Но проблема американцев состояла в том, что помимо Круса в Никарагуа были еще как минимум три правых кандидата на пост президента, которые вовсе не намеревались бойкотировать выборы.
От Консервативной демократической партии баллотировался доктор Клементе Гидо, который, в отличие от скучного теоретика Крууса, был прекрасным оратором и гордился тем, что имеет черный пояс по карате. Предвыборные митинги Гидо, в которых участвовали в основном представители средних слоев (прежде всего торговцы, недовольные регулированием цен), накалом антисандинистских лозунгов не уступали мероприятиям «координадоры».
Вот как описывал один из митингов Консервативной демократической партии в городе Хинотепе в сентябре 1984 года советский журналист: «Двое совсем еще молодых парнишек в новенькой, необмятой еще форме внутренних войск безуспешно стараются утихомирить сторонников Консервативной демократической партии (КДП), собравшихся в Хинотепе на предвыборный митинг. В основном это – средние и мелкие буржуа, торговцы, экзальтированные секретарши, дебелые матроны из числа владелиц ресторанов. Все они вошли в раж. В ход пущены уже палки и камни, уже зазвенели, затрещали под ударами стекла стоявшего поблизости автобуса, уже заклубилась пыль, покрывая серой завесой „поле битвы“. Крики, гвалт… „Долой сандинистов!“, „Красные, вон из Никарагуа!“, „Кубинцы и русские убирайтесь!“, „Власть подлинным никарагуанцам!“ – злыми, визгливыми глоссами скандировали матроны и секретарши по команде человека с мегафоном…»[1137]
Заметим, что в том же Сальвадоре даже представить себе было невозможно легальный митинг, на котором, например, требовали бы убрать из страны американцев.
Лидер консерваторов обещал в случае победы немедленно отменить все меры государственного регулирования цен, договориться с «контрас» и привлечь в страну американский капитал. Многие никарагуанцы, попросту уставшие от войны и связанных с ней лишений, были готовы поверить Гидо.
В интервью советскому журналисту Гидо говорил: «Прежде всего, мы установим стабильные и прочные отношения с Соединенными Штатами. Сандинисты совершили роковую для себя ошибку, не сумев стать друзьями США. Отсюда и все их беды. Мы же, развивая и всемерно поощряя частное предпринимательство, будем создавать благоприятные условия для притока в национальную экономику иностранного капитала, главным образом, американского…»[1138]
Но американцам был не нужен сам Гидо, мешавший своей шумной борьбой дискредитации выборов. По словам кандидата демократических консерваторов, за две недели до выборов представители посольства США в Манагуа посетили главного менеджера кампании Гидо и предложили ему деньги и пост нового лидера КДП в обмен на обещание немедленно выйти из избирательной кампании[1139]. Соратник Гидо перед искушением не устоял.
Другим кандидатом правого лагеря был лидер Независимой либеральной партии Вирхилио Годой, который также боролся за голоса буржуазии и средних городских слоев. Программа Годоя практически не отличалась от антикоммунистических тезисов Гидо. Годой втолковывал избирателям, что «контрас» и США воюют только против сандинистов, и если СФНО убрать от власти, то война и лишения мгновенно прекратятся. На одном из митингов Годой обещал: «В первый же день после принятия власти президента республики я прикажу рассадить всех русских, кубинцев, чехов и прочих по самолетам и убрать их из Никарагуа. Я спасу страну от марксизма!»[1140]
При этом до февраля 1984 года Годой был министром труда в правительстве Никарагуа.
20 октября 1984 года Годою нанесли визит посол США в Манагуа Гарри Бергольд и советник посольства по политическим вопросам Майкл Джойс. На следующий же день Годой объявил о выходе из предвыборной гонки. Объясняя свой шаг, Годой прямо сказал, что на это его подвигла точка зрения американского посла – «сейчас не самое лучшее время для выборов»[1141].
Независимая либеральная партия после демарша Годоя раскололась на две части, одна из которых по‑прежнему хотела участвовать в выборах. Противники Годоя среди либералов утверждали, что он получил от американцев 300 тысяч долларов за бойкот. Кандидат на пост вице‑президента от Независимой либеральной партии и часть кандидатов на места в парламенте остались в гонке.
