В день похорон Роберт стоял у двери Мартина в восемь утра, заваленный рассыпавшимися газетами. Он попытался сложить их в пачки, но оставил эту затею, когда появился Мартин.
– Входи.
Они прошли через квартиру на кухню. Роберт сел за стол, а Мартин включил электрический чайник. Мартин приятно удивил Роберта: он выглядел вполне вменяемым и каким‑то домашним – по контрасту с тем, что происходило внизу. «Если Мартин здесь – самый нормальный, то это конец света».
– Похороны сегодня, в час дня.
– Знаю.
– Ты пойдешь? Нет, если не можешь, ничего страшного, но мне кажется, Джулия будет тебе признательна.
– Не знаю. Если соберусь – позвоню им.
– Значит, будем считать, что не придешь?
Мартин пожал плечами. У него в руках были две коробки с чаем. Роберт указал на «Эрл Грэй». Мартин положил по пакетику в каждую чашку.
– Как Джулия?
– Приехали ее родители. Наслушавшись Элспет, я уж начал думать, что это будут огнедышащие чудовища о трех головах, но они привели Джулию в чувство, и все трое… как бы это сказать… тоскуют вместе. Нам всем трудно поверить… они слоняются по квартире, будто ожидают прихода Валентины… Джулия – как сомнамбула.
– Н‑да. – Мартин залил чайные пакеты кипятком. Роберт стал смотреть на пар. – Они остановились в квартире?
– Нет, в гостинице.
– Так что, Джулия в квартире одна?
– Да. Родители хотели забрать ее к себе, но она пожелала остаться дома. Почему – не понимаю.
– Ей не следует оставаться одной.
– Я, собственно, по этому поводу и пришел. Хочу попросить, чтобы ты сегодня вечером позвал Джулию к себе и приютил ее, пока я не скажу, что ей можно вернуться.
Мартин отнесся к этому скептически:
– Зачем?
|
|
С тем же напускным простодушием Роберт ответил:
– Джулию нельзя оставлять одну.
– Конечно нельзя. Но не лучше ли ей побыть с родителями?
– В крайнем случае можешь и родителей сюда пригласить.
– Шутишь? Думаешь, я приведу сюда Эди и Джека? Ты по сторонам‑то смотрел?
– Я – разумеется, а ты, по‑моему, нет. – Роберт сменил тактику. – Послушай, Мартин, это вопрос жизни и смерти: тебе придется помочь мне продержать Джулию несколько часов за пределами ее квартиры. Я не могу рассчитывать на Эди и Джека.
– Что ты задумал?
– Ты не поверишь, если я расскажу.
– А ты попробуй.
– Это что‑то типа спиритического сеанса.
– Надумал вызвать Валентину? Или Элспет?
– Вроде того.
Мартин возмущенно тряхнул головой:
– Не сказал бы, что это самый удачный момент. Если тебе приспичило поиграть в эти игры, неужели нельзя подождать?
– Нет, ждать невозможно.
– А почему Джулии нельзя находиться дома?
– Я не вправе говорить. И ты тоже помалкивай.
– Нет. Уволь.
– Почему же нет?
Мартин встал и начал мерить шагами кухню. Роберт внезапно пожалел, что не сделал этого первым, но не могли же они оба расхаживать из угла в угол одновременно. Это было бы по меньшей мере странно.
– Если Джулия останется в неведении, от нее не убудет, – сказал Роберт. – Вот что: предлагаю тебе сделку. Продержи у себя Джулию сколько нужно – и получишь то, о чем можешь только мечтать.
Мартин опять сел.
– И что же это? – недоверчиво спросил он.
– Адрес Марики в Амстердаме.
Мартин вскинул брови. В очередной раз встал и вышел из кухни. Роберт слышал, как он топает по коридору к себе в кабинет. Через некоторое время Мартин появился с зажженной сигаретой в одной руке и картой Амстердама в другой.
|
|
– Ты вроде бросил? – удивился Роберт.
– Еще раз брошу, через полчаса. – Мартин разложил карту на столе. Роберт заметил, что карта испещрена значками и надписями, частично стертыми. Мартин указал на красный кружок в Йордане. – Это здесь.
Роберт прищурился, разбирая мелкий шрифт.
– Близко, но не попал. – Они уставились друг на друга. Роберт ухмыльнулся. – А с чего ты выбрал это место?
– Мне ли ее не знать? Она достаточно осторожна, чтобы не болтать лишнего, но я все помню. Мы жили неподалеку, на Тведе Лельедварсстрат.
– Могу дополнительно скинуть тебе ее электронный адрес.
– У Марики нет электронной почты.
– Есть. Уже больше года.
– Больше года?
– Короче, предлагаю тебе ее адрес, мейл и вид квартиры.
– Она прислала тебе снимок своего жилья?
– И не один. Она не упоминала, что завела кошку?
– Неужели правда? – задумчиво спросил Мартин.
