– Ты же говорил, что уверен в моем успехе.
– Я уверен, но это может быть опасно. Мы не знаем, что знают другие. Если ты будешь ранена…
Начинаю перечить:
– Не буду, – одно из самых нелепых обещаний, который никто не может сдержать, но я просто не могу подобрать других слов. Сердце бьется так, словно я только что закончила утреннюю пробежку.
Один протягивает руку и проводит пальцем по моей щеке. Прикосновение его кожи, такое легкое и незначительное, но и этого слишком много. Я задерживаю дыхание.
Забудь о миссии. Этот момент слишком опасен. Мы не должны быть здесь одни. Он не должен стоять так близко. А я не должна представлять, каково это – придвинуться еще ближе, провести своими руками по его голой груди, узнать, действительно его кожа настолько гладкая и шелковистая, как кажется со стороны. Направляли ли бы его жесткие мышцы мои руки вверх и вниз?
Тепло распространяется по всему телу, и сердце бьется сильнее.
Зачем Один делает это со мной? Это тест? Мало того, что он не подает хороший пример, так еще и подталкивает меня к нарушению одного из самых строгих правил, которые у нас есть.
Если только я неправильно его поняла. Но нет. Я умею читать лица. Тренировалась делать это и действительно не думаю, что сейчас ошибаюсь.
Затем главные двери открываются, и мы отскакиваем друг от друга. Отсюда не просматривается вход, но, должно быть, это Фитцпатрик, направляющаяся в нашу сторону. Чувство вины проскальзывает по лицу Первого, как, уверена, и на моем. Я определенно читала его неправильно.
Ох, дерьмо.
***************************************************************
Кайл машет рукой перед моим лицом, и я вздрагиваю, поскольку возвращаюсь в настоящее.
– Соф?
Кайл. Кайл. Кайл.
Сфокусируйся на Кайле с его безупречными скулами и растрёпанными обесцвеченными волосами. Кайл, с которым я ходила на некие танцы прошлым вечером. Кайл, чья близость ко мне заставляет кожу покалывать.
Но я не могу сфокусироваться на настоящем и обреченно прикрываю лоб руками. Кто такой Один? И что это за имя? Почему он называл меня Семь? Я думала, что я София.
Три. Шесть. Девять.
Что. За. Черт.
Коул. Гейб. Саммер. Джордан. Именно так. Я почти кричу от удивления. Это были лица на том фото, на которое смотрела Одри в нашей комнате. Так почему я помню их как номера?
Отодвигаю воспоминание прочь, но вместо облегчающего беспокойства, все становится хуже. Моя головная боль возвращается.
– София?
Правильно. Предполагается, что это мое имя. Об остальном побеспокоюсь позже.
Моргая, заставляю себя выйти из ступора.
– Уже здесь, прости.
Лицо Кайла выглядит забавным, в то время как он осушает чашку кофе.
– Заблудилась на тропинке воспоминаний?
– Эм, да. Думала о том времени, когда Фитцпатрик пришла и сорвала вечеринку в общежитии моей старой школы, – в руках остается половина кофе плюс большая часть маффина, и я замедляюсь, выпивая остатки. Кофе остыл, но я не против. В конце концов я достаточно согрелась.
Кайл указывает на маффин своей кофейной ложкой, как бы напоминая поесть.
– Ты упоминала об этой Фитцпатрик раньше. Она была твоим ГК (главным комендантом) или что−то вроде того?
– Да, – нет, не думаю, что это правильное определение, но и не знаю, что правильно, поэтому не хочу объяснять. Хотя, возможно, это то, что я сказала Кайлу. Возможно, это было частью прикрытия. Как бы то ни было, факт того, что я врала Кайлу, является хорошим напоминанием, почему вообще не следует много говорить.
