Официальная биография Уинстона Спенсера Черчилля 37 глава

Правильный выход был только один – сдержать себя, проглотить обиду, подготовить вежливый и обнадеживающий ответ, приложив все силы, чтобы закончить книгу в срок. Легко сказать. Прежде чем продолжить работу, вначале необходимо было погасить в себе бурю гнева и раздражения. В романе Оноре де Бальзака «Отец Горио», который Черчилль приобрел в подлиннике еще в начале 1900-х годов и с которым был знаком не понаслышке, есть замечательная сцена. В ней автор «Человеческой комедии» с психологической достоверностью описывает, какой силой воли нужно обладать, чтобы вовремя остановиться. Эта сцена ареста одного из самых колоритных героев в творчестве французского классика – Жана Коллена; он появляется в нескольких произведениях Бальзака, а в «Отце Горио» скрывается также под псевдонимом Вотрен:

…вошли трое полицейских; каждый из них, опустив руку в карман, держал в ней пистолет со взведенным курком. Кровь бросилась в лицо Коллену, глаза его горели, как у дикой кошки. Он подпрыгнул на месте в таком свирепом и мощном порыве, так зарычал, что нахлебники вскрикнули от ужаса. При этом львином движении полицейские воспользовались переполохом и выхватили из карманов пистолеты. Заметив блеск взведенных курков, Коллен понял опасность и в один миг показал, как может быть огромна у человека сила воли. Страшное и величественное зрелище! Лицо его отобразило поразительное явление, сравнимое только с тем, что происходит в паровом котле, когда сжатый пар, способный поднять горы, от одной капли холодной воды мгновенно оседает. Он усмехнулся и <…> кивком головы подозвав жандармов, вытянул вперед руки. <…> Быстрота, с какой огонь и лава вырвались из этого человеческого вулкана и снова ушли внутрь, изумила всех, и шепот восхищения пронесся по столовой^[141].

.

Черчилль знал цену управления эмоциями. Он сам не раз демонстрировал, что умеет сдерживать себя⁸⁷. А в биографии Мальборо даже написал о важности этого навыка, заметив про короля Вильгельма III (1650–1702): «То, что он смог встать во главе этих эмоций, является оценкой качества его личности»⁸⁸.

Так и на этот раз, переписав несколько раз свой ответ Флауэру, Черчилль сообщил, что причин для беспокойства нет. Во-первых, он уже завершил «Мальборо» и больше не связан никакими обязательствами по этому контракту. Во-вторых, у него еще есть пятнадцать месяцев, и, судя по тому, что всего за год он смог написать последний том тетралогии о «герцоге Джоне» объемом в четверть миллиона слов, оставшийся временной промежуток вполне достаточен для соблюдения оговоренных сроков⁸⁹. Ему необходимо было писать в день текст объемом в тысячу слов и работать над книгой шесть дней в неделю. Те, кто работал с текстами, согласятся, что подобный объем для одного дня вполне реален, но, учитывая, что в таком ритме придется работать пятнадцать месяцев, поставленная задача представлялась непростой, а участь взявшегося за ее исполнение автора – незавидной.

После острастки Флауэра, Черчилль усвоил урок и впредь решил внимательнее подходить к отчетной корреспонденции с издательством. Кроме того, для облегчения общения, он стал докладывать о своих успехах сыну Флауэра – Десмонду, который работал на отца и с радостью согласился курировать проект. Обращаясь к Флауэру-младшему, Черчилль нарушал свой принцип: всегда иметь дело и решать проблемы с первыми лицами. Но в этот раз отклонение от правил было обоснованным. Автор был в два раза старше Десмонда, и ему легче было произвести на молодого человека впечатление.

В середине октября Черчилль направил Флауэру-младшему очередной статус, в котором сообщил об увеличении общего объема написанного текста до девяноста тысяч слов. Знающий, как повысить привлекательность своих отчетов и вселить уверенность в то, что все хорошо и к поставленной дате работа будет завершена, Черчилль сделал важное дополнение. Он объяснил, что написанный фрагмент был посвящен периодам, о которых он имел отдаленное представление, и поэтому ему пришлось потратить значительно времени на изучение материала. Последующая работа пойдет быстрее. Уже сейчас он приблизился в своих изысканиях к эпохе Генриха VIII (1491–1547), о которой знает гораздо больше⁹⁰. А дальше, еще лучше – Мальборо, военные кампании против Наполеона и XIX век.

