***
Мир это жестокая скорлупа. Я барахтаюсь в капкане сознания. Я пытаюсь выбраться сквозь ржавые оковы войны. Я кричу: ПОМОГИТЕ! Я продолжал дальше рассуждать о том, как мне повезло и не повезло в жизни. Думал про Илюшу, про Наташу. Как многое значат другие люди в жизни человека. Каким бы и я не был сильным, я разобьюсь, словно хрустальный бокал. Мне нужны люди, они помогают мне существовать в этом мире. Но правильно ли я поступил, что связался с ней? Что было бы, если б я не открыл ей дверь? Если бы я не проявлял свою агрессию? Вообще если бы я не нуждался в женщинах, не был с Викой. Стала ли легче моя жизнь? Насколько же это сложный вопрос. Стоит ли вообще общаться с другими людьми? Смогу ли я сохранить в себе себя без других? Я разбазариваю силы, знания, время, возможности на посторонних людей, а в ответ получаю мало или не получаю вообще ничего. Так и с Наташей. Куда нас приведут эти отношения? Два вопроса: нужны ли мне отношения в принципе и нужны ли мне они именно с ней? Быть может проще вообще искать наслаждения в одиночестве и ни с кем не общаться? Говорят, что с любовью жить сложно, а без и вовсе невозможно. Но ведь живут же люди без любви? Или они не живут, а выживают? Сколько горя принесли мне другие люди и сколько еще принесут. Удивительная способность любить одиночество и иметь возможность оставаться наедине с собой. Вот это действительно супергерои.
По утрам мне скучно, а по вечерам очень страшно. Наташа сильно привязалась ко мне, она практически живёт здесь. С одной стороны это удобно: она убирает, готовит и прочее. Женщина действительно создаёт уют. Но с другой стороны: я смотрю на эту девушку и понимаю, что я, возможно не люблю её. Как мне жить в этом мире? Постоянно искать себе подружек, тратить время и силы на их поиски, чтобы веселить, затаскивать к себе в кровать? Или может просто с кем-то жить? Но как жить без любви? Найти женщину и любить её можно, и даже, чтобы она любила тебя. Но ведь за эту любовь придётся платить. Уйдёт завтра Наташа и я забуду об этом через месяц. Но если уйдёт от меня любовь, то меня это скрутит, будет ебашить головой об потолок и в конечном итоге сломает. Как мне нравится думать, какой я большой и сильный. А когда в голове всё по полочкам раскладываешь, то понимаешь, какой ты маленький и ничтожный человечишка и тебе грош цена. Правильно говорят, что за силу любви нужно отплачивать страданием. Кто там писал? Жизнь это юдоль страданий и скорби. И все это знают, да-да-да, машут люди головой. А у меня всё внутри лопается от несправедливости и несовершенства этого мира. Я всё чувствую, знаю и вижу. И я хочу взывать, бегать по улицам, хватать людей за плечи, трясти и кричать: «Оглянись сука, мир говно, открой глаза. Давай создавать что-то новое, большое, настоящее». И я понял: мне нужна цель. Я должен делать что-то, чтобы быть кем-то. Пошёл я со знакомым в бар. Знакомый такой себе, проходной, не интересный и я о нём молчу. Мы сидели, выпивали, с ним очень скучно, но я как-то засиделся дома, с Наташей, с её сериалами… мы живём как муж с женой после тридцати лет брака. Но я понимаю, что дело во мне. Она на самом деле большая умница. Если бы не Вика, я бы думал, что проблемы в ней, но я себя уже знаю лучше в отношениях. Но знать и делать – вещи всё же разные. И вот я сижу, пью с этим товарищем, как вдруг замечаю Андрея с их компанией. Они сорили деньгами, громко кричали, а алкоголь лился рекой. Я решил к ним присоединиться.
На их стороне приглушенный свет, столы сдвинуты, много алкоголя, пустых бокалов, пустых графинов, использованных салфеток. Много пепельниц, дыма. В этом заведении не курят, но они курят, громко смеются, орут матом. В баре человек десять, все выглядят как уголовники. Или как люди, которые пытаются под них косить. Ведут себя похабно, вульгарно. Плюют на пол, оскорбляют гарсона, щипают за жопу официантку. В общем выглядит всё достаточно мерзко, мне нравится. Я выгляжу не как за них, но и никак против. Что-то между. Подхожу и пытаюсь заговорить:
— Пацаны, сиги не найдётся?
— Ты куда лезешь, осёл? Не видишь правильные пацаны сидят? По рогам тебе мало дали? Да я тебя сейчас…
— Охлади пыл, Костян. Пацан, ты присаживайся к нам, че ты как не родной то. — Андрей засовывает руку за спину, хватает стул и ставит его возле себя и стучит по нему ладошкой. Я весь такой навеселе, с приподнятым настроением. Сделали мне плохо? Больно? Думаете я вас боюсь? Как бы не так. Сажусь.