Я вращаю чашкой по кругу и всматриваюсь в окно. Улица оживлена. Пешеходы снуют мимо, укутываясь в свои куртки, избегая зрительного контакта. На перекрестках создаются пробки, под вой клаксонов. Но ни одно лицо не беспокоит меня. Как долго я нахожусь здесь?
– Она мне не нравилась – Фитцпатрик, – говорю Кайлу. – Я называла ее Стервапатрик.
Он ухмыляется:
– Да, знаю. Ты говорила, что в старой школе было не много веселья.
– Что еще я говорила?
Я кручу чашкой так быстро, что та почти слетает со стола. Кайл ловит ее, затем кладет руку на мою руку. Я дрожу, но, возможно, лишь частично от прикосновения. Или это мандраж от кофеина.
Мне нравятся его прикосновения. Они утешают и заставляют улыбнуться. По крайней мере, пока не вспоминаю Первого (эм, Коула). Даже если это не настоящее имя. Тогда интересно, должна ли я чувствовать вину за то, что мне нравятся прикосновения Кайла. Это настолько запутано.
Кайл прикасается к каждому из пальцев одним из своих.
– Ты не говорила об этом много. Только то, что тебе не нравилось там, и ты более счастлива в КиРТе. Хотя и скучаешь по своим друзьям. О, и учеба была намного труднее в старой школе. Но мне с трудом верится, и, если это правда, то страшно представить, что было там, учитывая мою загруженность в этом семестре.
Я размышляю об этом, ожидая – надеясь – чего−то, что пробудит другое воспоминание.
Кайл останавливает свои постукивания и оборачивает пальцы вокруг моей руки. Неровные края повязки возле его большого пальца скользят по оголенной коже. Я не единственная, кто ранен.
– Что с рукой?
Он прячет большой палец под ладонью, как будто стыдится травмы.
– Ничего. Просто порезался. Прошлой ночью об окно, ты этого тоже не помнишь? Сколько ты помнишь? На самом деле. Будь честной.
Смотрю в пол. Слякоть растаяла под кроссовками и образует серовато−коричневую лужу у ног. Я чувствую себя такой же грязной, как и плитка, ведь все, что скажу после будет явной ложью. Не показывать слабость – это отличный совет, но я не в том состоянии, чтобы его использовать.
Кайл дает мне минуту, но, когда я не реагирую, то вздыхает.
– Ладно, слушай. Ты меня пугаешь. Я подумал, может... не знаю, не бери в голову. Но что бы это ни было, то, что случилось с тобой, намного хуже, чем я думал сначала. Масс Глав (Массачусетская Главная Больница) прямо вниз по улице. Я думаю…
– Нет.
– София…
Я выдергиваю свою руку из его.
– Нет.
Откуда берется мой страх, не знаю. Но некоторые вещи, даже если не могу их понять, неотъемлемая часть меня, как шрамы.
Плохие люди идут. Не доверяй никому. Держись подальше от врачей.
Кайл сжимает свои тонкие губы в неодобрении, и мы пристально смотрим друг другу в глаза. В конце концов, он сдается.
– Отлично. Я не могу потащить тебя туда, но это серьезно. Ты хочешь вернуться в кампус?
– Нет, – если они идут, то уже знают, что я хожу в КиРТ. Вернуться туда означало бы сдаться. Беру кусочек маффина, в то время как Кайл хмурится на меня. Кусок прилипает к горлу, и я заставляю себя проглотить его.
– Я буду в порядке. Все возвращается.
– Ты ударилась головой.
– Я немного дезориентирована.
Он встряхивает мою руку.
– То, как ты себя ведешь… вероятно, у тебя сотрясение мозга или что−то еще. Тебе нужна помощь.
Я демонстративно отворачиваюсь от него, делая то, что должна была сделать раньше, пока размышляла над его футболкой. Тут же осматриваю кофейню, оценивая баристу и клиентов на признаки угроз. Парень за соседним столиком вытаскивает лист из кармана, разворачивает его и начинает читать газету.
Читай Харриса.
