За овином боронила
Весь платочек запылила
Кину вожжи и кнуток
Пойду на речку мыть платок
Неудивительно, что Ангелу деревни Капчино святой великомученице Параскеве молятся о дарования дождя, когда гром или град; о хороших женихах; об исцелении детей; о разрешении бесчадия; о покровительстве семейного очага; о добрых отношениях в семье, о покровительстве сельскохозяйственных работ, во время сеяния и жатвы хлебов. Святую мужественную деву величают «веры христианской хранительницей». Во-вторых, когда на капчинской земле объявились противники Православия, объявившие «ненужными и вредными» храмы, большинство жителей деревни открыто или тайно осудили действия кучки новоявленных безбожных вандалов, замахнувшихся на народные святыни. Не жители подписывали постановления о разрушении церквей. Великий грех уничтожения храмов жители, естественно, не признали за необходимость и тем более правду. Но как только святотатство произошло, и храмы в деревне Капчино подверглись разрушению (даже часть кладбища была распахана!), в деревне наступила безблагодатная, многострадальная жизнь со всеми вытекающими последствиями. Обманутая обещаниями новых властей, что отныне человек труда будет «хозяином жизни» (а со старой несправедливой жизнью новая власть в умах людей ассоциировала Православную Церковь, якобы «обслуживающую интересы эксплуататорских классов»), крестьянская беднота сама подверглась политическим и экономическим репрессиям. Дело историков разбираться во всех этих общественно значимых событиях. Нас больше волнует духовная составляющая. Ведь известно, что если православный храм осквернен и разрушен, то ангел не оставляет это место особого присутствия Божия и совершения благодатных Таинств. Не святая ли дева великомученица, именуемая сначала рабой Божией, а затем только по имени земных родителей Параскевой (опять же Почитательницей Креста!) помогла капчинцам выстоять во всех испытаниях ХХ века. Не она ли способствовала, как когда-то при земной жизни разрушению идолов в языческих храмах, разрушению в душах людей поклонения безбожию. Поэтому те из крестьян деревни Капчино, кто не восприняли социализм и коммунизм, как идолопоклонство, превозносящее человека и человеческие ценности, те и оставались в эти годы лихолетья и смут христианскими мучениками. Народ не обманешь, потому что верующий народ и впоследствии маловеры и неверы сами могли убедиться в тщетности жизни без Бога. Деревня приняла ни с чем доселе не сравнимый удар по всем православным устоям жизни и во многом разделила участь русских православных монастырей, превращенных в лагеря и учреждения. При мучении святой девы Параскевы с неба был глас, произносящий: «Радуйтесь, праведники, так как венчается мученица Параскева!» Сколько увенчалось мучеников из деревни Капчино мы не знаем, но что все кто жил и работал с верой, любовью и терпением, несомненно, не остались без награды ни на земле, ни на Небе. Мучитель великомученицы Параскевы, упав с коня, разбился насмерть в овраге и умер лютой смертью. Где теперь те, кто поднял руку на церкви Божии в Капчино, где их осчастливленные наследники, где обещанный земной рай и благоденствие? Ничего этого нет и в помине. А деревня Капчино, хоть «накреняясь» (Н.Рубцов), но стоит. В ней продолжается жизнь потомков тех, кто мужественно встретил испытания и остался верен православным идеалам своих отцов, дедов и пращуров. Не люди устрояют храм, но воля Божия. Поэтому Капчино было, есть и будет Богородичным приходом, в котором Настоятельницей и Хозяйкой является Сама Царица Небесная. Не в этом ли тайна слов поэта Николая Рубцова о Ферапонтове: «И казалась мне эта деревня чем-то самым святым на земле», что деревня Ферапонтово плавно переходит в Богородичный монастырь – небо на земле? Так и деревня Капчино с земли трудов послушания на земле постепенно перерастает в Гору - Богородичный храм и в само Небо, где послушание Святой Троице продолжается во веки веков. Святой смысл христианской жизни и состоит в послушании Церкви, и кто преслушает Мать-Церковь, тому Бог не Отец, для того ни земная, ни небесная Отчизна по-настоящему не дороги. Всякий молящийся и уповающий на помощь Пресвятой Богородицы и святых есть богородичный прихожанин, член единого Тела Христова – Святой Вселенской Соборной Апостольской Православной Церкви. И еще одно обстоятельство должно быть дорого капчинцам: родную сестру по плоти преподобного отца Серафима Саровского в богоспасаемом Курске тоже звали Параскевой. А уж какой крест понес Батюшка Серафим в монашеском доброделании и не возможно представить. С медным материнским крестом – благословлением святой Старец Серафим прошел через все искушения и скорби и завещал не снимать его при положении во гроб. По этому кресту в том числе, святые мощи преподобного Серафима Саровского были опознаны при их втором обретении в 1991 году в Сергиево-Казанском Петербургском соборе. Известно, что Прохор Мошнин, будущий отец Серафим Чудотворец, вместе с родителями строил в Курске Сергиево-Казанский собор! Божия Матерь не оставляет тех, кто в ее Славу возводит величественные святые храмы!
