Приведем впечатляющие цифры и по жителям Успенского Капчинского прихода: вместе с белым духовенством в количестве 13 человек, 1 мещанином, 1 безсрочно-отпускным и 20 солдатскими женами и дочерями их число с крестьянами (655 всего: муж. – 297, жен. – 358) составило: 690 человек. Число родившихся составило – 24 (12 - муж. и 12 – жен.), причем 1 – незаконнорожденный ребенок женского пола. Число умерших составило – 21 человек (10 – муж. и 11 – жен.). Как видим, рождаемость превышала смертность. Православных браков зарегистрировано – 4.
Нашей прабабушке Ульяне Агаповне в 1865 году было 10 лет! Капчинский Успенский приход научил ее молиться, верить, работать во славу Божию, надеяться и любить.
ЗДРАВСТВУЙ, КАПЧИНО!
Летом 2011 года нам с братом Алексеем вновь довелось быть в родном Капчино.
Уже на разъезде Ширьево можно было воскликнуть: «Ну, здравствуй, Капчино!», потому что путь в деревню тоже был частью большой деревенской жизни, не менее дорогой, чем сама деревня, избы которой претерпели очень сильные изменения в отличии от местных капчинских красот. Но, увы, совсем скоро мы поняли, что и родную местность во многих местах нельзя было даже узнать…
От старого Ширьева нашего с Алешей детства осталось старинное станционное здание, в котором раньше продавали билеты на проходящие мимо пассажирские поезда. Поднимешься на крыльцо зимой, откроешь дверь, и в лицо тебе пахнет тепло от жарко натопленной печки. В окошечке доброе лицо кассира. Билет стоил недорого, хоть каждый день поезжай… Теперь в непогоду спрятаться негде. Старое здание-полуразвалина встречает нас: «Ну, что, братцы дорогие, прибыли! Ох, и постарели же вы. А я, как видите еще хоть куда! Идите, идите, времени и так мало у вас, сегодня и вернуться надо, мне что – знай стой, встречай – провожай. Доброго пути!» Любуюсь зданием, как самым дорогим человеком. Ведь оно оттуда из далекого детства нашего. Только на самой окраине изрядно заросшего Ширьево мы нашли два более-менее приличных хозяйства. Далее потянулась знакомая дорожка между цветов и деревьев, но вскоре она вывела нас на голую, пыльную и укатанную дорогу… Деревенская экзотика закончилась до самого Капчино… И где же та песчаная, приветливо ведущая в родное гнездышко, дорога, то ныряющая вниз, то вскарабкивающаяся вверх, то идущая двумя колеями возле самой железной дороги, то быстро и ловко ныряющая в густой лес, чтобы спрятать путников от зноя, дождя и всякой напасти? К деревни шла теперь самая настоящая автомагистраль местного значения, но от вида ее не было никакого воодушевления. Где же стройные вереса у дороги? Где поля? Где те капчинские места, которые мы с братом еще видели 20 лет назад? Все заросло, буквально все… И очень быстро в душе стало нарастать возмущение: «Кто-то же должен ответить за это разрушение не во время войны, а в совсем мирное время, когда ничего не мешает рожать, строиться и хранить родное, переданное нам от пращуров».