— Спасибо. Хорошо сидите, пацаны, культурно, красиво. По-людски, как надо. Гарсон, сюда пойди. Мне что и парням. Что за праздник? По какому поводу собрались?
— Ты не тараторь, бакланище, я тебе еще не всыпал за молого.
— Костян, ты бы помолчал. Пусть пацан почувствует себя как дома, мы же всё решили уже. — Водки в графинах нет, все пустые. Только у него полный стакан водки. Из него он наливает мне в рюмку. Мы только вдвоём выпиваем.
— Хороший ты пацан. И дерёшься хорошо, и вообще держишься на уровне. Где учился драться?
— Да нигде, жизнь с детства била, решил давать ей сдачи, вот и выучил пару приёмов.
— Складно-складно. — Официант приносит графин водки. Мы все выпиваем. Галдёж из конца стола разрастается. Андрей, который всё это время разговаривал со мной, участвует в обсуждении, а я сижу, как дурак и пью водку один. Мой товарищ только что прошёл и злостно зыркнул на меня. Ну и пошёл нахуй, тряпка. Я бы сломал его, я бы голову разбил. Ух, водки много что-то, перебрал. Надо выйти проветриться.
— Ты куда, боец? — Опять Костя нарывается на меня.
— Воздухом подышать. А ты что, со мной хочешь?
— Ты че, сука, бессмертный? Давай выскочим?
— Так, пацаны, — Андрей показательно хлопнул в ладоши, — будем проводить сейчас турнир. Видимо пацан хочет к нам присоединиться. Всё веселье на улице. — Он демонстративно встал и пошёл, все поплелись за ним. Я оставался в баре последним, нужно было что-то найти. Ножей с собой не было, стволов и подавно. Решил хотя бы стянуть с себя ремень и накрутить его на руку. Пошёл к выходу закатывая рукава. Меня догнал официант.
— Молодой человек, мы можем вызвать полицию, пройдемте с …
— Парниш, не мандражуй. Меня так в жизни похуярило, что мне эти клоуны до одного места. Что они могут сделать? Побить меня? Ну полежу я в кровати пару дней, меня они не сломают. Ты иди, отдыхай.
— Ну что, начн… — И мне прилетает со всего размаху … от кого? От Андрюшки. Со всей силы в живот и я согнулся. В меня полетела нога и я получил прям по лицу, в глазах всё на долю секунды потемнело. Полетела вторая нога, но я вцепился за неё и сумел подняться, тем самым вытащил ботинок и выкинул его. Андрей разозлился, стянул с себя куртку. На улице шёл снег и я умыл левой своё лицо, приготавливаясь к драке. Или я, или они. Пора показать из чего я сделан. Сюда говно, сейчас ебало будет битое. Он попытался меня ударить, но я увернулся назад и достал ему левой в грудь и как бы оттолкнул его. Он не расстерялся и ударил меня с ноги, но нога немного не достала и только черканула меня. Я провёл удачный лоу-кик, Андрюша на время защурился и стиснул зубы. Попал значит, хорошо, работаем дальше. Он со злости полез на меня, но опять не рассчитал и я успел увернуться в лево, и с правой гасанул его в щеку. Потом почему-то дал ему отцовского ляпаса с левой и сильный прямой в нос. Ремень после щеки слетел и я косточкой попал прям в переносицу. Из носа полилась кровь и это его полностью выбило из колеи. Он крикнул: «сука» и отбежал в сторону. Достал чистый, белый, поглаженный платочек и вытирал нос. Никто больше не смел меня трогать. Вскоре приехали менты и все побежали кто куда. Я держался за штаны и удивлялся, как они во время драки не упали с меня. Я забежал в какой-то подъезд и слышал тяжелые вздохи и шум наверху. Быстро поднялся и увидел там опять Андрея. Он держался платком за нос, но когда меня увидел, платок упал ему в ноги, а Андрей скорчил жалостливое лицо и попятился назад.
— Я тебя не боюсь. Давай, иди.
— Знаю, не боишься, поэтому бессознательно идёшь от меня назад.
— Ты думаешь я драться не буду? Мы можем продолжить хоть сейчас и ты …
— Да хватит! Боже, что с тобой не так? Почему ты мир видишь в таких серых тонах? Ладно я депрессивный, но ты еще хуже. Что не так?
— Всё так.
— А почему ты тогда так себя ведёшь? То интерес проявляешь, то защищаешь меня, то бить начинаешь? Зачем ты мужика включаешь? Для кого?
— Тебе не понять, пацан.
— Ну так объясни.
— Не понять, говорю, так принято.
— Ладно, хорошо, мы подрались. Всё? Кому от этого лучше стало?
— Я должен был показать пацанам, кто ты и кто я.
— Показал?
