К тому времени, как работа над залом была закончена, я тоже была готова. Даже осталось еще полмешочка. Перед началом собрания захожу в ближайший туалет и смываю остатки химиката в унитаз, затем выбрасываю сумку. Он должен рассеяться прежде, чем школа поймет, что произошло. Но, если что−то пойдет не так, нельзя, чтобы меня нашли с запасами кристаллов. Его применение ограничивается военными и правоохранительными органами, а поскольку не предполагается, что я отношусь к любому из них, это вызвало бы всевозможные проблемы.
Тем более, что люди, на которых я работаю, вообще не должны существовать.
Когда возвращаюсь в спортзал, марширующий оркестр уже почти готов к выступлеию. Студенты заходят внутрь, и эхо их голосов отскакивает от шлакоблочных стен, создавая ужасающий гул. Не обращаю внимания на боль, которую те оказывают на мои чувствительные уши. Сотни ног топчут трибуны, втаптывая АнХлор в дерево и измельчая кристаллы. Наконец, все препятствия, стоящие между мной и Х становятся вот−вот рухнут.
– Собрание черлидеров – это так банально, – произносит Кайл, как только я присоединяюсь к нему, Одри и остальным. Вместе мы тащимся наверх по ступенькам, и теперь мои собственные ноги вносят вклад в общее дело.
– Сверх банально, – соглашаюсь. – Даже бессмысленно.
Одри фыркает:
– Я вас умоляю, кого это волнует? Это избавит меня от лабораторной работы по французскому сегодня вечером. И слава Богу.
– Le pep rally est lame5, – Кайл сжимает руку, а я замираю, поскольку мы на секунду оказались прижаты друг к другу.
Мысленно съеживаюсь. Это нужно прекратить сейчас же. Прекратить столько смотреть на него. Прекратить столько думать о нем. Прекратить получать мини−инфаркты, когда он случайно задевает меня. Один или два раза на прошлой неделе, когда шутила с Кайлом и Одри, то потеряла из виду себя и свою миссию. Забыла, что я не София.
|
|
Я не должна веселиться.
Это не просто плохо – это опасно. И только пропитав спортзал АнХлором, я задумалась, что это был один из тех случаев, когда было бы возможно забыть кто и что я хоть на секунду. Но Кайл отвлекает меня. Это даже хуже, чем совсем забыть.
Нужно быть сильнее этой слабости или же однажды, он заставит меня совершить роковую ошибку.
– Stupide6, – бормочу тихо, хотя и не уверена для того ли, чтобы поддержать французский Кайла или прокомментировать себя.
– Vous êtes stupide7, – Одри морщит нос на Кайла, в то время как тот садится на скамейку.
– Собрание черлидеров это… эм, удивительно. Теперь заканчивайте с французским.
Усмехнувшись, мельком просматриваю спортзал. Группа почти закончила разминку, зарождающаяся футбольная команда прибыла, и трибуны практически заполнены. Хорошая новость – это то, что некоторые из студентов, что находятся в непосредственной близости от пола, начинают тереть свои лица. АнХлор должно быть вступил в силу. Поскольку у него нет цвета и запаха, понятия не имею, сколько уже выпущено кристаллов. Могу только надеяться, что положила достаточно для воздействия на всех студентов.
Одри пытается привлечь внимание, но на данный момент я ее игнорирую, занятая наблюдением за студентами. Прошлой ночью я спрятала здесь пару камер в надежде, что те будут записывать все, что я пропустила; но все же не могу быть уверена, что и они снимают с лучших ракурсов. Придется положиться на свои глаза и мозг настолько, насколько это возможно. Хотя у меня отличная память, она работает только если информация наблюдается с правильной точки зрения.
|
|
Вполсилы я отвечаю на вопрос Одри о домашней работе по физике. Играть роль и делать свою работу в одно и то же время раздражающе сложно.