– Серая кошечка, зовут Иветтой. Спит у Марики на подушке.
Мартин сидел молча, курил и разглядывал карту.
– Ладно, уговорил. Что мне надо делать?
Роберт объяснил. Все действительно было просто; единственная простая вещь за целый день.
Проснувшись в тесном гостиничном номере, Джек увидел, что Эди стоит в ночной рубашке у французского окна[116]и разглядывает голубое небо над шиферными крышами Ковент‑Гардена. Он лежал, глядя на нее, и боялся нарушить ее раздумье. В конце концов он встал и направился в ванную. «Странно все‑таки устроена жизнь. Вот я пошел отлить, потом залезу под душ, побреюсь, как в любой другой день – будто на отдыхе. Ну почему мы ни разу не приехали их проведать?» Стерев с шеи остатки пены для бритья, он вернулся в комнату. Эди по‑прежнему стояла у окна. Теперь она склонила голову. Джек подошел и встал позади нее, положив руки на ее голые плечи. Она чуть повернулась к нему.
|
|
– Который час? – спросила она.
– Четверть девятого.
– Можно звонить Джулии.
– Наверняка она уже давно не спит.
– Да.
Они не двигались; на Эди давила тяжесть его рук.
– Сейчас я позвоню, – сказала она.
Ее сотовый тут не работал – пришлось набирать номер на гостиничном телефонном аппарате, ошибаясь и неловко набирая вновь.
– Джулия? Просто хочу услышать твой голос.
– Привет, мам. Боже, я не знаю, что мне делать, мама.
– Мы подумали, что сможем приехать пораньше. Мне невмоготу оставаться в этом номере.
– Приезжайте прямо сейчас, ладно? Я одна и не знаю, куда себя деть.
– Да‑да, вот только оденемся и поймаем такси. Скоро будем у тебя.
Эди захлестнуло волной несуразного счастья. «Я нужна ей». Она улыбалась, когда вешала трубку. Деловито поспешив к чемодану, она стала одеваться для церемонии прощания. Джек остановился у шкафа и уставился на одинокий темный костюм. На минуту он забылся; утонул в шерстяной ткани, темнеющей в глубине шкафа. Очнувшись, он потянулся за костюмом. «Чувствую себя стариком». Пиджак оттягивал ему плечи, словно был подбит металлом. Он смотрел, как суетится Эди: причесывается, надевает серьги. «Не хочу выходить на улицу». Он сел на кровать, держа в руке пару носков. Заметив, что он сидит без движения, Эди поторопила:
– Быстрее, она ждет.
И это брошенное вскользь единственное число обрушилось на него бесповоротным осознанием смерти Валентины.
Джулия поджидала их внизу, в холле. Сквозь узкое решетчатое окно она смотрела, как родители открыли ворота и прошли по дорожке через сад. Этот июньский день выдался ясным; в солнечном свете фигуры выглядели увеличенными и четкими. Родители напомнили Джулии картинку из одной детской книжки. «Девочка ведет за собой медведя». Джулия открыла дверь, и в холл ворвался порыв ветра, сбросив почту Роберта на пол. Она не стала подбирать.
Обняв Джулию, Эди сказала:
– Ты еще не одета?
Джулия оглядела свой спортивный костюм:
– Я не хотела ждать вас наверху. У меня такое чувство, что квартира меня выживает.
– Перебирайся к нам в гостиницу, – предложила Эди.
Джулия покачала головой:
– Я должна остаться тут. С Валентиной. Она наверняка где‑то здесь.
Джек наклонился к Джулии, и она обняла его за шею.
– Идемте, – сказала она.
Они двинулись вверх по лестнице. Джулия поднималась первой.
Войдя в квартиру, они в нерешительности остановились.
– Ты хорошо покушала? – спросил Джек. У него подвело живот, но, думая о еде, он чувствовал себя виноватым.
– Да так, – уклончиво ответила Джулия. – Тут, кажется, остались какие‑то продукты. Вы поешьте. Я пойду одеваться.
Эди пошла с ней. Накануне, в день прибытия, Эди утратила чувство реальности из‑за переживаний и разницы во времени. Все ее мысли были о Джулии. Но сейчас она обратила все свое внимание на квартиру. Ей вдруг явственно почудилось присутствие Элспет – в обстановке, в безделушках, в выборе краски для стен, в косых лучах падающего из окон света, в самом воздухе. Казалось, кто‑то сохранил их детство, чтобы выставить в музее. Эди содрогнулась. Она стояла на пороге спальни, когда Джулия стала снимать спортивный костюм. Джулия разложила свое лиловое платье, белые чулки и черные лакированные туфли. Точь‑в‑точь такой же комплект она вчера выбрала для Валентины.
– Не надо, – попросила Эди.
– Что?
– Не надевай то же самое, что приготовлено для нее. Я не могу, надень что‑нибудь другое, пожалуйста.
– Но…
– Прошу тебя, Джулия. Это чересчур.