24 октября 1984 года советник американского посольства по политическим вопросам посетил Маурисио Диаса, кандидата в президенты от Народной социал‑христианской партии (в 1976 году она откололась от Социал‑христианской и позиционировала себя как левоцентристская христианско‑демократическая партия). Диасу также предложили бойкотировать выборы, но он отказался.
30 октября 1984 года состоялось заседание СНБ США, посвященное выборам в Никарагуа. На нем с удовлетворением констатировалось: «Отказ Независимой либеральной партии от выборов лишает организованные сандинистами выборы всякого смысла. Выборы 4 ноября не дадут им легитимности, к которой они так стремятся, хотя они и консолидируют их контроль над Никарагуа. Продолжаются попытки заставить сандинистов перенести выборы и согласиться на требования «координадоры»[1142].
Как заметила «Нью‑Йорк Таймс», самым главным нарушением в никарагуанских выборах была та роль, которую в них играла администрация Рейгана.
ЦРУ и госдепартамент заранее заготовили материалы для американских СМИ на 5 ноября с осуждением никарагуанских выборов как нелегитимных.
В конце октября 1984 года «контрас» усилили атаки на избирательные участки и просто населенные пункты, чтобы запугать избирателей. Но было ясно, что сил на срыв выборов у контрреволюции нет, и поэтому «контрас» объявили на 4 ноября временное прекращение огня.
Однако американцы, чтобы запугать никарагуанских избирателей, пошли, прямо скажем, на нетрадиционные меры. Утром 3 ноября (накануне выборов) в домах многих никарагуанцев задрожали стекла и затряслась на столах посуда для завтрака. Люди в ужасе подумали, что наступило очередное разрушительное землетрясение. На самом деле американский самолет‑шпион СР‑71 («Блэкберд»), пилотируемый майором ВВС США Бобом Белером и капитаном Роном Табором, специально перешел над территорией Никарагуа звуковой барьер. Подобные акции устрашения американцы повторяли потом несколько раз. Формально американцы объясняли свои полеты над территорией суверенного государства тем, что искали новые партии советского тяжелого вооружения, якобы прибывшего в Никарагуа.
«Блэкберд» был новейшим американским самолетом‑шпионом. Он мог обозревать 100 тысяч квадратных миль с высоты в 15 миль и развивать скорость 2600 миль в час. Его камеры автоматически производили 1800 фотографий на 1600 миль поверхности.
Естественно, лишенные истребителей‑перехватчиков и ЗРК дальнего радиуса действия никарагуанские вооруженные силы были беспомощны перед лицом этих «черных птиц». Сомоса оставил в наследство СНА только пять учебных самолетов Т‑33А, один бомбардировщик Б‑26 (он был выведен из строя), по шесть легких учебных истребителей Т‑28 и малых самолетов «цессна 337», три транспортных С‑47 и два «КАСА С. 212», два израильских легких штурмовика IAI‑201 «Арава», несколько легких «цессн», один вертолет UH‑1H, два вертолета Н‑34 и четыре ОН‑6А[1143]. Ни один из этих самолетов не был реактивным или сверхзвуковым, вследствие чего американцы могли летать над территорией Никарагуа совершенно безнаказанно.
Пулеметные и пушечные зенитные установки советского производства (например, ЗУ‑23 или КС‑19) не могли достать СР‑71 ни по высоте, ни по скорости.
Тем не менее несмотря на наглую и откровенную демонстрацию силы американцами, выборы состоялись и прошли без всяких серьезных нарушений (что подтвердили десятки иностранных наблюдателей, в том числе американских). В голосовании приняли участие 75,4 % зарегистрированных избирателей. Из них 67 % (736 тысяч человек) проголосовали за кандидата СФНО на пост президента Даниэля Ортегу и вице‑президента – Серхио Рамиреса. СФНО получил 61 место (из 96) в Национальной ассамблее (парламенте).