— Тебя менты спасли. Так я бы тебя разорвал.
— Ну давай, рви. — Повисла пауза, Андрей запрыгнул на почтовый ящик и свесил ноги.
— Надоело это всё, пацан. Жизнь эта ебаная. — Он не со злости, а с привкусом какого-то отчаяния бросил шапку на пол. — Постоянно ходишь, лицо корчишь, хочешь показать себя крутым, большим, сильным. Говоришь не то, что думаешь. Делаешь не то, что хочешь. У меня такие планы на жизнь были. Я был так к себе строг, всё старался в жизни этой, ну человеком стать. Да всё не получается. Ладно тупо это всё, идти пора.
— Сирены не слышишь? Какой идти? Посидим. Есть закурить? Благодарю. Знаешь, Андрюха… Кстати, Андрюха нормально? Хорошо. Так вот, Андрюх, я понимаю тебя. Ты думаешь один такой? Постоянно в какой-то броне, каждое твое слово делает эту броню всё прочнее и прочнее. Плохо поступаешь с людьми, плюёшь на них, а в душе кошки скребут и думаешь, что ты дьявол, что ты не человек уже. А эти утренние взгляды в зеркало? Я не понимаю что с моим лицом, с каждым днём оно всё будто отдаляется от меня. Какое-то чужое, не моё.
— Бля, насколько же это точно, просто полностью про меня, пацан, ты мысли мои читаешь. — Он отхаркнулся кровью и плюнул в сторону. Вздохнул, закатил глаза, постучал пятками о почтовый ящик. Снег растаял и образовал лужу под его ногами. Под моими тоже.
— Ремень потерял.
— Что за ремень?
— Да которым всадил тебе с правой.
— А, да, красавчик. Хороший удар, в нос тоже классно пробил.
— Ха, мне важно, что ты это ценишь.
— Ну своему врагу порой нужно говорить такие вещи. Ну ты же понимаешь, это только между нами. При пацанах не говори об этом.
— Та да, я понял. Не враг я тебе, я вообще, ха-ха-ха, бля это так смешно. Подружиться на самом деле хотел. Скучно мне и страшно как-то, но не вас я боюсь. А жизни без сильных людей рядом. Опять одному не хочется быть.
— Понимаю, пацан. Это жизнь нас делает говном таким.
— Да не жизнь это, а ты сам. Сам задаёшь тон всей жизни. Ты просто злой. Злой, потому что тебе страшно, это защитная реакция.
— Страшно? Ну ее знаю, хотя может ты и прав. — Он спрыгнул с ящика и схватил шапку, и я только сейчас увидел, что она в крови. Тут он поднялся с шапкой, я обратил внимание на его голову и оттуда тоже текла кровь.
— Бля Андрей да у тебя кровь.
— Да в носу совсем чуть-чуть.
— Нет, голова, голова в крови. Он прижал руку к голове, потом потянул в низ и посмотрел на неё. Она была настолько мокрая, будто он опустил в чан с кровью. В его взгляде я увидел что-то страшное. Я помню в детстве видел картину, как собаки разорвали котят, пока кошка отбивала. Она никого не спасла и убегала. И убежала. И всё казалось бы. Но тот её взгляд, как многое я понял и увидел в глазах кошки, такой гаммы эмоций не у каждого человека бывает. Такая растерянность вперемешку с болью. Кровь была черноватая, вязкая, липкая. От увиденного у него подкосились ноги, но я схватил и попытался вынести его из подъезда. Я плёлся, ноги запутывались, он что-то бормотал, а я думал какой я хороший, порядочный и добрый. Вынес его на улицу, положил на лавочку, стянул с себя шарф, опустил в снег и протёр ему лицо. В основании головы было что-то мягкое, как темечко у новорожденных. Меня кинуло в дрожь и в холодный пот. Я попытался вызвать скорую, но телефон разрядился. Полазил по его карманам, но там стояла блокировка. Я попытался включить экстренный вызов, но ничего не получалось. Двадцать первый век, блять, у всех телефоны, а скорую вызвать нельзя. Я побежал по квартирам и стал стучать, никто не открывал мне. Слышно как открывались вторые двери, даже было видно, как включался свет в коридоре, но люди молчали. До меня уже потом дошло, что моё лицо и руки были в его крови, еще и с шарфиком стоял окровавленным. Они наверное думали, что я его убил. Я бы тоже так подумал. И я просто ушёл. Не знаю. Зачем? Почему? Я просто решил, что мне незачем играть в Робин Гуда. Сам напал на меня, сам и виноват. Я медленно поплёлся домой. Мне стало очень легко и спокойно на душе, как будто я лишился какой-то тяжеленной ноши. Наташа уже спала, тихонько разделся и лёг в кровать. Всё тело болело, взыграла совесть, но по дороге домой я придумал сотни причин, почему я правильно поступил, но всё равно хотел подорваться, побежать. Ладно, Миша, ты сделал, что хотел. Наташа храпела, я любил её храп. Я не знал любил ли я её, но храп точно любил. Она делала это так мило, как котёнок. Это был даже не храп, а милое, детское сопение. Она лежала ко мне спиной, но когда почувствовала моё прикосновение, повернулась ко мне, уткнула голову в грудь и сопела дальше. А я не мог повернуться, смотрел на неё. Свет от фонаря падал ей на лицо, оно было таким милым, непорочным, детским. Как жизнь любит быстро меняться. Сегодня какая-то гулящая тёлка, которую я недавно бил, остаётся для меня самым милым и любимым человеком в этой жизни. Но и это пройдёт, всё проходит. Незнакомые становятся знакомыми, потом любимыми, потом снова незнакомыми.