Посмотрев на Эди, Джулия сдалась. В нижнем белье она прошла в гардеробную и начала бросать вещи на кровать, срывая их с вешалок.
Элспет слышала их разговор. Она выбралась из ящика и стала медленно пробираться в спальню. Валентину она по‑прежнему сжимала в ладонях. Вчера Элспет держалась особняком. Всю ночь она сбивчиво оправдывалась сама перед собой. Я больше никогда ее не увижу. Она будет в помраченном сознании. Не хочу ее видеть. Я сама виновата. Она тут, и я должна ее увидеть. Если она узнает, то никогда меня не простит. Трусиха, трусиха. Убийца. Казалось, ее настроение передалось Валентине: та притихла – маленькое испуганное облачко, закутанное в темные мысли Элспет. А сама Элспет, разобравшись в своих чувствах, украдкой двигалась к спальне.
Эди и Джулия стояли по разные стороны кровати, роясь в куче одежды. Ох… вот и ты. Элспет стояла в дверях и наблюдала. Валентина просветлела и, казалось, затрепетала, как сердце. Эх ты. Как же так? Как ты допустила, чтобы такое случилось с тобой? В последний раз она видела свою сестру‑близняшку в восемьдесят четвертом: они рыдали в объятиях друг друга в аэропорту Хитроу, а крошки‑девочки спали в двухместной коляске рядом с ними. Прошел двадцать один год, и вот как все обернулось… Тебя не узнать. Постарела, но есть еще что‑то, сильнее. Что же это? Что произошло? Элспет смотрела и думала: Он не заботился о тебе; ты сама вынуждена была о себе заботиться. Никто не любил тебя так, как я. Если бы мы были вместе… О Элспет!
Она пробиралась по стенке. Джулия это заметила и остолбенела, не сводя с нее глаз. Ты видишь меня, Джулия? А Валентину? Элспет села на диванчик у окна и попыталась стать еще более незаметной. Валентина извивалась и билась у нее в руках. Джулия подошла туда, где сидела Элспет, и протянула руку к Валентине. Валентина успокоилась, когда Джулия коснулась ее пальцами. Джулия закрыла глаза.
– Мышка?
– Что ты делаешь? – спросила Эди; Джулия стояла у окна с вытянутой рукой. – Джулия?
– Она тут! – воскликнула Джулия и разразилась слезами.
– Что? Нет, Джулия… иди ко мне, вот так.
Эди подошла к Джулии и обняла ее. В дверях появился Джек, и Элспет поразило, насколько старше и мягче он выглядит – одомашненный. Эди посмотрела на него через плечо Джулии и слегка покачала головой. Он ретировался. Элспет слышала, как он прошел через всю квартиру и спустился вниз. Вышел покурить, подумала она, неотрывно следя взглядом за Джулией и Эди. Джулия больше не плакала. Они стояли обнявшись и слегка покачивались вперед‑назад. Элспет завидовала. Потом устыдилась. Она ее мать. Это ничего не значит. Слишком поздно, теперь ничего не исправишь. То, что казалось раньше важным, потеряло всякий смысл. Мы считали себя умнее всех. А оказались идиотками. Все разрушили. Элспет размышляла, можно ли что‑нибудь исправить. Если бы вернуть Валентину, если бы двойняшкам уехать домой? Она бы заставила Валентину поехать с Джулией. Любой ценой. Вся эта скорбь – понапрасну. Она поднялась и вышла из комнаты. Ощутив внезапный приступ острой тоски, она поняла, что на самом деле это чувство исходило от Валентины; а Элспет жаждала остаться, побыть с Джулией и Эди. Прости. Я больше не могу выносить их вида. Тебе придется уйти со мной. Элспет приблизилась к окну кабинета и стала смотреть на улицу невидящим взглядом, крепко прижимая к груди свою вырывающуюся дочь.
Когда раздался стук в дверь, Роберт подумал, что увидит Джулию. Но оказалось, это Джек.
– Пустишь? Меня выставили, вот я и подумал, может…
«Не хочет оставаться один», – понял Роберт.
– Конечно. Входи.
До этого Роберт сидел за письменным столом, уставившись на свою необъятную рукопись. Все, что угодно, было лучше, чем оставаться одному. Он повел Джека на кухню.
– Что ты будешь? Чай? Кофе? Виски?
– Да. Последнее.
– Вода? Лед? – Роберт достал два стакана и бутылку.
– Первое – да, второе – нет, спасибо.
Роберт налил в графин воды и поставил перед Джеком. Они сели друг напротив друга. Кухня, выгоревшая на солнце, просторная, выглядела до странности веселой. Джек прикидывал, найдется ли в этом доме квартира, где можно перекусить. Роберт перехватил его взгляд, устремленный на пустые буфетные полки.
– В последнее время есть совершенно не хочется. Но могу сделать тосты, будешь?
– Еще бы. Наверху – хоть шаром покати. Джулия совсем отощала.