На втором месте (14 %) оказались демократические консерваторы, завоевавшие 14 мест в парламенте. Независимые либералы из‑за вызванного США раскола оказались на третьем месте (9,6 % голосов и девять мест). За Народную социал‑христианскую партию проголосовали 5,6 % (шесть мест).
В выборах участвовали также три партии, занимавшие более левые, чем СФНО позиции. Никарагуанская социалистическая партия (коммунисты, ориентировавшиеся на СССР) получила 1,3 % голосов, еще более левая Никарагуанская коммунистическая партия – 1,5 %, троцкисты из Марксистско‑ленинского движения народного действия – 1 %. Все три левые партии завоевали по два места в парламенте.
6,1 % бюллетеней (71 тысяча) были признаны недействительными, что отражало реальную силу «координадоры», призвавшую бойкотировать голосование, в том числе и таким методом.
Выборы 1984 года были первыми по‑настоящему честными и свободными за всю историю Никарагуа и превосходили по степени открытости все аналогичные выборы в странах Центральной Америки.
Это не помешало США по заранее заготовленному сценарию осудить выборы как «постыдные». Но, например, Би‑Би‑Си 5 ноября 1984 года сообщала иное: «Примерно 400 иностранных наблюдателей, включая определенное количество американцев, были в Никарагуа, чтобы следить за избирательным процессом. Неофициальный британский наблюдатель лорд Читни заявил, что процесс был несовершенным, но у него нет никаких сомнений, что выборы были честными»[1144].
Правда, большинство американских газет постарались в своих комментариях не сильно отличаться от официальной точки зрения администрации Рейгана.
Все время, пока шла избирательная кампания в Никарагуа, американское телевидение старательно ее игнорировало: с 1 августа по 7 ноября 1984 года в вечерних новостях этой теме было посвящено всего 18 минут 40 секунд[1145]. После выборов «Нью‑Йорк Таймс» в редакционной статье от 7 ноября под странным заголовком «Никто не выиграл в Никарагуа» писала: «Только наивные люди верят, что воскресные выборы в Никарагуа были демократическими или узаконили довод о популярности сандинистов… Сандинисты облегчили критику этих выборов как нечестных. Главным было их решение прервать переговоры с Артуро Крусом, оппозиционным демократом, чья кандидатура могла бы превратить выборы в более легитимные. Он пытался добиться отсрочки выборов до января, но ему не дали времени, чтобы устроить перемирие с оснащенными США повстанцами‑«контрас»[1146].
Таким образом, газета практически признала, что Крус, «контрас» и США безуспешно пытались шантажировать сандинистов.
Успех сандинистов на выборах был тем более впечатляющим, если учесть тяжелое состояние никарагуанской экономики вследствие необъявленной войны США против Никарагуа и дисбалансов, свойственных любой экономике переходного периода, особенно зависимой от конъюнктуры мирового рынка.
В 1984 году в результате действий «контрас» погибли 1114 человек, 516 были ранены, 2469 – угнаны за границу. Среди жертв было более 100 детей в возрасте до 12 лет[1147].
План на 1982 год в Никарагуа не приняли, так как планы 1980 и 1981 годов полностью выполнены не были. Национальное руководство СФНО подвергло министерство планирования критике за постановку нереальных целей, но на самом деле у министерства просто не было рычагов для того, чтобы добиваться выполнения плана. Ведь подавляющая часть ВВП Никарагуа по‑прежнему производилась в частном секторе.
План на 1983 год был одобрен, но не опубликован, – свои коррективы вносила война[1148]. Ведь план мог служить для США и «контрас» руководством по экономической дестабилизации страны. В 1983 году Национальное руководство СФНО образовало из специалистов «экономическую ячейку» для реформирования хозяйственного механизма страны. В 1984 году в качестве высшего органа по формулированию экономической политики был учрежден «Экономический совет», состоявший из профильных министров экономического блока. Министерство планирования было упразднено и преобразовано в секретариат Экономического совета.
Но в целом экономическая стратегия страны не менялась – все предприятия ориентировали на рост производства (причем именно в физическом, а не в стоимостном выражении) при одновременной стагнации заработной платы и внутреннего потребления, чтобы избежать инфляции.