«Андрей, сюда!» - слышу голос брата. Ему еще тяжелее воспринимать разрушение родного, старинного и многолюбимого. «Вот дорога на кладбище», - показывает Алексей ответвление влево и уходит по дороге к виднеющимся старым соснам. Здесь, слава Богу, мало что изменилось… Все так, как прежде. Только сосны совсем постарели. Если бы они говорили на человеческом языке, то многое могли бы они поведать нам, многогрешным. И сейчас они как будто переговариваются важно между собой: «Смотрите, братья и сестры (сестры, по всей видимости, относилось к стоящим здесь же величественным березам), кто к нам пришел. Это никак братья из Бабаева. Редко, редко они появляются здесь, хоть дорогу загораживай…» И, правда, поперек прекрасной полевой дороги мы вдруг обнаружили лежащее поперек ее бревно. Но его легко было перешагнуть, чтобы двигаться дальше… «А, впрочем, пусть идут, проведают своих, да помолятся…», и деревья зашумели, словно вместе с людьми разволновались об одном и том же, что затрагивает и людей и вовсе не такую уж бездушную природу. Перед нами прямо посреди дороги возникает желанный гриб – это подберезовик! Но Алексей изо всех сил стремится туда, к начинающим виднеться крестам капчинского погоста. Мне же по пути интересно сфотографировать Старунью справа, словно сопровождающую нас на пути к дорогим успенским могилкам. Мы опять оказываемся в середине кладбища, где погребены наши прадедушка Василий и прабабушка Ульяна. Но на крестах нет табличек, и мы сомневаемся – эта ли группа крестов и есть место их захоронения?.. Составить бы список захоронений, пока не поздно, пока живы еще те, кто может указать на старинные могилки. Потом можно будет поминать их в церкви. По сути дела речь идет о капчинском поминальном синодике с указанием места захоронения. Помните, как на Святом Афоне ублажают память подвижников: их косточки складываются в особых местах – костницах, а главы подписывают: кто, откуда, когда преставился. У нас же беспечность, как всегда.
Видим, что какая-то женщина ухаживает за могилкой. Продолжаем искать свои могилки и находим их далеко не сразу. Они на самом краю погоста. Только вот рядом с могилами бабушки и первого ее мужа Севостиана с детками теперь стоит новый современный памятник. Это могила племянницы бабушки Клавдии Васильевны – Тамары Грибиной. Упокоилась она не в Петербурге, где жила, а в деревне и потому погребена рядом со своей бабушкой. Фотография на памятнике очень красивая, но в жизни у Тамары мало было хорошего: развод с мужем, гибель дочери Полины, и вот родной погост принял прах страдалицы.
Неоднократно, на опыте, убеждаешься в том, что верят люди в Бога или не верят в Него, страданий не избежать никому, но страдания ради Бога приводят к смирению, к Любви и к небесной славе, а страдания не к славе Божией пользы не приносят человеку. Молимся об упокоении всех здесь лежащих. Алексей достает «Молитвослов» и начинает четко и громко, как пред алтарем, читать то, что относится не к смерти, но к новой нетленной жизни. Не зря же мы возглашаем и дома, и на кладбище: «Царство Небесное всем упокоившимся сродникам, благодетелям и православным христианам». И где же смерть в этом? Неужто же упокоение – ничто? Конечно, нет. Наоборот, отшествие от земли плача и страданий, («закончены земные страдания»!), хоть и странно, и горько (все плачут), но разве Бог-Отец уготовил Своим детям и вообще созданиям Своим, Бог-Любовь такое, что связано со злом, полной гибелью и прочими «штучками», что так обильно сеет диавол на земле?.. Правда, Бог предупреждает людей о разной загробной участи, и это вполне справедливо, по-Божьи, как говорят в народе. Это у людей в почете и славе те, кто недостоин даже уважения, но не так у Бога. То, что мы называем смертью, все расставляет по своим местам. Не зря же говорят, что «без смерти не было бы нравственности». Для кого мир и человек ничтожны и тленны (разве это не хула на Бога и Его творение!), для того нравственно все то, что исходит из его головы. Для кого мир и человек в нем, кроме греха, Божественны, тот с очевидностью провозглашает бессмертие и Славу Божию, и Промысел Божий о всякой вещи мира, и Любовь, превозмогающую несовершенство и смерть. Так что весьма многие после своей кончины убедятся в Правде Божией, а в неправоте человеческой и тем более сатанинской.