Флауэр-младший остался доволен и самим статусом, и сделанным прогнозом. Знал бы он, что реальное положение дел отличалось от лучезарной картины, которую набросал его клиент. Оставим сейчас за рамками подготовленный текст. Если заглянуть в опубликованный первый том «Истории» и отсчитать девяносто тысяч слов (объем, указанный автором), оказываешься не в эпохе Реформации, а в середине XIII века.

Спустя более двух месяцев после информирования Флауэра-младщего о продвижении проекта Черчилль признается супруге, что пока еще работает над описанием серии вооруженных конфликтов между Ланкастерами и Йорками, вошедших в историю, как Война Алой и Белой роз. Он получал удовольствие от изучения этого периода, замечая, что тема «очень интересна и слишком легко воспринимается современным общественным мнением». Как и в большинстве гражданских войн, причины, приведшие к столкновению, по его словам, были «очень глубоки», а аргументы сторон – «равны»⁹¹. За Черчилля, получавшего удовольствие от творческого процесса, можно только порадоваться. Но на календаре был конец декабря 1938-го, а Война Алой и Белой роз полыхала с 1455 по 1485 год, то есть до рождения Генриха VIII.

Трюк удался. Правда, ненадолго. Управление фактами в свою пользу могло на время произвести нужное впечатление. Но оно не снимало главной задачи – завершения произведения к концу следующего года. И поэтому, хотя Черчилль и успокаивал издателей, изощряясь, насколько это было возможно, основные усилия он все-таки обратил на достижение поставленной цели.

Тридцатого ноября автор отметил свой шестьдесят четвертый день рождения. На следующий день он подбил баланс четырехмесячной работы – 136 тысяч слов. К19 декабря он продвинулся уже до 180 тысяч слов. К 25-му – до 192 тысяч, надеясь до конца года достигнуть отметки в двести тысяч⁹².

Своей супруге Черчилль жаловался на «трудоемкий и утомительный» характер творческой работы. Разумеется, он получал удовольствие от литературного труда, но в целом книга давалась ему тяжело, и он постоянно ощущал себя под «прессингом». Кроме того, творчество потребляло все его время и силы. «Моя жизнь упростилась до строительства коттеджа и работы над книгой, а также сном перед обедом, – делился он с Клементиной. – В Лондон я наведываюсь только от случая к случаю для участия в заседаниях парламента». При благоприятном стечении обстоятельств Черчилль планировал представить первую законченную версию всех томов к июню 1939 года, оставив себе полгода на доработку, редактирование и корректуру⁹³.

Для того чтобы распараллелить работы, Черчилль обратился в середине декабря 1938 года к бригадному генералу Джеймсу Эдмондсу с просьбой помочь в описании Гражданской войны в США. За три года до этого Эдмондс вместе с Бирбеком Вудом опубликовал на соответствующую тему отдельную монографию. Планировалось, что рассмотрение этого эпизода займет не более десяти тысяч слов. Обращаясь за помощью, Черчилль признался, что сам много прочел об этом периоде (включая посещение основных мест сражений во время поездки в Новый Свет в 1929 году). Но он хотел, чтобы Эдмондс уделил внимание военной стороне вопроса, описанию самих кампаний, как они развивались, как достигался в них кульминационный момент, какие стратагемы в них использовались⁹⁴.

Относительно сроков, Черчилль считал, что если бы Эдмондс смог подготовить компендиум к концу марта, то это было бы превосходно. При составлении конспекта он просил не погружаться в детали, а также не касаться всего, что произошло. Необходимо сосредоточиться лишь на «ключевых моментах и важнейших вопросах стратегии»⁹⁵. Эдмондс согласился помочь, подготовив к середине марта запрашиваемый материал.

Новый 1939 год Черчилль встретил в Чартвелле. Тогда ни он, ни его соотечественники, никто не знал, что новогодние праздники станут последним мирным весельем подобного рода на следующие шесть кровавых лет. Британия, Европа, СССР и США жили своей жизнью, загадывая желания, планируя добиться поставленных целей, мечтая о новых победах, свершениях и результатах. У Черчилля были свои планы. Он рассчитывал завершить монументальный исторический труд, продолжить работу в парламенте, надеясь все-таки попасть в состав правительства, а пока это не произошло, посвятить себя активной журналистской и публицистической деятельности, которая позволяла ему содержать семью и любимое поместье.

