Мы стреляем еще четыре раза. Я делаю два убийственно совершенных выстрела, но пятьдесят процентов успеха не впечатляет Фитцпатрик. Неважно, что, если бы я стреляла в настоящих людей, их мозг был бы больше, чем двухдюймовый квадрат. Мои выстрелы все равно были бы смертельны.
Хотя мое выступление не самое худшее, Фитцпатрик доставляет особое удовольствие раскритиковать меня. Я страдаю в тишине, что еще я могу сделать? Сказав ей что‑то в ответ, я буду лишь наказана. Так уже было. С этим покончено. Шрамы остались.
В итоге она отпускает нас с предупреждением, что мы добьемся успеха завтра или пожалеем об этом.
Саммер и Джордан шепчут проклятия, в то время как мы двигаемся вниз по тропе с винтовками и припасами, перекинутыми через плечо. На полпути вниз, я понимаю, что я не взяла с собой куртку. Я оставила ее на горном хребте.
– Я догоню вас через минуту, – говорю и поворачиваю обратно.
Тропа заканчивается через пару крутых подъемов и спусков, и я притормаживаю. Коул стоит на хребте и разговаривает с Фитцпатрик. Я знаю, что не должна подслушивать, но ничего не могу с собой поделать.
За этот прошедший год Коул стал более напористым. Он был нашим лидером вечность, но для большинства наших жизней это не много значило. Хотя в последнее время у него проходили регулярные встречи с Фитцпатрик, чтобы обсудить наши успехи. Оказывается, есть и другие встречи. Те, о которых он не говорит, но которые занимают его пару раз в месяц. Ходят слухи, что он будет скоро отправлен на свое первое задание.
Я всегда его уважала – так‑то я уважаю всех в моем отряде – но Коул особенный. Он всерьез взялся за руководство, даже когда оно ничего не значило, и вступился за нас. Обычно за это ему доставалось от Фитцпатрик, но я не могла не восхититься его смелостью. Теперь, кажется, что ему представляется разрешение высказывать свое мнение.
– Я не понимаю, зачем вы угрожаете сплоченности нашего отряда, стравливая нас друг с другом, – говорит Коул. – Мы и так уже должны справляться с этим дерьмом.
Я улыбаюсь. Вперед, Коул.
– И вы должны отстать от Семь.
Моя улыбка исчезает.
– Она не была худшей, но вы критиковали ее вдвое больше, чем других.
– Ты был далеко, – отвечает Фитцпатрик. – Она не была худшей, но она больше всех дергалась. Ты не мог видеть этого.
– По‑вашему, она худшая во всем. Даже когда она действует лучше всех, вы ее критикуете.
– А ты всегда быстро встаешь на ее защиту.
Все тело напрягается, но я игнорирую возражение Коула. Это правда. От них обоих. Я никогда не нравилась Фитцпатрик, а Коул – возможно из‑за этого – всегда вставал на мою защиту быстрее и громче, чем на чью‑либо другую. Сейчас я ненавижу их обоих за это.
Полагая, что я заплатила за свое подслушивание, я намеренно ломаю несколько веток и сбрасываю камни вниз по тропе. Коул и Фитцпатрик замолкают, как только я появляюсь около деревьев.
– Ты оставила свою куртку. – Фитцпатрик указывает на нее.
Я хватаю ее с грязи.
– Вот почему я вернулась.
Я уношусь прочь, не глядя ни на кого из них. Очень жаль, что мне придется просидеть на уроке Бондаря сегодня днем. Мало того, что создание бомбы никогда сильно не интересовало меня, я могла бы выместить свою агрессию в другом месте. Я имею в виду надирать задницу в тренажерном зале.
– Семь, подожди, – тяжелые ботинки стучат по тропе.
Я стискиваю зубы от досады, но делаю как приказано.
– Зачем?
– Так, я могу прогуляться с тобой? – Коул дергает мой хвостик. – Зачем еще, по‑твоему?
Я не могу сказать, притворяется ли он глупым или он действительно не догадывается, что я подслушала тот разговор.
– Я имею в виду, почему ты выделил меня в разговоре с Фитцпатрик?
Коул делает жест, чтобы я притихла. Я напрягаю слух, но не слышу, как она идет вниз по тропе. Я держу рот на замке. Хотя ощущение, словно мы находимся в середине нигде, дорога до лагеря займет не больше пяти минут, там я и накинусь на Коула с расспросами.
