подключиться напрямую к компьютеру, потому что он делает все намного проще, но это не суть учения.
Тем временем обсуждение имен продолжается. Это просто забавляет меня, но Девять и Три – Джордан и Гейб − похоже, наслаждаются вкусом слогов во рту каждый раз, когда разговаривают. Они всегда ищут маленькие способы бунтовать, и Один всегда предупреждает их остановиться, прежде чем они навлекут настоящие неприятности. Неприятность не в одиночном виде, а скорее в виде Мэлоуна.
− А ты, Семь? − спрашивает Гейб. − Ты это начала и еще не подобрала себе.
Закончив, я выключаю компьютер.
− Я хочу быть Софией, потому что происхождение этого имени означает «знание».
Коул посылает мне задумчивый взгляд.
− Оно подходит, так как ты самая умная.
− Да, точно, − я смеюсь, но втайне рада, что Коул думает, что я умная. Он самый умный из всех нас, по правде говоря. Не самый быстрый или самый сильный, хотя он близко подходит к обоим качествам, но он лучший стратег. И в конце концов, это самое главное. Не нужна скорость или сила, если есть мозги и планы.
Вот почему наши мозги особенные, как нам рассказывали. Наши импланты делают их превосходящими нормальные. Но трудно чувствовать себя особенным, когда нужно держать себя в тайне.
***
− Коул как Коул Говард, − говорю я. Не думаю, что он смотрел бейсбол в течение года. Наши графики стали более интенсивными. Телевизор, который мы смотрим назначается для конкретных целей.
Коул‑Один, я не знаю больше, как думать о нем, открывает дверь в одно из зданий.
– Все вспоминается. Что я тебе говорил?
Вспомнится наверняка. Я делаю шаг внутрь, и на меня набрасывается тысячи несвязанных фрагментов воспоминаний. Все те разы, когда я входила в это место − уставшая, ликующая, голодная, окровавленная, разбитая, гордая и обеспокоенная − они все здесь. Бесполезные в их нынешнем виде, но все равно здесь.
Тревожность – сильнейшее из них. Это воспоминание самое последнее. Это вечер перед отъездом, когда я стояла снаружи комнаты для девочек с Коулом. Первый раз, когда я осмелилась признать, что между нами может быть большее, чем просто братская привязанность.
Я прикусываю губу, преодолевая те смелые чувства, пока голос в моей голове не шепчет имя Кайла. Встряхнув воспоминания, я хорошенько оглядываюсь. Ничего не изменилось с той ночи, когда мы выбрали наши имена. Наша маленькая общая площадь утешительно знакома.
Коул сжимает мою руку.
− Ты должна поспать. Фитцпатрик собирается допросить тебя завтра.
Фитцпатрик. Стервапатрик. Она − это голос, который я иногда слышу. Тот, который я слышала еще на Южной станции. Она не обрадуется моему провалу, но и я тоже.
− Да, я уверена, − протираю глаза, чувствуя, как мой живот скручивает от досады. – Этот вечер перед отъездом. Я так волновалась, что не справлюсь, и так и случилось. Я забыла что‑то важное. Я знаю это. Мне нужно вернуть эти воспоминания.
− Ты вернешь. Я верил в тебя тогда и верю до сих пор. Ты не провалилась. Не каждая миссия проходит на отлично.
− Но это то, для чего мы здесь, не так ли? Чтобы быть совершенными?
− Да, но... − он наклоняется ближе, и его дыхание щекочет мое ухо. − Даже если мы и ошибаемся, мы чертовски намного ближе к идеалу, чем кто‑либо еще в этом месте. Никогда не забывай это.
Его губы касаются моего уха нарочно, думаю я, но я не двигаюсь. Я застыла от растерянности, в то время как покалывание распространяется вниз по сторонам от головы. Затем Коул шагает прочь, как будто ничего не произошло, хотя интенсивность в его выражении кричит иначе.
– Спокойной ночи, Семь.
− Спокойной ночи.
Он открывает дверь прямо напротив и исчезает. На секунду я потеряна. Затем делаю глубокий вдох, и мои ноги приходят в действие. Тело знает, куда идти и что делать, когда мой мозг не знает этого. Я открываю очередную дверь и прохожу через короткий коридор. Слева стоит новая дверь, но не та, которая мне нужна. А та находится в конце зала, и через нее просачиваются голоса.
Мой отряд. Или половина его.
Как только я хватаюсь за ручку, дверь распахивается. Темнокожая девушка в серой майке в изумлении смотрит на меня, а затем кричит.
