Прежде чем я могу сказать что‑нибудь, у Мэлоуна звонит телефон. Он проверяет номер и поднимает указательный палец в мою сторону.
– Прошу прощения. Это займет всего секунду.
Вода сгущается в моем стакане. Если бы не было так холодно, я бы проглотила залпом все это дело прямо сейчас. Смесь тревоги, гордости и супермощный кондиционер Мэлоуна осушает меня. Все же столкнувшись с деталями того, что от меня ожидают, мое возбуждение ослабевает. Когда Мэлоун сказал “миссия”, я надеялась, что поеду в какое‑то интригующее место. Не в Бостон. И одиночная миссия? Я должна пойти туда одна, первый раз в своей жизни?
− Это насчет Точного Проекта? − говорит Мэлоун. − Я вам перезвоню в ближайшее время. У меня совещание, − он вешает трубку и кладет телефон в карман. – Извини за это.
− Без проблем. Я думала об отце Х. Не так много для начала, но, если бы у нас было его фото, это бы помогло.
− Так и есть. К сожалению, у нас его нет, и мы не знаем, кто он, − Мэлоун наклоняется ближе. − Это будет сложно, не буду обманывать. Вдобавок ко всему, тебе необходимо быть осторожной таким образом, чтобы, если организация, охотящаяся на Х, наблюдает за школой, то не выдавать никаких сведений, которые ты обнаружишь. И ты даже не должна выдавать, что ты ничто иное, чем обычный студент. Теперь ты понимаешь, почему я выбрал тебя?
Я отодвигаю планшет.
− Потому что я женского пола, и значит, люди будут чувствовать себя более комфортно рядом со мной, чем рядом с Первым. И чтобы осуществить эту миссию, понадобится, чтобы люди говорили о себе. Люди более склонны говорить о своих личных проблемах с женщинами.
Мэлоун садится назад, снова улыбаясь.
− Точно. Х вряд ли знает, что кто‑то ищет его. Но если наша теория верна, он или она должны быть в курсе о его уникальных лечебных возможностях, и он мог бы предпочесть вести себя тихо. Это будет проблемой во многих смыслах. Одной из них будет влиться в среду нормальных студентов. Они и в подметки тебе не годятся, но ты сможешь использовать это в своих интересах. Так что не волнуйся. У нас есть шесть недель, чтобы подготовиться. Я уверен, что ты сможешь справиться с этим.
|
|
Глава 13
Субботний вечер: Наши дни
− Семь, ты слышишь меня?
Кайл. Где Кайл? Его они тоже схватили, или он сбежал? Он в безопасности?
− Открой глаза.
Они схватили меня. Проклятье. Думаю, что они действительно схватили меня.
− Семь, открой глаза. Ты дома. Ты в безопасности.
Я знаю этот голос. Он ласковый и дружелюбный. Независимо от того, на чем я лежу, оно тоже мягкое. Что случилось в гараже? Полагаю, я не умерла.
− У нее сотрясение мозга?
Кто бы ни спрашивал это, он мямлит. Все, что я слышу − это «нет», сопровождаемое шумом.
В комнате становится ярче. Это причиняет боль, и я борюсь с ней, но мои веки дрожат. Требуется много усилий, чтобы держать их открытыми. На секунду все становится слишком ярким, и я ничего не вижу. Потом это проходит, и мир становится прежним.
Я мгновенно просыпаюсь.
− Где я?
Все белое, белое и до боли яркое − кровать, стены, занавески. Больница. Я нахожусь в больнице.
Держись подальше от врачей!
− Нет! − я отпихиваю простыню со своих ног, слишком встревоженная, чтобы обнаружить, что я в халате и пытаюсь слезть с кровати. Но резкая боль в левой руке не позволяет уйти слишком далеко. Трубка торчит из моего предплечья. Почему я прикреплена к капельнице?
|
|
− Семь, остановись.
Задыхаясь, я останавливаюсь, отвлекаясь на знакомый голос и лицо. Мужчина, который приближается ко мне − это единственное здесь, что не является разновидностью белого. Он одет в темный костюм и галстук, и седина проступает на его густых медно‑рыжих волосах. Он высокий, но худой, с лицом, которое напоминает мне мышь.
Но он не мышь. Имя всплывает сразу, ударив меня по голове как кирпич.
− Мэлоун?
Он улыбается. Мэлоун улыбается. Я помню это.