Роберт не ответил, но встал и начал готовить тосты. Открыв холодильник, он достал банку джема и банку мармита[117]и вернулся за стол. Джек отклонился на спинку стула. Стулья на кухне были в стиле начала пятидесятых – тонкие, из металлических трубок и винила. Роберт опасался, не сломается ли такой стул под весом Джека. Он опять поднялся и достал столовые приборы.
Джек заговорил:
– Скажи, я могу задать тебе личный вопрос?
Роберт буркнул что‑то невнятное и сел на место.
– Кем ты был для Элспет? Бойфрендом? Второй половиной? Гражданским мужем – или как тут у вас говорится?
– Да. Я был – для Элспет. Ее творением – вот слово, которое ты ищешь.
Щелчок тостера, вытолкнувшего поджаренный хлеб, напугал их обоих. Роберт положил три ломтика Джеку и один себе. Подал тарелку Джеку. Они стали в молчании намазывать джем. Ни один не проронил ни слова, пока Джек не дожевал все тосты. Роберт протянул ему четвертый ломтик – свой, оставшийся нетронутым. Джек подумал: «Ему хоть трава не расти». Роберт подумал: «Сейчас меня вырвет».
Джек плеснул себе виски и добавил воды. После чего опять взялся за свое:
– А Элспет когда‑нибудь рассказывала тебе, что произошло между ней и Эди?
Роберт покачал головой. «Огорошил, дружище».
– При жизни – нет. Но она оставила мне свой архив, в том числе и дневники. И еще личное письмо, объясняющее некоторые вещи.
– Ага. Вряд ли ты мне их покажешь, верно? Письмо, например.
– Ну, ты же видел завещание Элспет. Она категорически не хотела, чтобы ты и ее сестра получили доступ к архиву.
– Угу.
Джек доедал последний тост. Роберт не сводил с него глаз.
– На самом деле мне нужен ответ на один‑единственный вопрос. Все остальное я знаю, – произнес Джек.
– И что это за вопрос?
– Зачем они это сделали?
Роберт не ответил.
– Я просто хочу понять смысл этой маразматической игры, в которую мы играем столько лет. Насколько я могу судить, никто никого не одурачил, но по каким‑то причинам всем нам приходится делать вид, будто мы – ни сном ни духом.
– В каком смысле?
– Ты разве не знаешь, что они поменялись?
– Знаю, но Элспет считала, что тебе это неизвестно.
– Нет, она как раз знала, что мне все известно. Я хочу сказать, беременность сильно повлияла на ее фигуру – вероятно, только Эди этого не понимала… Может, Элспет насылала на нее порчу? Слушай, я понимаю, ты мне всего не расскажешь, – продолжал Джек. – Ну а если я тебе изложу, как сам это понимаю? А ты, допустим, будешь слегка поднимать бровь, если услышишь что‑нибудь похожее на правду. Можем так сделать?
– Ну давай.
– Ладно. – Джек отхлебнул виски. – Я вообще‑то с утра не пью.
– Я тоже. – («Разве что в последнее время».)
Теперь и Роберт налил себе виски. Он опасался, что от запаха его вырвет, но пошло хорошо. Он осторожно выпил до дна. «Люблю запах напалма поутру».[118]
– Итак, – начал Джек. – Восемьдесят третий год. Эди и Элспет Ноблин снимают квартирку в Хаммерсмите и ведут богемный образ жизни, который дорого обходится их матери. Близняшки только что закончили Оксфорд, я получил место в лондонском отделении банка – того самого, где работаю по сей день. У меня состоялась помолвка с той, которая известна нам с тобой как Эди, но в те времена ее звали Элспет. Дальше я буду называть сестер их нынешними именами, чтобы избежать путаницы.
– Валяй.
– Элспет, твоя Элспет, меня недолюбливала. Открытой враждебности, конечно, не проявляла: у нее была типично британская манера – сам знаешь, если с тобой не хотят знаться, тебя обдают холодом. Вроде бы не ссорились, но она понимала, к чему все идет: я собирался увезти ее сестру в Штаты. Не знаю, сказывалось ли на ваших с Элспет отношениях то, что у нее есть сестра‑близняшка.
– Да не особенно. Эди уехала. Элспет ее почти не вспоминала. Но, глядя на Джулию и Валентину, я многое для себя уяснил.
Роберт мог только догадываться, что именно сказала родителям Джулия о его отношениях с Валентиной.
– Ну, известно же про близнецов: мол, никто и никогда не восполнит потерю брата или сестры. Я про то, что мы с Эди, конечно, любим Валентину, но Джулия… даже представить не могу, как она будет жить дальше… – Джек посмотрел на свои руки. Роберту стало трудно дышать. – Так вот. Близнецы, Эди и Элспет, начали вести себя странно. Ты просто не видел их вместе. Они, конечно, были очень похожи, но не в такой степени, как сами думали. Когда они выдавали себя друг за дружку, это всегда чувствовалось – притворство не скроешь. Ну, то есть, чтобы быть собой, никаких стараний не требуется, но когда одна из сестричек Ноблин притворялась другой, ее старания можно было учуять за версту. Итак, Эди стала выдавать себя за Элспет – именно так: моя невеста начала притворяться своей сестрой… даже заигрывала со мной; твоя Элспет ни за что бы на это не пошла, потому что я – правда, без видимых причин – ей не нравился.
