«Что-то о квартире все – молчок. Неужели Пашка сотворил какую-нибудь мерзость? Ну и пусть. Нам и тут не худо. Только моя маман не едет – отговорка: ждёт, пока получим квартиру.
Сегодня в открыточном магазине – смешное знакомство. Паренёк, казах – великолепно говорит по-русски – вежливо просит показать ему открытки. А продавщица, этакая маленькая бестия в юбочке чуть пониже пупа, просто-таки на него окрысилась: «Ну что тебе ещё? Всё равно ничего не купишь!». И тут на меня нашло: «Мне покажите вон ту пачку, нет-нет, не эту, а вон из того самого верхнего ящика». Продавщица почувствовала, что заводиться не стоит, и терпеливо показывала мне ящик за ящиком. А я всякий раз приглашала паренька посмотреть: «А это вам не подойдёт?». В конце концов что-то мы оба купили, разговорились. Зовут его Марат, он, оказывается, страстный собиратель, учится «на архитектора». «А можно мне посмотреть вашу коллекцию открыток?» – спросил, просто-таки куртуазно. Я дала наш адрес и номер телефона. Пусть приходит!
* * *
Странный все-таки паренёк. Сегодня в 10 утра – звонок: «Это я, Марат. Я тут рядом с вашим домом. Можно зайти?».
– А ты нетерпеливый! – усмехнулась я, впуская гостя.
Он: Мне просто некуда идти. Я прогулял «военное дело», и меня исключили. Но это ничего, приедут старики из аула и найдут общий язык. Военрук – казах. Поймут друг друга. Я думаю так.
Я: А где ты живёшь?
Он: На частной квартире с двумя русскими ребятами. Только их милиция замела, они, пьяные, сняли у девушки кольцо с пальца и ещё её поколотили. Милиция засекла адрес, и теперь меня будут тянуть в свидетели. Только этого мне недоставало. Вообще, я невезучий! – вздохнул он.
Я: А что за старики из аула?
Он: А я круглый сирота, меня аул коллективно воспитывал. Старейшины.
Потом выяснилось, что его отец, молодой композитор военной поры, женился на эвакуированной ленинградке-врачице. Когда ей рожать, муж повез её в родной аул: «там спокойнее». Вскоре композитор умер от рака. Мать несколько лет прожила у родителей мужа – она и выучила Марата русскому языку, – а в конце 50-х уехала в Ленинград. В аул дошли слухи, что её, необыкновенную красавицу, увёз за границу заезжий поляк из какой-то делегации, или что-то в этом роде. Аул взял Марата «под свою руку». После кончины дедушки и бабушки старики послали мальчика учиться в Алма-Ату – «потому что я золотой медалист»!
Я: А почему на архитектурный?
Он: Ну, не совсем на архитектурный. Я на строительном учусь, туда все наши парни пошли, и я – с ними.
Я: А открытки? Ты давно их собираешь?
Он: Я-то вообще открытки не собираю. Просто от отца осталась коллекция, я ее хотел продать, в магазине приглядывался. Надо же прицениться. Стипендия маленькая, а от стариков я ничего не возьму. Они и так меня на ноги поставили. Главное, за квартиру надо платить – общежитие мне не досталось.
Я: А если тебе учиться на вечернем и найти работу?
Он: А куда? Кто меня возьмёт, у меня ни специальности, ни блата.
Тут к Марату приковылял Лямик и, поскольку гость уминал уже третью котлету, царапнул его по ноге. «А мне?» – Марат расплылся в улыбке, только тут я заметила, что он скорее похож на японца, чем на казаха – этакий странный гибрид. Он погладил Лямика и пожалел: «Ах ты, бедняга, как ты без лапы справляешься? Он уже пожилой, да?» – спросил.
Вот такое знакомство!
Жизнь продолжается…
В маленьком доме Марат как-то удивительно легко прижился. Хозяин подолгу беседовал с ним и выяснил, что паренёк – «прирождённый естественник».
– А возьму-ка я его к себе в лаборанты! – объявил он хозяйке. – С Абике поговорю – пусть поможет перевести его на химфак. На первом курсе, в основном, общие предметы. Могут зачесть.
И – переговорил. Абикен Бектуров, директор химинститута, встал из-за стола, выслушав всё «житие» Марата, рассказанное хозяином, сел в большое кожаное кресло напротив и пожал хозяину руку: «Спасибо, Георгий Степанович! Возьмите под свою руку «казахскую веточку» и мы вам никогда этого не забудем. Считайте, мы породнились».