У Наши что-то с носом всегда было, я еще не успел уснуть, а она проснулась, пошла в туалет, в темноте начала искать капли. В темноте, чтобы не разбудить меня включенным светом, солнышко моё. Закапала, легла. Лежит, ворочается.
— Что? Не спится? — Грубым, охрипшим голосом я ей говорю.
— Да, нос что-то опять заложен, как обычно. Сейчас капли подействуют и буду спать. А ты чего не спишь, милый? Я не заметила, как ты пришёл, как погулял с другом?
— Ничего интересного, выпили и по домам.
— Ну и хорошо, солнышко, я так рада, что всё закончилось тихо и спокойно. Хочешь водички?
— Нет, спасибо.
— Ты мёрзнешь? Укрыть тебя?
— Не-не, что ты, не надо, спи моя сладкая.
— Я так тебя люблю, — она уткнулась в меня головой, — я так долго тебя искала. Не по годам, а по чувствам. Я всматривалась в людей, пыталась их понять, прочувствовать. Всё пыталась кого-то найти, а теперь всё, я счастлива, я нашла.
— Ты действительно считаешь, что всё? Что конец скитаниям? Мы будем жить долго и счастливо?
— Не знаю, Мишенька, не знаю мой дорогой. Всё в наших руках. Но я очень хотела бы быть с тобой всю жизнь, я люблю тебя очень сильно. — Поразительно, как из гулящей бабищи можно выдавить такие чувства. Я подумал об этом и мне стало мерзко. Стало мерзко, что я использую такие слова. Вовсе не хотелось называть её бабищем.
— Наташа, я очень сложный человек…
— Любимый, я всё знаю.
— Нет, подожди. Мне очень сложно, понимаешь? Я чувствую себя, будто я в тюрьме, как будто один. Вокруг люди, да, но чувство отреченности, ненужности. Я понимаю, что говорю как двенадцатилетняя девочка, но у меня внутри костёр, он вечно горит внутри и не даёт мне спокойствия.
— Я тебя понимаю…
— Я знаю, любимая. Иди ко мне. — И я страстно её поцеловал, я впился в неё губами, языком, телом, душой. Мне хочется разорваться на части от того кома внутри. И думать не хочется, слёзы наворачиваются, но я заставляю себя как-то отвлечься, о чем-то поговорить.
— Ты к маме будешь ехать?
— Да, скоро.
— Билеты взяла?
— Поехали со мной? Я познакомлю тебя со всеми.
— Я не могу, извини, не сейчас.
— Я всё понимаю, хорошо, не будем торопиться. — Прошло несколько минут, я пытался уснуть, но она, видимо, нет. Я стал крутиться и она поняла, что еще можно что-то сказать.
— Я так тебя люблю, Миша. Ты у меня такой красивый, нежный, добрый, умный. Ты такой настоящий, я люблю тебя всего. И злым, и добрым. Я так устала от всех этих идиотов, которые меня окружают. Ты моя любовь, самая настоящая. Я понимаю, что времени прошло мало, но я чувствую это. Я бы всё на свете отдала, чтобы не потерять эти отношения, чтобы быть с тобой, целовать тебя, заботиться о тебе. Я хочу состариться с тобой, я хочу детей от тебя, я хочу свадьбу. Я всё хочу, я хочу почувствовать себя любимой, и желанной. — И опять накатывает эта грусть, эта пустота внутри, она гложет меня, кусает, царапает и выкидывает на обочину. Я был там, ничего хорошо, вывози меня кривая. Я понимаю о чем она говорит, я не чувствую того же, но думаю логически. Лучше быть любимым, чем просто любить без ответных чувств. Или возможно я люблю её, но боюсь в этом признаться. Я буду для неё всем, если она сохранит и не предаст меня. Я знаю эту жизнь, сегодня ты клянешься в любви, а через несколько месяцев всё забывается, как будто и не было. Вы становитесь чужими и уходите друг от друга, будто бы и не были вместе, будто бы и не существовали. Я могу ей поверить, могу её полюбить, но мне так страшно открываться кому-то. Потому что сегодня всё так, а завтра твоя любовь сломана и ты опять выкинутый где-то на обочине. На обочине своих чувств. Я не хочу так, поэтому я не говорю ей вслух о любви. Иногда я шепчу это про себя.