Куча людей из студсовета, в том числе Чейз, входят в зал вместе с командой черлидеров, и оркестр начинает играть. Я отмечаю, какие студенты входят в группу, а какие в футбольной команде. Они могут быть слишком далеко для воздействия АнХлора, это значит, что я не смогу их исключить.
Рядом со мной Кайл начинает потирать глаза.
– Что−то горит? Мои глаза чешутся.
– Мои тоже, – замечает Одри.
Даже притом, что я все тщательно продумала, хаос вырывается на свободу гораздо быстрее, чем планировалось. Все сразу, Кайл и Одри не единственные, кто жалуется. Вся моя сторона в спортзале сходит с ума. Я в том числе.
Вместо того, чтобы систематически все запоминать и наблюдать эффект АнХлора, я верчусь во все стороны, поскольку замечаю у людей проявляются красные пятна на лицах, руках и любых открытых участках кожи. Они стоят, потирая щеки и глаза, голоса все громче и безумнее.
«Прекрати», – говорю себе. – «Не отвлекайся. Не упусти эту возможность. »
Но вместо того, чтобы воспользоваться ситуацией, которую сама же и создала, спокойно и логически, когда Кайл скрежещет зубами от боли, Одри скулит, а Аланна посылает проклятья, мне становится неловко. Начинает скручивать живот. Не сильно, но достаточно. Достаточно, чтобы напомнить себе, что я могу быть слабой.
|
|
Я сделала это с ними. Может быть, ради высшей цели, но это сделала я. Ведь я постоянно делаю больно людям, которые мне нравятся.
Людям, вроде Софии, которой я не являюсь. Дерьмо. Пот собирается на шее. Нужно перестать быть такой смешной. Я не могу позволить, чтобы они страдали напрасно.
С новой решимостью я направляюсь к краю трибуны, надеясь получше рассмотреть комнату. АнХлор должен рассеяться в скором времени, но его эффект будет длиться еще десять или более минут. За исключением, разве что, на Х, поэтому нужно быть наблюдательной.
На полу зала Чейз и другие поняли, что что−то не так, и те, кто не чувствовал эффекта АнХлора пытаются выяснить причину. Достаточно скоро мы все будем выгнаны из зала. Мне нужно поторопиться и просмотреть всех сейчас, прежде чем упущу подсказку, которую ищу.
Но прежде чем могу сосредоточиться, девчачий крик прорезает общее смятение. Как и все, кто не слишком отвлекся от своих страданий, я поворачиваюсь. Трибуна слева от меня трясется и сдвигается. Затем один мальчик выходит из толпы и падает на пол.
Глава 4
Субботнее утро, Наши дни
– Пересечение Даунтауна, – произносит голос кондуктора, – перейдите здесь на Оранжевую Линию.
Ухватываюсь за воспоминание, но оно быстро исчезает. Хаос спортзала заменяет какофония поезда. Я снова потею, губы сухие. Что случилось потом? Что я сделала?
Каким человеком была?
– Соф? – Кайл смотрит на меня в то время, как поезд замедляется, а я качаю головой.
Не знаю, куда направляюсь, но точно не сюда. Мы еще недостаточно далеко.
Не уверена, что достаточно далеко вообще существует.
Между этой и следующей станцией умоляю воспоминания вернуться, но ничего не происходит. Мой желудок сокращается в такт поезду. Что бы я ни делала в КиРТе, это было к лучшему. Я цепляюсь за эту часть памяти, эту остаточную эмоцию. Очевидно, что найти Х было очень важно. Задание было важным. Наверное, я должна была ему помочь.
Но я не была обычной студенткой колледжа. София была – и есть – не обычный человек. Думаю, я не должна быть удивлена такому повороту событий, учитывая, что произошло на Южной станции, но все же волнуюсь. Хотя и не решаюсь этого показать. Я должна держать себя в руках.