«Тридцать девятая изба – Роман и Мария Ветровы. Роман умер рано, а Марию звали в деревне «Халиха». Сына Бориса взяли на войну, пропал, вестей нет. Мария ходила даже гадать. Ей говорили, что «трудно, но живой». Потом оказалось, что Борис был в плену, а после его отправили поднимать Донбасс. Он забрал к себе на Украину мать и маленькую сестру. Дом купила мамина двоюродная – Павлина Устинова (по мужу Тяпкина). У Павлины после гибели первенца, которого изломала машина, родился мальчик Толя (уже умер) и дочка Зина. Так вот жена Толи сейчас живет в этой избе с дочерью. Муж у Павлины то ли погиб в войну, то ли еще что, точно не знаю, врать не буду.
Сороковая изба – Дмитрий Романов. Жена умерла рано. Два сына – Севастиан и Петр. Севастиан был первый муж мамин, любимый.
За реку переходила
Переход березовый
Переходит ягодиночка
В рубашке розовой
Песенки да басенки
Болит сердце по Васеньке
А об Алешеньке живот
Никогда не заживет
Он был черноват, воевал в империалистическую войну, был сильно отравлен газом. Жили Романовы богато. У них были свои сани зимние и летние, тарантас
Запрягу я кошку в дрожки,
А собаку в тарантас
Будем ездить по деревне
Кто-нибудь да что-то даст
Не хотелось Романовым, чтобы Севастиан (в деревне звали проще «Севосьян») выходил за нашу Клавдию. Но после войны девушки повыходили замуж, а Клавдия была красивая: и фигура, и черненькая. Первенец у них Витя умер тринадцатым и последним ребенком в деревне во время эпидемии черной оспы. Слава Богу, сейчас нет такой заразы. А второй ребеночек – дочка Лина умерла от дезинтерии, будучи грудным младенцем. Царство Небесное детушкам. Севастиан после войны был ослаблен, простыл, слег и умер молодым. Поехали за земским врачом, а когда приехали в избу, то он уже намытый в гробу лежит. Первая любовь. Клавдия велела с ним похоронить и их детками, так и лежат рядом. Без отца очень плохо жить, особенно в деревне, где нужна мужская сила. Остаться молодой вдовой на Руси считалось едва ли не худшим несчастием, тяжелым крестом…
Когда не было в Капчино церкви и священников, не только по-своему молились, но приходили, как правило, на могиле, причитать. Отпевания-то не было, так отпевали своими словами, расставаясь с любимым человеком, примерно так
Ты зайди, солнце красное,
Да упади с неба камень
Ты разбей гробовую доску
Вставай (например, дитятко), милый,
Ты открой глазки голубые
Ручками белыми сделай маханице
Ножками белыми дивеженице
Ты вставай, красно солнце,
Пришли к тебе (такие-то).
Вставай, дорогой наш
Жил страдаючи, детей поднимаючи и т.д.»