Коул снимает свою куртку и перебрасывает ее через плечо со своим рюкзаком. Будучи раздраженной, я отвлекаюсь на движение мышц в его руках, напрягающихся против наших обтягивающих обязательных футболок. Мы были обязаны совершенствовать форму в течение многих лет, но за последние несколько месяцев половая зрелость существенно изменила наши тела.
И изменила то, как мой организм реагирует на эти изменения. Я ненавижу себя за это, особенно сейчас.
Солнце сверкает над головой, а верхушки деревьев не очень спасают. Хотя все становится хуже, как только мы выходим из леса и шагаем в травянистые места, соединяющие начало тропы с дорогами лагеря. Солнце отражается от металлических зданий и вскоре превращает асфальт под ногами в сковороду.
Я морщу нос, скучая по сладкому аромату сосны, который был заменен бензином и резиной.
– Так почему ты это делаешь?
Пот бисером стекает вдоль брови Коула, и он вытирает его.
– Тебе нужно спрашивать? Она придирается к тебе, и это меня бесит.
– Ты не думаешь, что может она постоянно выделяет именно меня, потому что ты всегда так быстро бросаешься на мою защиту?
– Нет.
Проклятье. С тех пор как у меня чешутся руки в жажде драки, мне хочется, чтобы он с жаром бросился все отрицать. Просто одно «нет» делает это гораздо труднее. Но я все равно пробую.
– Ты всегда это делаешь. Всегда торопишься заступаться за меня. Ты не относишься так ни к кому другому – даже не пытайся отрицать. Я хочу знать, почему. Ты думаешь, что я гораздо слабее, чем все остальные?
Я регулирую ремень винтовки на плече, раздражаясь все больше. Гнев приемлем для того, чтобы его выразить. Признать было бы гораздо сложнее. Я не собиралась говорить этого и теперь сожалею.
Невероятно, но Коул вздрагивает. Он резко останавливается и начинает двигаться только тогда, когда нужно отойти с пути, прежде чем приближающийся джип ударит по тормозам. Водитель ругается на нас и продолжает ехать.
– Если ты действительно так думаешь, то ошибаешься.
Я скрещиваю руки на груди.
– Разве?
– Да, – его глаза просверливают мой череп, и он понижает голос. – Я думаю, что ты одна из самых умных и компетентных людей в нашем отряде. Вот почему меня бесит, что Фитцпатрик так жестоко к тебе относится. Я привык думать, что она делает это, потому что видит те же черты в тебе, что и я, что она хочет подтолкнуть тебя реализовать свой потенциал. Сейчас я не так в этом уверен. Чем больше я знакомлюсь с ней, тем больше я думаю, что она просто садист. Но опять же...
Он думает, что я одна из самых компетентных? Я хочу в это верить, но не могу позволить себе попасть в эту ловушку. Или отвлечься.
– Опять же что?
Коул запускает пальцы в волосы.
– Фитцпатрик была в ответе за нас с тех пор, как мы были еще маленькими. Если бы перед тобой стояла задача подготовить детей делать то, что делаем мы, ты бы, вероятно, тоже захотела выключить смягчающие чувства. Как только она закончит с нами, то нас отправят в настоящий мир для того, чтобы умереть. Не нарочно, но мы будем работать с секретными операциями. Черт, мы уже с этим работаем. Шансы прожить до старости у нас невелики, а ей пришлось бы жить с этим.
– Стоит ли удивляться, что она холодная? Или что на нас наорали за то, что мы слишком привязаны друг к другу? В один прекрасный день наша семья расстанется. Некоторые из нас умрут. И Мэлоун, или Фитцпатрик, или даже я будем одни ответственны за отправление этого человека на смерть. И только лишь для этого они готовят нас к такой жизни. Но они знают нас, а мы знаем друг друга, с тех пор как родились.
Я не думала об этом раньше в таком ключе, и, хотя это имеет смысл, но не заставит меня ненавидеть Фитцпатрик меньше. Да, возможно, у меня будет жизнь‑короче‑чем‑средняя. Но в качестве компенсации за это разве я не заслуживаю столько тепла и доброты, сколько можно в меня впихнуть?
Я не прочь умереть за свою страну, но против того, как я живу за нее.
И все же слова Коула растворяют остатки гнева.
– Ты уклоняешься от вопроса. Ты по‑прежнему относишься ко мне иначе, чем к кому‑либо другому.