На роль главного экоономического ведомства попыталось выйти министерство сельского хозяйства. Его шеф, член Национального руководства СФНО Хайме Уилок считал, что Никарагуа в обозримом будущем сохранит свою аграрную специализацию в мировой экономике. В этих условиях следовало одновременно наращивать как производство экспортных технических культур (главного источника валюты для импорта), так и культур для внутреннего потребления с целью достижения полного самообеспечения страны продуктами питания. При этом для повышения доли добавленной стоимости в экспорте предполагалось проводить первичную обработку сырья для повышения его цены.
С политической точки зрения планы министерства сельского хозяйства опирались на популярное и бесспорно правильное мнение, что Никарагуа надо уходить от модели капитализма, в которой наибольшую прибыль можно получать только в торговле и в финансовом секторе, за счет деградации и стагнации материального производства.
Хайме Уилок так описывал цель экономической политики правительства: «Революция начала разрабатывать новую экономическую модель, основанную на поиске новой роли в международном разделении труда. Мы будем продолжать оставаться производителями товаров потребления, но не одно и то же – производить необработанные товары потребления или обработанные товары потребления. Мы хотим стать промышленной страной, которая продает продукцию обрабатывающей промышленности, перерабатывая нашу собственную сельскохозяйственную продукцию, упаковывая ее, производя мебель из нашей древесины… В этом состоит глубокий национальный смысл нашей революции»[1149].
Этот подход был здравым, и министерство Уилока фактически отвечало за все материальное производство в стране, так как даже рудиментарная никарагуанская промышленность была тесно связана с сельским хозяйством.
Учитывая обилие и плодородие земель Никарагуа, в таком плане не было ничего фантастического. Однако его следовало плотно координировать с другими мерами государства в области цен, зарплат и регулирования денежной массы.
Интенсификация сельскохозяйственного производства (например, снятие трех урожаев в год вместо одного, что позволял никарагуанский климат) требовала существенного наращивания импорта удобрений, машин, химикатов и горючего. Но для этого была нужна валюта, а финансовое положение страны оставалось сложным – США блокировали кредиты международных организаций и западных стран. Социалистические страны заполняли эту брешь, но по‑настоящему эффективно использовать средства мешала война. Что толку, например, было с помощью кредитов расширять производство кофе (который охотно покупал, например, СССР), если морская блокада Коринто заставляла урожай гнить в порту?
Интересно, что в качестве одного из возможных источников финансирования индустриализации никарагуанского сельского хозяйства сандинисты, как и Сталин в 1929 году, считали мировой экономический кризис. Уилок объяснял это следующим образом: «Кризис приобрел глобальные масштабы, и производящие машины и оборудование компании в Европе, Северной Америке и даже в Латинской Америке накопили запасы продукции, которую они не в состоянии сбыть. Со стороны некоторых государств просматривается тенденция вместо того, чтобы субсидировать эти компании, помочь им экономически (сбыть продукцию) с помощью кредитных линий покупателям. Таким образом, Никарагуа… будет искать эти кредитные линии для импорта средств призводства»[1150].
Точно такую же линию – индустриализация за счет интенсификации сельского хозяйства – проводил Сталин, и она была успешна в условиях Великой депрессии 1929–1932 года. СССР «на корню» закупал на Западе целые заводы вместе с рабочими и инженерами. Было приобретено 70 % германского станочного парка на простаивавших в результате кризиса заводах.
Однако коренное отличие советской модели ускоренного роста было в том, что она как раз не опиралась на кредитные линии западных стран. Сталин реалистически рассудил, что в условиях массового банкротства немецких и американских банков и ликвидации золотого стандарта основных валют машины и оборудование можно купить только за экспортные товары. В СССР это было зерно. Чтобы в десятки раз нарастить его экспорт, Сталин и провел принудительную коллективизацию сельского хозяйства. За это пришлось заплатить высокую политическую цену – но уже в 1937 году обеспеченные отечественными машинами (собранными, например, на бывших заводах Форда, перевезенных в СССР) колхозы собрали рекордный урожай, и жизнь в советской деревне действительно стала «веселей».