– На кой это понадобилось?
Джек покачал головой:
– Моей жене всегда недоставало уверенности. Она была слабее сестры, но спустя годы ей удалось перенять кое‑что из ее характера. Я думаю, она проверяла меня, хотела посмотреть, как я себя поведу.
– И как же ты себя повел?
– Разозлился. А потом совершил большую ошибку. Я им подыграл.
– Ага.
– В самом деле. Так что, бла‑бла‑бла… все осложнилось. Я на девяносто девять процентов уверен, что к алтарю со мной пошла Эди. Моя Эди, ты понимаешь. А подмена произошла перед нашим отлетом в Чикаго.
Роберт представил, как Элспет сидит рядом с Джеком в самолете.
– Элспет до ужаса боялась летать.
– Они обе такие. Вот почему мы с Эди не навещали девочек, хотя сейчас это звучит как бред сумасшедшего. А выдало их другое.
Роберт ждал объяснения. Но вместо этого Джек сказал:
– Прошу тебя… ответ должен быть в бумагах Элспет. Иначе почему она так уперлась, чтобы нам их не показывали?
Роберт ответил:
– Не понимаю… что ты надеешься там найти? Элспет забеременела, ты – отец; сестры, зацикленные на себе, тут же решили, что надо просто поменяться документами, и все будет отлично.
– Я никогда не спал с Элспет, – выдавил Джек.
«У меня сейчас башка лопнет», – подумал Роберт.
– Минуту, – сказал он.
Поднявшись из‑за стола, он направился в каморку для прислуги, нашел последнюю коробку с дневниками и с письмом Элспет и принес на кухню. Он вытащил тетрадь и начал перелистывать страницы, ища нужную запись.
– «Апрель, День дураков, тысяча девятьсот восемьдесят третий год», – прочитал он вслух и передал дневник Джеку. – На вечеринке, в Найтсбридже. Ты сильно напился. В дураках вроде бы должна была остаться Эди.
Джек держал тетрадь на расстоянии вытянутой руки и читал.
– А имя‑то мое здесь не упоминается.
– Они вели дневник вместе, – ответил Роберт. Склонившись над плечом Джека, он указал на запись, следующую за прочитанной. – Это ответ Эди.
«Будь ты проклята. У меня может быть хоть что‑нибудь свое?» – читал про себя Джек. В замешательстве он поднял взгляд.
– Они хотели как лучше, но не просчитали возможных последствий, – объяснил Роберт. – Не думаю, что это было направлено против тебя.
– Нет, конечно, – сказал Джек. – Просто я им подвернулся. – Он положил дневник на стол, закрыл глаза и стиснул зубы.
Роберт думал: «Он и вправду не знал о своем отцовстве. Боже мой». Вернувшись мыслями к Валентине, он ощутил беспомощность и ярость. У него отнялся язык. Наконец, указав на один из дневников, он сказал:
– Хочешь – можешь пролистать.
– Нет, спасибо, – ответил Джек. – Я узнал все, что хотел.
Он поднялся из‑за стола, растерянный и слегка захмелевший. Посмотрев друг на друга, оба отвели глаза, не понимая, как вести себя дальше.
– Увидимся в Лодердейл‑хаус, – сказал Роберт.
– Да‑да. Мм… спасибо.
Тяжелым шагом Джек направился к выходу. Роберт прислушивался к его медленному подъему по лестнице. Открылась и захлопнулась дверь. Взяв бумажник и ключи, Роберт вышел купить цветы.
Прощание с Валентиной было устроено в Лодердейл‑хаус, особняке шестнадцатого века, где когда‑то жила Нелл Гвин;[119]сейчас в нем помещались художественная галерея, зал для свадебных торжеств, кафе. Для прощальной церемонии сняли просторное помещение на втором этаже, где проводились уроки рисования с натуры и занятия йогой. Зал был только наполовину обшит деревом и наполовину обставлен мебелью, как будто у плотников обеденный перерыв затянулся на десятилетия. Напротив входа на деревянной подставке стоял усыпанный белыми розами гроб. Остальное пространство занимали складные стулья. Джулия сидела между родителями в первом ряду и смотрела в окно. Она вспомнила, что кто‑то рассказал им историю о том, как в этом особняке Нелл Гвин выронила из окна своего ребенка. Но Джулия не могла вспомнить, почему это случилось и какое окно оказалось роковым.