Он прослеживает линии, нарисованные своим сапогом.
– Я ничего не могу поделать. Мы эмоционально испорчены. Ты другая, всегда была. И я всегда буду на твоей стороне, ГИ–1 Семь. Даже если тебе это не нравится.
***
Теплая кровь стекает по лицу на губы. Я слишком много раз пробовала ее в своей жизни и не могу выдержать ее приторный металлический вкус. Хотя и не двигаюсь, чтобы вытереться. Я бы предпочла пролить кровь на весь мат и оставить его позади, словно отмечая свою территорию.
Коул предлагает мне руку, но я игнорирую его. Остальной наш отряд перестал притворяться, будто они тренируются. Все взгляды устремлены на меня. Снова. Мне надоело быть в центре внимания.
Фитцпатрик огрызается на них.
– За работу.
Кровь течет вниз по подбородку, щекоча меня, так что я, наконец, вытираю ее своей рукой. Я слежу за каждым вздохом, каждым поднятием и падением, за тем, как каждый раз опускается и поднимается моя грудь, потому что, либо я сосредоточусь на этом, над тем, почему я здесь, либо потеряю самообладание. Потерять самообладание было бы плохо.
Так что вместо этого, я вступаю в безмолвное состязание с Фитцпатрик. Слова «если вы хотите драться со мной, тогда давайте» вертятся на моем языке. Меня убивает то, насколько я хочу им крикнуть, но это своего рода та реакция, которая ей бы понравилась.
Коул ерзает рядом со мной. Он мог бы сломаться первым в своем обычном порыве защитить меня. Я ожидаю этого, но надеюсь, что этого не произойдет. Поддержка иногда означает, что я позволяю сражаться вместо себя.
Прежде чем Коул или я сделаем то, о чем я пожалею, телефон Стервыпатрик издает звуковой сигнал. У всех принципиальных сотрудников есть телефоны, которые также имеют функции рации. Я не слышу, что говорит голос на другом конце, поскольку она приложила его к уху, но ее лицо застывает.
Я бы не подумала, что такое возможно.
Фитцпатрик кладет телефон обратно за пояс.
– Тебя вызывают в медкабинет. Полагаю, тебе нужен гид, чтобы показать, как туда добраться.
– Нет, спасибо. Я помню.
Коул движется по направлению ко мне, и я киваю ему, словно говоря, не подходи. Если он будет спорить с Фитцпатрик после того, как я уйду, так и быть. По крайней мере, мне не придется стать свидетелем.
На полпути вверх по лестнице на поверхность я облизываю губы и чувствую вкус запекшейся крови. Даже рассматриваю то, чтобы смыть ее, прежде чем появиться в медкабинете в таком виде, но потом решаю, что мне плевать.
В любом случае, я вообще не знаю точно, где я могу здесь умыться.
И почему медкабинет? Врачи раздумывают над некоторыми новыми тестами, которые снова смогут испытать на мне? Настолько же, насколько я рада предлогу уйти от Фитцпатрик, это тоже звучит не особо заманчиво.
Я бегу к лечебному корпусу, размышляя, что из‑за холода можно было бы умнее проделать этот путь под землей. Но смогла ли бы я найти путь в подземелье – это уже другой вопрос, и я не могла доставить Фитцпатрик удовольствие от признания того, что руководство может пригодиться. Кроме того, точно уверена, что узнаю здание, из которого меня выписали прошлой ночью.
После минутного колебания я нахожу его и направляюсь в подземелье, в тепло. Выше облака продолжают наплывать, образуя серое одеяло, обволакивая небо и затмевая солнце. Сейчас не теплее, чем это было пару часов назад.
Лифт возвращает меня на уровень, на котором я была, проснувшись вчера, но помимо этого, я замечаю проблему. Столкнувшись с длинными коридорами и множеством дверей, я не имею никакого понятия, куда идти.
– Они ищут тебя в том направлении, – говорит мне одетая в белое женщина, проходя мимо.
– Спасибо, – направляюсь в ту сторону, куда она указала, и останавливаюсь возле двери, за которой слышен голос Мэлоуна. Врач рядом с ним подзывает меня внутрь.
Мэлоун хмурится, глядя на меня. Он одет в другую куртку, другую голубую рубашку, другой шикарный галстук. Видимо, он единственный здесь, кто наряжается.
– Что случилось с твоим носом?