− Ты вернулась! − она тянет меня в объятия, наполовину втаскивая за собой в комнату. − Смотрите, Семь вернулась.
Опираясь на мои немногие воспоминания, я приписываю имя ее лицу.
− Я тоже по вам скучала.
Девять‑Джордан отпускает меня, и я окутана еще большими объятьями. Пять девушек окружают меня, сто незаданных вопросов висят в воздухе. У меня уходит мгновение, чтобы присвоить имена остальным.
Шесть‑Саммер − блондинка и голубоглазая. Кроме Джордан, она единственная, чье имя легко вспоминается. Мое воспоминание о ней на вечеринке‑перед‑миссией такое яркое.
Рядом с ней стоит Двенадцать‑Ева, ее красновато‑каштановые волосы ниспадают на плечи в волнах, за которые я бы убила. Затем идет Восемь‑Октавия, у которой волосы, такие же темные и мертвенно−прямые, как мои. И наконец, Два‑Скай, тоже черноволосая, но с волнами как у Евы и убийственными ресницами.
Наше глубокое разнообразие кожи − не случайно. Каждая частичка нашей жизни была запланирована, вплоть до наших ген. С соответствующей одеждой и прической, один из нас мог бы быть высажен практически в любой части мира, и мы бы вписались. Может быть, единственное, что наши создатели не рассчитывали – это наши дни рождения.
И мою потерю памяти.
− Никто не сказал нам, что ты вернулась, − говорит Саммер. − Расскажи все.
Я направляюсь к своей кровати, неуверенная, откуда знаю, что она моя, кроме того, что она кажется единственной одинокой и неиспользуемой.
− Никто не сказал вам? Я здесь уже несколько часов, и с Коулом последние пару.
− Мы думали, что что‑то могло произойти, когда Мэлоун вызвал Коула с обеда, − Скай садится напротив меня. − Но никто ничего бы не сказал.
Джордан прочищает горло.
− Так покончим с этим. Что случилось?
− Или тебе нельзя рассказывать нам? − говорит Октавия. – Коул − единственный, кто был проинформирован о цели твоей миссии.
Джордан отмахивается от этих подробностей.
– К черту миссию. Она может хотя бы рассказать о Бостоне. Мы знаем, что ты была там.
Я кладу голову на руки, в то время как Октавия и Ева спрашивают, должна ли я говорить о чем‑нибудь, так как моя миссия была засекречена. Если б только у меня была дилемма.
− Меня пока официально не допрашивали. Я не знаю, чем могу поделиться, и, если честно, это больше не тема для обсуждения.
− Что случилось? – Джордан кладет руку на мою спину. – Она не прошла хорошо?
Пять пар глаз наблюдают за мной, но в мыслях я вижу лишь разочарование в ореховых глазах Первого и подозрение в черных глазах Коула. Я хочу свернуться в клубок, и чтобы все это прошло.
− Что‑то случилось, − я не могу заставить себя смотреть на них, так что я играю с тканью на брюках. − Не знаю, что, но я получила травму. Вот почему я вернулась. Вот почему меня еще пока не допрашивали официально. Мне нечего рассказать.
− Нечего? – говорит Саммер.
Я качаю головой.
− Я потеряла свои воспоминания. Все начинает возвращаться, но... − пожала плечами. Да что там говорить?
Видимо много. Другие размышляют о том, что могло случиться, чтобы вызвать потерю памяти, кто мог знать, как это сделать, и почему кто‑то мог бы попробовать. Поскольку у меня нет возможности рассказать им, почему я была в КиРТе, то не могу и объяснить, насколько неверны некоторые их догадки. Будучи вялым беспорядком депрессии и нервов, я направляюсь в ванную.
Джордан следует за мной.
− Ты в порядке?
Я киваю и хватаю зубную щетку.
− Это моя, верно?
− Ага. Так ты еще не потеряла все свои воспоминания, как вижу, − она берет свою.
− Не все.
Кайл. Одри. Моя миссия. Кайл.
− Расскажешь мне? − Джордан устремляет глаза на меня.
− Что рассказать?
− Почему ты ходишь с этим задумчивым выражением лица.
Я выгляжу задумчивой? Смотрю в зеркало над раковиной. Мои щеки порозовели. Ой.
Я выплёвываю зубную пасту, рассуждая, сколько мне следует рассказать. На данный момент ничего – это самый безопасный путь. И все же мне так и хочется разделить все это. Нужно доверенное лицо, и Джордан − это человек, которому я всегда доверяла. Это я тоже знаю.