Гроб был белым, с простыми стальными защелками. Себастьян ходил по залу – поставил на конторку графин с водой и пустые стаканы, расположил только что доставленные венки перед гробом. Джулия подумала, что своей необычайной деловитостью и противоестественным спокойствием он похож на дворецкого. «Никогда не встречала дворецкого». Себастьян мельком взглянул на Джулию, словно прочел ее мысли, и невозмутимо ей улыбнулся. «Я сейчас разревусь, а если начну, потом будет не остановиться». Ей захотелось провалиться сквозь землю. Себастьян поставил коробку с салфетками рядом с конторкой. «Он этим занимается постоянно, это его работа». Джулия никогда не думала, что и она, и люди, которые ей знакомы, смертны. Покойники на кладбище были просто камнями, именами, датами. «Любимой маме». «Преданному мужу». Элспет – это забава, салонное развлечение; для Джулии она никогда не была по‑настоящему живой. «А Валентина сейчас вот в том ящике». Этого не могло быть.
«Приди ко мне, – думала Джулия. – Явись мне, Мышка. Подойди, обними. Будем сидеть рядом и выводить наши секреты на планшетке. Или, если не сможешь, просто посмотри на меня. Больше мне ничего не нужно. Где ты? Ведь не здесь же. Но у меня нет ощущения, что ты ушла. Ты – моя фантомная боль, Мышка. Я тебя жду не дождусь. Я все забуду. Какая же я дура, Мышка. Явись мне, найди меня, вернись, где бы ты ни была. Будь со мной. Мне страшно».
Джулия взглянула на свою мать. Эди сидела такая сухая, чопорная; руки с побелевшими костяшками пальцев сжимали маленькую сумочку. «Ей тоже страшно». Отец грузно восседал на стуле рядом, от него сладко пахло табаком и алкоголем. Джулия прильнула к нему. Джек взял ее за руку.
Один за другим входили какие‑то люди и рассаживались на складных стульях. Джулия повернулась посмотреть, кто это, но почти всех видела впервые. Пришли их знакомые по кладбищу. Джессика и Джеймс сели позади Пулов. Джессика погладила Джулию по плечу:
– Здравствуй, дорогая моя.
На ней была маленькая черная шляпка с вуалью – как будто звезды попались в сети. «Мышка была бы в восторге от этой шляпки».
– Здравствуйте.
Джулия не знала, что еще сказать: она выжала улыбку и повернулась лицом к гробу. «Мне было бы легче, если бы я могла сесть сзади».
Распорядительница, с папкой в руках, стояла в дверях, наблюдая, как люди рассаживаются. На ней был какой‑то красный балахон, ниспадавший складками с плеч. Джулии было интересно, что произойдет дальше. Панихиду они заказали светскую. Роберт организовал ее через Британское гуманистическое общество. Он спрашивал у Джулии, не захочет ли она сказать несколько слов. У нее в сумочке лежала несколько раз сложенная, исправленная и исчирканная речь. Все эти словеса были такими неправильными, неуместными, какими‑то нечестными. Мартин заранее прочитал текст и помог ей кое‑что переформулировать, но все равно речь не передавала того, что хотела сказать Джулия. «Неважно, – убеждала себя Джулия. – Валентина все равно не услышит».
Облаченная в красное распорядительница начала говорить. Поприветствовав всех собравшихся, она произнесла какие‑то мирские истины, призывающие к утешению. Вслед за тем она предложила тем, кто знал Валентину, сказать о ней несколько слов.
На трибуну поднялся Роберт. Он вглядывался в заполненный лишь наполовину зал. Пулы расположились в нескольких метрах от него, стоически внимая. «Валентина, прости меня». Он откашлялся, поправил очки. Когда он наконец заговорил, его голос зазвучал сначала слишком тихо, потом слишком громко. Роберт дорого бы дал, чтобы оказаться где‑нибудь в другом месте и заняться чем‑нибудь другим.
– Я прочту стихи Артура Уильяма Эдгара О'Шонесси,[120]– объявил он. Руки твердо держали лист бумаги.
Для новой милой я привез
кусты в мой старый сад.
Поверх былых умерших роз
посажен новый ряд.
Но мне не стало веселей.
Мой сад и гол и сух.
В нем бродит дух минувших дней,
Любимый прежде дух.
Ее улыбка холодна.
Она кидает в дрожь.
И где ни явится она,
все то же – да не то ж.
То с белых роз ее шажки,
касания и взгляд
сбивают все их лепестки,
то красные – белят.
Роберт не стал читать стихи до конца. Посмотрев на присутствующих, сидящих на складных стульях, он уже хотел было продолжить, но потом передумал и неожиданно вернулся на свое место. Стихи, прочитанные им, смутили людей, в комнате поднялся гул. Джессика думала: «Какая бестактность. Словно он за что‑то винит Элспет. Вместо того чтобы говорить о Валентине». Эди и Джек не сводили глаз с белого гроба. Джек так и не понял, что же подразумевал Роберт.