Сандинисты такую политическую цену платить не захотели. Если бы они перевели все сельское хозяйство в госсектор, то толкнули бы в ряды контрреволюции десятки тысяч крестьян и торговцев. К тому же США не преминули бы заклеймить Никарагуа как «марксистско‑ленинское государство». Но беда была в том, что американцы и так фактически воевавали против Никарагуа, и осторожность сандинистов в экономической политике их нисколько не сдерживала.
Саботаж никарагуанских предпринимателей также не ослабевал, несмотря на сдерживание сандинистами роста заработной платы. Сталин, например, тоже убедился в необходимости коллективизации только после известной «хлебной забастовки» 1927 года, когда кулацкие хозяйства отказались продавать государству зерно по текущим закупочным ценам и тем самым фактически подорвали весь экспорт. Бухарин тогда просто предложил эти цены повысить, но дело было в том, что государство не смогло бы обеспечить выросший денежный спрос деревни промышленной продукцией.
Таким образом, повышение закупочных цен в тех условиях означало инфляцию.
Со всеми этим проблемами в точности столкнулась Никарагуа, с той лишь разницей, что сандинисты пошли по «бухаринскому пути».
Они увеличивали закупочные цены для крестьян, но вынуждены были субсидировать розничные цены в городах, так как сами же были против быстрого роста заработной платы. Субсидии ложились непомерной нагрузкой на бюджет, вызывая рост днежной массы и инфляцию. Инфляция, в свою очередь, заставляла вновь повышать закупочные цены для крестьян, которые, кстати, были недовольны тем, что их повышали недостаточно часто. В то же время частные торговцы охотно платили крестьянам более высокие цены, чем государственные закупочные оргаизации. Сами торговцы, предвосхищая очередной виток роста цен, придерживали товар, создавая его дефицит.
Выбор у сандинистов был небольшой. Национализировать сельское хозяйство, как Сталин, они не хотели по политическим соображениям. Оставалось либо вообще отпустить цены и тем самым фактически вернуться к дореволюционой модели экономики, либо национализировать оптовую и частную торговлю. Сандинисты выбрали именно последний вариант.
С тем чтобы увеличить поступление валюты для целей индустриализации, санднисты ввели в начале 1982 года нормированную продажу сахара населению по твердым ценам. Нормы были весьма щедрыми, но, естественно, многих угнетала сама необходимость получать в сандинистских комитетах защиты специальные карточки, которые можно было «отоваривать» только в определенные дни и в определенных магазинах. Тем не менее, казалось, что сандинисты были правы с политической точки зрения – большинство населения считало такую меру социально справедливой.
В октябре 1982 года карточки ввели на рис, в начале 1983‑го – на хозяйственное мыло и растительное масло[1151]. В августе 1982 года ограничили потребление бензина для частных автомобилей (которых в Никарагуа было мало) – не более 20 галлонов (примерно 80 литров) в месяц.
Как только на тот или иной продукт вводились карточки, государство сразу же запрещало его оптовую (а позднее и розничную) продажу частными лицами. К середине 1984 года частных торговцев официально исключили из сбыта около двадцати самых ходовых товаров широкого потребления, в том числе сахара, молока, риса, бананов, мыла, растительного масла, проса, туалетной бумаги.
Все эти меры не отразились бы на полпулярности СФНО, если государство смогло реально обеспечить их проведение в жизнь. На практике же частные торвгоцы скупали товары по низким ценам в государственных магазинах и перепродавали их по коммерческим ценам, получая баснословную прибыль. Причем в мелкой коммерции, по разным оценкам, было занято официально и неофициально до 40 % населения Манагуа – ведь промышленность в Никарагуа практически отсутствовала, а на государственную службу не могли принять всех желающих. Только на самом известном Восточном рынке столицы (на котором, как на одесском Привозе, можно было купить все) постоянно работали до 60 тысяч мелких торговцв, имевших налаженные связи с оптовиками‑частниками или с самими сельхозпроизводителями[1152].
Для всех этих торговцев национализация торговли означала лишение главного источника существования. Поэтому неудивительно, что после введения распределения и контроля над ценами в городах расцвела нелегальная торговля. Когда государственные инспекторы стали проводить на рынках облавы, продавцы переместились на улицы, где уже не хватило бы никакой полиции, чтобы взять ситуацию под контроль.