− Да, с возвращением, Семь. Ты была ранена, и тебе надо прилечь. Мы проводим ряд тестов.
Я киваю, потому что все это подскакивание выжало из меня все соки, но что‑то все равно со мной не так, и я изо всех сил пытаюсь выяснить что.
− Фитцпатрик! Она сказала, что мои воспоминания собирались стереть. Она сказала, что меня скорее всего снимут с миссии КиРТа. Она сказала…
− Тише. Никто не собирается стирать твои воспоминания, и никто не снимает тебя с миссии. Отдыхай. Мы должны выяснить, что с тобой случилось.
Я ложусь на спину, не чувствуя успокоение.
– Этот твой парень меня накачал.
− Я знаю, но пока отдыхай, − Мэлоун накидывает одеяло обратно на меня. − Он, вероятно, испугался тебя.
Подушка ощущается хорошо, и я погружаюсь в нее с головой. Сколько часов прошло? Ждет ли меня Кайл в кофейне в Бостоне? Может быть, я смогу написать ему позже и дать знать, что все в порядке.
Кайл − что‑то в нем меня тоже напрягает. Что‑то, что мне нужно вспомнить, но столько всего в тумане.
|
|
Я покачиваю левой рукой, ненавидя ощущение капельницы, стремясь вытащить ее оттуда. Я хватаюсь за нее правой рукой и внимательно осматриваю.
Ах, да. Это не капельница, верно? Мне следовало знать это, но я все равно удивлена. Мое сердце, кажется, провалилось в яму в животе.
Это провода. Я подключена к сети.
Я настороженно моргнула, и сосредоточила внимание на комнате. Сейчас не так ярко, как было раньше, или, может быть, мои зрачки больше не расширены. Приподнявшись, разминаю мышцы и обнаруживаю, что левая рука болит. Неудивительно. Я больше ни к чему не привязана.
Медицинская лента и кусок марли обматывают то место, где был воткнут кабель.
Я сгибаю руку несколько раз, рассматривая непокрытую кожу на наличие знаков провода под ней, но все, что вижу − синие вены. Хотя он и близко к поверхности, кабель хорошо спрятан среди них.
− Меня зовут не София Эрнандес, – шепчу я, чтобы услышать собственный голос. Грусть распространяется от груди, и мои щеки нагреваются от этого. Мне нравилось быть больше ею, чем собой.
− Нет, − говорит мужчина в белом халате, входя в комнату.
Я сворачиваю руки в кулаки под одеялом, раздраженная тем, что меня услышали. Лицо медика мне знакомо. Я уверена, что видела его, но имя остается загадкой, и я не ценю его самодовольный тон.
− Ты должна поесть и выпить чего‑нибудь, − он указывает на столик у кровати. Теперь, когда он упоминает об этом, я понимаю, что в горле пересохло. − Ты помнишь, кто ты такая на самом деле?
Я пью воду небольшими глотками.
– ГИ1 − Семь.
ГИ1: первый успешный класс гибридов, созданных в лагере. Полные нейронно‑технологические интеграции также известные, как биологические компьютеры. Не такие сильные, быстрые или физически жесткие, как класс киборгов, но независимые и гораздо более в состоянии вести себя как обычный, естественно созданный человек.
Гораздо более в состоянии, потому что несколько минут назад, я на самом деле верила, что была одной из них.
Я протираю глаза и тыкаю в сэндвич с тунцом. Хлеб стал сырым. Уф. Я не могу вспомнить еду в КиРТе, но я уже скучаю по ней.
И по Кайлу. Дерьмо. Столько всего ушло из моей памяти, но его лицо до того, как мы разошлись и вкус его губ − все это слишком ясно.
Дыры в моей памяти. Дыры в моем сердце. Я когда‑нибудь увижу его снова? Должна ли я хотеть увидеть его снова? Я никогда не выясняла, можно ли ему доверять. Эта информация, вероятно, упала в одну из этих «провалов» памяти.
Медик подключает свой планшет, не обращая внимания на мои о‑ох‑так‑человеческие потрясения.
− Ты знаешь, какой сегодня день?
Мне все равно, какой сегодня день.
− Декабрь.
− Какое число?
Я пожимаю плечами и немного перекусываю, хотя чувствую, что меня тошнит.
Медик хмурится и делает заметки о моем провале.
− Ешь, − говорит он мне, игнорируя тот факт, что я уже ем. − Мэлоун будет здесь в ближайшее время.