…Молитва в тишине Успенского погоста производит глубокое впечатление и вводит нас совсем в другой план бытия, где нет зла и смерти, где торжествует Любовь, Мудрость и Чистота. Здесь в отличии от многих кладбищ кресты стоят на окраине еще сохраняющегося отчасти поля. И когда фотографируешь кресты, то за ними бескрайние просторы Руси, словно и могилы, и сами кресты на них возносятся на Небо, откуда только и станет понятно для чего нужны были такие великие страдания великому русскому народу… Вот эту часть кладбища, наверное, и распахали безбожники, глумясь над памятью своих предков. Их имена прочно уже забыты на земле и на Небе, да и что им делать там, где ныне царствуют мученики и трудолюбцы? Они сами выбрали путь позора, и Бог тут ни при чем. Вот она не только Крестовая Русь, являющая силу, мощь и славу не только в крестовом расположении деревень и храмов, но, главным образом, в том, что Ее христолюбцы благодушно, безропотно и смиренно несут свой крест до конца, и этот их жизненный крест и стоит теперь на родных могилках. Подобно первым русским мученикам-страстотерпцам Борису и Глебу, они знали, что примут не радость, но муку в ХХ веке, но, зная об этом, не исполнились злобы и мести к могущественным врагам своим, и решили лучше умереть, чем распространить зло на родной земле до крайних пределов. Крест стал для них орудием Непобедимой Любви Божией, молящейся за врагов Своих, в сражении добра против убийственного зла, так что они вступив в схватку за Благодать Божию, конечно, победили тьму и неверие. Современная история России тому полное подтверждение: где отъявленные богоборцы и новоявленные иуды, возмечтавшие на костях других (вот зловещий смысл распашки части Успенского погоста…) построить «светлое счастливое будущее»? И те, кто сегодня не оставил изощренных планов закабаления новых русских рабов, тот тоже сильно ошибется, и уже вся российская история тому наиубедительнейшее доказательство. Они думают, что маленькая Россия ничего не сможет противопоставить массовому антихристианству, но не к «малому» ли «стаду» обращался Христос, говоря: «Не бойся, но веруй!.. Я победил мир!» Христос победил на Кресте зло мира в принципе и обессилил его, то зло, которое объявило (и объявляет до сих!), что оно всесильно. Нам же, христолюбцам остается силой Божией победить свое личное зло в себе и этой победой попрать злобу диавольскую. Когда каждый победит в себе губительное своеволие и страсти, то где отыщется зло?
…Сколько крестов, Господи и все разные! Прости, прости все их согрешения… Вот крест лежит и давно, судя по всему… Там крест приставлен к дереву… А вот могилки тети Лины и дяди Садофия. Царство им Небесное, покойтесь с миром Христовым. Глядят, всматриваются в нас глаза с фотографий, словно с личных дел каждого, представленных туда, Судье нелицеприятному… Каков же приговор? Не скажут, молчание… А может и говорят, прислушайся: «Разве не знаете, как жить? Разве не для вас заповеди Божии? Разве вечны мы на земле? А раз так, то спешите делать добро». Так вот о чем говорят кресты! Не о смерти вовсе, нет! А о добре и Вечности Добра Божиего! Поклон вам, кресты до самой земли. Поклон Тебе, Крещенская Русь. Принявшие крещение, даже если не почтены людьми, не забыты у Бога.