Правительство неоднократно обращалось к торговцам с увещеваниями принять во внимание сложное положение страны – ведь начиная с 1984 года надо было еще и снабжать сильно выросшую численно армию. Однако, как и во все времена, стремление торговцев к прибыли оказывалось гораздо сильнее любой морали. К тому же многие торговцы и сами состояли в сандинистских массовых организациях, ввиду чего правительство не хотело применять против них откровенно репрссивные меры. В народе была распространена следующая точка зрения – мы за революцию и против янки, но не мешайте нам торговать.
В 1982 году разница между государственными и частными (нелегальными) ценами была еще относительно небольшой. И во многом потому, что правительство удерживало на искусственно низком уровне курс кордобы к доллару, который, естественно, влиял на цены импортных товаров. Однако такая политика, опять же, вела к росту цен уже на номинированные в национальной валюте товары. К тому же самой валюты для обеспечения ею официального курса тоже не хватало, так как предприниматели продолжали активно переводить свои долларовые накопления за границу.
В начале 1982 года разница между официальным и нелегальным курсами составляла 1,4:1, а в конце – уже 2,8:1. В конце 1983 года разница была уже более чем шестикратной, а в 1984‑м – 16‑кратной[1153].
Торговцы по‑прежнему получали баснословные прибыли на разнице официальных и неофициальных цен, и это привело к парадоксальному результату. Многие рабочие и служащие начали уходить из «формального» сектора экономики в «неформальный». На некоторых государственных предприятиях, как в промышленности, так и в сельском хозяйстве, стала ощущаться нехватка рабочей силы. Ведь зарплаты там были практически заморожены, а в частной торговле можно было зарабатывать в разы больше.
Получалось, что сандинисты вместо поощрения материального производства способствовали дальнейшему росту торгово‑ростовщической прослойки общества.
Таким образом, сандинисты не только поссорились с торговцами, но и привлекли в ряды этой все более и более оппозиционной массы новых сторонников.
Естественно, этим воспользовалась оппозиция. «Ла Пренса» грудью встала на защиту частной торговли, особенно любимого жителями Манагуа Восточного рынка, который правительство, по сути, попыталось закрыть под видом перепланировки. Правда, эта перепланировка (которая предусматривала расширение помещений и оснащение их канализацией и холодильниками) была задумана еще во времена Сомосы и проводилась на деньги США. Сандинисты лишь завершали начатое, но «Ла Пренса» твердила о смертельной борьбе правительства против любой частной тоговли. Торговцы жаловались и на то, что правительство специально изменило маршруты движения автобусов, чтобы они не подъезжали к Восточному рынку и спекулянты не получали новые партии нелегального товара.
Первая же встреча возмущенных торговцев с Даниэлем Ортегой закончилась скандалом. Он назвал их «сбродом», а когда те потребовали пустить в зал фотографа «Ла Пренсы», возмущенно сказал, что если торговцам так уж нравится «Ла Пренса» то пусть они и обращаются туда за решением всех своих проблем[1154].
В 1982 году министерство внутренней торговли для контроля розничных цен создало специальные группы инспекторов, не носивших униформы. Инспекторы получили право на месте конфисковывать любой товар, который был запрещен к продаже частными торговцами. На рынках вспыхивали драки, некоторых инспекторов даже убили. Когда инспекторы в сопровождении полиции в середине 1982 года провели облаву на рынке в Масайе, торговцы объявили двухдневную забастовку и прекратили торговлю.
Правительственная пресса начала активную кампанию против спекулянтов. Публиковались материалы о рейдах Комитетов сандинистской защиты и фотографии тех торговцев, у кого изымали припрятанные товары. Тогда торговцы сами стали ездить к производителям и рано утром привозить в города запрещенные товары, которые затем сбывали проверенным клиентам. В ответ на это полиция устроила на въезде в Манагуа блокпосты. Те, кто утверждал, что купил товары в государственной торговле, должны были показать чек.