Джулия разозлилась, но пыталась успокоиться; она подошла к конторке. Ей казалось, что руки‑ноги двигаются сами по себе. Развернув свою речь, она начала говорить, ни разу не подглядев в листок.
– Мы далеко от дома… Спасибо, что пришли, несмотря на краткость нашего знакомства… – («Что еще я хотела сказать?») – Мы с Валентиной близнецы. Ни одной из нас не приходило в голову, что мы можем разлучиться. Мы этого не предполагали. Собирались всегда быть вместе… В детстве мама с папой привели нас в Линкольн‑парк, видимо, не все знают: это такой огромный зоопарк в центре Чикаго. Там на фоне небоскребов показывают эму, жирафов и другую живность. А мы разглядывали тигра. Он, единственный, жил на фоне рисованного пейзажа: наверное, тигру внушали, что он в Китае – или где там его родина. Валентина просто влюбилась в этого тигра. Она стояла около него целую вечность, просто смотрела, а тигр подошел ближе и тоже стал на нее смотреть. Так они и стояли, глядя друг на друга; через какое‑то время он кивнул – или просто тряхнул головой – и отошел. А потом Валентина мне сказала: «После смерти я стану этим тигром». Так что я теперь думаю: возможно, она и вправду стала тигром, но, надеюсь, не за решеткой, потому что на самом деле она ненавидела зоопарки. – Джулия глубоко вздохнула. «Плакать нельзя». – С другой стороны, нам тогда было по восемь лет, а позднее у нас изменились представления о загробной жизни.
«Ох, только не это», – встревожился Роберт. Джулия продолжала:
– Я точно не знаю, как именно Валентина воспринимала смерть. С тех пор как мы сюда переехали, она, по‑моему, даже увлеклась этим вопросом, но это, скорее всего, по той причине, что мы жили около кладбища, нам было по двадцати одному году и смерть как бы не имела к нам никакого отношения. – До этого Джулия обращалась к цветочной композиции у дальней стены зала, но сейчас она перевела взгляд на свою мать. – Как бы то ни было, она сама, наверное, не сильно расстраивается. Я не хочу сказать, что она желала смерти, но ей была близка особая красота этого кладбища, и, если уж этому суждено было случиться, я думаю, она будет счастлива покоиться там. – («Что еще? Я люблю тебя, не представляю, как жить дальше одной, ты была частью меня, теперь тебя нет, я тоже хочу умереть. Понимаешь?») – В любом случае, спасибо. Спасибо за то, что пришли.
Под шепоток присутствующих Джулия села на место. Себастьян поймал взгляд Роберта. Тот мог поклясться, что Себастьян посчитал это выступление слегка нестандартным. Слово опять взяла распорядительница, попросив двигаться в сторону кладбища, через Уотерлоу‑парк, и еще раз поблагодарив всех за присутствие. Служители вынесли гроб из комнаты. Присутствующие ждали, чтобы идти вслед за семьей Пулов; когда же те остались сидеть, после молчаливого обсуждения все встали и, по двое, по трое, стали выходить из помещения. Пока зал не опустел, Пулы не двигались. Роберт поджидал их на лестничной площадке. Наконец Себастьян предложил Эди свою руку. Он думал о том, как она выдержит церемонию погребения.
– Хотите воды?
– Нет. Нет.
Джек и Джулия встали. Эди посмотрела на всех троих. «Я не могу пошевелиться». Склонившись к ней, Джулия прошептала:
– Оставайся. Я тоже побуду здесь.
Эди покачала головой. Ей хотелось, чтобы все закончилось, чтобы время остановилось. У нее в ушах еще звучали стихи про пустой и голый сад; она представляла, как в преддверии ночи бродит одна среди мертвых цветов там, где похоронены Валентина и Элспет; ей казалось, что если она будет сидеть тихо‑тихо, если все оставят ее в покое, то она услышит, как они говорят с ней. Она никак не могла отделаться от захватившего ее видения. Наклонившись, Джек помог Эди встать со стула и заключил ее в объятия. Она разрыдалась. Себастьян вышел на площадку и присоединился к Роберту. Они слышали, как плачет Эди. Выйдя из зала, Джулия прошла мимо, не удостоив их взглядом, и спустилась вниз.
«Что же мы наделали?» Слезы Эди словно растворили отстраненность Роберта, его решимость просто пережить этот день, его веру в собственную порядочность. Он – негодяй. Теперь сомнений в этом не было. Ему оставалось только одно – довести план до конца, но сам план был необдуман и пронизан отвратительной эгоистичностью.
– Нет, – произнес он.
– Что? – не понял Себастьян.
– Ничего, – ответил Роберт.
