Вечером Лидия устроилась на ночь рядом с Пепито. Когда она заснула, Сегуин повернулся к Диане, взял ее за руку и попросил:
- Пойдем. Я хочу показать тебе кое-что.
Взяв Диану за руку, он повел ее к огромной пирамиде. Свет полной луны посеребрил древние ступени. Они долго и тяжело карабкались вверх, но когда взобрались на вершину, у Дианы захватило дыхание от красоты открывшегося ей вида. Лунный свет заливал долину серебром, и казалось, что древние камни излучают мерцающее сияние.
Сегуин и Диана долго молчали, завороженные игрой света и теней, печальной и величественной красотой города и долины.
Город оказался огромным. Он простирался во все стороны. Нагромождение каменных террас, полуразрушенные стены, тут и там небольшие пирамиды, остроконечные каменные столбы, вымощенные плитами дороги, ведущие в никуда.
Диана сжала руку Сегуина;
- Просто какое-то волшебство. Таинственный мир Нового Света… мне жаль, что отец никогда не увидит эту красоту.
- Он видел. - Диана вздрогнула и недоуменно посмотрела на Сегуина, не понимая, о чем он говорит. - Не эти руины. Другие, рядом со столицей. Он тоже был в восторге, совсем как ты. И он все время задавал мне вопросы. Только я не знал ответа на них. Может быть, когда-нибудь ответы найдутся, но пока… есть только древние индейские легенды, рисунки, странные, непонятные письмена да свидетельства испанцев, завоевавших Мексику. Но их очень мало.
- Но мне кажется… Дело не в том, знаем ли мы, когда, кем и почему были построены эти здания, что означают все эти изображения… Мне кажется, здесь чувствуется что-то большее, чем просто знание, что-то высшее и… опасное.
- Зло.
Черты его лица стали резче, голос стал хриплым, почти шипящим. Диана хотела переспросить, но не успела, он схватил ее за руку и потащил за собой к каменному павильону. На высеченном из цельного камня постаменте лежала прямоугольная плита с овальным углублением в центре. Перед плитой стояла высеченная из камня чаша - ее держало в зубах внушающее ужас каменное чудовище.
Диане показалось, что ее окутала липкая духота, несмотря на то что на этой высоте ее обдувало ветром. Она тяжело задышала, будто ей не хватало воздуха. Испарина выступила у нее на лбу. Она с тревогой смотрела на Сегуина.
- Куда ты меня привел? - судорожно хватая ртом воздух, спросила она.
- Здесь приносили жертвы. Человеческие жертвы. Но их было много. Очень много. Тысячи, многие тысячи жизней.
В ужасе Диана прижалась к нему, но он отстранился. Его черные глаза были непроницаемы, загадочны, лицо казалось выточенным из камня, он стал похож на те каменные барельефы, что украшали пирамиду.
- Но для чего?… - прошептала она.
- Эти люди верили, что их боги жаждут крови… человеческой крови. Они верили, что человеческие жертвы помогут сохранить жизнь на земле. Эта плита - алтарь. Священным ножом жрец вырезал сердце жертвы и приносил его в дар богам. Кровь стекала в чашу. - Голос его теперь звучал совсем глухо. - Добро не может существовать без противостояния… злу. И добро и зло необходимы, чтобы у человека был выбор, чтобы человек мог проявить свою добрую волю. А иначе зачем всемогущий Господь позволил Сатане царствовать в аду?
Диана подбежала к краю пирамиды. Страшные образы преследовали ее. Зачем он рассказывал ей про все эти ужасы? Она закрыла лицо руками.
Он подошел к ней, отвел от лица руки:
- Смотри на меня, Диана. Смотри на меня! Посмотри на мое лицо, на мои черные глаза. Кровь древних инков течет в моих жилах… кровь кровожадных убийц. Ты и теперь скажешь, что любишь меня? Зная ужасную тайну Мексики? - Он отвернулся и прошептал: - Мать отказалась от меня… она поверила, что я - воплощение зла. Возможно, она права. - Он осекся и отошел на другую сторону площадки.