– Парк Стрит, – из−за акцента кондуктора звучит как «Пахк Стрит». Мне интересно, является ли частью рабочих требований, чтобы кондукторы поездов походили на стереотипных жителей Бостона.
– Здесь, – говорю Кайлу. – Это хорошее место.
Он не спрашивает почему, но вопрос будто висит в воздухе. Я отвечаю ему взглядом: слишком многолюдно. Мне нужно открытое пространство.
Не могу сказать, понимает ли он, но это неважно. Не могу объяснить почему, но знаю, что Станция Парк Стрит – это остановка Общества Бостона, хотя минуту назад вообще ничего не знала о географии этого города. Все, что меня беспокоит, так это то, что ОНИ могут быть недалеко.
Толпа покачивается, шаркая, словно зомби, чтобы сойти с поезда на землю. Они слишком медлительные. Мне не нравится находиться в таком замкнутом пространстве. Вдобавок, на станции отвратительно жарко и трудно дышать.
Кайл берет меня за руку. Я позволяю ему прокладывать путь, таким образом, я могу осмотреться по сторонам на случай, если кто−то следит за нами. Они найдут нас снова. Я уверена в этом. Пока не пойму, как меня нашли в прошлый, мы уязвимы.
Когда выходим со станции на край Общества, я щурюсь от декабрьского утреннего солнца.
Декабрь. Откуда мне известна дата? Отодвигаю вопрос в сторону. Понемногу память возвращается. Мне нужно время, хотя и становится страшно, что его‑то как раз и нет.
Слабый солнечный свет отражается от окон соседних зданий, практически ослепляя. Кайл и я тащимся прочь от входа в поезд и продавцов с их киосками. Слева находится Общество – земля, покрытая мертвой травой с тающими остатками какой−то старой метели. Многие дорожки чисты, хотя и немноголюдны.
– Куда теперь? – наконец спрашивает Кайл.
Показываю на случайную дорожку:
– Куда−угодно. Давай прогуляемся.
– Как насчет «давай поговорим». Кто были эти парни там? Как ты сделала это?
Я держу его руку, поэтому тяну вперед за собой, не желая объяснять, пока другие находятся на расстоянии прослушки. Кажется, Кайл понимает, а если нет, то терпелив и выжидает время.
Как бы хотелось знать, что это было. Все еще не уверена, могу ли доверять ему, но мне нужны ответы от него настолько же сильно, насколько парень хочет их от меня.
Как только мы отходим на некоторое расстояние от многолюдных дорожек, я говорю:
– Не знаю, кем были те парни, но они явно нехорошие ребята. Это все, что я помню. Они разыскивают кого−то в КиРТе, или я разыскивала кого−то в КиРТе, а они разыскивали меня.
Кайл останавливается, но не отпускает мою руку, и я пошатываюсь.
– Эти парни пришли за тобой.
– Знаю.
– Но ты думаешь, что они пришли еще за кем−то?
Зажмуриваюсь изо всех сил, пытаясь спровоцировать еще одно воспоминание, но ничего не происходит. Это неправильно. Я чувствую, словно там, в глубине моего сознания, есть дверь, которую можно открыть. За ней можно найти все, в чем нуждаешься и когда нуждаешься. Но сейчас за дверью темнота. Воспоминания, которые иногда удается достать оттуда, смешанные и бессмысленные. Я спотыкаюсь о факты, когда−то надежно спрятанные в памяти.
– Я сказала, что не знаю. Просто чувствую – я в опасности.
И еще кто−то тоже в опасности. Кайл? Не поэтому ли он со мной, или это абсолютно не связано?
Опасность. Прочти.
Ухватываюсь за несвязанные слова в голове. Прочитать что? Что−то в рюкзаке? Я обыскивала его недавно и не видела ни листка, ни чего−либо еще.
Лицо Кайла выражает боль. Без сомнений, я пугаю его. А почему нет? Я пугаю саму себя. Это, возможно, хорошая причина не говорить ему больше, чем уже знаю. Как очевидно и то, что ему не нужно знать, что я делала в КиРТе.