Всё удалось, как было задумано. Удивительно, но в университете, где хозяин вёл курс, к нему казахские коллеги относились теперь с особым, подчеркнутым уважением. В родном институте – тем более. Вскоре Марат стал общим любимцем лаборатории. «Светлая голова и золотые руки, да? – постоянно справлялся Абикен, – а где он живёт? Устроим ему общежитие». И – устроил.
Выходные дни Марат проводил в маленьком доме, прогуливал Лямика, распутывал леску, в которой барахтался Тихон, и предложил: «А давайте я его сведу к Ксении Ивановне – он уже успел покорить и её, – пусть Тихона «укоротят», а заодно и Кузьму».
Хозяйка замахала руками:
– Не надо Кузьму, он угомонился, уходит ненадолго, а если соседские ребята его ловят – мы им платим дань, и всё обходится.
– Как это – дань? – удивился Марат.
Хозяйка рассказала ему историю с чистоумытым Валерой, и Марат только хмыкнул, обнажив ослепительно белые зубы, – как оскалился.
Очень невдолге Валера со други привычно принесли Кузьму и игриво заявили: «Настасья Кирилловна, за вами должок!».
И тут Марат вскочил с плетёной лежанки, на которой развалился, обложенный конспектами, схватил Валеру за ворот отутюженной рубашки: «Слушай, щенок, добром прошу, – ты меня не расстраивай! А то поговорим как два братских народа, и чтобы нашего кота пальцем больше не трогали. Ты хорошо меня понял?».
Валера сперва наглел, потом, видно, узрев в глазах у Марата нечто столь чуждое комсомольским убеждениям об интернациональной дружбе, вырвался из его рук и был таков. Вместе с остальными. На этом охота за Кузьмой прекратилась. И выплата «дани» – соответственно.
(Продолжение следует)
ПУБЛИКАЦИИ
Памяти народного артиста РСФСР, драматурга, поэта, художника, режиссёра, лауреата высшей театральной премии России «Золотая маска» 2016 г. Георгия (Егора) КОТОВА (1933–2017)
Валерий БАРКОВСКИЙ
(Омск)
ОБ АКТЁРЕ И ЧЕЛОВЕКЕ
Если человек талантлив, то это проявляется во всех сферах его деятельности. Тому можно привести множество примеров. И творчество Георгия (Егора) Валерьяновича Котова – не исключение. О том, что известный и любимый мной,как и многими омскими зрителями, актёр пишет стихи, я узнал на праздновании юбилея заслуженной артистки России Е. А. Аросевой. Несколько времени спустя мне посчастливилось вместе со многими омскими зрителями увидеть артиста Котова в спектакле «Василий Тёркин» по одноимённой поэме А. Твардовского. И хотя этот спектакль шёл уже не один сезон и должен был, как говорят профессионалы, «заиграться», образ любимого многими поколениями читателей народного героя Василия Тёркина в исполнении Г. В. Котова покорил меня своей правдивостью и сценической поэтичностью. Тёркин-Котов покорил омского (и не только) зрителя своей правдивостью и цельностью. Каково же было моё удивление, когда я несколько позже узнал о том, что образ неунывающего народного героя давно уже привлекал артиста,и он даже готовил моноспектакль по этой поэме. Об этом я узнал от самого Георгия Валерьяновича, когда он согласился исполнить один из знаменитых монологов Василия Тёркина на концерте в нашем центре. Очень жаль, что всё это осталось в прошлом, и он уже никогда не выйдет на сцену и не выступит в концерте. Но остались его стихи. С уверенностью могу сказать, что не всякий профессиональный поэт так бережно обращается со словом, умело раскрывая образ своего героя и своё отношение к нему. Предлагаю читателям самим убедиться в этом, прочитав стихи Мастера, большого Актёра и интересного Человека.
Георгий (Егор) КОТОВ
(Омск)
СТИХОТВОРЕНИЯ
Сибиряки
И климатом своим, и реками, и ширью
Наш край отличен от других краёв.
Известно, что рождённые Сибирью,
Несут в себе особенную кровь!
Они не унижают иноверца,
Душой щедры, делами велики –
У них в груди особенное сердце,
И имя гордое у них – СИБИРЯКИ!