— Я всю жизнь себя чувствую одиноким и подавленным, и когда мы нашли друг друга, я обрёл что-то забытое, такое отдалённое, тёплое и любимое. Но когда ты с тем, тогда… в общем когда ты …
— Давай не будем, пожалуйста, я прошу тебя.
— Да, хорошо. Просто тогда я почувствовал себя брошенным, ненужным. Меня предали и отвергли, моя любовь споткнулась, разбила нос, обиделась, ушла.
|
|
|
|
|
|
— Миш, не говори так. Я натворила глупостей, но главное что мы есть друг у друга. И только вместе мы сможем противостоять этому миру. Сегодня ты уйдешь от меня или я от тебя, и что тогда от нас останется? Ничего, мы будем совсем одни, Мишенька, мой хороший, мой красивый, мой золотой. Я хочу быть только с тобой, слышишь? Ты моя любовь и больше никто в этом мире не станет между нами. Я пойду за тобой куда угодно. — Её слезы катились по щекам, да и я с трудом сдерживал свои.
— Я буду бежать за тобой на край света, на погромы, баррикады, убийства. Я пойду за тобой к самому зверю в клетку, если ты меня попросишь.
— Наташа, я…
— Подожди. От меня всем всегда что-то нужно было. Все видели во мне кусок мяса, просто бабу. И только ты, такой нежный, такой внимательный, чуткий и настоящий. Я никогда не забуду, как ты целуешь меня в лобик, когда мы в постели. Ты обнимаешь и целуешь меня в шею, ты самый нежный парень в моей жизни, и я ценю это.
— Ох, это… это так откровенно. Наташа, я бы никогда не подумал, что ты такая внимательная, что ты всё понимаешь, что так чувствуешь.
— Почему, Миша? Я же такой человек как и все, конечно я всё понимаю. Я понимаю, что слишком рано для таких слов и всё так сумбурно. Я не дура, Миша. Я такой человек, если у меня что-то внутри есть, я должна об этом сказать, иначе меня это будет топтать внутри.
— Я люблю тебя, золотце, иди ко мне, дай я тебя поцелую. Да, ты такая у меня нежная, хорошая, мягкая, родная, любимая. Я люблю твои мягкие губки, твой красивый носик. Я люблю в тебе всё. Я так сильно выстрадался, что теперь наконец-то почувствовал себя частью тебя.
— Что ты хочешь на утро? Я приготовлю.
— Тебя, моя хорошая. Только тебя. А теперь давай спать. Я ужасно устал, я хочу спать. Спать только с тобой.
№27 «Голубые небеса, поют в ответ: Смерти нет!»
Я снова смотрю, как сгорает дуга моста.
Последние волки бегут от меня в Тамбов.
Я новые краски хотел сберечь для холста,
А выкрасил ими ряды пограничных столбов. [5]
Кто это я? Должен ли я кому? Нет, не должен. — Так смело отвечал я себе. Но на самом деле не смело, я боялся, что он отомстит мне, когда его бросил и я не знаю что с ним. Самое странное, что я переживаю за него. Значит у меня есть сердце? Значит не всё еще потеряно. Но почему я его бросил? Это было так приятно, я лишился этого груза и такое ощущение, что резко скинул все проблемы. Эти три недели Миша работал, пил, трахал Наташу, слушал разные музыкальные группы. Нашёл какой-то фрязинский дарк эмбиент, слушал его. Много курил на балконе, писал очень плохие стихи, но Наташе нравится. А мне большего и не надо. Я сделал вывод, что я не буду гнаться за любовью, которая покорит меня и заставит куда-то бежать. Начали играть какие-то Японские мотивы в моей голове. Вавилонский замысел заставит меня. Моя крыша потихоньку съезжает. Как там было… мясная избужка. Как в мясной избушке погибала душа. Именно наверное так, а может наоборот, душа не погибала, а обретала новый вид. В этом проблема, человек не знает глубину своих чувств. Может быть я влюблён в Наташу так, как влюбляются, возможно, раз в жизни. Может быть нам светит светлое будущее, а может быть она завтра уйдёт и я о ней вспомню, лишь когда мне приспичит подрочить. Я пугаюсь своих мыслей, я думаю, как какая-то бесчувственная мразь. Я теряюсь в самом себе и не могу понять какой я на самом деле человек. Добрый? Злой? Плохое или хорошее стирается, как стираюсь и я. Всё, что нас не убивает, делает нас сильнее. Эта фраза настолько популярная, что уже не нуждается в авторстве. Полторы недели болела и опухала рука, местами чернела. Наташа покорно мазала руку, я не мог даже схватить сигарету. Сложно без одной руки, скажу я вам. Я всё думаю о том случае, думаю про Андрея. Не то чтобы я их боюсь, я бы сказал, что