Хотя если бы он знал, то мог бы рассказать мне то, что я не помню.
Он снова начинает идти, но теперь оглядывается по сторонам, как и я.
– Тот порез… ты, должно быть, ударилась головой. Думаю, тебе нужна помощь.
Держись подальше от докторов.
Эта мысль вызывает паранойю, мускулы сжимаются от плеч и до ног. Почему я ненавижу врачей?
Мотаю головой Кайлу в ответ.
– Не стоит. Воспоминания возвращаются. Что я говорила тебе? Ну, имею в виду, прежде, чем все это произошло.
Солнце заходит за облако, и температура понижается на несколько градусов без его света. Под ногами хрустит песок, которым покрыта дорожка.
Кайл застегивает куртку повыше, как только поднимается ветер.
– Прошлой ночью ты сказала, что хочешь выбраться из кампуса на некоторое время. Если честно, ты выглядела чем−то обеспокоенной, но так, словно хотела скрыть это.
– И я ничего больше не сказала?
У него вырвался смешок:
– Нет, но я к этому привык. Ты, наверное, единственный человек, который может посоревноваться со мной в скрытности. Поэтому, когда ты настояла, что нужно прогуляться сегодня, я подумал, почему нет. Ты действительно ничего из этого не помнишь? – он останавливается напротив так близко, что наши тела соприкасаются. Его дыхание холодит мою кожу, а нижняя губа выпирает каким−то невероятно очаровательным образом.
Я поражена желанием поцеловать его. Узнать, действительно ли его губы такие же мягкие, как выглядят. Делала ли я когда−нибудь это? Не могу вспомнить. Как грустно.
Я пожевываю губу, чтобы удержать ее от совершения чего−нибудь глупого.
– Что−то произошло в туалете. Я потеряла сознание. Все, что было перед этим... – исчезло, но не хочу признаваться в этом, – неправильно… туманно.
– Звучит не очень хорошо, – Кайл морщится. – Недосказанности – их и у меня навалом.
Улыбаюсь, но внезапно ловлю взглядом несколько движущихся темных фигур. Улыбка тут же исчезает.
Я поворачиваюсь влево, поскольку сердце пронзает шипами, но эти фигуры – всего лишь случайные люди, топающие в противоположном от нас направлении. Мне это не нравится. Нужно быть более бдительной. Кайл отвлекает меня, хотя учитывая то, что я помню, это вполне нормально.
Он тоже проверяет глазами толпу или проверяет меня, наблюдающую за толпой.
– Узнаешь их?
– Нет, но давай пойдем дальше. Я здесь замерзаю.
– Ага, твои щеки полностью розовые, – он прижимает холодную руку к моему лицу. – Ниже в саду есть кофейня. Возможно, мы можем взять выпить немного кофе и успеем позавтракать?
– Звучит хорошо.
Еще минуту мы идем в тишине. Я вернулась к осмотру территории, оборачиваясь вокруг через каждые несколько шагов и проверяя наши спины, но ничего не вызывает сигнала тревоги в голове. Повсюду деловые люди в длинных черных пальто, дети в ярких толстых куртках с соответствующими шапками. Уверена, что выгляжу смешно для тех, кто смотрит на меня, но Кайл молчит.
В конце концов, моя потребность в информации берет верх:
– Южная станция была тем местом, куда мы планировали идти, или мы шли куда−то в другое место?
– Как уже говорил, я не знаю, что ты планировала. Мы вышли из поезда, а ты сказала, что вернешься, затем побежала в уборную. Остальное ты знаешь. Ну, или нет, но это все привело к этому моменту.
Сильный порыв ветра впивается в уши. Я видела шапку и варежки в рюкзаке, но не чувствую, что должна остановиться, чтобы достать их.
Моя шапка. Рюкзак. Тихонько повторяю несколько раз, в надежде, что смогу внушить это себе.