Надёжны в дружбе и упорны в схватке,
В любви нежны, Отечеству верны,
Не силой – ловкостью уложат на лопатки,
Они своим характером сильны!
Учтивы к старшим, к бедам терпеливы,
Не устрашит ни холод их, ни мрак,
Прочны в работе и неторопливы,
Но, если нужно, свой ускорят шаг!
И уж тогда их удержи попробуй! –
Беги за ними, как бы не отстать,
Характер русский, и притом особый –
И чистый взор, и воинская стать!
Увидев, как в огне редеет рота, –
Пусть за спиной всего лишь двадцать лет –
Собой закроет амбразуру ДЗОТа –
Он – СИБИРЯК! И в этом весь ответ.
* * *
| Для чего, друзья, живём Мы на этом свете? Чтобы был родимый дом, Чтобы дружно жили в нём Взрослые и дети! Чтобы верная жена Каждый раз встречала, | Чтоб была мила, нежна, Чтобы не ворчала. Чтоб была спокойна мать. Чтоб смеялись дети И могли спокойно спать, Чтобы каждый день встречать Солнце на рассвете. |
Е. А. Аросевой
Какие даты! Сорок! Двадцать пять!
И вроде снова можно всё начать...
И сколько же ещё на омской сцене
Нас радовать Аросевой Елене?
В ней собрано в прекрасное единство:
Поэзия, актёрство, материнство,
Полна идеями, энергией полна,
И в «надцать» лет не старится она,
Хотя они и за плечами всё же,
Но жизнь её – пример для молодёжи.
А впрочем, кто про возраст говорит,
Когда душа, как в юности, горит,
И мастерства поднакопилось столько! –
Ролей побольше бы в сезон давали б только!
Не знаю даже, что и пожелать –
Играть умеет и стихи писать,
И ставить вечера, и юной оставаться,
И слёзы счастья лить, и жизнью наслаждаться!
Так будьте вы всегда столь уникальны!..
Целуем, любим!
Омский Музыкальный.
К 105-летию писателя, литературоведа и библиофила Виктора УТКОВА (1912–1988)
Сергей ПОВАРЦОВ
(Омск – Краснодар)
ВИКТОР УТКОВ
Очерк
I
С Виктором Григорьевичем Утковым я познакомился в московском Доме архитекторов на очередном вечере клуба книголюбов. Накануне в телефонном разговоре Утков сказал, что будет выступать и что там ожидается кто-то из старейших библиофилов столицы, чуть ли не сам М. Чуванов. По окончании вечера я обратился к Уткову с просьбой обсудить волновавшие меня проблемы творческого наследия Леонида Мартынова, другом которого он был ещё с довоенных омских времён. Виктор Григорьевич предложил встретиться в квартире поэта на Ломоносовском, заметив, что знакомство с вдовой Леонида Николаевича Г.А. Суховой весьма желательно.
В назначенное время я пришёл. Радушие хозяйки дома и внимательная приветливость Уткова располагали к откровенной беседе, украшенной чаепитием и неизбежными земляческими мотивами. Я объяснил цель своего визита. Со дня кончины Мартынова прошло уже более года, и омичам теперь пора подумать, как достойно почтить его память на родной земле. Лучшая форма – Мартыновские чтения, литературный праздник, имеющий перспективу стать в Омске традиционным.
II
Мои собеседники горячо поддержали эту идею. Мы, помнится, даже начали обговаривать некоторые детали будущего проекта, предварительно условившись, что целесообразно не ждать круглой даты (это 1985 год), а провести чтения в ближайшие два года, чтобы к 80-летию Мартынова они воспринимались уже как вполне естественное дело омской общественности. Так и получилось: впервые праздник в честь поэта состоялся в мае 1983 года.
В тот вечер для меня сделали экскурсию по двухкомнатной квартире, где, кажется, почти ничего не изменилось с тех пор, как я, ещё студентом, заявился к Мартыновым. По-прежнему восхищала главная достопримечательность дома – огромная, бережно сохранённая библиотека Леонида Николаевича. Книги на стеллажах вдоль двух стен едва не касались потолка...