Он собирался заработать в новом году 22 420 фунтов, из которых «История» должна была принести 7500 фунтов, остальное – статьи в газетах и журналах: в Daily Telegraph —4880 фунтов, в News of the World —4200 фунтов, Collier’s — 2000 фунтов, переводы в иностранных изданиях – 1200 фунтов. Из нелитературных источников (ценные бумаги, зарплата депутата и прочее) планировалось получить только малую часть всего годового дохода – 2640 фунтов⁹⁶. Приведенные цифры дают четко понять, какое место в этот период в жизни Черчилля занимала литературная деятельность. Соответственно, и внимание ей уделялось основное. А пока, следуя золотому правилу: отдыхай прежде чем устать, Черчилль отправился на юг Франции, на виллу своей подруги Джесси Дермот^[142] (1871–1940) Chateau de l’Horizon, расположенную в заливе Гольф-Жуан, восточнее Канн.

Британский политик любил совмещать работу и удовольствие. Аналогично он поступил и на этот раз. В девять утра в субботу из аэропорта Кройдон он отправился на самолете во Францию, приземлившись в Ле-Бурже. Затем он остановился в любимом парижском отеле Ritz, где его уже ожидала секретарь Мэри Пенман. По ее словам, появление именитого гостя вызвало в отеле шумиху. Не придавая значения царившему вокруг его персоны ажиотажу, Черчилль быстро проследовал в номер. В ближайшие несколько часов он должен был провести несколько небольших встреч. После он выразил желание перекусить. Сопровождавший его профессор Линдеман поддержал друга. Был сделан заказ и через несколько минут два лакея ввезли в номер сервировочный столик. Отобедав, Черчилль продиктовал несколько телеграмм и покинул отель. Из Ritz он направился во дворец Трианон в Версале на ланч с министром финансов Полем Рейно. После беседы с Рейно Черчилль вернулся в Париж, в британское посольство, где пообщался с экспремьером Франции Андре Леоном Блюмом (1872–1950).

Вечером Черчилль должен был покинуть столицу Франции и направиться с Лионского вокзала в Канны. Поезд отходил в восемь часов. Линдеман и Пенман ждали его возвращения в отеле, чтобы вместе проследовать на вокзал. Часы сначала беспристрастно отсчитали шесть, затем – полседьмого, затем пробили семь. Когда минутная стрелка достигла четверти часа, профессор стал заметно нервничать. Он распорядился спустить багаж вниз, а также забронировал такси. За несколько минут до того, как часы указали полвосьмого, в отель вернулся Черчилль. Он выглядел возбужденно. Его лицо было красным, речь – тороплива, движения – быстры.

Не без приключений гости с Туманного Альбиона добрались до вокзала, где их уже ожидали репортеры. Не обращая внимания на вспышки фотоаппаратов, Черчилль устремился в вагон, за ним, буквально за несколько минут до отправления, проследовала мисс Пенман, – она немного задержалась, давая краткие и формальные ответы на вопросы журналистов. Линдеман отправился на следующем поезде, который отходил через десять минут.

Отдохнув немного в купе, Черчилль проследовал с секретарем в вагон-ресторан, где для них уже был зарезервирован столик. Он спросил Пенман, что она будет пить. Узнав, что секретарь предпочитает что-нибудь легкое, он заказал ей вино из региона Грав, а себе – шампанское. Из срочных дел у него было запланировано написание статьи для Daily Telegraph, которую он в обязательном порядке должен был направить в редакцию не позднее завтрашнего утра. Было решено не торопиться, и, следуя обычной для британского автора практике, приступить к работе после сытного обеда⁹⁷.

Но основная задача была связана с завершением (или вернее написанием) «Истории». К моменту приезда на Ривьеру был закончен текст объем 221 тысяча слов. Для продолжения работы Черчилль взял с собой во Францию десять жестяных ящиков с документами и книгами. Оценивая темп работы, он полагал, что укладывается в сроки. «Это похоже на быстрые скачки с препятствиями, но если все удастся совершить, как запланировано, будет создан хороший запас для будущего», – делился он с супругой⁹⁸.

