Но наша героиня всё точно рассчитала: немного запугав свою собеседницу виртуальной «большой просьбой», она перешла к изложению реальной «маленькой просьбочки», в исполнении которой теперь не сомневалась, ведь её приятельница, узнав правду, наверняка облегченно вздохнет и радостно согласится помочь «по мелочи». А уж об обиде на то, что Лена её так скоро покидает, и речи быть не может…
– Аня, это действительно очень важно для меня, – начала последний акт драматического разговора Кострова. – Понимаешь, мне надо на этот остров, прямо сейчас. Но только не спрашивай – зачем! Я послезавтра все объясню…
– Но это так далеко… Тебе, может, денег на катер одолжить? Так нет проблем… – вступив на путь ложной догадки, уточнила Аня.
– Да, нет. Мне не надо денег. Я вообще на катере не поеду! – отрезала Лена.
– А на чем… поедешь? – удивляясь пуще прежнего, спросила обескураженная собеседница.
– Аня, я так поплыву! Сама!
– Но это больше двух километров!!! Ленка, ты что, утопиться хочешь???
– Да нет, не переживай, Анечка, – стала успокаивать приятельницу Кострова. – Я уже плавала туда и не раз… Правда, не в этом году.
– Ну, да, ты же у нас чемпионка области по плаванию… Извини, забыла.
– Вот-вот, а кроме того еще кандидат в мастера спорта и кандидат – увы, уже давно бывший, – в юношескую сборную России. Так что беспокоиться нечего.
– Надеюсь, ты меня с собой плыть не заставишь? – уже более веселым тоном проронила Прохорова.
– Боже упаси, Анюта. Нет, конечно. Мне просто надо, чтобы ты за моими вещами проследила, пока я сплаваю туда и обратно. Ведь ты же здесь до вечера будешь?
– Да, вроде бы. Вот и учебник с собой взяла по этому занудному финансовому праву. А ты долго там будешь? Неужели до вечера?
– Да нет, что ты, я быстро. Полчаса туда, часок там отдохну, и полчаса обратно. В общем, через два, максимум через три часа буду уже здесь. Просто мне надо в тишине побыть, в одиночестве, но на лоне природы, понимаешь?
– Стараюсь…
– Ну, так что, согласна? – стала завершать разговор Кострова.
– Согласна… А если ты через три часа не вернешься, что тогда делать?
– Тогда выпей за упокой моей души! – весело пошутила последовательница Вакха-Бахуса.
– Ну, а если серьезно. Мало ли что? Что делать-то? – стараясь перестраховаться и избежать ответственности, настаивала на ответе подруга.
– Если не вернусь через три часа, тогда… тогда… – Кострова лихорадочно придумывала подходящий рецепт действий для нерешительной сокурсницы. – Тогда уложи всё в мою сумку: босоножки, полотенце, расческу, платье, шляпу, если, конечно, шляпа влезет, и забирай с собой – это будет тебе мой подарок! Прощальный…
– Лен, ты серьёзно или все шутишь?
– Да, вернусь я, не переживай, через три часа точно буду, даже раньше!
– Обещаешь?
– Обещаю! – твердым уверенным голосом дала последнюю гарантию «менада», уже ставшая немного раздражаться от несговорчивости приятельницы.
Через две минуты Лена уже рассекала размашистым классическим кроллем прохладно-мягкую зеркальную поверхность водохранилища, подставляя сваливающемуся с зенитного трона солнцу свои струящиеся темно-русые волосы, мерно колеблющиеся и немного широковатые блестящие плечи, извивающуюся гибкую спину, мельтешащие пяточки и розовые подошвы ног… В эти счастливые мгновения, когда усталость была еще далеко, а радость осязания возбуждающих объятий воды еще новорожденно-свежей, девушка ощущала себя наследницей Ихтиандра, полуженщиной-полурыбой, неким дельфиноподобным созданием, в общем, властительницей водной стихии, супругой Посейдона, сестрой Нептуна, матерью Ахилла… Она сливалась с водой настолько, что в какие-то моменты забывала о своей телесности, забывала о том, что относится к сухопутным созданиям, что она не нереида, не наяда, и даже не русалка, а обычная девушка, которой природой изначально был презентован дар хорошо плавать, но стремительная спортивная карьера которой оборвалась шесть лет назад только потому, что она – так себе внушала девушка – не захотела лишиться красивой фигуры, не захотела ради денег и славы становиться мускулисто-широкоплечей, а предпочла остаться стройной, женственной и сексуальной.