Идем в обратном направлении, чтобы выйти к деревне Капчино, и необъяснимое ожидание воцаряется внутри – смесь тревоги и надежды, что все-таки не все так будет плохо в нашей деревне. Увы, оправдались наши самые худшие предположения. Когда в деревне было много коров, то войти в нее было нельзя без того, чтобы не открыть прочный завор, перегораживающий центральную, единственную дорогу в деревне. Теперь же все обнажено и распахнуто. Издалека маячат мертвые железобетонные столбы электропередач, словно стража возле каждой избы. Изб, собственно говоря, и нет в деревне, поскольку с легкой руки новых хозяев – дачников они стали домами отдыха и труда, обшитыми и покрашенными на разный лад, кто во что и как сумел. Песка, которого в изобилии было на полевой дороге от Ширьево до Капчино, не говоря уже о деревне, и след простыл. Деревенская улица неприятно заросла, как в самом отсталом, захудалом колхозе. Но больше всего поражало безлюдье. Правда, виды были за домами ухоженные огороды, но сами дома молчали… Ни разговоров, ни криков, ни собачьего лая…Правда потом, в самом конце деревни нас облаяла какая-то неугомонная шавка, но от этого еще больше стало не по себе. Складывалось ощущение, что нас провожали чьи-то пристальные, изучающие взгляды и то причиной их было, что местные все-таки пытались хоть так понять, что за гости нагрянули в их вотчину и особенно с чем. Если кто-нибудь вышел к нам, то само собой завязался какой-нибудь разговор. Входить непрошенным, хоть и не гостем в родной деревне, в незнакомым людям не хотелось. Кое-где выглядывало то, старинное Капчино – заборы, сараи, один дом даже оказался не обшитым, и мы с удовольствием рассматривали старые бревна избы, как некого родимого существа. И вот справа перед нами Карпунина изба, вернее то, чем стала бабушкина изба после продажи дачникам – ни крыльца (вход с другого места теперь), ни берез, ничего от того светлого детского времени. И заходить проситься в такой покрашенный дом не хотелось, чтобы еще больше не разочароваться в том, что если уж снаружи осталось одно расположение окон, то внутри и подавно все переменилось и исказилось до неузнаваемости. Хотя вдали от деревни всегда хочется открыть из темных сеней дверь и очутиться в большом просторном помещении избы, заглянуть в окошки и увидеть широкую, просторную, песчаную улицу, журавлиный колодец и веселые деревянные избы соседей… Мама говорила, что Карп Сизов имел обыкновение в грозу сидеть при открытом окне и пить чай… Это место страдальческое: Карпа ночью заберут, и всю его большую семью оставят без кормильца. Но он единственный из забранных в 1937 году вернется в деревню! А мне вспомнился первый наш неказистый домик в Бабаево за магазином на Старом заводе. Вот он передо мной, а зайти не решаюсь, боюсь спугнуть то, что еще осталось в воспоминаниях. Ведь даже выгляни из окна сегодня – не то будет: высокий забор, справа перестроенный до неузнаваемости магазин, впереди на перекрестке другой новый магазин, слева вместо сгоревшего дома, где жил друг детства – Алеша Соколов с матерью Верой, теперь тоже магазин. Магазинная жизнь какая-то получается…
Но и в деревне мы все же один раз здорово обрадовались, когда увидели старенький наш, давно не работающий магазин. Он как раз почти напротив бабушкиной избы! «Старый ты наш, дружище, цел!» И магазин, гордясь неснятой с советских еще времен вывеской, отвечал: «Рано хороните, други. Я еще тут постою, глаза помозолю новым хозяевам. Скучно, братцы, стало. Никакого житья. А помните, как крыльцо трещало от ног деревенских и очень часто солдатских сапог, тут часть стояла. Где я, центр был деревни, а теперь многополярная личная жизнь. Бабушку-то Клавдию прекрасно помню… Эх-хе-хе! Всех помню, не забыл, что вы!.. Разве такую жизнь забудешь против этой-то «свободной: хочешь трудись, хочешь помирай». Ну, да ничего, не такое переживали. Раньше-то в магазине всякое нужное продавали – хлеб с одной стороны, с другой - валенки и гуталин. А теперь баловство, плюнешь, если не магазин, то аптека, если не аптека, то офис… Собой бы занялись. Мне, магазину старому, странно о душе говорить, но как ветерану, все можно… Все кончится, а душа останется. Думайте, у меня старика, души нет? Ошибаетесь, еще как есть. Иначе бы мы не разговаривали сейчас, братцы. Все, идите, время не спрашивает. О душе, ох, о душе, крепко надо заботиться и купле самых нужных для нее одной благ. Я это понял и вам говорю. Не знаю, встретимся ли еще, прощайте на всякий случай. С Богом». И старый магазин тут же застыл в молчаливом карауле. Мой взгляд остановился на заборе, которым от магазина отгораживался большой огород. А раньше здесь был проход к скотному двору и реке. Неужели старый овин сохранился! Дождался-таки нас, устоял, старина! И опять воспоминания переносят меня в ту советскую деревню: мы сидим за столом с Алексеем, хлебаем пустовар и, конечно, за столом читаем. Приехавшая к милому солдату девушка-тетя нас воспитывает – отбирает чтение, мол, зрение испортите, и вообще за столом кушают, а не читают. Вечером со своим суженым они идут по этому вот проходу мимо магазина, полотенце на плечах, на реку значит идут. Но омлет она готовила вкусный, спасибо ей…
Через одну избу с прискорбием узнаем в заросшей высокой траве дом родной тети Лины Грибиной. Одно стекло окна левой пристройки выбито. Все осиротело и перед нами умертвленная изба… Как надо дорожить каждым и любить каждого, понимая, что без каждого все обращается в ненужную вещь.