В газетах публиковали отчеты о задержании лиц то с 3000 бананов, то с 50 килограммами риса или 65 фунтами парного мяса[1155].
В своем выступлении по случаю четвертой годовщины революции Даниэль Ортега обрушился с критикой на «спекулянтов, придерживающих товары, тех, у кого менталитет сомосистов и кто продолжает делать деньги на голоде и нужде народа». «Мы должны наказать со всей решительностью спекулятивную практику монополистов и, в целом, всю торговлю на голоде и нужде народа. Законы для этого уже есть. Решения приняты. Но нам нужна энергия каждого, чтобы добиться выполнения этих решений»[1156].
Однако десятки тысяч торговцев не могли бороться сами с собой. Тем более что в спекуляции участвовали и многие кооперативы и даже государственные хозяйства. Ведь частники платили за их продукцию больше, чем государственная сбытовая компания ЭНАБАС.
Например, в конце 1984 года государственные бойни предагали частным животноводам 6000 кордоб за голову крупного рогатого скота, в то время как нелегальные частные бойни давали 15 000[1157]. Таким образом, фактически государственные бойни могли закупать скот только у государственных же производителей. Затем государственые бойни продавали мясо частным торговцам по 17 кордоб за фунт (это была установленная государством цена), а те перепродавали его в розницу по 50 кордоб.
По этой схеме получалось, что государственные производители и переработчики страдали, а население все равно не видело дешевого мяса.
Государство несло еще и потери при субсидировании продаваемых через госторговлю розничных товаров. Например, в конце 1984 года производителям платили по 8 кордоб за фунт бобов, затем государство тратило еще 2,75 кордобы на транспортировку и складирование, а затем продавало бобы потребителям по 4 кордобы за фунт. Некоторые производители, продававшие ЭНАБАС бобы по 8 кордоб, затем покупали их в розничной торговле в два раза дешевле и перепродавали частникам[1158].
Правительство ужесточало борьбу против спекулянтов. В мае 1984 года был принят закон о защите потребителей. Теперь спекулянтов могли подвергать наказанию уже не только суды, но и полиция прямо на месте. Закон также давал право министерству внутренней торговли брать под контроль государства любую частную фирму, которая нарушала предельно допустимый уровень цен. Министр внутренней торговли Дионисио Маренко, выступая на заседании госсовета, заявил: «…либо мы сломаем руки спекулянтам, либо они сломают нас»[1159].
Правда, Маренко признал, что государственные закупочные цены «смешны» и повышаются «черепашьим» темпом. В 1984 году закупочные цены были существенно подняты, что сразу же позитивно сказалось на борьбе против «контрас». Ранее многие крестьяне помогали контрреволюции именно потому, что были недовльны закупочной политикой ЭНАБАС.
Но повышение закупочных цен означало и повышение государственных субсидий на поддержание розничных цен, что, в свою очередь, подрывало и так дефицитный в условиях войны госбюджет. В 1984 году стало ясно, что повышения розничных цен не избежать, но это больно ударило бы по тем горожанам, которые сидели на фиксированной зарплате, прежде всего по госслужащим. Уровень личного потребления граждан и так упал после революции, поскольку рабочих и служащих призывали не требовать роста заработной платы. Но терпение горожан – основной базы революции – было на исходе.
В 1984 году средние реальные зарплаты были на 23 % ниже, чем в 1980 году и на 44 % ниже, чем в 1977‑м. Квалифицированные рабочие уходили с фабрик в торговлю. Стала ощущаться нехватка кадров на текстильных и строительных предприятиях.
В июле 1983 года даже Сандинистский профцентр трудящихся попросил правительство отменить введенный в 1981‑м мораторий на рост заработной платы. И это несмотря на открытую критику Национального руководства СФНО, в частности, отвечавшего за профсоюзы Виктора Тирадо. Последний утверждал, что повышение зарплаты возможно только при соответствующем увеличении проивзодительности труда. Он говорил, что рабочим следует «трудиться как можно более напряженно, не прося ни о чем, – это и есть рабочий класс, класс‑авангард»[1160]. Это было, конечно, по‑своему логично, но рабочие страдали от инфляции и высоких цен «черного рынка».