Доплыв в быстром темпе до середины водоема, Лена перевернулась и позволила себе несколько минут отдохнуть на спине, работая только ногами и медленно дрейфуя на запад. «Жаль, что никто меня сейчас не видит! – сочувствовала она то ли себе, то ли всему мужскому роду, лишенному возможности в данный момент лицезреть её почти нагую красоту. – А может кто-то все-таки видит, только я не вижу его? – пустилась философствовать юная наяда. – Может, язычники были правы, и солнце – не просто светило, а живое существо, наделенное душой и зрением?» И тут она незаметно для себя перешла с внутренней безмолвной речи на обычную, устно-разговорную, и тихо, почти шепотом, заговорила: «Эй, Гелиос, ты меня видишь али нет? Нравлюсь ли я тебе, Светоносец? Если нравлюсь, то дай знак? Хочешь меня? Если хочешь, то бери, я не против? Бери просто так…» Но небеса безмолствовали и никаких знаков, конечно, не посылали, а в радиусе километра, похоже, не было ни одной живой души, если не считать рыб и прочей водной живности…
Перейдя на размеренный брасс, Лена через четверть часа завидела очертания острова, а спустя еще пять минут уже лежала на его мягкой траве, радуясь наконец-то обретенному покою и тишине… Но что-то подсказывало ей, какая-то то ли сила, то ли голос изнутри, что цель ещё не достигнута, что надо добраться до центра Аваллона, что надлежит прикоснуться к волшебному камню-алтарю, в магические свойства которого она верила слабо, но все же верила, пусть и краешком души, говорящим многим и многим из нас: «А вдруг?». Потайная тропинка сквозь заросли крапивы и колючего кустарника не была для нее секретом – еще три года назад она побывала на экскурсии, а память у нее была отменная, особенно память образная. Да и после того девушка еще дважды посещала капище – последний раз прошлогодним августом вместе с Андреем, а предпоследний… впрочем, это было так давно, что и вспоминать не хочется… А теперь ей предстояло пойти туда в полном одиночестве… Правда, может нагрянуть катер с туристами, если, конечно, желающих наберется достаточно, в чем девушка очень сомневалась…
Едва ступив на вожделенную тропку, Лена сразу осознала, что в отличие от прошлых посещений, она слишком обнажена, почти ничем не защищена от иглистых веток кустарников и жалящих щупалец местной крапивы, внешне совсем не похожей на обычную, но вдвое более жгучей и кусачей. Если год назад впереди шёл Андрюша, прокладывавший своим мощным торсом, словно ледоколом, дорогу к сердцу Аваллона, то сегодня девушке приходилось рассчитывать только на себя – собственным телом таранить заросли, попеременно прикрывая руками то чувствительный живот, то нежную кожу лица. На каждом шагу Лена все сильнее ругалась, начиная уже немного жалеть о своей внезапно проснувшейся жажде приключений. Однако отступать было не в её правилах, вообще любое отступление было противно всей её целеустремленной натуре, потому сквозь боль укусов и царапин, не взирая на колючки и шипы, Лена медленно, но верно продвигалась вперед.
В довершение всех мытарств наша прелестная наяда наступила своей нежной ступней на что-то очень тонкое и острое, но взвизгнув – скорее от неожиданности, чем от боли – и от души во весь голос обматерив некое совершенно абстрактное, безличное и непредставимое существо, все же нашла в себе силы и мужество завершить путь, пусть и прихрамывая словно раненая лань. И хотя расстояние от внешней до внутренней границы зарослей едва ли было больше пятнадцати метров, выйдя к капищу, Лена нашла свое тело в весьма плачевном состоянии: оно не просто перманентно чесалось в отдельных местах, а пламенело незримым огнем так, будто сотни маленьких свежерожденных костерков нашли приют на его нежно-упругой, еще почти белоснежной коже.