Конечно, православным такое причитание не назовешь, но сколько в народном погребальном чувстве воскресительного настроения и неподдельной любви! Те, кто так провожал ближнего в последний путь земли, знали усопшего и всю свою скорбь выражали в простых, жалобных словах. Слушая причитание, невозможно было не пролить слезу, не вспомнить и о своей загробной участи и постараться переменить свои нравы.
Старая изба Романовых сломана. На этом месте построен новый дом, хозяйка которого в Череповце. Брата Петра зарезали. Был в командировке. «Добрые» люди шепнули, что жена якобы сгульнула. Предполагаемому ухажеру сказал по приезду, когда где-то за столом сидели. Тот вызвал Петра на крыльцо. Жена Петра, почуяв неладное, выбежала на крыльцо, а муж прямо на ее глазах уже замертво валится. Ударили ножом в живот.
Сорок первая изба – жили тетка Катя и дядя Андрюша. Их хотели выселить в 30-х годах, зачем они первые свой дом обшили, значит «богачи». Теперь в Капчино все дома обшиты и покрашены. Трое детей было. Им шепнули, и они ночью собрались и уехали из деревни.
В деревне считали, что доносы писал на тех, кого забирали и выселяли, инвалид, который жил один, нелюдимый, в казарме у самой железной дороги. Но считать можно, что угодно. Могут и наговорить на человека. Господь Сам во всем разберется и уже наверняка разобрался.
Так вот в избе осталась Мария Николаевна Карасева – родная мать Кати, моя родная бабушка, мать Максима Карасева, второго мужа нашей Клавдии Васильевны. Кроме Кати и Максима были дети Осип, Иван и Анна. Анна в Сибири жила на станции Марьяновка Омской области. Мы там были, потом уехали от Максима. Причин разрыва с мужем мама не объясняла и запретила говорить об отце».
Но однажды спев эту частушку
Задушевная товарочка
Война обидела
Заставила любить того
Кого я ненавидела
мама задумалась и, вздохнув, как бы про себя тихо произнесла: «Как мамонька наша…».
Гуси серые летели
Ой, и гуси хороши
Залетка любит не от сердца
Да и я не от души
Я любить-то не любила
Только лицемерила
От души не говорила
И ему не верила
Здесь же в одних сенях жил в домике дед Федор (в деревне его звали «Тютя», а еще «Шипа»). Когда дед стал хуже чувствовать себя, то свой домик отдал Марфе (в казарме жил с бобылем Костей). Домик этот перевезли в самое начало деревни от церкви.
Бабушку Марию взяли в Ленинград к дочке и сыну. Дочь Анна жила на улице Предпортовой с двоюродной сестрой Феодорой. Детей у Анны не было, а у Феодоры трое было деток. Сын Иван работал инженером Кировско-Путиловского завода, в войну у него была бронь, делали танки. Видели мы их всех в 1956 году. Иван нам понравился, красивый. Значит и отец наш Максим был не хуже его, одного рода. Бабушка Мария была в няньках у Ивана – два сыночка. Она простыла и умерла в 1941 году в самом начале блокады, так что Бог прибрал – не испытала ужасов холода и голода. Как только увезли из деревни бабушку Машу, в ее избу забрался Игнаха-бригадир. У них с Марией женой было пятеро детей (Зина, еще две девушки - Шурка, мне ровесница, в п.Суда; Гийка, в колхозе не жила, худоязыкая; сыновья – Коля и Миша, уехали). Сам Игнаха сыт был, а детей спровадил из колхоза, вот как быть при власти. После войны дом продал и уехал.