Собираемся идти дальше по деревне. В той части деревни я никогда в детстве не бывал, поэтому мне в те детские годы деревня казалась бесконечной. Тут же напротив избы тети Лины стояло пожарное депо, и обломки его в крапиве еще сохранились! И опять из-за развалин депо мы видим вдали старый колхозный овин!
Наши опасения насчет погоды не оправдались. День явно разгорался, и лазурное небо через протянутые облака все больше и больше преклонялось к отчему гнезду. Очень быстро закончились дома, как слева, так и справа Мы оказались среди большого заросшего поля. Дальше дорога шла к деревне Уйта. Это была та самая старая, полевая дорога, как и много лет назад, еще не приспособленная для часто проезжающих автомобилей, как та, которая ведет путника от Бабаево мимо Капчино до Череповца. Вспомнились слова мамы: «За деревней до Уйты дорога по низинам». В ту сторону мама ходила в школу… Слева за полем развороченная земля. Там раньше была оборона – стояла воинская часть. Теперь оборона стала не нужна, да, судя по всему и бывшая колхозная деревня.
Сворачиваем влево и по дороге огибаем деревню полем, вернее тем, что от него осталось. И справа и слева большой бурьян. Слева за бурьяном огороды и дома, а справа – лес. Но просторы все равно необыкновенные!
Овин, старый весь потемневший от времени деревянный овин, постепенно встающий впереди нас, как некая гора (настолько он большой!) – вот теперь цель нашего дальнейшего движения! Ведь это тот самый старый колхозный овин, который и был срублен, в том числе, из отпиленного у бабушки Клавдии двора… Овин был подобием некого старого деревянного ковчега, приплывшего к нам в ХХI век из прошедшего тысячелетия и века… Большие передние ворота с торцевых частей, а дерево, дерево какое старинное, хочется погладить, и рука поглаживает старые бревна, вполне возможно, нашего родного двора… А внутри просторно и тепло… Свет струится внутрь и тишина… Но мы не входим внутрь, снаружи любуясь тем, что происходит внутри старого овина. Отсюда хорошо виден магазин и бабушкин дом, правда, без больших берез рядом с ним. А вот справа то самое маленькое болотце, в котором дети пытались смерить дно, но, конечно, у них, по-своему смельчаков, так ничего и не вышло… От бывшего скотного двора, где работала бабушка и помогала ей мама, остались «ножки да рожки». Огромный пустырь из крапивы, с кое-где сиротливо поднимающимися из ее зарослей то остатком ограждения, то частью остова бывшей фермы. Зачем же так давили народ в колхозах, чтобы придти к еще более худшему финалу?.. Но в работе, хоть и в рабской, хоть и в подневольной, все же человек забывался, а когда не стало работы, погибло и то, что еще держалось на честном труде деревенских работяг… И в голову пришло – это тоже место немалых страданий, сначала «в ходе выполнения исторических решений съездом и пленумов руководящей силы нашего общества», а затем в процессе «перестроек» и «реформ». А ведь колхозной фермы не стало и у нас в Бабаево на выезде в Борисово-Судское, куда мы ходили за молоком. Теперь там тоже дачи и дома. Три огромных поля рядом с бабаевской фермой прекратили свое существование: два заняты под индивидуальное строительство, а третье у Каменной горы просто зарастает травой. Пожалуй, вот это место в Капчино наиболее напоминает нам о детских годах: простор, старинный овин и панорама