«Ну, и дура же ты, Кострова! – ругала она себя. – И чего тебе не сиделось дома, чего не лежалось в тени Аниного зонта, чего не дремалось под мерное щебетание её неуёмного звонкого голоска?!! Вот и нашла приключения на свою задницу! А ведь ещё выбираться обратно, а потом и плыть без остановки как минимум полчаса! Ну, и бестолочь же ты, Ленка!»
Почесываясь и продолжая ругаться, но уже как-то более спокойно и смиренно, девушка приблизилась к черному камню, который показался ей меньше и невзрачнее, чем прошлым летом. Но главное состояло в том, что на некогда девственно-нуаровой поверхности камня появилась надпись на современном языке, но сделанная старославянским шрифтом, точнее, современным шрифтом, стилизованным под старославянский, поэтому для её расшифровки девушке пришлось затратить несколько секунд. Текст, высеченный на валуне, гласил:
А кто станет у камешка тешиться, перескакивать
Черный камень – тот останется здесь навеки!
Лена поняла, что это потрудились астровцы, и что преследовали они самые добрые намерения – предотвратить случаи вандализма на территории своей сакральной вотчины.
«Вот видишь, – обратилась она к валуну, гревшемуся на солнцепеке, – и тебя поцарапали, и тебе причинили боль! А я вот ради тебя здесь, все жертвы тоже ради тебя, все раны! Поможешь мне? Посодействуешь?... Молчишь, да? Нечего тебе сказать? Эх, ты! А еще Алатырем зовешься, косишь чуть ли не под сам Святой Грааль, а нем как рыба? Ну, тогда хоть ранки мои согрей – может, быстрее заживут».
Несмотря на усвоенный с детства благодаря советской школе скептический атеизм и сегодня частично державший в своих цепких щупальцах её молодую душу и бывший причиной её иронично-панибратского тона в разговоре со столь священным фетишем, каким был предстоящий перед её взором овальный нуаровый менгир, Кострова в глубине души оставалась все же в большей степени натурой, любившей мистическое, верившей в трансцендентные измерения бытия и стремившейся, возможно, большей частью бессознательно, найти входы в эти потусторонние области. Потому ирония её как-то сама собой улетучилась и сменилась серьезно-торжественным настроем. Последний же, завладев девушкой, побудил её встать перед валуном на колени, обнять его, словно очередного любовника, прильнуть щекой к гладкой и теплой, но неживой плоти.
Прижимаясь к Алатырь-камню, Лена стремилась обхватить его так, чтобы максимально увеличить площадь контактирующих поверхностей двух тел. Но не по каким-то сакральным соображениям, а просто потому, что камень был не просто теплым, а приятно теплым, и те части тела, что соприкасались с ним, тут же забывали про ссадины, про боль и жжение. «Какой же ты сладкий! Какой приятненький! – благодарственно увещевала Лена своего каменного друга. – Ты меня уже почти вылечил – мне почти не больно! Спасибо, милый, но… Но я к тебе не за этим. Ты мне должен помочь!» – и тут она перешла к подлинной цели своего визита.
«Ты мне должен помочь!» – начала девушка свою молитву-экспромт, обращенную к духу Алатыря. Теперь она уже не улыбалась, не обнимала камень, не прикасалась к нему, а смиренно стояла перед ним на коленях, прижав руки к груди, словно подражая Марии Магдалине с полотна Тициана и глядя в самую середину полуовала черного валуна. «Смотри, какие муки я претерпела ради встречи с тобой, – продолжала жаловаться Кострова, – на мне живого места не осталось! Неужели все это напрасно?! Неужели ты пропустишь мою просьбу мимо ушей? – тут она ненадолго задумалась, есть ли у духа камня уши или это её собственная антропоморфная проекция, но быстро отогнала эти потусторонние размышления и продолжила: – А просьба моя вот в чём: помоги мне, милый мой, получить дядино наследство! Нет, не всё, конечно, а столько, сколько я заслуживаю. Если половину, то половину, если треть, то треть, если четверть, то пусть будет четверть. Сам решай, сколько я заслуживаю… Только пойми – я не от алчности или зависти прошу, а просто-напросто взыскую справедливости!»