Сорок вторая изба – Николай Каленов, кузнец. У него первая жена была Настя, родная сестра дедушки нашего Егора Карасева. Когда Николай воевал в первую империалистическую войну, Настя все бегала на станцию Уйта узнавать насчет писем с фронта. «Откуда ты?» - ее на почте спрашивают, а она отвечает: «Из лесу». Берет ягоды и такая перемазанная приходит, ее за лесовую бабку приняли. Аксинья – дочь, уехала в няньки в Бабаево, сын у нее был Евгений, а внучка Татьяна в бабаевском храме работает. В няньках Аксинья была в нашем родном доме по адресу Садовая, 29 у Сальниковых (Скворцовых). Был еще у Каленовых сын Иван, погиб в Великую Отечественную войну. Другой сын Петр тоже воевал, после войны остался на Украине. После Насти Николай женился на Агапушке, детей уже не было. Кузнец Каленов все с трубкой ходил, выглядел хорошо, долго жил, никому зла не делал, все его уважали. Дети бегали в кузню, и мы, конечно, маленькие, любопытство брало, как это горн раздувается и железо куется, как лошадь подковывается. Лошадей я вообще любила из всех животных: очень умные. С лошадьми связано две истории: одна со мной, а другая с мамой моей. Ехала я на лошади из Бабаево - везли рожь на телеге в мешках. Было это в войну. С нами Миша Сизов (потом его на войне убьют) и ребята. У ребят лошади побоевее, уехали вперед. Я на нашей Мале, голодная. У ребят чего-то лошади заартачились, и они мене: «Мы тебе мешок перекинем». Я закричала: «Сейчас, не дам, не положите, у вас вон какие лошади». Так и не позволила. Ехали и вот я уснула. Троюродный брат Вася Устинов ехал сзади и, видимо, увидел, что со мной происходит. Он быстро мою лошадь под уздцы вывел, а то бы оказалась в канаве. По сути дела спас меня, выручил. Если бы зерно в мешке намокло, то оштрафовали бы за это, а где деньги на штраф взять в деревне, да еще в войну?.. опять же в войну это было, мы боялись, что маму посадят Она взяла молоко из колхоза, на станцию повезла. Отвезла бидоны и ехала уже назад, а лошадь возьми и упади. Умерла лошадь, одним словом… Голодно было и животным, а хорошую лошадь для таких целей не дадут, да и хорошие на фронте были. Горя-то было! Но, слава Богу, обошлось. А вот еще история с лошадями-то: один раз родимая меня на лошади катала. Ехали мы на хутор. Вдруг где местность повыше волки появились, не стая, а поменьше их было. Клавдия как забрякает нарочно бидонами. Они быстро прошмыгнули на горке и скрылись… Так вот продолжаю о избе Каленовых. Эту избу продали, а старую Аксинью взяла Ратникова Вера – новая хозяйка, которая была замужем за Павликом Зяблевым (который двенадцать лет лежал после возвращения с войны).
Дальше был завор и проход в поле к железной дороге… Бегали тут. Деревня наша журавлиная. И не только потому, что колодцы в ней с шестами (на нем ведро приделано) в виде длинноного журавля (интересно, что такие же колодцы мы видели в курском селе Тазово, стоящем на пути крестного хода с Чудотворной Иконой Пресвятой Богородицы «Знамение» Курской-Коренной)… Вот наступает Матушка- Весна!... Сначала журавли полетят, а кричат-то, сыночек, радостно и грустно, дескать летим-то все правильно, как надо, а потом другие птицы запоют на разные лады, а в целом дивный оркестр! Грачи важные такие, как директора или заведующие ходят… Самые же поздние соловьи – свистят, заливаются, а маленькие-то какие – вот это голос! Чудесно и дивно мир устроен! (мне же опять вспомнились знаменитые курские соловьи, собратья наших вологодских… вот бы люди так жили в единстве и воспевали мир Божий и красоту вечную…)...А осень дохнет холодом, снова журавли потянутся, кричат-то и сердце щемит – впереди долгая северная зима… Да, я уже и не слышала осенью-то той, как журавли кричат, глухая совсем стала, но не забыть, не забыть…
Где мои семнадцать лет
Где моя тужурочка
Где мои все кавалеры
Коля, Валя, Шурочка
Сорок третья изба – Алексей Колпин… Колпиных вообще было много в деревне, не иначе фамилия была по нашей реке Колпи… Алексея забрали в 1937 году прямо в лесу на глазах жены и детей. Они в лесу работали на лесозаготовках, единственный доход. Как выжили жена Ольга и двое детушек Саша и Дина, один Бог знает. Холод, голод… Траву ели и гнилую картошку. Об отце ни слуху, ни духу. За что забрали, обыкновенный рабочий в лесу?.. Сашу служил на флоте, после службы остался в Днепропетровске. Позднее он взял к себе мать и Дину. Этот дом купила Васюша из Уйты (Ласукова). Она была продавцом в капчинском магазине. Теперь это дача Могильниковых, хирургом работал в Бабаевской ЦРБ.