Но еще до того как его слова замерли в густом тяжелом мраке, Диана поняла, о чем он говорил с нею. Сегуин знал, что она любит его, и предостерегал ее от этой любви. Совсем
не это она хотела услышать, она всем сердцем любила Сегуина, и ей было наплевать на то, что думала о нем его мать.
Долгие годы Диана страдала от неуверенности в себе, потому что отец, мечтавший о сыне и уверенный, что из нескладной девочки-подростка никоим образом не может получиться привлекательной девицы, слишком часто повторял дочери, что она некрасива, а потому ей трудно будет найти себе мужа. Но сейчас, услыхав признание Сегуина, Диана поняла, что его одолевала куда более сложная проблема. Ей и в голову не приходило, что он несет в себе такое бремя вины. Неужели он вправду считал себя воплощением зла? И это человек, который так нежно заботится о ребенке?
Потрясенная и возмущенная силой его отвращения к самому себе, Диана заплакала. Господи, сколько же надо душевных сил, чтобы признаться в своих страхах? Но у него хватило мужества признаться ей, объяснить ей свои страхи… даже ценой того, что он разрушит их любовь. Диана почувствовала, что теперь он сделался ей гораздо ближе, даже ближе, чем в минуты наивысшего блаженства.
Но только он был не прав по отношению к себе… совершенно не прав. Только в одном он не ошибся - она действительно любит его. Но ей все равно, какая кровь течет в нем. Она любит его таким, каков он есть. Все остальное не имеет значения… И она должна, просто обязана убедить его в этом.
Она бросилась к нему, обняла и уткнулась лицом в мускулистую грудь:
- Сегуин, ты не можешь нести бремя предков. История полна человеческих преступлений, убийств. Не важно, белый ты, желтый, черный… В Штатах истребляют индейцев. Отец говорил, что к концу этого века в Америке их совсем не останется. Но разве тут дело в том, что этого требует наша религия? Наоборот! Будь мы истинными христианами, разве мы оправдали бы убийство? Индейцев истребляют из чудовищной алчности, из желания завладеть их землям, лесами, их золотом.
Но ты сказал правду: зло действительно существует в мире как сила, противостоящая добру. - Она помолчала, перевела дух, чувствуя, как больно сжимается в груди сердце. - Мы не несем ответственности за все деяния человечества. Каждый из нас должен нести ответственность за свои собственные поступки… И никто не совершенен.
Наконец он повернулся к ней, его черные глаза сверкали:
- А я и забыл, что ты образованная и умная леди, Диана. Иначе побоялся бы вести с тобой философский спор.
- К черту философию, Сегуин! -воскликнула она. - Я люблю тебя… люблю таким, каков ты есть.
Его рот буквально обрушился на ее губы. Поцелуй был долгим-долгим. И снова их языки сплелись, танцуя свой немыслимый танец, возбуждая и дразня ее. Господи, как давно они не были вместе.
Он крепко обнимал ее, и она прижималась к нему, радуясь трепету, охватившему его тело, ощущая нараставшее в нем желание. Со стоном он отстранился от нее, расстегнул ее блузку. Свежий ночной воздух коснулся ее разгоряченной кожи, она, в безумном порыве забыв обо всем, изогнулась ему навстречу. Но он подхватил ее на руки и понес к алтарю, положил ее на плиту и прохрипел:
- Ты действительно любишь меня, Диана? Как ты можешь любить меня? Я грубый дикий человек, - он медленно провел огрубевшими пальцами по ее обнаженной груди. - Ты позволишь мне любить тебя и поклоняться тебе с древним величием? Сейчас полнолуние, а ты, Диана, - богиня луны.
Она уже загорелась. Внутри нарастала тягучая нега, тягучая и жаркая, требующая облегчения и удовлетворения.
А он менялся у нее на глазах. Не было Сегуина - перед ней стоял бронзовый воин в ослепительном оперении. Это был сон… это было волшебство. Она потянулась к нему, серебряная змейка скользнула по руке, обжигая кожу.