– Фитцпатрик, – может быть безрассудно говорить ему правду, но также было безрассудно разговаривать сегодня утром с Фитцпатрик. Думаю, я в таком настроении… как там Коул назвал это? Я эмоционально испорчена.
Мне также любопытно, что Мэлоун думает о ее стиле обучения. Другое в чем я уверена: у меня никогда не было так много возможностей поговорить с ним до своей миссии.
– Один должен был помочь понять, сколько я помню, и она решила удвоить эту задачу на мне.
– Он сломан?
– Не думаю.
Мэлоун двигается к врачу.
– Проверьте его и позаботьтесь, – поворачиваясь ко мне, он встает и поправляет рукава рубашки. – Я сказал Фитцпатрик быть с тобой помягче. Уверен, мы разобрались в том, что произошло, и мы не должны утомлять твой мозг прямо сейчас.
Я стараюсь не ерзать, пока врач осматривает мой нос, но слова Мэлоуна заставляют нервничать. Вы разобрались? Что это? Я буду в порядке?
– Я бы хотел дождаться подтверждения, прежде чем сказать что‑то еще по поводу того, почему ты здесь. Что касается других твоих вопросов, у нас есть основания надеяться. Все хорошо?
Доктор протягивает мне влажное полотенце, чтобы вытереть лицо.
– Не сломан.
– Хорошо, – Мэлоун показывает жестом в сторону нового комплекта медицинской одежды на стуле. – Тебе они понадобятся. А тем временем я снова поговорю с Фитцпатрик.
– Она всегда поступала так со мной.
К моему недоумению Мэлоун улыбается по‑отечески.
– Да, я слышал. И также слышал, что ты очень хорошо отвечаешь под давлением. Самоконтроль и умение держать голову – две очень важные черты характера, которые нужны в моих агентах. Все ГИ–1 вышли слишком эмоционально нестабильны, но, несмотря на это, некоторые из вас продолжают меня удивлять. Это одна из причин, по которым ты была выбрана для миссии КиРТа.
Он дружески встряхивает меня по плечу, затем уходит. Врач следует за ним. Я смотрю на медицинский халат и пытаюсь разобраться во всей этой путанице.
К черту. Это то, о чем нужно будет подумать позже. Давайте покончим с этим, чтобы я могла получить ответы.
Спустя несколько минут я переодетая и пялюсь в белый потолок.
– Ты должна быть совершенно неподвижной во время сканирования, – говорит специалист. – Эта техника имеет чувствительность слона, но с чипами в твоем мозгу мы не можем использовать что‑нибудь лучше. Так что это займет некоторое время.
– Отлично, – достаточно неудобно лежать на этом столе, как кусок мяса, прислушиваясь к шуму машины вокруг. Но, чтобы оставаться в таком положении на некоторое время? Некоторое время – это сколько?
Добавить к радости еще и то, что специалист прикрепляет ремнями мои ноги и торс к столу, затем обхватывает несколькими мягкими предметами вокруг головы. С моей позиции я не вижу их, но чувствую хорошо. Голова находится словно в клетке. Затем техника снижает на меня сканеры, и я не только в клетке, но и похоронена в металлическом гробу. Я бы предпочла, чтобы они разрезали запястье и подключили меня также, как и вчера. В конце концов, рана едва зажила. Но я полагаю, Мэлоун хочет какой‑то другой тип информации. Лучше бы у него были для меня хорошие новости, когда это закончится.
– Расслабься и закрой глаза, – говорит специалист.
Расслабься. Ей легко предположить.
Все‑таки я закрываю глаза. Это лучше, чем таращиться на мигающие голубые огоньки гроба. Так же как они циркулируют надо мной, словно вода, так же слова Мэлоуна проносятся в моей голове: «Самоконтроль и умение держать голову – две очень важные черты характера, которые мне нужны в моих агентах. Все ГИ–1 вышли слишком эмоционально нестабильны».
Значит я произвела впечатление на Мэлоуна несмотря на потенциальные недостатки. Был бы он до сих пор под впечатлением, если бы знал, о чем я недавно думала? Как‑то я сомневаюсь, и это не сулит ничего хорошего.
Если я думаю об этих вещах сейчас, я должна задаться вопросом, о чем я буду думать если верну остальные воспоминания.
Глава 16
Шесть недель назад
Защищать мир от плохих парней может быть и благородно, но это еще и означает пожертвовать сном. В воскресное утро, после моего второго задания, я не такая бодрая, как хотелось бы. Мне не нужно много спать, чтобы функционировать, но было бы здорово вздремнуть.