Сорок четвертая изба – Грибины Иван и Паша. Забрали Ивана в 1937 году или он умер, не помню, надо спросить у сестры Тани. Три дочери – Марфа, Паша и Дуня. Паша выходила за Гараську, Герасима то есть, маминого двоюродного брата. Детей у них не было. Он сошелся потом с Грушей. Родилась Зина, теперь она в Кадуе.
Раньше было сердце ныло
Дорогая по тебе
А теперь я пораздумался
Не надо ты мене
Речка быстрая течет
Куда она торопится
С милым кончена любовь
Обратно не воротится
А вот частушки, в которых упоминается Кадуй
Позвоню по телефону
Дайте номер, дайте два
Дайте кадуйского дролечку
Немедленно сюда
Жалко станции Кадуя -
Милку северных путей
Жалко дролечку оставить
На бессовестных людей
Однако тот или иной народ ценен и своеобразен, особенно когда речь заходит о вечности, не сколько песнями, танцами и прочими культурными достижениями, но именно верой и делами во славу Бога, то есть Того, чьим повелением все приведено в бытие и жизнь. И слава Богу, что кадуйские древние места являются местом святых подвижнических трудов преподобного и богоносного отца нашего Филиппа Ирапского (его святые мощи пребывают в городской часовне Череповца Вологодской области, а в череповецком Воскресенском соборе утроен придел во славу преподобного). Память основателя Свято-Троицкой Филиппо-Ирапской (Красногорской) пустыни 14(27) ноября 1527 года. Место подвигов святому Филиппу было указано явившимся ему Ангелом. В районном центре Кадуе в 1997 году построен и освящен деревянный храм во славу преподобного Филиппа Ирапского, возможно единственный в России. Так что преподобный отец Филипп Ирапский есть не кто иной, как небесный покровитель Вологодских и особенно родных наших кадуйских мест.
Но мы с большой неохотой снова возвращаемся от святых, вечных тем к народному творчеству, как небольшой частицы огромной русской народной культуры. От достопохвального Кадуя мы посредством иронической частушки вспоминаем Тихвин:
Полюбила лейтенанта
Думала навеки мой
Он довез меня до Тихвина
Скомандовал домой»
…Веселость веселостью, но, если очень серьезно и грозно, то вся деревня в 1941 году была окопной. Боялись бомбежек. Но по милости Божией и заступлению Пресвятой Богородицы ни одна бомба не упала на Капчино… Под Тихвином шли жесточайшие бои. Страшно было подумать, что случилось, если бы немец прорвался в районе Тихвина… Помощь Божией Матери, с древних лет покрывающей град Тихвин и находящийся там женскую обитель Чудотворной Иконой «Тихвинская», не замедлила, и враг, как и под Курском, где Хозяйкой также является Пресвятая Богородица в Своем Чудотворном образе «Знамение» Коренном, так и не смог осуществить свои человеконенавистнические планы. Таков печальный удел всех врагов Православия, не боящихся вести брань против Христа, Пресвятой Богородицы и Святой Апостольской Церкви. У каждой капчинской избы был вырыт окоп и наверняка все молились, чтобы напавший ворог был разбит, потому что дело их, капчинцев, было правое. Наверняка некоторые из верующих жителей деревни и в годы Советской власти ездили в Тихвин для посещения незакрытых храмов. Так что большая Победа в Великой Отечественной войне ковалась и здесь в маленькой вологодской деревушке. И то, что маму сегодня (и не только ее одну, но и других капчинцев), спустя 65 лет после окончания войны поздравляет Президент России, вручает от своего имени и государства медаль с ключами от новой квартиры, красноречивее слов свидетельствует о личном вкладе каждого тогда жителя Капчино в приближении долгожданной Победы. И насельники следующей избы тоже тому подтверждение.