Прекрасно. Это более конкретно, но все же не имеет смысла. Харрис – это книга, автор, сайт или что?
Знает ли Кайл? Разумно ли спросить у него?
Он смотрит на меня или скорее изучает, пока я наблюдаю за всем остальным. Почему он не делиться большим со мной? Почему не хочет рассказать больше о себе? Или намеренно скрывает от меня?
– Есть действительно сумасшедшее предложение, – говорит он. – Но поскольку ты отказываешься показаться врачу, возможно, тебе стоит позвонить своему отцу.
Я замираю ошарашенная словами. Папа. Родители. Да, я должна иметь одного или обоих. Каждый человек имеет.
Так почему же вырисовывается абсолютная пустота? Имею в виду, да, мои воспоминания искорежены, но это же родители. Это должно быть основополагающим. Но внутри же сама концепция из родителей ощущается незнакомо. Чужеродно.
У меня нет родителей.
Я всегда смотрю вверх, не могу доверять врачам, и у меня нет родителей –вещи, в которых я уверена.
София – семь – я. Я – фрик.
Сглатываю, возвращая внимание к Кайлу.
– Я когда−нибудь говорила о своих родителях?
– Ты раньше упоминала об отце. Думаю, ты говорила, что он работает на правительство, – Кайл поднимает бровь, а я киваю так, словно знаю это.
– Ты не говорила о нем много, но он звонит тебе один раз в неделю.
Один из тех беспорядочных фактов в моих мозговых файлах, который отогнал себя прочь.
– Вечера было воскресенье. Он звонит каждое воскресенье вечером в восемь.
Четырнадцать звонков с сентября, начиная с трех минут до тридцати двух по продолжительности. Я слышу его голос в своей голове, но его лицо остается загадкой, и даже понятия не имею, о чем мы говорим во время этих звонков. Это неважно, но все же лучше, чем ничего.
Кайл смотрит с облегчением, возможно, даже с большим, чем когда я напевала мелодию Gutterfly. Надеюсь, это значит, что он пропустит то врач−больница дерьмо. Он толкает меня локтем.
– Так ты позвонишь ему?
– Да. Просто сначала хочу закончить с кофе.
На самом деле, сначала я хочу урегулировать уверенность, что у меня нет родителей, со смутным воспоминанием о разговорах с отцом каждую неделю. Это не имеет смысла, поэтому возможны лишь два варианта. Первый – человек, с которым я говорила, был не мой папа, и я солгала об этом по той же причине, по которой лгала и всем остальным. Или второй – все, в чем я уверена, это неправда.
Не уверена, какой вариант пугает меня больше. Оба кричат, что доверять Кайлу даже этот объем информации может быть ошибкой.
Я дрожу и отрываю больше от маффина, выжидая время.
– Расскажи мне про танцы.
– Нечего рассказывать, – хмурится Кайл. – Они были скучными, как и большинство танцев. Но ты выглядела потрясающе.
Я бросаю ему улыбку, а растущее недоверие мешает быть польщенной или флиртовать в ответ. В то время, как Кайл рассказывает о том, с кем мы тусили, и делится историями о людях, которых я плохо помню, я обыскиваю рюкзак на наличие телефона. Он должен быть там. Кто не носит с собой телефон?
Наконец−то нахожу. Он застрял на дне сумки под шапкой и варежками. Я также таскала с собой альбом, набор модных карандашей, бутылку с водой и несколько протеиновых батончиков. Странно. Планировала ли рисовать что−то сегодня? Я умею рисовать? Откладываю в сторону вопросы, о которых лучше поразмышлять в другой раз.
Палец зависает над экраном телефона, Кайл снова смотрит на меня. Я должна вести себя нормально. Должна скрыть свою растерянность. Но сложно больше не знать, что такое "нормально".
Иконки плывут передо мной по телефону, дразня. Что они значат? Как можно это использовать? Расслабься, напоминаю себе. Снова закрываю глаза и очищаю свой разум.