В ближайшее время превращается в десять минут двадцать одну секунду. Не то, чтобы я считала сознательно. Это, как будто, части моего мозга вращаются онлайн. Или, что более вероятно, теперь, когда я знаю, из чего состоит мой мозг, я полностью осознаю, что он делает.
К тому времени, как Мэлоун появляется у моей кровати, я уже поела.
− Как ты себя чувствуешь?
− Отлично, − это то, что он хочет услышать. Никто не хочет, чтобы их робот − есть в нем девяносто пять процентов человеческого или нет − был угрюмым.
− Как твоя память?
− Как швейцарский сыр10.
Мэлоун сигнализирует медику, чтобы он оставил нас, затем закрывает дверь за ним.
− Мне жаль это слышать. Мне также жаль, что твое возвращение было травмирующим.
Я скрещиваю руки на груди.
− Твой парень наставил пистолет на меня и накачал наркотиками.
− Это было непреднамеренно, − он тянет за собой стул. − Как я уже сказал, он, вероятно, был очень осторожен. Для тех, кто знает о тебе, у ГИ мощная репутация. Ты должна гордиться.
Я чувствую сотню вещей в данный момент, но гордость − не одна из них.
− Мы думали, что у тебя появились проблемы, когда твой жучок отключился, − говорит Мэлоун. − И когда ты изначально сбежала, мы не знали, чего ожидать. Я бы разрешил ситуацию по‑другому, если бы мог, но я летел обратно из Амстердама сегодня утром. И не был полностью осведомлен о том, что произошло, до тех пор, пока ты не вернулась сюда.
Это все объясняет. Интересно, если бы Мэлоун позвонил мне, изменило ли это что‑нибудь? Вызвало ли бы воспоминания раньше?
Мэлоун разворачивает планшет с листами и сканирует все, что там написано.
− Мне сказали, что ты получила удар по голове, и жучок не только отключен, но и утерян. Ты хоть представляешь, как все это случилось?
Я провожу пальцами по задней части своей шеи. Так вот откуда этот порез. Жучок был бы моим ВУ (выслеживающим устройством), таким образом моя позиция могла бы контролироваться, и я могла бы быть извлечена при необходимости.
− Нет, я не помню, как это случилось.
Мэлоун поджимает губы.
− Ты была с человеком, когда мои агенты нашли тебя. Кто он?
Его голос наполнен подозрением. Отсюда снова появляется то тошнотворное ощущение. Мог ли Кайл вытащить мой жучок? Я думала, может он подставил меня так, чтобы эти люди могли найти меня, но ясно, что нет. Подставил ли он меня так, чтобы кто‑то другой мог найти меня, вроде террористической организации, охотящейся на Х?
− Он один из тех, кого я знала в КиРТе. Студент.
− Ты помнишь что‑нибудь еще о нем? Что‑угодно, что может предположить, что он работает против нас?
− Нет, − да. Но слишком много моих воспоминаний пропали. Я не уверена, что то, что я нашла в комнате Кайла когда‑либо представляло ценность для нас, и так как я не уверена, лучше держать рот на замке. Мне плевать, даже если это иррационально. Я хочу защитить Кайла. Я хочу, чтобы он был на моей стороне.
Что еще более важно, если я признаюсь, что нашла, то возникнет вопрос о том, почему же не упомянула об этом раньше, но я просто не в состоянии объясниться.
Я не уверена, что Мэлоун верит мне, поэтому и меняю тему.
− Что случилось с моими воспоминаниями?
Мэлоун вздыхает.
− Мы еще не знаем, хотя я подозреваю, что что‑то в твоей схеме повредилось. Мы провели несколько тестов, пока ты была без сознания, и скоро должны получить ответы. Потеря памяти обычно не бывает постоянной, и, если это вызвано чем‑то, что связано с шишкой на голове, тогда есть хороший шанс, что все вернется в срок.
− Потом я вернусь обратно в КиРТ?
− Возможно. Сейчас для всех в колледже, кто обеспокоен − ты со своей семьей до тех пор, пока не оправишься от травмы головы. Ты упомянула о своей миссии раньше. Помнишь, почему ты была в этой школе?
− Вы имеете в виду, какая у меня была миссия? Да, я помню.
Немного напряжения спадает с лица Мэлоуна.
− Хорошо. Ты не помнишь, нашла ли ты то, что искала?
Плохие люди идут. Читай Харриса. Беги!