Сорок пятая изба (как сорок пятый год!) – этот дом был Антона Смирнова. Жена его Мария рано умерла, надсадилась при строительстве дома. Привел Наталию, варила ему. Дети – Иван, женат на Марфе был (поездом зарезало), его дочь Нюша жила в Бабаево, у ней двое уехали на Мурман, а дом в Рысцево (3 или 4 с правой стороны, как от перекрестка идти) продали; Максим щедроватый; Петр, погиб на войне и дочь в Заэрапе. Дети уехали на Мазу. Дом продали. Его-то и купили моя сестра Лина с мужем Садофием Грибины. Детки у них – Володя, жена Дина, детей нет, в г.Вологда; Тамара (Клемушкина), умерла в 2008 году (похоронена рядом с бабушкой Клавдией), ее дочери красавицы Полины нет в живых; Витя в Новгороде, есть сын. Лина умерла 19 мая 2009 года в Хохлове в доме для престарелых, похоронена на кладбище в Капчино (отпевали заочно в Курске в храме прп. Серафима Саровского). Садофий был на войне десантником, очень нервный. Лина еле-еле вырвалась из блокадного Ленинграда по «Дороге жизни» через Ладожское озеро, потом уже в войну водила паровозы. Изба просторная, со входа в коридор налево отдельная комната, а направо из коридора вход в зало, слева кухонка с печью и за ней небольшая спаленка.
Сорок шестая изба – бабушка Устинова Устинья. Моей родной бабушке Ульяне невестка была. И Ульяна и Устинья замужем за братовьями были и оба Василия Устиновы. Сын Федя женился на Маше, дочери Акулины, черноглазая, умерла при родах, красавица, евреечка… Откуда, спрашиваешь?.. Так ведь начальство на железной дороге охоче было до наших красивых царевн. У них сын родился Василий Федорович, значит, Устинов. Его все в деревне звали «еврейко» или Вася-еврейчик. Он потом уехал в Пушкино, его взяла бабушка Акулина Смирнова (нажили там квартиру). Васька-еврей женился на Марии, сестре Садофия Грибина. У них в Пушкино было двое детей: Татьяна и паренек. Наша Клавдия ездили с Вовкой и Витей Грибиными в Пушкино смотреть «апартаменты» и сделали вывод – «цари так не живут». Кто ж тогда знал, что на пушкинском Казанском кладбище будут погребены оба правнука Клавдии – Сергей и Максим Истомины, дети дочери моей бедной Татьяны… Федя взял из Заэрапа Машу. Родились четверо. Их них в деревне сейчас живет Клавдия. Дом продан череповецким.
Сорок седьмая изба – только потом я узнала, что это родненькая изба бабушки Марии нашей! В ней жила Фенюшка, старушка, говорливая. Избу эту они не покупали, вселились и все. Дочка Катя рыжая, небольшая, замужем не была, кажется. Потом там жила Павлинкина Зина (в С.-Петербурге живет), роста небольшого с мужем. Дом обшили, покрасили. Она троюродная сестра по устимановской крови мне. Покупала у Клавдии грибы.