Чем меньше борюсь, тем легче становится. Как это было на Южной станции, мое тело помнит структуру и движения, даже если я сама не помню. Палец движется, скользя по экрану, и появляется список контактов. Я пролистываю его в поисках одного, под названием “папа”, или “родители”, или “дом”.
Нет. У меня есть Кайл, Одри, Йен, Чейз и другие имена, которые я узнала из фрагментов восстановившейся памяти. Но нет ничего, что связывает меня с чем−то или с кем−то вне РТК. Нет Папы. Нет Коула, Одного, Девяти или любого другого лица, маскирующегося под номером.
Допивая свой кофе, догадываюсь проверить журнал вызовов. Я говорила с отцом – или с кем−то там – по этому телефону. Должна быть запись.
У меня уходит еще секунда, чтобы вспомнить, как открыть журнал, но я снова доверяю пальцам. Около минуты девятого был вызов.
Я смотрю на номер, ожидая – надеясь – что это вызовет хоть какие−то воспоминания. Осмелюсь ли позвонить ему перед Кайлом? Если человек на другом конце не мой папа, то должна быть причина, почему я скрыла эту информацию. И если это мой папа, испугаю ли его и заставлю ли волноваться, когда тот обнаружит, что со мной что−то не так?
– Нам нужно обсудить следующий этап, – говорит человек в ухо.
Я настраиваю телефон и смотрю на Одри, которая сидит всего в футе от меня.
– Ладно, но мне действительно нужно поработать над этим заданием по философии сегодня вечером. Я утопаю в работе.
Мужчина на другом конце провода равнодушен.
– Ты можешь выйти из комнаты?
Воспоминание длится всего секунду или две, но этого вполне достаточно. Номер, который звонил в прошлое воскресенье – это номер, на который я смотрю сейчас. Это важный номер, и разговор был важный. Но это был не мой отец. Если у меня были какие−то сомнения, то они ушли.
Это значит, что, как и в прошлые выходные, я лгала Кайлу.
Это также означает, что я должна позвонить по номеру, но вместо этого я терплю, переживая подробности, которые вернулись. Пытаясь рассортировать их по местам в шкафу, в глубине моего сознания.
Кайл машет ладонью. Ароматы кофе и сахар, нахлынули на меня.
– София?
Следы тайной беседы проносятся через память, и слова случайно соскальзывают с языка.
– Я искала кого−то. Они были в опасности, – вот о чем был разговор. Детали опущены, но многое мне удается уловить.
Кайл мгновение ничего не говорит. Его лицо пустое, с выражением любопытства, словно он напрягает все мыслительные способности, чтобы следовать за моим бессвязным бредом. На самом деле, вероятно, так и есть. Я прыгаю с одной темы на другую без всякой логики.
– Да, ты уже говорила это. Теперь уверена?
Я киваю. Часть меня хочет рассказать все Кайлу в надежде, что это что−то значит для него, но я проглатываю позыв.
Студент Х был в опасности. Я когда−нибудь найду его?
Кайл играет с ложечкой. Тишина разливается вдоль стола, словно пролитый кофе. Кофейня оживлена разговорами и топотом, но между нами звуков нет. Мы утопаем в тишине. Наконец, Кайл отпускает ложечку.
–Ты помнишь, кого или почему?
– Нет. Я знаю только то, что... – мысленно прикусываю язык. – Только что был я послана, чтобы помочь ему.
Дерьмо, слишком много информации. Кроме того, это заставляет меня звучать дико. А может так оно и есть.
Кайл резко смотрит вверх.
– Послана? Кем?
– Не знаю. Ничего из этого не имеет смысла.
– Нет, действительно, не имеет, – он сжимает мою руку.
Я уставилась на свою кожу, потому что по какой−то причине, это заставляет мозг зудеть. Я напрягаюсь, чтобы вызвать другое воспоминание, но, конечно, это не работает таким образом. В любом случае, это всего лишь рука. С какой стати его руке быть важной?