Он медленно снял с нее одежду, быстро разделся сам. Обнаженная, она лежала на шершавой, холодной плите, в серебристых лунных потоках. Она наслаждалась этим диким первозданным ритуалом, тем, что он поклоняется ей как богине, которая принесла себя в жертву на алтарь их страсти.
Опустившись на колени, он медленно и благоговейно, дюйм за дюймом целовал ее тело. Его губы, язык, кончики пальцев вычерчивали замысловатые узоры на ее разгоряченном теле. Его прикосновения обжигали ее, и волны мучительного наслаждения сотрясали Диану.
И когда его губы коснулись средоточия ее женственности, в ушах зазвучала фантастическая музыка. И тело ее вибрировало в такт этой музыки. Дробь грохочущих барабанов, трели первобытной флейты, перезвон серебряных колокольчиков, дразнящее тремоло дудочки. Звуки флейты становились все громче и громче, кружа ее в вихре страсти. Перезвон колокольчиков усиливал дрожь, она отстраненно-болезненно ощущала его ласки. Шероховатость плиты раздражала кожу, но Диана терзалась от безудержного желания. Кровь барабанной дробью стучала в висках, и сердце вторило этой барабанной дроби. Каждая клеточка ее тела пульсировала в ритме волшебной мелодии.
Была ли эта музыка ветром или музыкой ее собственного тела?
Повторяющаяся, пульсирующая мелодия взмывала вверх и опадала, замирала, а потом снова накатывала и отступала. Но с каждым нарастанием желание становилось сильнее, пока не достигло крещендо, обрушившись на нее волнами исступленного восторга. И когда он заполнил собой эту жаждущую пустоту, немыслимое счастье переполнило ее. Они были вместе… два существа, составляющие единое целое.
Музыка стихала, лишь серебряные колокольчики звенели в воздухе. Она погрузила пальцы в его длинные черные волосы, притянула его голову к себе.
Ей не хотелось, чтобы музыка навсегда покинула их тела. Она пыталась запомнить эти звуки сердцем и душой. Но музыка постепенно отступала, уходила, замирала, и вот уже ее поглотила душа древнего города.
Через несколько дней древний город остался позади. Сегуин отдохнул, настрелял дичи. Они с Дианой наслаждались друг другом, дав волю страсти. Она любила его. И он любил Диану.
Но, к сожалению, этого было недостаточно. Он не мог забыть. … или простить того, что сделала его мать. Легко любить, когда нет ни сомнений, ни разочарований. Он пытался объяснить ей свои горькие опасения. Сегуин боялся. Боялся не перенести утраты ее любви, а это непременно должно было произойти, потому что он был уверен, что не оправдает ее надежд Он не верил, что сможет нежно, спокойно и верно любить ее в горе и в радости, в здоровье и в болезни, пока не разлучит их смерть. Сейчас страсть увлекла их в свой водоворот, и им было необходимо присутствие друг друга. Но любой огонь рано или поздно угаснет. А будет ли она любить его, когда на него навалится груз неизбежных неудач?
Если даже мать не любила его настолько, то как же поверить, что на это способен кто-то другой? А ведь он любил мать и доверял ей полностью. И когда пришлось вырвать эту любовь из сердца, он едва не погиб.
Если ему придется потерять Диану, он не сможет жить. Ему просто нечем будет жить.
Сегуин объявил, что на следующий день они достигнут Акапулько. Диана попросила его остановиться у какого-нибудь ручья - женщины хотели выкупаться и привести себя в порядок. Он нашел ручеек с глубокой заводью. Вокруг росли ивы, опустившие свои ветви в зеленоватую воду.
Диана и Лидия выкупались, и, пока не стемнело, Диана захотела выкупать Пепито. Она уже распеленала младенца, но тут с неизменным карабином в руке появился Сегуин. Он подошел к ней, протянул чистую пеленку.