– Ты в порядке? – спрашивает Одри, как только мы оделись.
– Просто устала.
– Ты хмурилась.
Я поворачиваюсь к ней спиной, якобы нанося бальзам для губ.
– О... просто размышляла о своей статье по философии.
Больше она не поднимает эту тему. Я тоже, ну или пытаюсь. Дело в том, что меня что‑то беспокоит. Конкретнее то, что я делала прошлой ночью. Что бы я ни чувствовала, это должно быть какая‑то запоздалая реакция, но как только я посмотрела на потолок в три часа ночи, то вспомнила ощущение кожи того парня напротив своей руки, как игла вонзилась в мягкое место на шее, его ничего‑не‑выражающий взгляд, смотрящий на меня – как будто он знал, что именно так его жизнь закончится. Не от моих рук, конечно, а скорее так же жестоко. Это мог сделать кто угодно. Нет сомнений, что множество людей хотели его смерти. Но я была инструментом, которым кто‑то воспользовался.
Думаю, это именно то, что беспокоит меня. Я убивала людей и раньше. Мы все были «полевыми испытаниями», как они говорят в лагере, и я никогда не чувствовала ничего, кроме гордости за осознание того, что служу своей родине и спасаю мир.
Это первый раз, когда такое произошло со мной, хотя, я всего лишь инструмент. Оружие. Я была создана так же как пистолет или нож, или шприц с нейротоксином. Часть меня чувствует, что это хорошо, это дает мне цель, которой другим не хватает.
Но остальная часть меня чувствует себя использованной, и больше, чем когда−либо, я чувствую себя самозванкой в этом месте. Здесь, где в отделе политической науки есть курсы, посвященные ненасильственному разрешению конфликтов, а студенты посещают лекции, критикующие иностранные войны, и даже есть люди, которые против поедания мяса, считая это насилием над животными. Я никогда не слышала о таких вещах, прежде чем приехала сюда. И могу только представить ужас Одри, если бы рассказала ей то, что сейчас задумала. Этот ужас был бы нормален.
Я не чувствую никакого ужаса. Я не нормальная. По некоторым причинам, это тоже беспокоит.
Также как первый раз.
Я не хочу вдаваться в эти тревожные мысли, поэтому жажду отвлечься. Одри, Кайл и я в библиотеке, вместе с большей частью школы, ну или так кажется. Я должна готовиться к экзамену по философии, но вместо этого я читаю книгу, пересказы и записи нашего класса. Вся информация, которая нужна, хранится в моей голове. Смогу ли я осмыслить темы и связать их с текущими событиями или нет – сейчас все зависит от судьбы. Ненавижу экзамены. В отличие от прошлой ночи, это тест, над которым я буду стараться изо всех сил.
Пока все остальные в глубокой в‑последнюю‑минуту зубрежке, я захожу в Интернет и проверяю крупные новостные сайты на наличие информации о био‑бомбе в Нью‑Йорке. Это именно то отвлечение, которое я ищу, то, что заставляет меня поверить в свое более великое предназначение.
Солнечный свет струится из окна, и запах заплесневелых книг заставляет расслабиться, несмотря на страшные заголовки, которые доминируют в новостях. Все обложки, которые были отобраны для мероприятий до невозможности расплывчаты, и множество статей пересказывают одни и те же старые факты.
«Правительство разрабатывает ответ на требования. Дети в коматозном состоянии – стабильны и находятся под лечением. Оружие, которое не определено, представляется безвредным для всех остальных и нет необходимости в массовой панике.»
Естественно, что произошла массовая паника.
Также естественно, что люди разделяются по поводу того, должно ли правительство уступить требованиям взрывателей.
«Мы не ведем переговоры с террористами» – уверяет страну президент. Но мы, иногда, заключаем сделки, которые, очевидно, не одно и то же. Основываясь на том, что я узнала в лагере, публичная договоренность – плохо для имиджа страны. Сделки являются частными и полезными – даже неприятными – инструментами для ведения бизнеса, как все и происходит.
Я читаю все, что доступно за несколько минут. Иными словами – весь материал поддается проверке. Затем я перехожу на сайты и блоги, посвященные домыслам и заговорам. На одном из них, который ориентирован на новости науки и техники, ученые и подражатели дискуссируют, какое такое оружие может сработать, когда наука, стоящая за всем этим – строго теоретическая и на десятки лет далеко от того, чтобы быть реализованной.