В основном Черчилль работал утром и поздно вечером, надиктовывая примерно по полторы тысячи слов в день. В свободное от работы время он получал от жизни удовольствие – общался с гостившими неподалеку на вилле барона Ротермира (1868–1940) герцогом Виндзорским^[143] и его супругой Уоллис (1896–1986), играл в казино. «Если в Чартвелле все мое время было разделено между строительством и диктовкой, то здесь я лишь диктую и играю в карты, – сообщал Черчилль Клементине. – Я играю подолгу, но не бездумно. На сегодняшний день смог неплохо на этом заработать». В процессе игры, он обратил внимание на супружескую пару, исполнявшую танец. Танец ему понравился, и он решил взять у пары уроки, пригласив их к себе. Движение были просты: три шага и хлопок, но политик и с ними не справился, постоянно делая хлопок в неподходящий момент, чем, к своему недовольству, вызывал смех у окружающих⁹⁹.

Отдых продлился чуть более двух недель. Отъезжал Черчилль из Монте-Карло. Из срочных обязательств ему требовалось написать очередную двухнедельную статью в Daily Telegraph. Политик рассчитывал подготовить текст во время поездки на вокзал. Но ничего не получилось. Когда автомобиль проезжал мимо казино, он, несмотря на скорое отправление поезда, распорядился остановиться и, буквально выпрыгнув из машины, побежал в храм рулетки и блэк-джека. Прошло совсем немного времени, как, садясь обратно в автомобиль, он торжествующе произнес: «Я сейчас выиграл достаточно, чтобы оплатить наш проезд!»

Диктовку статьи оставили на вечер. Последняя запомнилась мисс Пенман, как самый неприятный эпизод всего путешествия. Время было позднее, освещение – плохое, места – мало. Черчилль лежал в кровати. Писать приходилось на черной кожаной коробке из-под шляп, да и то высота коробки была всего тридцать сантиметров, – крайне неудобно. К полуночи статья была закончена. Черчилль отпустил секретаря и растворился в неге ночного сна.

На следующее утро после прибытия в Париж Пенман отпечатала статью и направила ее в редакцию для публикации в номере от 30 января. Черчилль весь день пробыл в столице Франции. Отправление из Парижа должно было состояться вечером, поезд отходил в девять часов пятьдесят минут с Северного вокзала. У политика было запланировано несколько встреч, а также стандартный дневной сон. В отель он пришел поздно, едва успев на такси, которое было заказано на двадцать минут десятого. Перед выходом из номера он замешкался и начал что-то искать. Мисс Пенман спросила, в чем дело, оказалось, что потерялась вставная челюсть. Секретарь направилась в ванную, в спешке осмотрела ее и проследовала в спальную. Подойдя к кровати, она подняла подушку, под которой и обнаружила потерявшийся предмет.

До вокзала добрались быстро, но поезд отходил через считаные минуты. Бегом преодолевая последний участок пути, мисс Пенман несла в руках бумаги и коробку для шляп. Головного убора в ней, правда, не было – в путешествии Черчилль использовал коробку для хранения грязного белья. Внезапно ленточка, придерживающая крышку, соскочила, и коробка стала открываться. Если бы не проворность секретаря, конфуза было бы не избежать. Увидев, что содержимое едва не вывалилось на перрон, Черчилль, не сбавляя темпа, закричал: «Нам не следует стирать наше грязное белье на публике!»

На этом приключения британского политика и его секретаря не закончились. На следующее утро поезд прибыл на вокзал Виктория. Во время прохождения таможни Черчилль заявил, что ему нечего декларировать, но в процессе досмотра у него обнаружили подлежащие обложению пошлиной бутылки с ликером. Ошибка стоила политику неких финансовых затрат, так что вчерашний выигрыш в казино был кстати¹⁰⁰.

Во время отдыха на Ривьере с Черчиллем связался подполковник Альфред Хиггинс Берн (1896–1956), главный редактор The Gunner Magazine, автор нескольких книг по военной истории. Услышав, что политик работает над новым произведением и особенно увлечен древним периодом, он счел нужным направить материал про уступку Кассивелауна Цезарю – один из ярких эпизодов, наглядно демонстрирующий, как своевременным и просчитанным отступлением можно добиться гораздо больше, чем запоздалым и бездумным сопротивлением. «Позволю себе предположить, что прилагаемая бумага может представлять для вас интерес, – указывал Берн в сопроводительном письме. – Возможно, в ней нет незнакомых вам фактов, но высказываемая в ней точка зрения, по-моему, необычна и может привлечь ваше внимание»¹⁰¹.