Этот фрагмент воспоминания − или что бы это ни было − врезается в меня, крадя дыхание. Я подпрыгиваю, мое сердце выскакивает, руки потеют и резко перебрасывают ноги через край кровати.
Я восстанавливаю контроль прежде, чем ноги упадут на пол, и замираю. Что это было? Плохие люди − это были те мужчины на Южной станции. Не учитывая того, что они не были плохими вообще. Теперь я поняла это. Они не опасны для меня. Они никогда не были опасными для меня.
Но Х – вот о чем этот фрагмент? Это из‑за организации, которая разыскивает Х?
Убирайся. Вон.
Тупой мозг. Тупой поврежденный компьютер.
− Семь, что это? – Мэлоун подпрыгивает вместе со мной. Он нависает надо мной, беспокойство охватывает его лицо.
Я подтягиваю ноги под себя и улавливаю запах своей кожи. Вдобавок ко всему прочему, мне нужно в душ.
− Я не знаю. Думаю, я нашла кое‑что. Это беспокоит меня, но я не помню, что это такое. Имею в виду, если бы я обнаружила кто такой Х, то связалась бы с вами сразу, как только у меня появилась возможность. Поэтому это не имеет смысла.
Мэлоун поправляет одеяло вокруг меня.
− Вполне возможно, ты была скомпрометирована, когда обнаружила, кто это, и именно так тебя ранили. Я попрошу кого‑нибудь побродить по колледжу и попробовать выяснить, не пропал ли какой‑нибудь студент без вести. Между тем, врачи говорят, что самое лучшее для тебя − это вернуться к обычному образу жизни. Это должно помочь вернуть твои воспоминания. Отдохни здесь подольше, и я пошлю кого‑нибудь за тобой.
Но я не чувствую себя так, словно я отдыхаю. Я обеспокоена. Как только Мэлоун уходит, я встаю с постели и брожу по комнате. Плитка холодная под моими босыми ногами, но я не обращаю внимания на холод. Еще больше кусочков мыслей и образов возвращаются ко мне, но они далеко. Как будто это другая жизнь.
В какой‑то момент за три с половиной месяца, сто четыре дня или сто сорок девять тысяч семьсот шестьдесят минут, пока я была в КиРТе, я перестала притворяться Софией и начала действительно быть ею. Не Софией с поддельной предысторией и фальшивым отцом, который работает на правительство. А настоящей Софией, той, которая помогает Одри с ее домашним заданием по физике, и начиняет чипсы замороженным йогуртом, и не любит ничего больше в среду вечером, чем соревноваться с Кайлом в игре «Ultimate Siege II» на его игровой приставке.
И которая иногда честно проигрывает, черт бы его побрал.
Я полагаю это потому, что София – это также Семь, просто Семь, о которой я не знала, что была или могла быть.
Прежняя − София Семь − это все работа и никакой игры. Она может вырабатывать стратегию, и стрелять, и свободно говорить на девяти языках, но она никогда не играет в игры ни по какой другой причине, кроме радости. Она знает, как танцевать вальс и танго, но она никогда не была на официальных танцах. Ее учили терпеть бессонницу, блокировать боль и игнорировать холод плитки на ее голых пятках. Но она не подготовлена к тому, как отпустить все, что у нее есть, даже не догадываясь о том, что она хотела все это.
Жизнь обычного студента колледжа. Как Кайл. Как человек.
Она убивала, но она не жила.
Я закрываю глаза. Она убивала. Я убивала. Может быть, они были ужасными людьми, те, которых мы убрали, но все же. То, что я сделала это так легко, вызывает тошноту. Думаю, что я должна была тогда что‑то почувствовать. Как я могла быть таким роботом? И если Мэлоун или Фитцпатрик сотрут мои воспоминания, они сотрут эту новую Софию. Всё, кем я стала, всё, в чем я начала сомневаться, всё, что я начала чувствовать − исчезнет.
Они уничтожат меня. Сейчас я понимаю это.
Головокружение пронзает меня, и я хватаюсь за стул, дожидаясь, пока это пройдет. Где моя одежда? Где мой рюкзак? Телефон с контактами моих друзей?
Я бегаю по комнате и ищу, но естественно его там нет. Он у Мэлоуна или у одного из его лакеев, я уверена. Все заперто в кладовке, пока не будет определено, понадобится ли мне это снова. Нет никакого шанса, что мне разрешат выйти на связь с кем‑то из КиРТа, пока не придется вернуться и закончить миссию. Тогда и только тогда, может быть, Мэлоун позволит мне отправить сообщения людям, чтобы мы могли удерживать появление моей нормальности.