Я София. Только не могу с уверенностью сказать, кто такая София.
Мы дошли до конца Общества и ждем сигнала, чтобы перейти улицу по направлению к Бостонскому Саду. Машины проносятся мимо, и я борюсь с желанием встать позади Кайла, позволяя ему загородить меня от глаз. Кто угодно может быть в этих машинах. Кто угодно, вроде тех парней с Южной станции. Меня бросает в дрожь, и я натягиваю воротник куртки до подбородка.
Кайл направляется к кофейне на углу, и мы срезаем направление. Там многолюдно, но, возможно, это поможет слиться с толпой.
Прежде чем появился шанс войти, он отодвигает меня в сторону.
– Что ты сделала тогда, на Южной станции, как ты уложила этих парней, это было… – оставшаяся часть комментария повисла между нами, хрупкая и холодная как воздух.
– Я не знаю, как сделала это. Это было что−то вроде инстинкта.
– Тогда ты, должно быть, хорошо натренирована. – он отодвигается в сторону, позволяя женщине, выгуливающей пушистую собаку, пройти. – Мой папа специалист по боевым искусствам. Весь смысл тренировок в том, чтобы все это стало инстинктивным.
Его глаза исследуют меня в поисках ответов, которых у меня нет.
– Серьезно, не знаю. Полагаю, я никогда не упоминала ничего, насчет этого?
– Нет. Никогда, – а в голосе слышна обида.
Интересно, что еще я не рассказывала и почему.
– Мне жаль.
Он берет меня за руку.
– Не беспокойся об этом. Уверен, у тебя были причины. Просто хотелось бы знать больше. Тогда бы я мог бы помочь.
Его слова и нервный тон не соответствуют друг другу. Существует так много причин, по которым он может быть расстроен. И ко всему прочему, я не помню его достаточно хорошо, чтобы догадаться.
– Внутрь? – я направляюсь к двери.
Нам повезло занять пару сидений, расположенных вместе у окна сразу, как только кто−то другой встает, чтобы уйти. Я предпочла бы не сидеть рядом с окном, выставляя лицо на обозрение, но либо это, либо ничего. И ничего в пролете. Мне нужно согреться.
Кайл снимает куртку, показывая на обозрение черную футболку и терморубашку с длинными рукавами поверх нее. Это футболка с надписью «Sweet Cartwheeling Jesus». Та, которая была в тот день на башне колокольни.
– Пойду возьму напитки, – говорит он. – Почему бы тебе не остаться здесь и не посторожить места?
Я так внимательно разглядываю его рубашку с нарастающей яростью из−за того, что не могу вспомнить больше, так что просто киваю в ответ. Спина его рубашки гласит «Gutterfly» с последующей связкой дат. Это футболка в стиле музыкальной группы.
Прислоняюсь спиной как можно ближе к стене, стараясь держаться подальше от окна и протираю глаза. «Gutterfly». Название не кажется незнакомым. Как лица тех парней на Южной станции; знаю, что знакома с этим больше, чем сама признаю.
Цепляясь за этот кусок информации, роюсь в темных, грязных местах в своей голове. Там что−то есть. По какой−то причине чувствую, что, чем больше кусочков смогу расставить по местам, тем легче будет разгрузить и восстановить остальные.
К тому времени, как Кайл возвращается с кофе и маффинами, я не продвинулась дальше, но появилось кое−что.
– Я люблю их, так ведь?
– Любишь что?
– Прости. Имею в виду, мне нравятся «Gutterfly». Верно?
Кайл окидывает взглядом рубашку.
– Да, многим они сейчас нравятся. Последний альбом сделал их раздражающе популярными. Ты вспомнила что−то?
– Не уверена. У них есть песня, которая звучит примерно так? – и напеваю какую−то мелодию, которая пришла в голову минуту назад.
Лицо Кайла оживляется в то время, как он снимает крышку со своего стаканчика кофе и отмахивается от пара.