опасаюсь. Вообще я опасаюсь многих вещей и уверен, что в этой жизни никому нельзя доверять. Собственный сын может вставить тебе нож в спину, отец и мать могут предать. Всё в этой жизни продаётся и покупается, даже семьи. В этой жизни всё очень быстро теряет ценность и самое святое прогнивает так же быстро, как и общество в целом. Я заебался. Я заебался об этом думать и это видеть. Рассказать бы вам что-то хорошее, весёлое. Но у меня в жизни не происходит ничего хорошего. Какая-то трясина… блядский кисель, а не жизнь. Мать с отцом забили на меня, ну отец – это ладно. Он алкаш и спивается, ему уже ничем не помочь. Уж слишком мужик за столько лет привязался и растворился в семье, не имея ничего вовне. И так уж привязался, что отнять у него это и больше ничего не осталось. Ни друзей, ни увлечений. Ну хотя почему, увлечения остались. Ёбаная водочка. Что уж лицемерить я и сам любитель выпить, не зря же я сын своего отца. Когда у меня будут дети, я не буду пить. Во всяком случае не так. Бабушка не берёт трубку, да и вторая тоже, я её еле-еле номер нашёл. Дед болеет и я к нему не хожу, об этом я еще пожалею. Но мне нужно что-то решить с этим киселем. Со своей жизнью то бишь. Можно красиво, я бы даже сказал, филигранно говорить и думать о каких-то вещах, строить из себя умного и начитанного. Читать Гегеля и толкать это в лицо людям. А потом всё так же бежать с алкоголем. Как всё же красиво, всё что нас не убивает, делает сильнее. А как понять что меня это не убивает, а делает сильнее? По сути у меня всё есть, нормальная работа, вполне сносная девушка, которая во всяком случае меня, видимо, любит. Ну, по крайней мере, влюблена. Живи да радуйся, но что-то не хватает, что-то не даёт мне быть счастливым. Я общаюсь в интернете с одним писателем. Он мне рассказывал, что надо искать удовольствие во всём, что ты делаешь. А если этого удовольствия нет, то постарайся найти в этом удовольствие. А если не получается, то смени род деятельности. Причем он это глобально имел ввиду. То есть нужно любить гулять с собакой, выносить мусор, мыть посуду, смотреть на звёзды, помогать застёгивать платье Наташе. Но что делать, если я ничего не хочу? Не знаю зачем я за собаку написал, ведь у меня нет никакой собаки. Зато у меня есть Наташа. Ха-ха, унижать собственную девушку это в моём стиле, да. Это наверное очень странно, но Наташа получила должность. Она что-то там кому-то там в театре помогает. Уходит по утрам, возвращается вечером. Не знаю куда она там на самом деле ходит, но я хочу верить, что она не врёт. А какой смысл ей врать? Нравится со мной жить – живи. Не нравится, ну так не живи. А, да, кстати, она же переехала теперь полностью ко мне недавно. Вот живём вместе. Она когда уходит, мне становится так страшно. Я ловлю себя на мысли, что мне страшно: Наташа уйдёт и не вернётся. Но по-настоящему страшно находится в квартире, передвигаться по комнате. Включаю громко музыку, чтобы не чувствовать себя одиноким и каждый вечер много пью. Недавно меня Наташа пьяного тащила в кровать. Наверное мне повезло с ней, жизнь научила меня не радоваться тому, что есть. Это очень плохой урок. Мне нравится целовать её в шею… ладно, надо выяснить что там с этим Андреем. Рука уже не болит, но в принципе, эти шакалы без проблем могут отпинать меня всей толпой и никакие руки не помогут.
Я натягиваю штаны, вязаный свитер, куртку без шапки, на улице не холодно. Завязываю ботинки и выхожу на улицу. Дневной свет бьёт мне в глаза – это бывает, когда не выходишь на улицу или выходишь только вечером за бутылочкой нефильтрованного, за чарочкой сорокоградусной…. Я хотел сказать за пятью бутылочками. Но не сказал, наврал. Не люблю врать. Позвонил Наташе, узнал номер Андрея. Позвонил, он обрадовался моему звонку, я пришёл к нему на хату. Они опять пьют. Я сел тоже. Тут все всегда пьют. В этой провинции дожить до вечера – это уже подвиг. Здесь нельзя пить, тут люди делятся на два типажа. Те, кто пьют всегда и те, кто не пьют вообще. Чтобы не стать теми, кто пьёт всегда. Я нахожусь где-то между.
— Я вчера бабу одну жахнул, в клубешнике снял. Такая вроде красивая была, так я утром просыпаюсь, а она пиздец какая страшная.