далеких капчинских домов, отсюда представляющимися теми самыми старыми избами. Сейчас пойдем мимо овина, пройдем к магазину, перелезем через завор и мы у бабушки. Народу-то в деревне! Желтый песок на дороге загребай сколько угодно. Можно напиться воды из журавлиного колодца или сбегать в тень к тете Лине, у которой колодец вырыт прямо у избы в огороде… Но нет, плачь сколько угодно, ничего из того не вернешь и что самое горькое, все стало, не как обещали - лучше, но намного хуже, чем было каких-то тридцать лет назад. Кто положен на Успенском погосте, воскреснув, не сразу бы признали свои избы и свою деревню... И вот, что приходит на сердце и ум, видя родную деревню Капчино, и зная, что храмы ее разрушены до основания. Это открыто действующий дух противления Святой Троице и стремление вместо Святой Причастной Чаши в Церкви Христовой всучить своим (а не Божиим) рабам чашу всевозможных земных удовольствий и страстей, эту гнилую сатанинскую похлебку, чтобы тленным заменить нетленное. Для этого и уничтожались церкви Божии, а именно: чтобы не было причастности к Богу, а было тесное соединение с грехом, сладким поначалу и горьким в конце. Грех не творит ничего духовного и святого, а только искажает все, делая жизнь невыносимой, в том числе и для его творцов и для его потакателей, ибо «смерть грешника люта». Стоило лишиться Капчину церквей, как наступило разорение деревни, а самое страшное – разорение душ. Сегодня немало говорят о том, как было не так уж плохо в советское время. Но это потому, что сегодня стало еще бесчеловечнее и страшнее жить, чем при коммунистах, которые хоть внешне, лицемерно, но заботились о людях, а ныне полная свобода: живешь ты или умираешь – это мало кого волнует. Советский строй невозможно было усовершенствовать для блага человека (о чем мучительно мыслил Федор Абрамов), потому что советская власть явно и тайно не терпела рядом с собой Христа, а нынешнее лицемерное обращение ко Христу и, в особенности введение многобожия, никому никакой пользы не принесет и только обостряет ситуацию. Нас уверяют: «У вас много путей». Но сердце видит, и здесь в разрушенном безбожием и многобожием Капчино особенно, что истинный спасительный путь был, есть и будет всегда один – Христос. Вне Христа грех, растление, смерть. Во Христе – Истина, Свет, Жизнь, Воскресение, Вечная Жизнь. Третьего не дано. Все «третье» от диавола. Либо ты сын и дочь Отца Небесного, Матери Небесной и Правды Божией, либо отца всяческого лукавства и лжи (сатаны). Кого послушаем? Неужели сатанинское нам приятнее Божиего? Да не будет так! Неужели жить среди растлителей, разбойников и убийц нам слаще, чем сонм праведников? Кто добровольно согласится быть пленником душегубов и отринуть помощь душеспасателей? Но на деле, в жизни так и выходит: многие предаются пленению греху, то есть страстям греховным, тому, что осуждает Бог, и этим лишаются помощи и благодати от Бога (вот это и есть самый настоящий ад и кошмар!). Итак, если грех и диавольское слаще и приятнее, то что сделаешь, выбор сделан человеком, и он ответит за каждое свое слово и поступок. «Есть, Андрей, есть воздаяние еще при жизни здесь на земле», - говорит мама, - поверь мне, я долго уже живу и знаю, что говорю. Многие, кто сделал зло другим, поплатились за это, ох, и многие, упаси нас Бог от такой напасти».