Ни в коем случае я не спрошу об этом Кайла. Он уже и так, должно быть, думает, что я сумасшедшая. Что страдаю от галлюцинаций, вызванных порезом на лбу. Еще одна вещь, в которой я не сомневаюсь, состоит в том, что это все реально.
Перекладываю телефон в свободную руку. Мои ответы – некоторые из них – в этом номере. Они должны быть. Но сейчас, даже больше чем раньше, я не уверена, что должна звонить перед Кайлом.
Кладу телефон на стол и надеваю куртку.
Кайл встает вместе со мной.
– Готова идти?
– Нет, я хочу позвонить домой, но здесь слишком шумно. Хочу выйти наружу. Я вернусь.
Его рука опускается на телефон:
– Ты уверена, что это хорошая идея?
– Выйти наружу?
– Позвонить, – Кайл тянется за курткой, сбивая пустую чашку, но не обращая на это внимания. – Думал, может ты не хочешь, чтобы кто−нибудь беспокоился, знаешь? Как ты сказала: если воспоминания возвращаются к тебе, то, возможно, ты должна воздержаться от вызова. Больше сосредоточиться на них.
Его зрачки расширяются, и он приглаживает рукой волосы. Притворяюсь, что не замечаю этого нервного жеста.
– Может быть, мой отец может помочь. Разговор с тобой помогает, так что это имеет смысл.
– Да, но... – пальцы Кайла дергаются. Могу даже сказать, что он хочет схватить телефон. – Может лучше сначала выяснить больше информации, прежде чем звонить. Например, о том, кого ты искала, и нашла ли.
Нет, это не имеет смысла.
– Буквально несколько минут назад ты предлагал позвонить.
– Да, но я изменил мнение.
Застегиваю куртку.
– И я не понимаю почему.
Он потирает кроссовки.
Не доверяй никому.
Даже Кайлу.
Если я попала в КиРТ, чтобы найти студента, который в опасности, и плохие люди тоже разыскивали этого студента, тогда появляется причина, по которой те люди также могли отправить кого−то из своих в школу.
Кайла?
Являются ли бабочки, порхающие в животе, когда он ко мне прикасается не признаком того, что он горяч, а скорее объектом какой−то остаточного воспоминания? Знала ли я нечто большее о нем, прежде чем ударилась головой. Вот почему я потащила его прочь из школы сегодня?
Или он тот, из−за кого у меня проблемы? Он притащил меня? И сделал что−то со мной? Правда ли что−то из того, что он мне говорил?
Ох, дерьмо. Что я наделала?
Положив телефон в карман, прохожу мимо него к двери.
– София, подожди!
Он тянется к моей руке, но я уворачиваюсь. Если я уложила тех парней на Южной Станции, возможно смогу уложить и Кайла, если понадобится. Хотя, надеюсь, что нет, ведь все еще не уверена, как тогда превратилась в ниндзя.
– София!
Группа людей, входящих в кофейню, попадаются на пути, давая Кайлу шанс догнать меня. Двери закрываются за ним. Хотя я направляюсь в наименее переполненном направлении, люди создают препятствия на пути, а кирпичный тротуар – опасность из льда и слякоти.
Я могла бы обогнать Кайла, но, пожалуй, это не самая лучшая идея. У него есть ответы. Я хочу их.
Возможно, мое настоящее имя – “Нерешительность”.
Мы оба спешим и уже достигли следующего перекрестка. Оживленные районы города исчезли позади, но движение вниз на этой дороге тяжелое. Впереди, вдоль улицы, расположены причудливые на вид магазины. Справа от меня жилая улица клонится вверх, обустроенная в стиле старых домов, которые ограждены железными заборами и украшены зеленью.
Бикон−Хилл – место, в котором я сейчас нахожусь. Само название района ничем не полезно, но каждое знакомое ощущение заставляет меня чувствовать себя лучше. Намного лучше, чем целое воспоминание.