Джессику преследовало неотвязное чувство дежавю. Вновь они собрались у семейного склепа Ноблинов. Разве что вместо зимы было лето; Найджел встречал катафалк, могильщики были наготове, оцепеневший Роберт застыл рядом с Филом и Себастьяном. Отпевания не было; женщина из Гуманистического общества произнесла несколько слов. Гроб с телом Валентины стоял на полу склепа, чтобы вскоре быть помещенным в нишу, под нишей с гробом Элспет. Ноблины держались вместе; мать повисла на руках отца и Джулии. Себастьян поспешно принес откуда‑то стулья. Все трое рухнули на них, не отводя взглядов от двери склепа. «Жалко их. Она была так молода». Джессика перевела взгляд на Роберта, с которым не разговаривала с тех пор, как застукала его на кладбище. Она прошептала Джеймсу:
– Не дай бог он сейчас упадет в обморок.
Роберт, бледный как полотно, покрылся испариной.
Джеймс кивнул и взял Джессику за руку, будто это она нуждалась в поддержке.
Прощание окончилось. Найджел запер дверь склепа. Люди устремились по дорожке к выходу. В Лодердейл‑хаус приготовили кофе, закуски, напитки. Джек Пул разговаривал о чем‑то с Найджелом; Джулия и Эди молча ждали. Роберт в одиночку побрел за остальными. Его окликнула Джессика. Поглядев через плечо, он заколебался. Но в конце концов вернулся назад и подошел к ней.
– Мы глубоко скорбим, Роберт, – сказала Джессика.
Он покачал головой.
– Это моя вина, – ответил он.
– Нет, – возразил Джеймс. – Ты не виноват, такое случается. Ужасное несчастье.
– Это моя вина, – повторил Роберт.
– Не вини себя, дорогой, – отозвалась Джессика.
Она занервничала. Что‑то не то сквозило в его взгляде.
«Мне давно казалось, что он теряет рассудок, но теперь, как видно, уже потерял. Это стихотворение… Боже праведный».
– Пора идти, – сказала она.
Нога за ногу, они двинулись мимо Египетской аллеи в сторону Колоннады.
В Лодердейл‑хаус больше всех говорили те, кто Валентину почти не знал. Джек увел Эди в «Вотреверс», чтобы она могла прилечь. Джулия сидела, пришибленная и молчаливая, в окружении нескольких молодых представителей Общества друзей Хайгейтского кладбища; Фил, подав ей чай с бутербродами, топтался неподалеку – на случай, если что‑нибудь понадобится. Наконец появился Роберт.
– Может, проводить тебя домой? – спросил он. – Или Себастьян подбросит, если хочешь.
– Как скажешь, – отозвалась она.
Посмотрев на нее, Роберт решил, что лучше будет посадить ее в машину. Джулия отключилась; глаза ее были пусты: казалось, она не понимает, о чем ее спрашивают. Он помог ей отвязаться от «друзей». В молчании они вышли на улицу и ждали, пока подъедет Себастьян.
– А сколько прошло времени, пока Элспет не стала призраком? – тихо спросила Джулия, глядя в сторону.
– По‑моему, она сразу стала призраком. Она говорит, что некоторое время была чем‑то вроде тумана.
– Мне кажется, сегодня утром появилась Валентина. В спальне. – Джулия покачала головой. – Я прямо чувствовала ее.
– А Элспет была с ней? – спросил Роберт.
– Не знаю. Мне ее не видно.
– Мне тоже.
Подъехала машина. Храня молчание, они поехали вверх по склону.
Казалось, этот день никогда не кончится. Роберт неподвижно сидел за письменным столом без единой мысли в голове. Ему хотелось выпить, но он боялся, что его развезет и дело пойдет наперекосяк, поэтому он просто сидел молча и ничего не делал. Эди спала на кровати близнецов. Джек сидел на диванчике, у почти зашторенного окна, слушал тихое посапывание жены и читал первое американское издание повести «Старик и море». Джулия поняла, что не может оставаться в доме. Выйдя на задний двор, она села на скамью, положила подбородок на колени и обхватила себя руками. Мартин тренировался смотреть в окно. Заметив Джулию, он после некоторого колебания постучал в оконное стекло и поманил ее. Она вскочила и побежала к пожарной лестнице. Он услышал глухой звук ее шагов и отпер заднюю дверь как раз тогда, когда подоспела Джулия. Она молча прошла в квартиру и села на кухонный стул.
– Ты сегодня что‑нибудь ела? – спросил он ее.
Она покачала головой. Он стал готовить сэндвич с сыром. Налил полный стакан молока и поставил перед ней. Потом зажег плиту и сунул сэндвич в духовку, чтобы расплавился сыр.
– Ты пользуешься плитой, – отметила Джулия.
– Я решил, что это безопасно. Вызвал газовщиков, чтобы мне ее подключили заново.
– Здорово, – улыбнулась она. – Делаешь успехи.
– Витамины творят чудеса. – Мартин порылся в карманах в поисках зажигалки, достал из пачки сигарету и прикурил. Потом сел на второй стул. – Ну, как ты? Прости, я не пришел на похороны твоей сестры.
– Я и не ожидала, что ты придешь.
– Роберт меня звал… Я даже вышел, постоял на площадке, но дальше идти не смог.