Зашли в маленькую комнату Нины Анатольевны. Всё скромно. Да они и в Омске жили так же, если не сказать – бедновато, особенно по нынешним понятиям. Галина Алексеевна, врач по профессии, вспоминала историю болезни четы Мартыновых, их последние дни. Виктор Григорьевич что-то дополнял, рассказывал о том, как хлопотал в Союзе писателей об организации похорон друга. Потом мы снова вернулись к теме чтений. И вдруг неожиданно он сказал:
– Я верю, что в Омске обязательно поставят памятник Леониду!
Это прозвучало трогательно и смело – шёл 1981 год. Кто помнит те времена, не удивится. Я тоже не сомневался насчёт памятника, но подумал тогда: ну и наивные же мы. Иное дело наши чиновники, тяжёлые на подъём. В городе и сегодня не нашлось места для бронзовой фигуры автора «Воздушных фрегатов», лучшей мемуарной прозы об Омске XX столетия.
Так началась наша дружба, завязалась переписка. Я чувствовал со стороны Виктора Григорьевича заботливое участие старшего опытного товарища в разработке творческой биографии Мартынова. Он имел на это право. Ему хотелось, чтобы я написал книгу о молодом Мартынове. Все мои публикации и начинания он одобрял, но, когда рукопись была наконец готова, Виктор Григорьевич откликнулся (для издательства) суровой внутренней рецензией. Дело прошлое: я был задет, что-то ему ответил. Он спокойно увещевал меня, советовал не горячиться и внять его рекомендациям. Обычная литературно-издательская практика. Однако замечу, что каждый из нас отстаивал свою правду и свой взгляд на проблему научной биографии поэта. Как друг Мартынова Виктор Григорьевич был пристрастен и проявлял осторожность, обусловленную объективными причинами. Наши разногласия носили методологический характер. Мы, например, по-разному отнеслись к текстологическому аспекту ранней лирики Мартынова. Я считал необходимым брать, если требовал контекст, – первые редакции стихотворений, часто несовершенных, или даже проходные тексты, навсегда оставшиеся в газетно-журнальном варианте. Знакомый книгоиздательский жанр советского времени под названием «очерк творчества» редко бывал правдивым. Мне хотелось правды. И теперь, спустя годы, я убеждён, что объективная картина эволюции поэта не может быть верно понятой без юношеских опытов Мартынова. А Виктор Григорьевич думал иначе.
Сомерсет Моэм где-то говорит, что каждый литератор считает, что пишет так, как надо, не то стал бы писать по-другому. Сказано точно и не лишено остроумия. В моём случае шутка идеально соответствует индивидуальным авторским особенностям и поставленной исследовательской частью, литературоведческие разногласия не омрачили наших дружеских чувств. Я быстро остыл, мы продолжали обмениваться письмами. Виктор Григорьевич дарил мои книги, помогал советами, всегда откликался на любые просьбы. Он был уникальным знатоком сибирской старины, вообще сибирской истории, а также книжного дела. Для омского краеведения работы Уткова бесценны.
Да, Виктор Григорьевич любил книги, не случайно принимал деятельное участие в редколлегии «Альманаха библиофила». Мне и не только мне, предлагал сотрудничать с этим изданием. Удивительными были его отзывчивость на всякую творческую инициативу, желание поддержать, помочь, похлопотать, если надо. Он дорожил связью с омичами: переписывался с П. Ребриным, И. Коровкиным, А. Лейфером. Память о городе своей молодости жила в нём и на склоне лет, я думаю, давала импульсы к творческой активности. В дни чтений 1985 года мы с ним и В.В. Дементьевым колесили по старому Омску, главным образом в Казачьем форштадте и в центральной исторической части города. Виктор Григорьевич охотно показывал мартыновские места, по ходу комментировал, вспоминал. Ещё стояли крепкие деревянные дома на бывшей Лагерной улице, там же и дом с привидениями, послуживший поэту поводом для одноимённого стихотворения. Долго задержались во дворе дома на улице Красных Зорь, где жила семья Мартыновых.
Казалось, он неутомим и потому многое успевал. Я восхищался его энергией, юношеской привычкой бега на лыжах, ездить в командировки. И когда зимой 1988 года пришла горестная весть о кончине Виктора Григорьевича, тихая печаль смешалась во мне с чувством глубокого внутреннего протеста: не может быть!
Говорили, что ему стало плохо на лестнице Ленинской библиотеки. Как это символично: будто человек пришёл прощаться с книгами, которым посвятил всю свою жил. Он умер в больнице в возрасте семидесяти шести лет.