- Вот. Лидия велела передать, ты забыла.
- Спасибо. Я как раз собираюсь его искупать. Хочешь посмотреть?
Он прислонил к камню карабин и усмехнулся:
- Мне хотелось бы самому искупать малыша. Я готов исполнить любую работу, которую ты мне доверишь.
- Чудесно, только подверни рукава рубахи и бриджи. Пепито очень серьезно относится к купанию. Он любит плескаться.
Он снял рубашку, подмигнув ей:
- Осторожность не помешает.
Она протянула ему голенького извивающегося малыша, а сама села на камень и стала наблюдать за ними. Зайдя по колено в заводь, он опустил Пепито в воду.
Она смотрела, как играли мускулы на его спине, и ком подступил к горлу. Заходящее солнце золотило его кожу, каждый дюйм его тела она знала и любила. У нее пересохло в горле, и боль предстоящей утраты ударила в сердце.
Запечалившись, она постаралась сосредоточиться на малыше. Пепито плескался и радостно вопил. Сегуину удалось вымыть его без всяких осложнений, но когда настало время ополоснуть его головку, он, озадаченный, повернулся к ней.
Она засмеялась его растерянности и протянула флягу с водой.
- Медленно полей из фляги ему на головку. Хотя, предупреждаю тебя, ему это не понравится.
Он поливал из фляги Пепито, тот тут же заорал так, что его, должно быть, услышали в Акапулько.
- Ну, перестань же, Пепито, ты уже взрослый парень. Не плачь, - уговаривал Сегуин малыша. Но мальчик заорал еще громче, когда он ополоснул ему личико.
Диана поднялась, подала ему сухую пеленку. Он стал осторожно вытирать крикуна. Малыш тут же успокоился, Сегуин же тихонько ворчал:
- Его нужно было просто окунуть в воду. Зачем столько сложностей?
- Да, окунешь его, когда он так вертится. А вдруг он вывернется? У нас ведь нет тазика.
- А чего он так орет? Это же всего лишь вода.
- Потому что, папуля, ни один ребенок не любит, когда ему в глазки попадает вода. У Сары хватит волнений, когда она будет крестить его. Там, в Штатах.
- Диана, вот что… о Штатах… я… м-м…
Диана испугалась. Неужели ее мечта сбудется, он попросит ее остаться с ним? Да нет… Она затаила дыхание, молча ожидая вынесения приговора.
Пепито вскрикнул, закряхтел, личико его от напряжения покраснело. Он почувствовал кислый запах детских испражнений. На красивом лице Сегуина появилась гримаса отвращения.
Диана решила помочь ему. Ей не хотелось, чтобы эта неожиданность отвлекла его от того, что он хотел сказать.
- Дай мне ребенка. Я приведу его в порядок.
- Нет, нет, все нормально. - Он взглянул на малыша, покачал головой и проворчал: - Неподходящее время, старина, ты выбрал, надо же, сразу после ванны. Теперь мне нужно снова тебя мыть. Но я обещаю - никакой воды на лицо, только с другой стороны. - Скосив глаза, он скривился.
Пепито фыркал, корчил рожицы, а Диана хохотала до колик. Она перевела дыхание и спросила:
- Ты уверен, что не хочешь, чтобы я…
- Конечно, нет. Я помню, что сегодня моя очередь. Порядок?
- Порядок. - Она помахала чистой пеленкой.
Он вполне сносно обтер малыша. Затем, не без помощи Дианы, завернул его в пеленку. Явно довольный собой, он вымыл руки в ручье и радостно объявил:
- Я справился! Ничего сложного. Похвали меня.
Поцеловав его в щеку, она пропела:
- Я горжусь тобой.
Он усмехнулся.
Завтра они будут в Акапулько. Времени не осталось. Она никогда не думала, что сумеет перешагнуть через свою гордость, но любовь к нему оказалась сильнее… гораздо сильнее гордости. Сейчас или никогда. Она ждала, что он попросит ее остаться. Но он не попросил.