С грибами связаны самые ранние незабываемые детские впечатления… Совсем рано встаем по грибы, еще темень… «Кто рано встает, тому Бог дает»… Раньше встанешь, всегда наберешь. Выскочим из избы, благословясь, и через удворки на поле. Деревня-то наша Капчино, хоть и среди лесов, и у железной дороги располагаться изволит, но ее, матушку, полевой смело можно называть. Так вот поле большое у нас и за ним сразу бор. Сосны невысокие и реденькие, однако мох белый – очень красиво и сказочно. Присядем под дерево, на ногах обувки нет. Чтобы согреться и лишний раз не шевелиться, писаешь прямо на ноги… Как только можно различать на белом мху темные грибные шляпки, идем собирать. Азарт-то! Словно не грибы ищешь, а драгоценности какие: изумруды или алмазы там… В нашем капчинском бору только одни белые и росли. Найдешь крепыш с темно-коричневой шляпкой, и радуешься, а где ямка, там бывает и по несколько боровиков-белых. Кто-то жалуется, что мало грибов, а мы, сколько помню, всегда с полною корзинкой возвращаемся домой…
Бегали мы в детстве в платках, стриженные. Пекли лепешки из песка, дома разные. Воды наносим из колодца (родником звали) и лепим девчонки. Сруб Романов стоял на чурбаках, а там песок желтый, тоже играем. А то досок натаскаем и шалаши строим, интересно. Игрушек никаких не было. Ребята в рюхи играли: что-то ставили и выбивали потом... Летом – благодать! Из реки не вылезали! Была ямка одна, через нее учились переплывать. Даже на спине научились плавать…» Я с горечью вспомнил, что за все время с матерью и отцом ни разу не купались в нашей Колпи: видать родителям некогда было, а мы думали, что так и надо, не понимали их загруженности… С мамой точно не купались…
«Тут пастуха на реке убило в Капчино. Это был Ваня Пискун. Ударило его молнией, побежали в деревню. В землю зарывали, а что толку. Он на берегу один стоял, как столб, а ребятишки другие, кто похитрее, в кусты спрятались. Мать его в Уйте была не очень доумная, и он-то совсем недоумный был, Господь прибрал.
Сорок седьмая изба – наш родной дом, но я его после того первого с итальянским окном, не очень любила. И снится все та большая наша изба… Здесь жил Сизов Карп. Двор был, но от времени развалился. Баня стояла за удворком, топилась «по-черному», то есть без трубы. Жена – Марфа, четверо детей: Лиза (мне ровесница), потом Катя (восстанавливала Сталинград с 16 лет), Коля туда же к Кате уехал, Толя чернявенький, красавец. Карпа выселили в 1937 году. Приехали за ним ночью, все перерыли дома, а что – ничего нет, одно ризье. Видать рыли для порядку. Лиза даже перестала в школу ходить, не в чем было… Карп - единственный из забранных в деревне, кто вернулся обратно. Он увез с собой Марфу с Толей. Мама тот дом свой продала, большущий, ей не отопить. Изба Карпа была небольшая – с крылечка начинались сени, направо вход (до двери тут летом устанавливали кровать с пологом от комаров, которых было великое множество – близость болот за железной дорогой) и от входа в зало направо диван. В зало налево по центру топилась маленькая печка, дальше стол, комод для белья, возле комода шкафчик со стеклами (он теперь у Лины на кухне). Сразу от входа в зало по проходу налево кухонка с русской печью и одним окном на удворок; печка небольшенькая…» А мне вспомнился бабушкин патефон – в детстве было самое настоящее диво. А еще вспомнилось, что когда у деревни стояла воинская часть, то в избе частенько останавливались приезжие навещать солдат. Одна молодая особа отучала нас с Алешей читать за столом во время еды. Это нам не очень-то нравилось, зато она умела готовить вкусный омлет… Марфа с Толей вернулись обратно. Толя однажды напился и угодил под поезд. Марфа купила большой дом у Сиучанки, а здоровья нет. Дочь Лиза жила на Мазе (умерла).