Идем с братом к лесу и еще несколько раз оборачиваемся к нашему овину. Не станет его и уйдет последнее связующее из материального мира звено с той ушедшей в иную жизнь деревней ХХ века. Но звено – это всегда часть единой цепи Божией, в которой все чудно соединено и то ценно в ней, что дивную цепь Божественных явлений и дел никто из любителей разрушать и разъединять на земле разорвать не может, как бы не силился и не старался. Эта цепь тянется к Крещению Руси и далее до первых людей в раю… В тот приезд у брата так разболелась голова, что он свалился возле этого овина в траву и так лежал в ней, словно израненный в боях ратник. Руки обнимали траву, а волосы смешивались с травинками. Рядом родное, но взглянуть на него ему было не в силах. С трудом тогда в деревне мы нашли таблетки от головной боли, и брат немного пришел в себя…
Перед нами был не тот лес нашего детства, а могучие, стройные сосны – самый настоящий северный бор. Мне же вспомнился тот с небольшими еще сосенкам и белым мхом между ними с натоптанными дорожками. Росли тогда они белые грибы. «Да это же бабаевский Пенек!» - воскликнул я. Действительно капчинский лес теперь предстал, как заветное грибное место там, в не таком уж далеком Бабаеве: высокие сосны и между ними перемежание белого и зеленого мха. Дорога же была отличная, с россыпями сосновых иголок на ней на желтом песке! Кое-где попадался приятель-верес. Что нас ждет на реке? Ведь на реке мы не были более полвека!? «Что если и там все по-другому?» - было написано на лице брата Алексея. Конечно, и тут дороги было не узнать. Все изменилось так, что мы иной раз не знали, правильно ли мы движемся. Очень сильно порадовала нас тихая, заповедная Старунья, замелькавшая справа между деревьями. Совсем как там, на Успенском погосте. Но здесь Старунья была шире и величественнее, словно некое таинственное озеро, покрытое омутной водой с многочисленными прибрежными кувшинками… Однако, надо было спешить. А тут еще зарядка в фотоаппарате стала заканчиваться. Появилась опасность, что видов реки у нас не будет совсем. В одном месте мы свернули влево и вышли прямо к Колпи, но не в том месте, где всегда купались, а, судя по всему, ниже по течению. Мы стояли на высоком обрыве и с этого места особенно ощущалась мощь северных, темно-коричневых вод, ненадолго прогреваемых солнышком в короткое северное лето. Колпь считается своенравной рекой, шутки с которой неуместны. «Здесь мы тоже с бабушкой бывали», - задумчиво заметил Алеша. Действительно, этот вид в целом и своеобразные, величавые повороты реки просто невозможно забыть. Снова идем дальше. Кусты редеют, начинается песок и постепенно перед нами открывается речная песчаная отмель. «Вот это место!» - восклицает брат, - слава Богу, ничего не изменилось, все то же, слава Богу»… Мы не одни на реке, поэтому берем правее и устраиваемся поодаль от отдыхающих. Но те вскоре уезжают на машине, и мы остаемся наедине с Колпью из нашего золотого детства. Замечаем, что песчаная отмель, дугообразно раскинувшаяся по всему речному повороту, стала больше, та что в одном месте намыт целый холм. Но все остальное было без изменения! Вон там за этой водой деревни Заэрап и Бор. Это родовые наши деревни! Все тут вместе, нераздельно было и живет, не зная, вернее не желая знать никакого такого зла и ненависти. Как спокойно течение реки, как прекрасно песчаное чистое дно! И только по возмущении воды в тех местах, где из нее торчат ветки поваленных с крутого обрыва деревьев, видно, что река течет годами, десятилетиями, веками… На иных ветках повязаны тревожные тряпочки, мол, не заплывай, друг, в те места, какие тебе не положено и будешь жив. День разыгрался до такой степени, что над рекой поплыли могучие кучевые облака. Поверхность воды выглядит то ровным стеклом, то