Продвигаюсь вниз по улице, которая оказывается пустынной и тихой. Скрестив руки, поворачиваюсь кругом, Кайл врезается прямо в меня, ведь не может остановиться вовремя.
– Это ты сделал со мной?
Он отступает назад, вздрагивая от удара.
– Что?
– Это ты сделал со мной? – указываю на свой порез. – Накачал меня наркотиками или чем−то еще? Вот почему в моей голове все перемешано? Вот почему я упала и ударилась?
– Конечно нет! – глаза Кайла расширяются. Он снова тянется ко мне, и на этот раз я перехватываю его руку. Не знаю, что я собиралась сделать. Это тоже рефлекс, вызванный паранойей. Я развернула его кисть, удерживая в захвате. Я могла бы легко сломать ему руку. Потребовалось бы немного давления и... Кайл шипит.
– Соф, дерьмо. Прекрати. Я не знаю, что случилось. Ты была в порядке, потом пошла в уборную, и когда я нашел тебя...
Он звучит искренне, но как можно доверять кому−либо?
– Тогда почему ты не рассказал мне все?
– Что все? Не могла бы ты прекратить? Ты делаешь мне больно.
Отпускаю его и поднимаю руки в отчаянии.
– Извини. Чувствую, словно ты скрываешь что−то от меня. Я стараюсь вернуть воспоминания, а ты что−то скрываешь от меня. А затем начинаешь вести себя странно и все из−за телефона. Что я должна была подумать? Если ты не один из тех, кто сделал это со мной, тогда скажи мне то, что ты знаешь.
Думаю, я напугала его. Сейчас он убежит, а я потеряю единственную связь со своими воспоминаниями. Но Кайл стоит, и это еще более удивительно. Больше причин задуматься, почему мы были вместе этим утром. Больше причин задуматься, что ему нужно от меня.
Кайл сует руки в карманы и пинает груду слякоти.
– Я рассказал тебе все, о чем ты спросила. Что еще хочешь, чтобы я сказал?
– Мы можем начать с того, почему ты изменил мнение насчет звонка моему отцу после того, как я сказала, чем занималась в КиРТе?
– Я уже объяснил это.
– Ты лгал.
Он открывает рот, чтобы возразить, но слишком долго подбирает слова. Это неважно. Поверх его плеча я вижу вдалеке нечто более важное, чем поведение Кайла.
Человек с Южной Станции нашел меня.
Глава 5
Одиннадцать недель назад
Трибуны трясутся под топотом ног паникующих студентов. Затем один мальчик выходит из толпы и падает на пол. Зал сотрясает еще больше криков. Я напрягаюсь, чтобы увидеть за девушкой передо мной толпу, собирающуюся вокруг мальчика.
– Дэвид! Дэвид, ты меня слышишь? – кричит кто−то рядом с ним на коленях.
Другой человек убирает руки Дэвида от его лица, и я задерживаю дыхание. Сначала его кожа кажется красной – нормальная реакция на АнХлор. Но потом я вижу, что происходит на самом деле. Это не кожа покраснела. Это кровь, и она течет из его глаз и носа. Мальчик лежит на полу и не реагирует.
Я хватаюсь за перила, замерев.
– Выведите всех отсюда! – кричит один из преподавателей, а кто−то уже вызывает по телефону скорую помощь.
Позади плачущие студенты, скорее всего, не зная того, что происходит, проталкиваются к выходу, потерянные в собственном дискомфорте и отчаянно нуждающиеся в свежем воздухе.
Я тоже потеряна. Не могу двигаться, а меня только пихают и толкают, поскольку другие торопятся уйти.
Этого не должно было случиться. АнХлор должен быть безопасным. Мой план был хорош. Но тело Дэвида все еще здесь и истекает кровью, и я по−прежнему здесь, и внутри чувство, что будто бы тоже истекаю кровью.