Однако прежде чем могу решить, как отреагировать, Скай и Октавия входят в ванную. Я воспринимаю это как знак хранить молчание. По крайней мере сейчас.
Я подумаю об этом.
Глава 14
Воскресное утро: Наши дни
Я не сплю. Вся эта склизкая, беспокойная тревога не дает мне спать всю ночь. Я ворочусь, попеременно волнуясь о Кайле, чувствуя себя ужасно за то, что моя миссия закончилась провалом, напуганная тем, что моя неадекватность приводит к смерти невинного человека, и подавленная осознанием, что я разочаровываю всех. И когда мой мозг перегружается этими тяжелыми проблемами, я беспокоюсь о мелочах. Например, как, что Одри будет делать без меня, занимающейся с ней физикой?
Наконец наступает пять утра и свет над нами начинает мигать. Годы привычки моргают вместе с ними. Без сознательного усилия, я встаю с кровати, хватая одежду из своего сундука. Джордан и Саммер посылают улыбки, пока мы одеваемся, и я воспринимаю эту непроизвольную реакцию как хороший знак.
В наших штанах для бега, толстовках и кроссовках мы идем в ванную, чистим зубы и завязываем волосы. Затем мы подольше идем в общий зал, где встречаемся с ребятами.
Коул, должно быть, сказал остальным о моем возвращении, потому что их лица менее удивленные. Гейб немного обнимает меня, но все уже собраны к этому часу. Я не могу поверить, что чувствую себя настолько бодро, и списываю это на адреналин. Каждый нерв моего тела на пределе.
Коул берет на себя инициативу, и мы направляемся в холодный утренний воздух для пробежки. Я бегу наравне с другими первую половину мили, но в конце концов, отсутствие регулярных тренировок, в то время как я была в КиРТе берет верх. Отсутствие сна, наверное, тоже не помогает. Никогда не будучи самой быстрой, я отстаю больше, чем обычно. У меня уходит вся энергия на то, чтобы сосредоточиться на белом облачке пара, выходящее из моих уст. Ноги двигаются сами по себе, но мой мозг был на в мили позади, если бы я не сосредоточилась.
Никто не разговаривает. На улице уже темно, хотя понятно, что другие движутся. Пар поднимается от дымохода столовой, и я слышу двигатели на расстоянии. ГИ2 также встали, но они не такие быстрые, как мы, и мы оставляем их позади.
Коул, как правило, задает темп, но сегодня он продолжает оглядываться на меня.
− Пять, поведи группу.
Я упорнее работаю ногами. Сколько еще раз я смогу потерпеть неудачу?
Как только Пять − чье выбранное имя я не могу вспомнить − берет инициативу на себя, Коул замедляется, пока мы не встречаемся.
– Что‑нибудь новое сегодня утром?
− Нет.
− Ты выглядишь уставшей.
− Мало спала.
Мы заканчиваем наши три мили в тишине, но Коул остается на моей стороне весь оставшийся путь.
С каждым шагом, я надеюсь, что верну больше воспоминаний. Мое тело проходит через все правильные движения. Я принимаю душ, переодеваюсь в соответствующую спортивную форму и готовлюсь к завтраку с другими. Но это всего лишь мышечная память. Ничего полезного.
Мой желудок скручивается, в то время как мы входим в столовую, и от сочетания запахов хочется блевать, несмотря на то, что я голодна. В отличие от того, что было в КиРТе, у меня нет выбора в том, что есть. Кто‑то протягивает мне поднос, и я отношу его к столу своего отряда.
С опаской, сую ложку в миску овсянки. Я ела это? Оно похоже на рвоту. Когда же опускаю ложку − она стоит прямо. Я решила вместо этого съесть яйца.
Гейб ухмыляется.
– Тебе нравилась овсянка.
− Ты издеваешься надо мной? Один рассказал тебе о моих проблемах с памятью? − я чуть не ошиблась и не назвала его Коул. Нужно собраться. Я не могу сделать это публично.
− Неважно − говорит Джордан. − Учитывается каждый калорий и питательное вещество. Ешь, или Фитцпатрик будет раздражена.
Гейб претендует на то, чтобы я бросила овсянку в его сторону.
− Клянусь, я начну подкупать этих зубрил в лаборатории на разработку таблетки, так, чтобы мы смогли забыть об этой заварухе с едой. Одна таблетка три раза в день. Так было бы намного легче.