– Да, это их песня. Ты помнишь какую−нибудь песню, которая была на танцах прошлым вечером?
Потягивая свой кофе, гримасничаю и добавляю больше сахара.
– Лучше спроси, помню ли я танцы прошлым вечером. И нет, не помню.
Выражение надежды спадает с лица Кайла. Теперь я чувствую себя виноватой. Мы были на танцах вместе? Нам было весело? Я хочу знать. Хочу верить, что так и было.
Пробегаюсь пальцами по краю чашки.
– Возможно, если бы ты рассказал мне больше, это могло бы помочь. Расскажи о танцах и наших занятиях.
Расскажи мне обо мне. Эту часть я так и решаюсь произнести. Хоть я и доверяю Кайлу, не имея на то причин, но отказываюсь позволить узнать о том, как много себя я потеряла.
«Никогда не показывай слабость. Слабости – единственное, что нужно выражать в продуманном решении, когда пытаешься достичь цели. Используй фальшивую слабость, чтобы манипулировать другими. Не позволяй другим людям использовать твои настоящие слабости, чтобы манипулировать тобой.»
Снова голос этой женщины. Он режет уши. Или, ладно, мой мозг, поскольку она – это воспоминание. Но в том, что она говорит, есть смысл.
Уязвимость опасна. Я должна скрывать то, что могу. Даже если Кайлу можно доверять, паранойя все еще остается.
Они идут.
Уже знаю. Я встретила их. Прими это, мозг.
Кажется, Кайл что−то обдумывает, задумчиво попивая кофе.
– Много чего я мог бы тебе рассказать. Возможно, будет иметь больше смысла, если ты расскажешь, что именно помнишь. Тогда я смогу заполнить пропуски.
Проблема: пробелов много. И те части, что я помню, не то, чем думаю, я должна поделиться. Но верно. Я не позволю этому произойти. Слабость – это плохо. Миссия была секретом. Понятно.
– Хорошо, возвращаемся назад. Эм, танцы, – закрываю глаза, умоляя свой разум высвободить больше воспоминаний.
Наконец одно приходит с силой урагана.
**************************************************************
Девять тянет меня в уборную.
– Думаю, нам следует снова заняться макияжем.
– Ты шутишь? Мы провели последние полчаса, разукрашивая мое лицо в различные оттенки… – снова просматриваю коробочки в ее руках – Пустынный Персик, Городские Сумерки... Кто придумывал эти названия?
– Я тебя умоляю. Кого это волнует? – тянет она, хлопая своими накрашенными ресницами.
Под потолком мерцает одна из флуоресцентных ламп. Предполагалось, что обслуживание должно было исправить эту проблему прошлым вечером, как так вышло, что лампа все еще мигает? У меня начинает дёргаться глаз. Или это макияж во всем виноват?
– Ты оставишь меня завтра на неопределенное количество времени, – продолжает ныть Девять. – Тебя выбрали для ДВИЖЕНИЯ.
Девять не пытается скрыть свою зависть. Именно по этой причине ее и не выбрали. Она желает всего и сразу, из−за чего является не очень надежным товарищем. Я сказала ей это ради всего хорошего, что было между нами.
Как по мне, ДВИЖЕНИЕ – это нечто, вызывающее смешанные чувства. Живот завязывается узлом при одной только мысли об этом. Но я готова. И готовилась неделями. Мне доверились. Но все же тихонько психую, хотя и не хочу этого показывать. Показать – значит проявить слабину.
На самом деле, испытывать чувства – это и есть слабость.
Протягиваю палетки обратно.
– Я не стану пачкать себя этим. Тонны косметики на лице действуют на меня раздражающе. Даже если я просто прикоснусь к лицу, то макияж смажется. Оно мне не надо.
Девять закатывает глаза от таких слов.