Письмо Берна затерялось в бумагах, поэтому было рассмотрено не сразу¹⁰². Материалы подполковника и в самом деле оказались полезными. Создавшему себе в политике репутацию сторонника решительных действий и жестких ответов надвигающейся угрозе, Черчилля заинтересовало описание иной модели поведения. Случай с Кассивелауном показывал, что мирную жизнь можно купить благодаря вовремя сделанным уступкам. Только при этом нужно понимать, с кем договариваешься, и идет ли речь о покупке свободы или все лишь об отсрочке неизбежного с ослаблением себя и укреплением противника.

Черчилль ответил Берну в конце февраля 1939 года, пообещав учесть переданные материалы. Свое обещание он сдержал. В самом конце первой главы им было сделано следующее дополнение:

…Кассивелаун, чье политическое благоразумие равнялось его осторожности в тактических вопросах, предложил отдать заложников, выплатить дань и подчиниться в обмен на согласие Цезаря покинуть остров.

На этот раз Цезарь провозгласил себя завоевателем. Он получил триумф <…> но на протяжении почти ста лет никакая вражеская армия уже не высаживалась на берегах острова. Можно было надеяться, что следующие защитники острова достигнут таких же успехов и что их действия будут также соразмеряемы с обстоятельствами. О Кассивелауне известно мало, но он оставил о себе память как предусмотрительный и искусный вождь¹⁰³.

Следуя лучшим традициям проектного управления, Черчилль организовал работу над книгой в последовательно-параллельном формате. В то время как он описывал какой-то период, одни специалисты готовили ему материалы для дальнейших глав, другие – проверяли уже написанные. Так, пока Черчилль работал над XVI и XVII столетием, Уэллер читал первые главы о древнем периоде. Признаваясь, что он чувствует себя «очень робко при написании этих незнакомых тем», Черчилль был благодарен ученому за то, что тот «с такой заботой и добротой штудирует и комментирует рукопись»¹⁰⁴.

Общение с Уэллером продолжилось в 1939 году. Во время одной из бесед Черчилль, в геополитических представлениях которого Европа всегда занимала важное место, был поражен, узнав от профессора, что много веков назад Туманный Альбион был частью материка, будучи соединенным с Нидерландами «широкой равниной, где Темза и Рейн встречались и несли свои воды на север». Он решил развить этот факт в первой главе, обрамив его следующей фразой: «Британия все еще соединялась с Европой, когда строились пирамиды и трудолюбивые египтяне исследовали древние руины Сахары». Ознакомившись в конце января с заметками Уэллера к рукописи, Черчилль был «восхищен», что предложенная им фраза осталась нетронутой. Он считал ее «ошеломляющим заявлением, самым удивительным и в тоже время неожиданным». В конечной версии, правда, текст все-таки претерпел небольшие изменения: «соединялась» заменили на «оставалась чем-то вроде выступа», а после «Европы» добавили: «или же отделялась от нее лишь узким проливным потоком, постепенно расширившимся до Дуврского пролива»¹⁰⁵.

В конце февраля Черчилль сообщил Десмонду Флауэру о завершении текста объемом триста тридцать тысяч слов. «Книга стремительно движется вперед», – восторженно констатировал автор. Не считая нескольких пропусков и требующих дополнения эпизодов, в своем повествовании он подошел к Избирательной реформе 1832 года, которая расширила избирательные права и регламентировала новые представительства: крупные города вместо так называемых «гнилых местечек».

«Если не произойдет никакого несчастья», черновой вариант рукописи планировалось завершить к маю 1939 года. Чречилль также не преминул добавить о последнем общении с Уэллером, заметив, что все главы проходят проверку экспертов, и «знаменитый археолог», в «самых хвалебных словах отозвался» о материале про древний период, который представлялся «самым сложным». Подводя итог, Черчилль считал, что у него есть «хорошие шансы предоставить законченную работу» в срок¹⁰⁶.