Анонимный комментатор пишет, что это не так.
«Я работала в лаборатории биоинженерии, проводя классифицированное исследование, называемое «Точный Проект». За лето, кто‑то вломился в лабораторию и украл чертежи, которые мы разрабатывали для целенаправленных генетических вирусных манипуляций. Когда взлом был обнаружен, ЦРУ или АНБ (или кто‑то там еще, потому что они были очень пугающими сумасшедшими людьми) пришли. Они закрыли лавочку и взялись за расследование. Нам сказали держать рот на замке, или пенять на себя. Единственное, что я случайно услышала, это то, что чертежи были украдены некой террористической организацией под названием «Четыре». Я отправляю это через анонимные маршрутизаторы, потому что не хочу знать, что это «или пенять на себя» означает. Но мир должен это услышать. И обрести покой.»
Никаких других сообщений от комментаторов нет, но есть много ответов.
«Как могло правительство скрыть что‑то подобное? Кто такие «Четыре»?»
Люди называют парня психом или его пост – шуткой. Никто не воспринимает его всерьез.
Я воспринимаю.
Я слышала про «Четыре». Название никогда не упоминалось при мне, но не все, кто заходит и выходит из лагеря осознает, насколько хорош мой слух. Я ничего не знаю о «Четыре», но знания того, что они существуют вполне достаточно, чтобы разжечь внутри любопытство. Плюс, я помню, как услышала слова «Точный Проект». Мэлоун получил звонок насчет него в тот день, когда дал мне задание КиРТа.
Так как поиск на компьютере Кайла не занимает много времени каждый день и до сих пор не дал изобличающие доказательства, которые я ищу, то решаю заняться вторым шпионским хобби: изучение «Четыре».
Прежде чем я попаду в неприятности, беру пример с загадочного комментатора и направляю свой поисковый маршрут в Интернете через анонимные сети. Хотя, единственное, на что я попала о «Точном Проекте» – это упоминание об этом человеке.
Очевидно, мне нужен свежий воздух. Недавно Одри красила ногти в комнате, и там теперь воняет.
Я открываю окно лишь на дюйм, так что она не распсихуется, когда вернется с занятий, и беру пакетик картофельных чипсов из своего шкафа. Вцепившись в них, расслабляюсь за столом. Затем я ввожу в поисковике «Четыре».
Он выдает кучу ссылок, но они варьируются от совершенно не связанных до, по большей части, бесполезных. Я просматриваю страницу за страницей с информацией и, наконец, сужаю поиск до того, что «Четыре» – это международная преступная организация с известными оперативными подразделениями в США, Китае, Франции и России. Следовательно, потому она и называется «Четыре». Они занимаются современным оружием, опасными и неэтичными исследованиями и политически неоднозначной информацией. Они не исповедуют никакой идеологии кроме денег. Некоторые люди не уверены, что они даже существуют на самом деле.
Я слизываю соленую смазку с пальцев, когда имя в одной из этих ссылок бросается в глаза: Доктор Эрнест Уилсон, мой бывший инструктор по системе безопасности в лагере. Я так быстро сажусь, что пакетик с чипсами падает на пол.
Был дождливый вторник в августе, когда я узнала, что Доктор Уилсон умер. «Красная Зона» отправила его в какую‑то командировку, и он не вернулся. Никто сначала не знал почему, только то, что наше занятие по системе безопасности было отменено два дня подряд.
На третий день, Фитцпатрик сказала нам, что он погиб в автокатастрофе. Наши вопросы были встречены жестким «не ваше дело», что вряд ли было удовлетворительным. Доктор Уилсон казался милым старичком. Он отпускал неуместные шутки и придумывал веселые сценарии в качестве средств обучения.
И, если то, что я читаю, правда, то все было ложью. Не было никакой аварии, хотя и неудивительно, что Фитцпатрик сказала, что была. Ведь если то, что я читаю – правда, то Доктор Уилсон был предателем.
Эта новость огорчает гораздо больше, чем его смерть. Также бесит то, что он мне нравился, и он обманул меня. Мой интерес к «Четыре» теперь личный.
Я копаю глубже.
В пятницу вечером притворяюсь больной и прячусь в комнате, пока Одри и другие идут на вечеринку. Когда же уверена, что она не вернется за курткой или жвачкой, или чем‑нибудь еще, что могла бы забыть, я запираю дверь и достаю свой карманный нож.