И тогда она сказала:
- Сегуин, ты говорил что-то о… Штатах?
Он натянул рубашку и застегнул ее.
- Да. Я говорил… Диана, я никогда не забуду тебя и Пепито. - Он прижал ее к себе, уткнулся лицом в ее волосы. - Ты навсегда останешься со мной в Мексике… в моем сердце.
Господи, совсем не это она хотела услышать. Надежда не сбылась, вместо того чтобы утешить ее, он, словно кинжалом, пронзил ее сердце. Боль затопила ее, она гневно высвободилась из его объятий. Слезы обжигали глаза. Он любил ее, но не настолько, чтобы попросить ее остаться. Она стыдилась себя, своих слез.
Она взглянула на Пепито. Схватила его на руки и, уже не сдерживаясь, зарыдала. Рыдания душили ее, слезы текли с неудержимой силой.
Он протянул к ней руку. Она отступила:
- Не Нужно.
Ребенок захныкал.
- Диана, я…
- Не нужно, - повторила она. - Ты не хочешь остаться со мной, хотя я принадлежу тебе - телом, сердцем и душой. Но этого, оказывается, недостаточно. - Она печально покачала головой. - Я надеялась, что мы сможем создать семью.
Он посмотрел на нее, и его лицо исказила мучительная боль.
- Диана! Но я не могу. Я пытался объяснить тебе это в древнем городе. Я не смогу любить так, как ты того заслуживаешь. Я…
- Зло, - закончила она вместо него.
- Не знаю… Может быть, зло, а может просто порок. Моя мать любила меня, но стоило мне оступиться… точнее, когда она решила, что я оступился, она отвернулась от меня, потому что я не оправдал ее надежд! Что, если я не оправдаю и твоих надежд, Диана? Я не смогу этого вынести…
- Я не твоя мать, Сегуин.
- Нет, но…
- Но я - женщина, - продолжила она, - и поэтому мне нельзя доверять. Ты так думаешь?
Он опустил глаза, уставился в землю. Что он мог возразить? Диана почувствовала, что задыхается. А сердце… ее сердце съежилось, сморщилось и засохло, словно сушеный виноград.
Ему не нужна ни она, ни ее любовь.
Тут уж ничего не поделаешь.
Значит, она останется одна, навсегда одна.
Весь следующий день Диана старательно избегала Сегуина и даже намеренно ехала за Лидией.
Время тянулось медленно, они с трудом пробирались через каменистую пустыню. Когда они взобрались на вершину, солнце уже клонилось к закату. Остановившись на краю обрыва, Диана заглянула вниз - перед нею простиралась необозримая громада Тихого океана.
Внизу раскинулась изумительно красивая гавань Акапулько. К северу от гавани, ближе к форту Фуэрте де Сан-Диего, громоздились дома.
Диана подняла голову, увидела, что Сегуин пристально смотрит на нее.
- Как прекрасно, - почти с благоговением прошептала она, ни к кому не обращаясь. - Как мы спустимся в город?
- Vengase, я покажу…
Наконец тяжелый спуск остался позади и они въехали в порт. Наступили сумерки. Диана заметила на рейде несколько шхун и вздохнула - на одной из них она уплывет в Калифорнию.
В тихой улочке, вдали от шумного порта, они нашли гостиницу - невысокое строение с вьющимися по белым оштукатуренным стенам алыми цветами. Как только они спешились, подбежал конюх, принял уставших лошадей. Сегуин спросил:
- Есть ли свободные места?
Мальчик кивнул головой:
- Si, senor.
- Bueno. Проследи, чтоб коней почистили и засыпали им побольше овса. - Он улыбнулся, бросил мальчишке монету.
Мальчик поймал ее, улыбнулся в ответ:
- Muchas gracias[37], senor.
- De nada[38].
Диана пригорюнилась: ах, каким бы хорошим отцом был Сегуин, если бы поверил в себя. Если бы понял, что способен любить. Она покачала головой. Но он не верил, и, вероятно, именно неверие, нелюбовь к себе - причина неверия в любовь женщины.