– Думай об этом как о камуфляже. Множество девушек из колледжа накладывают его. Думаю, мы должны быть уверены, что ты вольешься в общество. Мы разные, Семь. Просто я хочу быть уверенной, что ты надерешь всем задницы.
Мы разные. Да, спасибо за напоминание.
Но я все же улыбаюсь. Девять и я не во всем соглашаемся, но для меня она самая близкая подруга.
– Знаю. Я тоже. Но не думаю, что моя способность наносить действительно убийственный макияж будет решающим фактором.
– Ты удивишься. Надо быть готовой ко всему, – Девять отодвигается от двери уборной, которую еще недавно заперла. – Ну, ладно. Тебе нужно хорошо выспаться.
– Думаешь?
Она открывает дверь и проходит вниз по однообразному серому коридору, размахивая бедрами, словно при этом слышит музыку, которую не слышу я. Удивленная, пытаюсь спросить, в чем же дело, когда она открывает дверь в конце коридора.
Я ахаю. Весь наш отряд, все двенадцать, заполняют женское общежитие. Голубая и фиолетовая крепированная бумага покрывает когда−то обычные голые стены и окна. Шесть кроватей отодвинуты в сторону, создавая пространство в центре. Для разнообразия, комната чувствуется теплой и оживленной.
– Сюрприз! – выкрикивают люди хором.
Прикрываю рот руками, смеясь.
– Крепированная бумага? Серьезно? Где вы достали ее? Что вы делаете?
Шесть игриво толкает Девять в плечо.
– Хороший вопрос. Где ты была? У нас не хватило времени закончить с декорациями.
Девять тычет в меня:
– Не смогла больше удерживать ее. Знаешь, подружка у нас упертая.
Показываю язык, все еще улыбаясь, дабы скрыть удивление и спрятать слезы, застилавшие глаза. Не могу поверить, что они это сделали. У нас будут большие неприятности, если Фитцпатрик узнает об этом, но мне все равно.
– Наша Семь упрямица? – Один обнимает меня рукой, даря одну из своих редких усмешек. – Никогда бы не подумал.
– Заткнись, – толкаю его в грудь.
Несмотря на усмешку, уверена, он не принимал участие в планировании праздника. На самом деле, уверена даже, что он не одобряет его. Напряжение видно по его глазам, он и не пытается его скрыть. Как лидер нашей команды, Один должен подавать пример. Но он согласится провести это вечеринку ради меня.
Стараюсь не думать о том, куда все это приведет.
– Вы все сумасшедшие, – говорю им. – Вы же знаете об этом?
– Сумасшедшие завистники, – добавляет Шесть, встряхивая волосами. – И мы будем очень скучать по тебе.
Бросаю в нее куском крепированной бумаги.
– Я не уезжаю навсегда. Если повезет, быстро справлюсь и вернусь скорее, чем ты сможешь обогнать меня в ранге.
Как самые младшие люди в нашем отряде, Шесть, Восемь и я постоянно соревнуемся, чтобы определить, кто быстрее всех сможет сравняться с остальными.
Один прочищает горло.
– Если ты быстро справишься, это будет не везением, а мастерством. Вот почему…
– Ну, хватит об этом, – прерывает Девять, увлекая меня вглубь комнаты. – Ей не нужна зажигательная речь. Ей нужна вечеринка.
Следую за ней, делая вид, что не вижу гримасу на лице Первого. Он единственный из нас, кто выполнял настоящую миссию, но она ведь не была сольной. Но была быстрой. Он ушел на три дня, улетев в Турцию с одним из CY, чтобы получить… что−то. Что−то, о чем остальных не известили.
Мы поздравили тогда Первого, но никто не устраивал вечеринку. Все ожидали, что выберут его. Ведь он лидер нашей команды, самый лучший и самый ответственный. Надеюсь, он не обижается на то внимание, что получаю я.
С этой мыслью, проносящейся в голове, смущенно улыбаюсь каждому, кто со мной разговаривает. Вечеринка внезапно перешла из приятной к довольно волнительной.