− Пробовать на вкус тоже хорошо, – бормочет Саммер.
Леф тянется через Гейба за солью.
− Чем ты собираешься подкупить их, ха?
− У меня свои методы, − говорит Гейб. − Так, Семь, что ты помнишь?
Коул садится рядом со мной.
− Ничего, что она может обсудить с тобой.
− Ой, да ладно вам. Мне плевать на миссию, − Гейб поливает молоком овсянку. − Я просто хочу услышать о жизни на свободе. Никто из нас не жил там так долго прежде.
Гейб не единственный, кто заинтересован. Весь стол смотрит на меня. Находясь под давлением, я выбираю наиболее подходящую вещь, о которой могу рассказать.
− Помню, что еда была лучше.
Это кажется вполне безопасным, но даже оно приводит к большему количеству вопросов, поскольку люди начинают шутить. Прежде чем я могу ответить, кто‑то пинает меня под столом.
Высокая женщина с явно обесцвеченными светлыми волосами, слишком загорелым лицом и серыми глазами сердито смотрит на нас, словно Бог, закипающий над расстановкой своих шахматных фигур. Она возмущенно скрещивает руки на груди, и ее ледяное неодобрение вычисляет меня. Будучи пешкой, меня пронизывает холод.
− Семь, − ее голос глубже и грубее, чем я помню. – За мной. Живо.
Из всех причин, которые приводят мои нервы в беспорядок, ярость Стервыпатрик не занимает наивысшее место в моем списке. Но полагаю, что должно.
Воспоминания о ее очаровательной личности овладевают сознанием, как только я встаю.
Сквозь темную, мутную воду, я вижу, как Три поднимает голову за глотком воздуха. Страх пронизывает меня. Он собирается сделать это. Я хочу крикнуть ему остановиться, но зубы стучат слишком сильно.
Мне не холодно. Мне не холодно. Мне не холодно.
Я могу − и отключаю свое сознание от боли, но мышцы почти бесполезны. Началось переохлаждение. Наверное, мое тело уже за пределами понимания того, где находится холод, но я не позволю себе узнать. Я не ела и не спала три дня. И теперь это.
Они не позволят мне умереть. Я слишком ценная. Слишком особенная.
Но с каждой секундой в холодном озере, становится все труднее верить в это.
«Сила воли, − сказал бы Один. − Надо иметь силу воли. Тело − это машина. Мозг может контролировать его.»
Независимо от цели.
Нужно собрать большие усилия, на то, чтобы увидеть, как мои конечности не хотят подчиняться приказам мозга, но я поднимаю лицо, чтобы осмотреть поверхность воды.
− Три, − кричит Фитцпатрик. – Ныряй обратно или ты будешь делать это снова и снова, пока мы не вытесним всю слабость из тебя.
Поверхность мягко рябеет. Три вернулся под воду. К счастью.
Закрыв глаза, я заканчиваю отсчитывать секунды. Двадцать один. Двадцать. Девятнадцать. Фитцпатрик дует в свисток, когда я только на четырнадцати. Черт. Должно быть холод мешает моей обработке, так что я просчиталась.
− Вон! − кричит она на нас.
С большим усилием, я выкручиваюсь из клубка, который сделала же из себя и толкаю плохо функционирующие конечности к берегу. Я вздрагиваю снова и снова, в то время как выхожу из воды. Все тело как резина. Мои пальцы посинели.
Мне не холодно. Мне не холодно. Мне не холодно.
И так и есть, хоть я и позволяю себе вновь чувствовать. Это должно беспокоить меня, помимо того, что я беспокоюсь о многом. Мозг тоже замерз.
Лишь несколько шагов на суше и ноги меня не держат.
− Вставай, − говорит Фитцпатрик. − Ты можешь пройти весь этот путь.
Ей легко говорить. Она сухая и в пиджаке. Но я не могу ходить, и не только я одна. Девять тоже на коленях, и Три, и Восемь. Из моего отряда, только Один идет вперед, пошатываясь на ногах.
− Два и Десять, вон из воды!
Я съеживаюсь, задаваясь вопросом, слишком ли они далеко, чтобы доплыть до берега, и продолжать ползти. Ряд медиков стоит в десяти футах от нас. Некоторые несут одеяла и горячие компрессы, но по приказу Фитцпатрик, они не движутся к нам.
Я ненавижу Фитцпатрик. Я ненавижу Фитцпатрик. Я ненавижу Фитцпатрик.