Когда Сегуин вернулся с ключами от комнат, Диана с удивлением узнала, что он снял три отдельные комнаты. Он смутился и сказал, что в гостинице много свободных мест, поэтому он решил, что можно не тесниться. Но по его смущению Диана догадалась об истинной причине, двигавшей им: он собирался прийти к ней ночью.
И да помогут ей Силы Небесные: она не знала, хватит ли у нее мужества не открыть ему дверь.
Сегуин тихонько постучался к Диане, она крикнула:
- Войдите.
У него перехватило дыхание. На ней была хлопчатобумажная ночная рубашка, истончившаяся от многочисленных стирок. Соблазнительные изгибы ее тела отчетливо просвечивали в свете лампы. Ее полуприкрытая нагота была даже соблазнительнее, чем полностью обнаженное тело. Он помнил каждую атласную впадинку ее тела, все округлости, все шелковистые складочки.
Волосы ее рассыпались по спине, она как раз расчесывала их, рука с гребнем была поднята, да так и застыла в воздухе.
Тонкая ткань сорочки обтягивала грудь. Под его взглядом грудь ее напряглась, соски затвердели. Он стиснул зубы.
Она опустила руку, положила гребень на столик, обернулась к нему. Таинственная, затягивающая темнота глаз под пушистыми ресницами, волосы - расплавленное золото, ангельский сон неземное блаженство. «Mi rubia», - билось в нем. Сможет ли он когда-нибудь стереть ее образ - в своей памяти?
Он заставил себя посмотреть ей в глаза, зная, что не выдержит, если не оторвет взгляд от ее соблазнительного тела и солнечного света волос. Их взгляды встретились. Ее глаза… Золотистые искорки в черной заводи, нет темно-зеленой, меняющей свой цвет.
Он никогда не забудет эти глаза. Он никогда прежде не видел таких удивительных глаз, меняющих цвет в зависимости от настроения. Они были янтарно-карими в покое, синие искры мерцали в них, когда она была счастлива, в гневе преобладали огненно-рыжие тона, они становились темно-зелеными до черноты, когда она была возбуждена.
Por Dios, она разрывала ему сердце. Он отвел глаза. Попрощаться и уйти, но он должен ей объяснить…
- Диана, я знаю, что иногда был груб… ты думаешь, что я ничего не чувствую… Я не могу просить тебя остаться со мной, потому что я… - Он изо всех сил старался поскорей закончить и уйти, не обидев ее. Не получалось. - Ты вcтретишь в Штатах того единственного, кто сможет дать тебе…
- Нет! - вскричала она. - Нет! Не говори мне этого! Мне никто больше не нужен… только ты. - Слезы хлыну ли у нее из глаз.
А затем она сделала то, что ошеломило его.
Она протянула к нему руки в страстном порыве.
В два шага преодолев расстояние между ними, он заключил ее в объятия. Он зарылся лицом в золотое великолепие ее волос.
Они оба дрожали.
Подхватив ее на руки, Сегуин понес ее к постели и бережно опустил на подушки. В душе он проклинал себя, когда срывал с себя одежду. Смалодушничал! Солгал! Принял бесценный дар, зная, что оставит ее… что убивает ее своим уходом.
Но он ведь всегда знал, что уйдет… разве не так? Раньше это его не останавливало. Но сегодня все было иначе. Час расплаты настал. Неужели он действительно уйдет? И как будет жить дальше?
Он не знал.
От страстного желания, замирало сердце, перехватывало дыхание. Этот жар испепелял все его существо. Утомление безумной жажды - ее сладостное тело.
Обнаженный, он опустился рядом с ней. Губы его с жадностью искали ее губы. Язык проник в ее рот, кружась и извиваясь. Он ощущал медовый вкус ее губ, горячую шероховатость ее языка.
И она отвечала ему с неистовой душераздирающей нежностью. Он вспомнил, как впервые поцеловал ее. Тогда она тоже открылась ему, забыв обо всем.