Жизнь Х важна, гораздо важнее, чем жизни большинства людей. Я знаю это. Это рационально. Это логично. Я ЗНАЮ. Но все же, насколько это правильно или справедливо? Как я могу говорить себе, что это нормально?
Иногда надо идти на компромисс с самим собой.
Я делала так раньше. Иногда я позволяла людям умереть ради блага других. Но те люди были не случайными. Они не были невинны. Их смерть делает миру одолжение.
Этот студент невиновен. Он кто−то вроде Одри, или Кайла, или Чейза. Кто−то вроде Софии. И вовсе не должен быть компромиссом. Этого не должно было случиться, и я не могу выбросить прочь мысли о том, что истекающее кровью тело на полу спортзала могло быть одним из тех людей, с которыми я смеялась ранее во время обеда. Не могу игнорировать тот факт, что я пришла сюда, чтобы спасти одну невинную жизнь, а в итоге забрала другую невинную жизнь?
Х важнее, напоминаю я себе. Но думать об этом и ощущать – совсем разные вещи. Единственное, что чувствую сейчас – это боль.
Отворачиваю голову прочь от Дэвида и волочу ноги вниз с трибуны. Это слабость, и, надеюсь, что скоро все же перестану ее чувствовать. К тому времени АнХлор рассеялся. Я рада, что избавилась от улик. У меня все еще есть время. Очередная попытка найти Х в следующий раз не будет столь опасной для окружающих.
К черту эффективность. Есть более важные вещи.
Глава 6
Десять недель назад
Как и предполагалось, АнХлор рассеялся, прежде чем вещество смогли обнаружить. Инженеры и пожарники осмотрели каждый дюйм здания и сочли его безопасным. Никто не уверен в том, что вызвало такую реакцию, только я знаю, что этого больше не повторится. И потому, я ясно дала понять в своем последнем отчете, что не буду делать подобное еще раз.
С тех пор, как я провалилась в сборе информации, жду, что меня отправят назад, но до сих пор этого не произошло. Однако нужно привести свой медленный, утомительный резервный план в действие или это точно произойдет.
Дождь заливает все вокруг, пока я жду Одри у главных дверей. Предполагалось, что мы направимся на декламацию по физике, которая проходит в другой стороне кампуса. Сказать, что мы промокнем к тому времени как дойдем туда – ничего не сказать. Дожди идут непрерывно последние три дня. Кампус – это гигантская грязевая яма, и я чувствую, что никогда не выйду оттуда сухой.
– Бегу! – Одри спрыгивает с последних двух ступенек и скользит по влажному полу, останавливаясь прямо у дверей. – Мне нужно было вернуться за телефоном.
– И наверняка произошла бы трагедия, если бы его не было с тобой следующие пятьдесят минут?
Одри накидывает свой капюшон:
– Точно. Тьфу. Я сыта этим дождем по горло.
Как и все, судя по пустым дорожкам. Обычно кампус кипит во время перемены, но сегодня большинство пропустили занятия. Я бы сделала то же самое, но Одри нужно на декламацию, и я подавила в себе желание прогулять, чтобы пойти с ней.
Наши ноги тонут в нескончаемом количестве луж, и проходит всего минута, прежде чем мои джинсы промокают насквозь. Мокрые листья задевают лицо, а весь кампус воняет сыростью и плесенью. Думаю, мне, как разумному человеку, следовало взять зонтик, но с ними ходят лишь профессора. Студенты колледжа определенно не разумные существа. И с тех пор, как я стала здесь жить, приходится вливаться, поэтому я мокну под дождем вместе со всеми остальными.
Мы с Одри не говорим много, полные решимости добраться до здания физики и инженерии как можно быстрее. Когда автомобиль объезжает улицу, обрызгивая нас водой, я сдерживаю разочарование, а Одри показывает водителю средний палец. Она продолжает сверлить машину взглядом, в то время как тот двигается дальше, и пропускает ступеньку каменной лестницы.