– Вхожу! – группа расходится, и врывается Три с огромным тортом. Он с размаху ставит его на мой стол, распихивая ноутбук и список вещей в дорогу при помощи локтей.
– Великая Семь, я приношу тебе хлеб насущный.
– Ох, я тебя умоляю, – Девять берет у него нож.
Я скрещиваю руки, удивление перерастает в неловкий трепет.
– Где ты достал торт?
Три подмигивает:
– У меня есть связи.
– Да что ты, – Три, с его светлыми волнистыми волосами и голубыми глазами оказался на удивление искусным мастером в убеждении пожилых женщин в округе давать ему все, о чем тот попросит.
– Давайте начнем вечеринку, – выкрикивает Шесть.
Мгновением позже она и Десять заполнили помещение танцевальной музыкой. Представить не могу, как они смогли подготовить и это. Очевидно, все свободное время, которое я потратила на подготовку к завтрашней миссии, мой отряд потратил на подготовку к сегодняшнему вечеру.
Что ж, нас обучили быть изобретательными. И, подозреваю, что придя завтра, люди подумают, что нас обучили быть слишком изобретательными. Слава Богу я уезжаю в Бостон утром и не буду испытывать неизбежного наказания.
Не могу решить: наесться торта – удовольствие поесть, которое я редко получала за свои девятнадцать лет – или потанцевать. Но каким−то образом удается и то и другое. Мы все знаем, что эта вечеринка не может длиться долго, ведь Фитцпатрик скоро вернется. Она должна быть здесь к десяти. Если услышит музыку, или кто−то предупредит ее, она будет здесь раньше. До тех пор, каждый – даже Один, Пять и Двенадцать – кажутся полны решимости наслаждаться безумием.
Наконец, Один отводит меня в сторону, прогоняя прочь с того места, где Девять и Шесть танцуют, в пустой коридор. Он закрывает дверь, и я напрягаюсь.
– Ты нервничаешь.
Почему этого никогда не бывает с ним?
– Ну, да. Это моя первая настоящая миссия. Кто бы не нервничал? Кроме тебя, бесстрашного лидера.
Его улыбка длится долю секунды. Даже не уверена, что она была настоящей.
– Я бы тоже беспокоился. Черт возьми, так и было во время моего путешествия.
– Но ты говоришь словно это обвинение. Бедная Семь, она такая слабая.
Он всегда так делает. С тех пор как стал лидером, чувствуется словно он должен присматривать за всеми, но со мной это хуже всего. Всегда со мной. Словно я еще не доросла или что−то вроде того. Но это не так. У нас у всех различные способности, но среди нас нет профанов.
Один пробегает рукой по волосам:
– Это не обвинение, и я не считаю тебя слабой. Тебя выбрали для этой миссии, потому что ты заслужила. Но могу предположить, что ты скрываешь беспокойство, и хочу, чтобы ты знала, что не должна этого делать. Никто не осудит за то, что ты нервничаешь.
Возможно, это правда, а возможно нет. Я не рискую спросить.
Один скользит пальцем по моей челюсти, и я внезапно осознаю, как близко он стоит. В дюймах от меня. Его карие глаза изучают мое лицо, и что−то наподобие озноба проходит через все мое тело.
Один имеет самые завораживающие глаза на планете. В них есть сила заставить чувствовать себя младше него и слабее. Обратиться к нему – нашему лидеру и большому брату – за защитой. Или они могут заставить чувствовать тебя самой сильной и крутой девушкой на планете.
То, как он смотрит на меня сейчас, заставляет чувствовать немного и того и другого. Но меня это не смущает.
– Я тоже переживаю за тебя, знаешь ли, – так близко, что его дыхание щекочет мой нос, когда он говорит. Это напоминает, что, хотя он и наш лидер, но в действительности, не мой брат.
Стараюсь засмеяться, но во рту пересохло, а губы не работают должным образом.