В своем отчете Черчилль изображал в целом правильную картину, но, присмотревшись внимательно, становилось понятно, что хотя он и приступил к описанию XIX века, имелось множество незавершенных кусков, не говоря уже о требующих обсуждения трактовках. Параллельно с диктовкой Черчилль не прекращал обращаться к специалистам с более глубоким рассмотрением той или иной темы. В конце марта он направил Морису Эшли и Джеймсу Янгу материал о XVII столетии, периоде, который его «глубоко интересовал». Особенно его привлекала личность вождя индепен-дентов Оливера Кромвеля (1599–1658). Он даже убедил издателей увеличить первоначальный объем своего сочинения, и теперь собирался рассказать об этой исторической фигуре больше, чем рассчитывал изначально¹⁰⁷.

Какое мнение сложилось у знаменитого британца XX столетия об одном из самых известных англичан XVII века? Имя Кромвеля уже появлялось в его предыдущих произведениях. В автобиографии, описывая свои первые воспоминания, которые были связаны с Ирландией, будущий премьер-министр рассказывает, как долго он добирался до белой башни в имении лорда Портарлингтона. Ему сказали, что в свое время эту башню взрывал Оливер Кромвель. «Я усвоил, что Кромвель взрывал все что ни попадя и потому был очень великим человеком», – делится автор с читателями своими детскими впечатлениями¹⁰⁸.

Имя Кромвеля встречается и в политической жизни нашего героя. Одним из первых действий Черчилля на посту первого лорда Адмиралтейства в ноябре 1911 года стала подготовка к согласованию с королем перечня названий для строившихся судов. Среди вариантов значилось «Оливер Кромвель». Георг V (1865–1936) отклонил предложение министра¹⁰⁹.

Казалось бы, вопрос решен. Но не тут-то было. На следующий год Черчилль вновь предложил название «Оливер Кромвель» для одного из линкоров. По его мнению, названия новых кораблей – «самых мощных, которые были построены когда-либо», должны «быть связаны с именами великих воинов и правителей английской истории»^[144]. Также он добавил, что обсуждал свое предложение с премьер-министром Гербертом Асквитом и тот поддержал его, отметив большие заслуги государственного деятеля XVII столетия в развитии Королевского ВМФ¹¹⁰.

На этот раз первому лорду ответил личный секретарь короля Артур Джон Бигг, 1-й барон Стэмфордхем (1849–1931). Он сообщил, что не далее как год назад Георг V четко дал понять, что выступает против, и за прошедший год Его Величество не изменил своего мнения. Главе Адмиралтейства рекомендовали дополнительно рассмотреть вопрос и предложить иной вариант¹¹¹.

Другой политик скорее всего отказался бы от упоминания имени лорда-протектора (кстати, корабль «Лорд-протектор» уже состоял однажды на службе британского флота), но Черчилль не привык отступать, хотя порой это сказывалось на реноме. Аргументы Черчилля были убедительны, а выбранный подход – основателен. Помимо премьер-министра он проконсультировался с коллегами по правительству, хорошо владевшими историческим материалом. Все они поддержали его инициативу, а Джон Морли (1838–1923) даже прислал выдержки из классиков, подтверждавших позицию первого лорда.

Глава Адмиралтейства считал Кромвеля «одним из основателей ВМФ» и что «вряд ли кто-нибудь сделал для флота больше, чем он». По его мнению, не стоило заострять внимание наличных обидах – надо смотреть шире на прошлое и настоящее своей страны. Люди уже забыли горечь минувших дней, а достижения великих предков продолжают будоражить умы и бередить души. «Его Величество является наследником всех побед своего народа, и в английской истории нет ни одной главы, от которой он должен хотеть откреститься», – эти доводы Черчилль попросил барона Стэмфордхема передать королю¹¹².

Но король остался глух к аргументам министра. Его личный секретарь напомнил политику, что в 1895 году уже рассматривался вопрос возведения за государственный счет статуи Кромвеля, и эта затея провалилась, ее заблокировали в парламенте большинством в 137 голосов. Барон Стэмфордхем также привел некоторые выдержки из тех обсуждений. Во время дискуссий лорда-протектора назвали «лицемерным и ханжеским убийцей», «вероломным животным», а будущий премьер-министр Артур Джеймс Бальфур (1848–1930) оспорил заслуги Кромвеля в создании флота, заметив, что и до его появления на капитанском мостике британский флот был сильнейшим в мире. Если возведение статуи вызвало такое негодование, тогда чего ожидать от спуска на воду одного из сильнейших боевых кораблей, если на его борту будет имя столь ненавистного многим человека. Георг V выразил «сожаление» и первого лорда настоятельно попросили хорошо подумать над альтернативой¹¹³.