Ночь воспоминаний, сожалений, горьких слез - это все, что он унесет с собой.
Сегуин осторожно спустил с ее плеч ночную сорочку,
открыв высокие груди. Такие прекрасные и такие чуткие, они наливались восторгом в его руках, коралловые соски подрагивали от его прикосновений, словно котята, тыкались в его ладони.
В ту памятную ночь, когда он впервые любил ее, Диана была в смятении, ужасно смущалась. Стеснялась его, своего тела, вырывалась из его объятий.
Но не сейчас… сейчас она неистово извивалась от его прикосновений, руки ее обвивали его шею, притягивали к себе, не отпускали, длили и длили сладкую муку.
Диана тогда… Диана теперь. Диана - больше никогда…
Он легонько покусывал ее соски, нежно обводил языком набухшие бугорки, упивался их солоноватым вкусом.
Она изогнулась, вцепилась в его плечи, вздрагивая под ним в извечном, как мир, ритме.
Сегуин вспомнил языческий алтарь в городе инков… сокровенное, бурное наслаждение, которое они дарили друг другу вновь и вновь…
Por Dios, сможет ли он забыть?
Хотел ли он остановить эти воспоминания?
Губы его ласкали грудь. Его пальцы скользили по животу, кружили вокруг пупка.
Его губы мелкими, быстрыми поцелуями покрыли все ее тело, а руки уже плавно скользили по гладким икрам ног, гладили нежную кожу под коленками.
Ее пальцы перебирали волосы на его груди, ласкали соски. Он вспомнил: высоко в горах рокотал водопад, а она так же касалась его груди.
Воспоминания роились в его голове: восхитительные, незабываемые, горькие… и все-таки ничто не сравнится с этой ночью. В эту ночь он запомнит каждый вздох, каждое прикосновение, каждый миг наслаждения, каждую ее слезинку. Эти мгновения никогда не вернутся.
Диана дрожала от возбуждения, ее голова металась из стороны в сторону, ногти оставляли глубокие царапины на его плечах. Изнемогая, почти теряя сознание, она выкрикнула, выдохнула, прохрипела:
- О, Сегуин… Пожалуйста… да… да…
Одним уверенным движением он вошел в нее. Ее раскаленная плоть обожгла его, все преграды рухнули, осталось только невыносимое, острое, как боль, наслаждение.
В течение нескольких секунд он оставался в ней, как неопытный мальчик.
Это было с ним в первый раз… и в последний.
Диана вздохнула, закрыла глаза. Уткнулась в его плечо и через несколько минут крепко заснула. Она доверилась ему, открылась до самого донышка. Почему же он не может ответить ей тем же?
Сегуин долго баюкал ее в объятиях, снова вспоминая все их стычки, попытки установить дружеские отношения, их любовь к Пепито, страстные ласки.
Неужели ему остались только воспоминания?
Он мог думать только о ней. Она вытеснила все другие мысли, овладела разумом, душой, волей.
Он отодвинулся на край постели, поднял бриджи.
Прикрыв простыней ее наготу, он постыдно бежал от любви.
Сегуин раскрыл ставни, выглянул из окна, вдохнул солоновато-горький воздух, погасил лампу, остался в темноте.
А потом долго спорил с собой, приводя доводы… за и против…
Диану разбудил странный, чиркающий звук. Протянув руку, она потрогала постель рядом с собой. Постель была пуста. Сегуин ушел навсегда! У нее упало сердце.
И тут она увидела огонек сигары. Он сидел у окна, освещенный слабым светом звезд. Наверное, уже рассвет. Первые лучи упали на его лицо. Издали донесся петушиный крик.
Диана ни разу не видела, чтобы он курил. Она заволновалась: почему он оставил ее, почему сидит у окна и курит? Кончиками пальцев провела по простыням. Они были холодными. Должно быть, он давно встал.