— Тебя эти бабы до добра не доведут, жениться тебе надо.
— Ой а сам то?
— У меня другие идеалы.
— О, а я вчера тоже девочку нашёл.
— Ты что ли? Серьёзно?
— Да, я смотрю на неё, она такая красивая. И я еще подумал, что будет моей женой. Я ей об этом сразу и сказал, она обрадовалась.
— Ну и? Жахнул?
— Да ну какой жахнул? Я только в щечку поцеловал, она не такая.
— Они все не такие, — влез я, — а потом оказывается, что бегают по хуям и всё скрывают. Правда, Валёк?
— Сука держите меня, я вломлю этому придурку. Славик, не держи меня, я сейчас тебе вломлю. — Валентин получает смачный подзатыльник и успокаивается. На меня же очень тяжело посмотрели, я упал в осадок. Предложил пацанам сходить за бутылкой. Взял. Вернулся. Мы пили и разговаривали дальше. Не было намёка на происшествие прошлых дней. А потом мы с ним пошли покурить на балконе.
— Хороший ремонт.
— Ага...
— Как ты? Как здоровье?
— А, ты же не знаешь. Когда ты ушёл, прикинь, меня кто-то гопнул и голову разбил. Три недели ищем кто, никто из пацанов на районе не знает. Залётные наверное, меня бы тут никто пальцем не тронул, ты же знаешь. Перед старшими я в почёте, шпана меня боится. Всё ровно, но кто… сука нашёл бы, убил. Ты как-то странно себя ведёшь. Что такое?
— Да всё в порядке, я просто загружен из-за Наташи.
Он выпускает дым, стряхивает пепел из открытого окна, его губы сжимают сигарету, он втягивает что есть силы, выпускает дым еще раз, немного кривится и спрашивает: — А что с Натахой то? Какие-то проблемы? Давай я помогу.
— Да это семейные.
— А ты любишь Наташку то?
— Спроси что попроще.
— Не, братан, ты если бабу любишь, то ты её любишь. Я свою обожаю. Так живётся проще, поверь мне.
— У тебя что, кто-то есть? — Удивился я.
— Ага. Конечно. Маринка.
— Серьёзно?
— Ну да, а что тебя удивляет?
— Ну я думал ты гуляешь, баб на стороне трахаешь, а у тебя прям отношения.
— А хули ты думал? Да мы с ней со школы еще, любил её пиздец как, вот уже почти десятку живём. А у меня всё страх, что я на зону присяду, наверное поэтому и не женимся. — Кто-то сзади ударил меня по плечу, я так испугался, что выронил сигарету и чуть сам в окно не выпал.
— Ты чего такой дёрганый?— Спросил у меня Славик. — Пацаны, чо стоите сиськи мнёте? Я там разлил уже, пойдёмте.
— Недавно прочёл в интернете, что у осьминога три сердца.
— Интересно, как ему живётся с тремя. У меня всего одно и то покалывает каждый раз. И стучится очень быстро, особенно когда выпью много.
— Ха-ха, ты думаешь, что у тебя есть сердце?
— Очень смешно. Сердец нет только у женщин, и то не у всех. Я таких женщин знал, вам и не снилось.
— Ой блять, ты будешь еще нам о женщинах говорить.
— Да, буду! — Кричит Славик. — Ты знаешь каких женщин я видел?
Я когда в селе жил, была у нас соседка, святая женщина. И мы о её святости только после смерти узнали. Суди сам: жила одна, фикусы какие-то разводила, козу хромую имела. И всем помогала, просто всем и всегда. Все знали, что к бабе Маше можно обратиться и она поможет. Всю жизнь помогала всем, ничего не имела, последнее отдавала, всем всё на радость и казалось, что кайфовала от этого. А потом померла... И не знаю как это объяснить, но вместе с душой бабы Маши, ушла душа всего села. Все разъехались, старики остались доживать своё, её дом так и остался стоять, родственников не было, а растаскивать даже самые конченые алкаши постеснялись, потому что уважали её. Нужно что-то сделать, но ничего не делалось. В конечном итоге всё возвращалось к бабе Маше. Вот тогда они стали думать, как так получалось. Потом собрались всем селом, такой памятник поставили, но что толку? Непоправима смерть, когда был человек, кому он нужен был? А не стало человека и всё, конец, finita la commedia.
— Ну и к чему ты это всё рассказал?
— А к тому блять! Вот умру я! Умру и что тогда? Придёте вы ко мне?
— Нет конечно, вот я вспомню как ты орал тут на кухне и сразу передумаю приходить.
— Тут Косте кто-то звонит, мы дальше выслушиваем их трёп. Потом он возвращается с очень серьёзным лицом.
— Он позвонил, сказал, что всё достал.
— А маски? А броник?