Я смеюсь, хотя это не смешно. Я хочу вернуться настолько сильно, что это причиняет боль. Разве Девять не нашла бы это веселым. Я должна идти, и это располагает меня к ней.
Истощенная, я сажусь на кровать и провожу следующие несколько минут задумываясь о том, что делает Кайл. Даже не уверена, сколько времени прошло с тех пор, как я покинула Бостон. Он должен уже вернуться в кампус. Он пытался звонить? Если он не подставил меня, то должно быть обеспокоен. Правильно? Я беспокоюсь о нем, хотя не знаю, следует ли.
Бедный Кайл. Бедная я. В конце концов, я − хмурый робот.
Я слишком занята хандрой, чтобы увидеть, кто пришел, когда открывается дверь, и мгновение спустя я не могу двигаться из‑за того, что попала в объятия. Затем я узнаю руки, которые радостно обхватили меня и голос, который называет мое имя. Вместо облегчения, я чувствую скользкое чувство вины.
Хотя, я уже не хандрю, но и не чувствую себя лучше.
Похоронив чувство глубоко в животе, я улыбаюсь красивому лицу Первого.
– Мне тоже приятно снова видеть тебя, бесстрашный лидер.
Когда он целует меня в лоб, я стараюсь не вздрогнуть. Это больше, чем то, что он должен делать, но и достаточно братский поцелуй. Если бы кто‑нибудь важный увидел это, они бы просто скрежетали зубами над нашим несовершенным, эмоциональным мозгом. Они бы совершенно неправильно истолковали, почему это вызывает у меня слезы.
− Добро пожаловать обратно, − говорит Один. − Я скучал по тебе. Мы все скучали по тебе.
− Я тоже по скучала по вам, ребята, − это правда, и она становится больше с каждой секундой. Один еще не убрал свои руки от моих рук, они теплые и приятные. Это проблема. Прежде чем я ушла, то, что я думала, он чувствовал, было достаточно опасно для меня. Сейчас это хуже.
Он говорит мне еще что‑то, но я не слышу его. Я оцениваю его. Он на сантиметр ниже, чем Кайл, но шире в плечах и груди. У Кайла более длинные ресницы и более заражающая улыбка. У Первого более квадратная челюсть и более серьезное лицо. Когда Кайл смотрел на меня, я хотела, обвить свои руки вокруг него. Когда Один смотрит на меня, я не знаю, чего я хочу.
Ничего не изменилось с этой стороны, и в то же время все изменилось.
− Семь, ты замечталась? − Один игриво щелкает пальцами у меня перед носом.
Я отталкиваю его руку.
− Да, прости. Я работаю над воспоминаниями. Что ты говорил?
Он приглаживает стопку одежды на кровати.
− Я сказал, что подожду снаружи, пока ты переоденешься.
− Ах, да. Спасибо, − я не осознала, что Один принес мою форму.
После того, как он закрывает за собой дверь, я снимаю медицинский халат. Надевая старую форму, я наконец расслабляюсь. Хотя она может показаться незнакомой, часть меня должна признать и установленный порядок. Я воспринимаю это как добрый знак. Здравствуй, удобный оливковый френч, названная по имени британского фельдмаршала Джона Дентона Френча, черная футболка и армейские ботинки.
Когда я открываю дверь, Один печатает что‑то в телефоне. Это неправильно. Щелчок выдает еще одно необходимое воспоминание − ГИ не получают выпущенные лагерем телефоны.
− Когда ты получил его?
Подмигивая, он засовывает его в один из своих карманов.
− После того как ты ушла, кто‑то решил, что имеет смысл, чтобы у меня было прямое общение с Мэлоуном и компанией, − он стоит в стороне и оценивает меня. − Теперь ты выглядишь как девушка, которую я помню.
− Зачем тебе нужно прямое общение с Мэлоуном? Есть определенные инстанции, которые мы должны пройти.
Один пожимает плечами застенчиво едва ли не секунду, но этого достаточно. Я вижу это, но он не хочет, чтобы я видела. Интересно, не должна ли была я увидеть еще и телефон.
− Я не знаю, кто принял такое решение, − тон предполагает, чтобы я приняла все перемены.