Одри кричит, поскольку ее ноги разлетаются в разные стороны. К счастью, рядом оказались перила, и она хватает их, прежде чем скатиться вниз по всем мокрым ступенькам.
– Одри! – бегу на помощь, когда пара ближайших людей поворачивают головы в нашу сторону.
Ярко−красная, она берет себя в руки.
– Не обращайте на меня внимания. Пожалуйста.
– Ты в порядке?
– Да, отлично… Ау! – съеживаясь, она поднимает правую ногу от земли и так же быстро опускает ее. – Эм, а может и нет. Моя лодыжка. Дерьмо.
Отодвигаю мокрые волосы с лица, наблюдая, как Одри сгибает свои суставы. Мне не нравится, что она травмирована, но я не могу отрицать, что для меня это полезная возможность.
– Тебе нужно, чтобы ее осмотрели?
– Неа, нет необходимости. Просто нужно немного посидеть, – она осторожно опускает ногу на землю и пытается сделать еще один шаг. Кончается тем, что она матерится от боли в ноге.
Я прикусываю губу.
– Да, думаю, стоит сделать рентген.
Одри вздыхает, а я принимаю во внимание ее нежелание получить медицинскую помощь. – Может быть. Хотя не хочу пропускать декламацию.
– Я шла только ради тебя. И могу обучить тебя всему, что нужно. Давай.
В довольно неловком виде мы начинаем очень долгую прогулку в центр здоровья, который находится на противоположной стороне кампуса от той, куда мы направлялись. Дождь начинает идти сильнее, и к тому времени, как доходим, оба выглядим так, словно упали в бассейн.
Одри стонет, опускаясь в кресло.
Я стараюсь не показывать свою заинтересованность ее травмой. Сожалея, словно это я нанесла вред подруге, беспокоюсь, насколько ей больно. Таким образом, я смогу посмотреть, как быстро она восстановится. Очевидно, Одри убеждена, что это не страшно. Или это действительно так или она что−то скрывает, мне нужно подождать и посмотреть.
Не такая уж и большая зацепка, но было бы неплохо наконец−то исключить одного человека из списка X.
Было бы еще приятнее узнать, что Одри – это Х. Тогда миссия была бы закончена, и я смогла бы доставить ее в безопасное место.
С этой мыслью проверяю зал ожидания центра здоровья. Здесь довольно пусто, за исключением стульев по периметру и плакатов о здоровом образе жизни на стенах. Поблизости должно быть место, где персонал держит медицинские карты об учащихся.
Конечно же, когда медсестра ведет Одри в отдельную палату, то несет бумажную папку.
– Вы можете идти и вернуться в класс или куда вам нужно идти, – говорит она мне.
– Я останусь за компанию.
Медсестра моргает, смотря на меня поверх своих очков.
– Думаю, она сможет справиться со всем остальным сама.
– Ну, ладно тогда, – я машу на прощание Одри и возвращаюсь в зал ожидания. Значит, спрошу о лодыжке позже.
Прежде чем выйти на улицу, я осматриваю кабинет с камерами и никого не обнаруживаю. Это не удивительно, учитывая, что я уже знаю о безопасности КиРТа. Я спокойно открываю несколько дверей на своем пути и просовываю голову внутрь. Большинство из них либо шкафы, либо комнаты для осмотра, но один оказался офисом. Ряды картотечных шкафов расположены вдоль дальней стены. Уверена, что они заперты, но это не проблема.
Услышав голоса людей, входящих в здание, закрываю последнюю дверь и иду обратно в общежитие. Осмотрю их позже.
Одри возвращается во второй половине дня, утверждая, что лодыжка в порядке. Она только и сделала, что подвернула ее. Прикладывает к опухоли лед и затем хромает до обеда, но к тому времени, как мы выходим из столовой, она всего лишь чуть−чуть ковыляет.