Дом наш Мама подписала любимой внучке Тамаре, хотя мы ухаживали за ней последних пять месяцев в Бабаево. Любила ее, жалела, да «не в коня корм» оказалось. Дом продан череповецким, обшит, не узнать, как чужой…»… Не узнал и брат Алексей дом, когда мы с ним были крайний раз в деревне: «Березы, слава Богу, остались, а все остальное на прежний дом не похоже…»
«Мама, а чем еще детство запомнилось?» - спрашиваю будто задремавшую мать. От того, что один глаз закрылся, а второй еле видит, лицо мамы становится беспристрастным. Но когда разговор снова заходит о деревне, мама оживляется и даже начинает петь
Изменил, так не заглядывай
На личико мое
Не расстраивай ретивое
Итак болит оно
Тут же спрашивает о Курске и, получив ответ, опять поет подходячую частушку
Изменяете, залеточка,
И опять подходите
Интереснее меня
Наверно не находите
За реку переходила
Воду чистую пила
Сердечко слышало измену
А я не поняла…»
Как хорошо, когда «сердечко слышит», а не просто перегоняет кровь наподобие пламенного «мотора». Такое слышащее сердце все различит:
«Не надеюсь на винтовочку
Надеюсь на наган
Не надеюсь на мазурика
Обманет хулиган
Много в детстве работали – все пололи дома и в колхозе. Травинки не было дома на участке. Пололи с бабушкой Улей. Участок большой был. Летом все в зелени, на огороде знай шевели землю, картошечка прямо на глазах подрастает… Землю в конце Капчино называли «загородной», самая хорошая была. Скотина была и навоз соответственно, а, значит, и картошка неплохая росла… Вспоминается, какой боров был у мамы: вся деревня звала его «Директор». Его зовешь, а он уже издалека хрюкает и весело так повизгивает, зная, что сейчас кормить должны…Да, вот как гроза была страшная, сполохи молний, а потом как будто сухое плотно раздирают прямо над головой…Как, стукнет со всей силы, аж изба ходуном, а бабушка кричит: «Рты, рты открывайте, тогда не оглохнете!»…
Родимая перед тем, как уехать в Бабаево, где и скончалась 3 марта 1986 года, сидела на высоком крылечке магазина, что напротив дома, и негромко пела песни и частушки. До этого от нее не слышали, чтобы она пела… «А некогда, недосуг было, милые мои», - смеясь, отвечала она вопрошавшим. Когда родимая была в Бабаево, то просила меня петь ей, и я пела «Златые горы» и другие старинные песни».
А еще родимая, когда ходила за клюквой, почти единственный заработок был (драли еще лыко), то, бывало, наколет клюквенником пальцы. Утром сидит, и каждый палец перевяжет чистой тряпочкой и ниткой закрепит, чтобы снова клюкву брать. Не так-то просто красная ягода давалась – собери, вынеси, продай. Только за клюкву давали немного денег, все прибыток, а в колхозе не платили». Тут мне вспомнился поэт наш Николай Михайлович Рубцов, который тоже зарабатывал иногда тем, что ходил за клюквой. Тогда, хоть ненадолго, но в кармане звенело… Эту клюкву-выручательницу, как и многое другое, поэт не мог не воспеть в своих пронзительных, задушевных стихах.
Спрашиваю: «Мама, а откуда ты знаешь отрывки из стихов Пушкина, Лермонтова, Некрасова?» «Как откуда, со школы, приходит на ум и все - отвечает мама и продолжает, - тихоня я была, недотепа, но экзамены сдавала с первого раза, никогда не пересдавала».
Сорок девятая изба – Зяблевы Алексей и Мария (в девичестве Карасева). Двое деток: Мина-дочь, ой, плясунья, никто так не плясал, полюбила гармониста и уехала жить за Лентьево. Сын Альберт. Мина умерла от аборта, а трое детей у нее выросли. Изба сейчас их внучат.
Пятидесятая изба – в ней сначала жила Матрена Тяпкина и Архип с дочерью Нюрой. Нюра была замужем, мужа убило в войну, а дите их умерло. Нюра заболела скоротечной чахоткой и умерла. Матрена с нашей Клавдией Васильевной были подруги. Матрена вышла за Ваню Сизова, бригадира. Дом купил Шурка Грибин, обшил его, все облагородил. Жена Мая - умная, чистая, нарядная из Заэрапа. Два сына. Жили хорошо, коптили мясо. Мая умерла рано. Сыновья в деревне не живут.