Я так и делаю только потому, что иначе, он будет раздражен. Я здесь в невыгодном положении с отсутствующей половиной воспоминаний, и нет необходимости причинять неприятности в первый же день после возвращения. Нет, если я хочу получить шанс когда‑либо связаться с Кайлом снова.
Кайл. Один. Ох, дерьмо. И снова это скользкое ощущение.
− Давай поиграем в «Проверить память Семь», − Один стоит на противоположной стороне узкого коридора и скрещивает руки на груди.
− Какой путь ведет к нашим комнатам?
Я сглатываю, потому что не имею понятия.
− Ты должен меня мучить?
− Я должен выяснить, как много ты знаешь и постараться вернуть твою память обратно в режим онлайн. Так что? Влево или вправо? Просто угадай.
Влево или вправо? И так, и так одинаково. Коридор ярко освещен и покрашен в белый цвет. Окон нет, потому что мы находимся под землей, наверное, где‑то возле лабораторий. Но я понятия не имею, на каком уровне мы находимся, где лифт или даже где точки пересечения.
Я говорю наобум, поскольку у меня есть шанс пятьдесят на пятьдесят.
− Влево?
Один ухмыляется.
− Вопрос с подвохом. Мы находимся прямо напротив жилых помещений. Ты могла бы пойти в любую сторону. Врачи думают, что, показывая тебе все вокруг, я могу помочь инициировать воспоминания. Так что сначала пойдем налево.
− Твое лево или мое?
− Хороший вопрос, − он начинает идти, и я шагаю в ногу с ним.
Полагаю, ответ – его лево.
Один ведет меня коридор за коридором в этой секции, прежде чем мы направляемся вниз. Оказывается, что мы находились на самом верхнем из подземных уровней. Я была права, думая, что мы возле лаборатории, и мы проходим мимо них, не заходя внутрь. Сейчас, по большей части, темно, поэтому уже должно быть поздно. Насколько поздно − это одна из тех вещей, о которых я не знаю, потому что нет часов.
Здесь тихо, все двери помечены как ограниченные. Один задает мне вопросы о КиРТе и о моей миссии. Я отвечаю честно, когда могу, но использую свою неисправную память в качестве оправдания, чтобы отсрочить правду и продумываю каждую мелочь, прежде чем принять решение, раскрыть ли это.
Нет никаких признаков, указывающих направление, но медленно я начинаю восстанавливать свою ментальную карту. Никакие новые впечатления, однако, не активировались. Интересуясь, поможет ли это, если я загляну в комнату, останавливаюсь у одной из дверей, но там нет ручки, и она требует код и отпечаток пальца для разблокировки.
− У нас нет доступа, − говорит Один. − Это ты тоже вспомнишь.
Я хмурюсь.
− Даже у тебя?
− Даже у меня.
− Я подумала, что, если увижу больше – это сможет помочь.
− Врачи уверены, что так и будет, но ты должна увидеть места, с которыми сама лучше знакома.
Я пробегаюсь пальцем по табличке «Ограниченно» на двери с нарастающим раздражением.
− Тогда зачем мы исследуем места, в которые я не могу зайти?
− Приказы. Тебе нужно сформировать новую карту места, значит я должен провести тебя повсюду. Так как мы находимся в этом здании, можем начать прямо здесь.
Когда мы прибываем на самый нижний уровень, пейзаж резко меняется. Пол чуть опускается, а верхний свет становится тусклее. Дверей становится меньше, и, в конце концов, они полностью исчезают. Наконец, коридор заканчивается вооруженным охранником. Он сидит за пределами тяжелой металлической двери лицом к ряду мониторов.
− Конец пути, − говорит Один. − Мы туда не идем.
Я ловлю взгляд охранника, и он признает мое существование кивком головы затем продолжает нас игнорировать.
− Почему? Что там? − кроме охранника, нет никаких знаков ограничения или другой маркировки.
Прежде чем у Первого появляется шанс ответить, из‑за двери вспыхивают ракетки − звон и хлопанье и что‑то, что звучит устрашающе, как вой. Я напрягаюсь, но охранник и Один не боятся.
− Вот почему, − говорит Один. − Они проводили какой‑то новый эксперимент на Пи, и некоторые из них не были счастливы по этому поводу. Не волнуйся. Они хорошо заперты.
Он берет мою руку и тянет туда, откуда мы пришли, но я не могу перестать смотреть на дверь. И не могу перестать слышать этот несильный металлический визг, настолько наполненный первобытной тоской. Волоски на шее встают дыбом, когда я мысленно воспроизвожу его.