слегка возмущенной ветром поверхностью, под которой почти физически ощущается водная толща. Мы голыми ногами бродим по песчаному дну, но искупаться не решаемся. Нам итак хорошо. «Замечательно, не ожидал, вот и утешение пришло на реке, в конце», - радостно говорит брат Алексей. Он замечательно повеселел и вид его приобрел некую детскую беспомощность, за которой, впрочем, угадывалась немалая уже взрослая сила. «Все же мы выросли, идем вперед, изменяемся, дай-то Бог к лучшему, то есть к незлобию», - пришло мне в голову… В сознании даже всплыло знаменитое державинское:
Река времен в своем стремлении
Уносит все дела людей…
Но философствовать сегодня, тут на реке нашего детства, право не хотелось. Уносит, что ж, слава Богу, но важнее знать, что эти дела будут взвешены на нелицеприятных весах Божиего Правосудия. И где тогда обрящемся мы, если недобрые дела перевесят добрые поступки? Это хорошо болтать о многополярном мире, а как его выстроить? В реальности видим два полюса – добрый, светлый, Божий и темный, злой, сатанинский. И как не могут соединиться положительно с отрицательным, так ничего общего не имеют добро и зло. Отсидеться на нейтральном, теплом земном экваторе не удастся. Кстати поэт Державин был, правда, короткое время губернатором Тамбовской губернии и как раз в те годы, когда в Курске уже пришел в юношеский возраст преподобный Серафим Саровский Чудотворец, который будет прославлен в лике Тамбовских святых. Вот какие пересечения и переплетения случаются в нашем тесном земном мире. Была ли икона преподобного отца Серафима Саровского в Капчинских церквях мы не знаем, но, скорее всего, была.
Алексей сидел на высоком намытом водою реки песчаном холме, и, казалось, глава его упирается в большое, белое кучевое облако, зависшее над Колпью, словно оно желало поближе рассмотреть, чем там занимаются люди. Слава Богу, фотоаппарат «отдохнул» и напоследок удалось сделать прекрасные снимки. Подтвердилась старая истина – там, куда меньше вмешивается человек со своим сумасбродством и «улучшениями», где максимально возможно сохраняется природная, лучше сказать, Божественная естественность и простота, там царит если не гармония, то хотя бы лад и соответствующий чин. Но вот неожиданно появляются два подростка. И между нами завязывается доверительный разговор. О чем конкретно говорили, уже и не вспомнить, но ребята, искупавшись в Колпи, решили проводить нас до деревни. По дороге мы тоже разговаривали об учебе и так далее. Мы им сказали, чтобы они передали своим в Капчино, что приезжали внуки бабушки Клавдии Карасевой. Возле старого овина наши пути разошлись: мы повернули вправо на выход из деревни, а ребята налево – туда, откуда мы до этого пришли. Как-то сложатся их судьбы не непростом современном мире, в котором зло увеличивается в геометрической прогрессии?..
Уже в самом конце деревни налево мы окинули взглядом разваливающийся сруб очень старой деревенской бани, в которой ребенком еще мылась наша мама. Направо был длинный деревянный дом с крепким хозяйством… Наступило прощание с Капчиным. Река явно скрасила наше пребывание в родной деревне. Шаг за шагом деревня отставала от нас, погружаясь в привычную дачную дрему. И когда наступит ее пробуждение? Дай-то Бог, чтобы наступили иные, лучшие на деле времена. Капчинцы живые и особенно ушедшие их заслужили потом и кровью.
Обратная дорога на Ширьево прошла под непрекращающиеся раскаты то дальнего, то ближнего небесного грома, который прерывал наш разговор с братом так, что мы не однажды с улыбкой замечали, что он явно хочет вмешаться в обсуждение нашего мелкотемья и придать всему более высокий и одновременно страшный смысл. Гром без дождя сопровождал нас до самой посадки в поезд. Когда-то еще мы скажем любимой деревне: «Здравствуй, Капчино!»?