— Зачем тебе броник? Никто в тебя там стрелять не будет. Противогаз есть.
— Какие маски? Какой броник? Что происходит?
— Андрюх, ему можно говорить?
— Пацан, ты хочешь с нами на дело?
— На какое?
— В общем мы хотим намутить кэш. Есть удобная точка, там всё уже налажено. Просто приходим, берём что хотим и уходим.
— В смысле? Вы серьёзно? Это как? Ограбление типа или что?
— А что тебя так сильно удивляет? Ты думаешь за какой счет мы нюхаем, курим, пьём и гуляем? На заводе что ли работаем?
— Ха-ха-ха, скажешь тоже. На заводе, да, Андрюх, на заводе все батрачим. Андрюха бригадир наш. — Смеётся Костя.
— Мы, вообще-то, гангстеры. Мы не можем жить без драйва. — Влезает Валентинушка.
— Ты бы молчал вообще, гангстер, но вообще да. — Андрей обращается ко мне, — он в деле вообще обезбашенный. Шмаляет только так.
— Как это? Прям в людей что ли?
— Бля, может не будем его с собой брать?
— Пацан, тебе точно это надо?
— Если куда-то пойти, помочь вам, я готов. Но убивать никого не буду.
— Да ты че, никто никого не собирается мочить. Мы не макрушники, не какие-то бандиты. Так просто налетаем, берём и сваливаем.
— А куда налетаем то? Что делаем?
— Короче смотри, есть на Лимоновской один обменный пункт, хиленький, но по нашим наводкам там будет производиться крупный обмен. Столичные шишки будут менять бабки, старшие дали добро, поэтому никто прессовать нас не будет.
— Ну-ну и чего?
— Да ты подожди, ну рассказываю же. Входим мы в противогазе, возьмёшь обрез, станешь у входа, будешь охранять вход-выход, если он не уснёт, то наводишь на него ствол.
— На кого?
— Да бля не тупи, ну мужик этот за стеклом который сидит, ну в обменном пункте. Ты никогда там не был что ли?
— Был.
— Ну так а чего глупые вопросы то задаёшь? Мы влетаем, кидаем шашку ему под стекло, вышибаем дверь. С ментами всё обговорено, они приедут с задержкой. Правда запросили дохрена, но старшие сказали, что в таком деле это нормально. Мы сами на такое дело еще не ходили, но такую рыбку упускать нельзя. Даже с долей крыши и ментов, мы в охуенном наваре. В настолько охуенном, что даже берём тебя. Только ты не мандражуй, ну йобана рот, не ссы, всё чисто и красиво сделаем. Никого за жопу не схватят. Шашку кинули, дверь выломали.
— А что с мужиком этим делать будем?
— Убивать!
— Вы чё, да ну нахер!
— Ну шутим мы, уложим его, я не знаю, ну вырубим как-то. Какая разница?
— Как это какая разница? Блять, а если он увидит нас, сразу кнопку охраны нажмёт? Надо всё продумать
— Он прав, у нас на них выхода нет, только на районных ментов. Там охранная фирма крутая. Их не купим.
— Да успокойтесь, — говорит Костя, — никакая кнопка не сработает. Всё уже сделано будет до нас, не зря деньги с ментами делим. Сделаем всё быстро, по плану, еще несколько раз всё обсудим и прогоним. Заметушились так, как будто уже сейчас на дело идём.
Славик будет нас ждать сразу у ворот.
— А когда идём на дело?
— Еще неделя на подготовку. Пойдем на полигон, будем стрелять, ты тоже с нами пойдёшь.
— Вы сказали, что стрелять не будете…
— Ну бля, братан, ну что ты как маленький. Кто там знает как оно повернётся. Мы перед каждым делом идём стрелять. Ладно, мне бежать пора, у Маринкиных день рождение. Я пойду тестя поздравлять, правда нажрался уже, блять. Я в душ и погнал. Дверь закроете, Слава, закинешь мне потом ключи в тачку, ладно? Я на такси поеду.
— Да я отвезу тебя. — Отвечал Костя.
— Да ебал я твои отвозы на бухую голову.
— Да ладно…
— Да не ладно, сказал же нет и всё. Чо ты мне тут мозг паришь. Пацаны, я побежал.
Мы выпили очень много, я пил до самых чертиков. Общались, слушали музыку, много курили. Всё было классно, такая приятная мужская компания. Пустые бутылки из-под водки валялись под столом и на столе. Да везде. Наташа звонила, но я не брал трубку. Как попал домой не помню, но зато помню, как облевал ей ночнушку. Она помыла меня и оттащила спать. Блять, как же стыдно. Завтра вылежу её с ног до головы, а потом повезу куда-то в ресторан. Денег еще мало, надо и цветы купить. Точно на дело пойду, заел уже этот кисель. Ничего не меняется, одно и то же. Скука.