− Семь, давай, − Один тянет все сильнее, и ноги начинает шатать.
Из‑за двери доносится все больше шума, отдаваясь эхом вверх и вниз по стенам коридора, и я спешу прочь. Я знаю достаточно, чтобы мне это не понравилось.
− Что такое Пи?
− Промахи, − Один тыкает на кнопку в лифте. − Некоторые из вас привыкли называть их «те, которые появились прежде».
Некоторые из нас? Я изо всех сил зажмуриваюсь, концентрируясь, но ничего. Все еще никаких воспоминаний.
Один смеется надо мной.
− Не навреди себе.
− Те, которые появились прежде, чем что?
Лифт открывается, и мы прибываем на уровень земли. Здания здесь тускло освещенные, почти также, как на самом нижнем уровне, но стены теплого бежевого цвета. Мягкого и не уродливого. Через окна темнота давит внутрь, холодная и пустая.
− Те, которые появились перед нами, − говорит Один. − Мутанты и испорченные. Ошибки.
− Ошибки? − я выхожу из лифта, удерживая свой взгляд от черных окон.
Одни направляется к главной двери и поэтому не видит выражение ужаса, которое озарятся на моем лице.
− Не волнуйся, ты вспомнишь, я уверен.
− Но ошибки? Что это значит?
Он почесывает свою щеку.
− Семь, знаешь, в голове у тебя…
− Я − ГИ. И хорошо это помню. Я знаю о нейронных имплантах. Они увеличивают память и прогрессируют.
− И?
− И? − он проверяет меня, но не уверена, что еще я должна знать.
Один делает паузу, потом отвечает.
− Они дают тебе возможность взаимодействовать непосредственно с компьютерами.
− Ой. Да, и это тоже, − хотя именно это я не помнила, но это объясняет, почему у меня в руках провода с различными наконечниками.
− Так эти люди там − те провалившиеся ученые из лагеря?
− В основном. Они предшественники КИ и нас. У инженеров заняло некоторое время, прежде чем они сумели сделать все правильно, − он открывает дверь, и порыв холодного воздуха поступает в комнату. – Они не совсем люди. Те, которые с неисправными нейронными имплантами, едва находятся в сознании. А не удавшиеся КИ заперты ради всеобщего блага, даже их собственного. Пойдем, я покажу тебе еще кое‑что, потом мы пойдем назад в наши комнаты.
Один начинает идти, но я не двигаюсь с места. Я знала об этом раньше? Должна была. Один ведет себя так, словно я знала и словно расценивала не иначе, чем он. Так что может это не такое уж большое дело. Но многие вещи, которые старая я рассматривала, как небольшое дело − как, например, я не знаю, убить парня в гостиничном номере − сейчас наносит мне удар ниже пояса.
Потом еще этот вой, крик. Оно вызывает что‑то неправильное, но не воспоминание. Больше похоже на чувство отвращения и жалости. Что могло вызвать такой шум, и почему Один считает, что это пустяк? Требуются эмоции, чтобы издать такой жалобный звук. Требуются страдания.
Сделали ли три месяца жизни на воле меня такой слабой, что я не могу игнорировать такие вещи? Очевидно, что да. Я также не могу, вынести страданий, которые причинила при помощи АнХлора.
Меня пробирает озноб. Недаром Фитцпатрик хотела стереть мне память. Нахождение снаружи испортило меня, как она и сказала. Теперь я тоже ошибка.
− Семь? − Один указывает головой в сторону дверного проема.
Я облизываю губы.
− Если я не верну назад свои воспоминания, то я попаду в то место?
Один смотрит на меня, потом смеется.
− Так вот почему ты странно себя ведешь?
− Ну, я сломана, – больше, нежели раз.
− Семь, − он отпускает дверь и в два шага сокращает расстояние между нами. Его сильные руки притягивают меня ближе. Как только я прячу голову в его груди, мои мышцы расслабляются.
Но живот трепещет. Я в курсе, что камеры видеонаблюдения наблюдают за нами, и я не знаю, что Один себе думает, вот так долго удерживая меня. Чтобы утешить, конечно. Но по‑братски или здесь замешано что‑то еще? Я говорю себе, что просто хочу, чтобы это было по‑братски, но не уверена, что это честно. Объятие не ощущается по‑братски. Мое тело знает его, и я подозреваю, что для него все так же.