Черчилль не стал думать над альтернативными вариантами. Вместо этого он продолжил настаивать на своем. Он обратился к Джону Морли, знаменитому своей эрудицией (в понимании Морли «несколько книг» означало не десяток произведений, а самую настоящую библиотеку с пятью тысячами томами¹¹⁴). По мнению Морли, кто бы что ни говорил, нельзя отрицать огромную роль Кромвеля в развитии флота; можно не соглашаться с его методами во внутренней политике, но на внешнеполитической арене он возвел Англию на такие высоты, которые достигались с тех пор всего несколько раз¹¹⁵.

Было и другое мнение. В тот же день, когда Морли высказал свою точку зрения, к главе Адмиралтейства обратился один из его заместителей – второй морской лорд, адмирал принц Луис Баттенберг (1854–1921). Он слышал о реакции короля и хотел предупредить своего босса, что многолетний опыт службы в Адмиралтействе, а также общение с тремя монархами научило его – в вопросе выбора названия кораблей мнение суверена является для руководства Министерства окончательным. Кроме того, если глава флота будет упрямиться, флот объединится против него¹¹⁶.

Во время своей работы в Адмиралтействе в период с 1911 по 1915 год Черчилль запомнился многими спорными решениями, вызывающими негодование у старых адмиралов. Поэтому сопротивлением на флоте его было не напугать. Не испугался он и гнева короля, решив в четвертый раз убедить монарха в своей правоте.

Это было необычное обращение. Черчилль практически слово в слово повторил доводы Морли, сославшись, как и он, на профессора Королевского колледжа Сэмюеля Роусона Гардинера (1829–1902), автора книги «Место Кромвеля в истории», и профессора Оксфордского университета, автора нескольких книг о лорде-протекторе Чарльза Хардинга Фиртса (1857–1936); также глава Адмиралтейства процитировал эссе Маколея и книгу «Морская мощь» самого известного военно-морского историка своего времени, одного из отцов геополитики адмирала Альфреда Тайера Мэхэна (1840–1914).

Черчилль понимал, что это последнее обращение по злободневному вопросу. Если король и в этот раз откажется менять точку зрения, Черчиллю ничего не останется, как ретироваться и прекратить полемику¹¹⁷. Как и следовало ожидать, Георг V остался непреклонен. Ни один из приведенных доводов не заставил его пересмотреть свою позицию. Он наотрез отказался называть корабль в честь человека, несущего прямую ответственность за обезглавливание одного из его предков¹¹⁸.

Продолжать дискуссию было бессмысленно. После месяца бесплодных обсуждений Черчилль отступил, предложив назвать линкор «Отважный»¹¹⁹. Этот вариант получил королевское благословение. Супердредноут «Отважный» был спущен на воду в ноябре 1914 года и прослужил в составе британского ВМФ больше тридцати лет, пройдя через две мировые войны, пока в 1948 году не был пущен на лом.

Прошло больше четверти века с тех достопамятных событий. В живых уже не было ни барона Стэмфордхема, ни Джона Морли, ни Герберта Асквита, ни Георга V, а Черчилль взялся за описание личности лорда-протектора. У него появилась прекрасная возможность восстановить историческую справедливость. Но этого не произошло. Причем по простой, но весьма необычной в свете описанного спора с королем причине – Черчиллю не нравилась личность Кромвеля. В биографии Мальборо он цитирует слова отца главного героя, который отзывался о Кромвеле не иначе как о «дьяволе», добавляя уже от своего имени, что возмутителя спокойствия отличала «фанатическая жестокость» в военных кампаниях. «Я враждебен по отношению к нему, – признается Черчилль в июле 1939 году Янгу. – Я считаю, что его следует судить как представителя диктатуры, против которой был направлен весь ход английской истории». В 1953 году во время одной из бесед с Мораном Черчилль назовет Кромвеля «грязным псом», отмечая, что «никогда не любил его»¹²⁰.