Несмотря на то, что я могу быстро печатать, прямо подключиться к компьютеру легче. На перевод идей в сознательную мысль, сознательной мысли в код, а код в движения пальцем нужно время. Если я подключена, мозг дает прямой доступ к компьютеру. Я могу сэкономить время, необходимое для ввода и для того, чтобы подумать. Даже могу уменьшить свой сознательный и языковой барьеры, которые поступают вместе с этим.
Как любит говорить Октавия: «Стань частью кода».
Я делаю надрез в руке, извлекая необходимый кабель, снимаю крышку и подключаюсь. Это больно – в буквальном смысле – от того, что я не могу сделать это другим способом, но «Красная Зона» не собиралась прикреплять передатчик в мою голову из соображений безопасности. Последнее, что мне нужно, это террорист пытающийся удаленно взломать мои импланты. Кроме того, таким образом подключение происходит гораздо быстрее, и я могу заглушить боль. Просто досада, что я должна держать заначку с повязками для рук.
Измученная, я закрываю глаза и устанавливаю свой внутренний таймер, таким образом, останется достаточно времени, чтобы вымыться перед возвращением Одри. Затем приступаю к работе. С инструкцией Доктора Уилсона, я вскрыла и взломала свою систему на всевозможных серверах.
Я ожидала, что ЦРУ станет самой большой проблемой. Но сейчас начало ноября. У меня есть время, и черт возьми, я получу ответы. Интересно, оценил ли бы Доктор Уилсон такую иронию.
Глава 17
Четыре недели назад
Здесь внизу нет света, но туманное свечение города достаточно яркое для меня. В темноте все другие чувства острее. Вот почему Фитцпатрик заставляла нас тренироваться с завязанными глазами. Стрелять с завязанными глазами. Плавать с завязанными глазами.
Каждый звук более значимый. Каждый запах более сильный. Даже в настолько застроенной местности, как этот городок рядом с Бостоном, ночь раскрывает больше тайн, чем день. Отсюда я могу слышать рябь на реке Чарльз. И могу чувствовать запах алкоголя от моего компаньона. Это было плохим решением для него − выпить перед этой стычкой.
− Мы заключили сделку, − мой голос эхом отражается от бетонных стен, окружающих нас. Они покрыты граффити и речной слизью. Разбитое стекло мерцает около ног, а пластиковые бутылки перемешаны с обертками от еды. Пиво, апельсиновая газировка и, возможно, моча смешиваются с подозрительно сильным речным запахом и зловонием очистительных заводов.
Я чувствую себя как в плохом кино, вроде тех, которые смотрит Чейз, в которых ужасные вещи случаются с хорошими людьми, а умные люди ведут себя глупо, таким образом фильм может претендовать на наличие интриги, но что‑то взрывается, когда и дураку вполне понятно, что такой взрыв никогда бы не произошел в реальной жизни. Такие фильмы я никогда не могла посмотреть в лагере, и меня это устраивает. Я не очень их люблю.
А ощущение, будто я в одном из них, нравится даже еще меньше. Но я должна сделать то, что должна. У меня есть план.
− Сделка отменяется, − говорит мой компаньон.
Прекрасно. Я хочу вернуться в кампус и лечь спать. Как известно, поезда остановились час назад. Мне предстоит еще долгая пробежка.
− Нет награды за честность, верно? − я беру свой рюкзак. – Мне следовало бы лучше знать это, при моей‑то работе.
Парень фыркает. Он явно бреет голову, чтобы скрыть плешивость, и у него небольшое пивное пузо. Оружия нет. Оно бы не поместилось под его слишком маленький‑по‑размеру пиджак. Благодаря тренировкам Фитцпатрик, я могла бы выпотрошить его даже ключом от общежития. Но я не такой человек. Больше нет.
− При твоей работе? − повторяет он. − Тебе четырнадцать.
− Девятнадцать, придурок, и ты только осложняешь свое положение. Соблюдай условия сделки. Ты получил свое.
Он достает нож.
− Я передумал. А теперь будь хорошей девочкой.
− Да, полагаю, что я буду ею, когда вы положите его вот так, − я бросаю рюкзак между нами, убедившись, что он попадает в сухое место. Мне не нужно, чтобы деньги, которые внутри него – деньги, которые я из кожи вон лезла, чтобы достать – промокли. В моей комнате в общежитии нет места, чтобы высушить его так, чтобы Одри не заметила.