Она смотрела на него, запоминая его черные, рассыпанные по плечам волосы, чеканный профиль и рисунок губ…
Усмехнувшись, подумала, что ей единственной он разрешал взлохмачивать его аккуратно собранные волосы. «Он очень красивый, - думала Диана, - и похож на древнего воина».
У нее сжалось сердце, когда она заметила горькую складку между бровями. Ей была знакома эта горечь, она боялась ее. Диана так надеялась, что этой ночью убедила-таки его в своей любви, в том, что ей можно доверять, потому что вот так отдавать себя без остатка может только единственная женщина, предназначенная ему Богом. Но, похоже, он все еще не верил ей. По-прежнему не доверял себе.
Он собирается отправить ее в Штаты, обреченно поняла она.
Глубоко затянувшись, он выпустил дым, выбросил окурок из окна, поднялся и начал искать рубашку. В ней закипала ярость. Неужели он уйдет, не попрощавшись? Как он смеет? Она рывком села на кровати, прижала к груди простыню.
- Зажги лампу, легче будет отыскать одежду.
Сегуин поднял голову, нашел трутницу и зажег спичку. Потом так же молча зажег лампу.
Диана пристально смотрела на него, как он старательно застегивал рубашку, надевал ботинки. У нее болело все внутри, словно в груди поселилась хищная птица, которая медленно раздирает ее стальными когтями.
Сегуин оделся и наконец решился посмотреть Диане в глаза. Его глаза напомнили ей давнего Сегуина: полуприкрытые, непроницаемые, чужие. Подняв руки, он стянул волосы кожаным ремешком. Молчание стало таким напряженным, что, казалось, готово было разлететься на мелкие осколки. Ей хотелось завопить, умолять, плакать, валяться в ногах. Но она сидела неподвижно, как изваяние.
Когда он, наконец, заговорил, его голос звучал неестественно спокойно:
- Я подыщу корабль. Ты хочешь телеграфировать матери или Йоркам?
Диана пожала плечами. Зашуршала простыня.
- Это имеет значение?
- Нет, просто поинтересовался…
-: Пустыми разговорами легче прикрыть свой уход?
- Диана, я…
- Пожалуйста, избавь меня от объяснений.
Глаза его засверкали от гнева, он стиснул зубы. И что-то еще промелькнуло в глубине его глаз. Похоже, боль.
Отвернувшись, Сегуин резко заметил:
- Я не буду больше беспокоить тебя, разве только сделаю необходимые приготовления и провожу вас до пристани.
Диана сжалась. Он уходит из ее жизни и даже не оглядывается. Как он может быть таким бесчувственным?
Чтобы не закричать, она в ярости прикусила губу. Металлический солоноватый привкус крови появился во рту.
- Я буду в Сан-Франциско, - неожиданно для себя самой сказала она и тут же возненавидела себя: Господи, какая же она дура, сообщила, где ее можно найти… снова умоляет его, снова пытается удержать… Знает ведь, что он не приедет за ней.
- Спасибо за информацию. Когда Джеймс подрастет, я, может быть, напишу ему. С твоего разрешения, конечно.
- Ты имеешь в виду разрешение Сары? - Голос ее был сухой, резкий, она сама удивилась этому вороньему карканью.
«Почему он ведет себя как чужой? Неужели ему не больно?» - окончательно разозлилась она.
Диана не знала, что есть на свете такая мучительная боль, жестокое, бессмысленное уничтожение самого себя, последней надежды, боль на разрыв аорты, на разрыв сердца, на грани смерти. Невыносимые страдания. Все, что она могла, - это молча лежать. В душе она уже попрощалась с ним и теперь молилась, чтобы боль утихла, когда он уйдет навсегда.
На виске у Сегуина пульсировала голубая жилка. «Ему так же тяжело, как и мне», - думала она. Он тоже страдает, и от этого ей было еще больнее. Как ему удается так мучить ее? Теперь, когда он готов уйти из ее жизни, она должна была ненавидеть его, почему, откуда такая нежность и такая печаль?! Он потянулся к дверной щеколде.