Слово «справедливость» ей показалось очень уместным, не просто важным, а самым главным, ключевым и при этом еще также неизмеримо прекрасным. Поэтому Лена решила подольше задержаться на теме справедливости, чтобы разъяснить и себе, и немому собеседнику свою позицию. «Разве во мне не течет та же огненная костровская кровь? – риторически спрашивала она у Алатыря, все больше проникаясь энтузиазмом в его исходном, древнегреческом понимании. – Разве поэтому я не имею права хотя бы на дольку от дядиного богатства? Ну, объясни мне, почему одни получают всё, а другие – ничего? Почему одни с рождения живут в роскоши, а другие вынуждены всю жизнь каторжно трудиться и при этом прозябать в нищете? Почему одни, не прилагая усилий, получают уже в юности все блага просто потому, что их предки успели занять теплые должности во власти, а другие ради толики этих благ горбатятся с утра до ночи, но даже к старости остаются без всего?»
Повинуясь новой волне окрыляющей страсти, Лена оторвала руки от груди, привстала, чтобы снова обнять камень, а затем прильнула сжатыми губами к самой его макушке. Но этого ей показалось мало, и тогда девушка трижды провела язычком по черной лысине безмолвного собеседника. И хотя каменный истукан продолжал недвижно лежать, не испуская ни звука, ни дрожи, ни легкого дуновения, Лена стала ощущать внизу живота недвусмысленное шевеление плоти, грозившее перерасти в острую жажду самца.
«Боже мой, не хватало мне ещё с камнем заняться этим! –то ли вопрошала, то ли журила она себя. – Впрочем, а почему бы и нет, ведь этот камень…» И тут её внезапно осенило, и Кострова поняла, что допустила две большие ошибки. Во-первых, просить надо было не камень и даже не его дух, весьма вероятно, недвижно заточенный в недрах песчаника, а надо было обращаться к божествам, во имя которых был воздвигнут сей алтарь. Во-вторых, непременно надо было сбросить с себя всю одежду, даже жалкие трусики и лифчик, поскольку они создают помехи на пути обмена духовными энергиями и тем самым снижают действенность молитвы.
Но эти огрехи, допущенные по неведению, не казались ей фатальными, поэтому «наследница Ихтиандра» резко вскочила на ноги, сорвала-стянула с себя остатки одеяния, запустив со всей силы оба предмета – и трусики, и лифчик – подальше в сторону зарослей и, победно восклинув: «Вот теперь то, что надо!», – снова опустилась на колени и пошла молиться по второму кругу, прибегая уже к новым словам.
«О, боги, боги мои! – уже во весь голос просила Лена. – Дорогой громовержец Зевс, ты же – Перун-вседержитель, и Хорс, и Ярило, и милый сердцу Дионис, Стрибог и Семаргл, Аполлон и Гермес! – декламировала становившаяся все страстнее и прелестнее обнаженная «наяда», призвав на помощь все свои обширные, но мозаичные познания в ведической, антично-славянской мифологии. – И ты, златоволосый Гелиос, и ты, повелитель морей дедушка Посейдон, и ты развеселый Велес! О, милые боги, всех вас прошу о помощи, прошу о справедливости и справедливом суде! Поверьте, не от хорошей жизни обращаюсь к вам, а из глубин нужды и бедности! Но если я требую то, чего не заслуживаю, если прошу больше, чем того достойна, то пусть ваши стрелы и молнии разорвут меня, пусть ваши взгляды испепелят мое юное тело! Но разве я не права? Разве это правильно, когда одному без усилий достается все, а другому – только жалкие крохи? Разве это честно, когда одному с неба падает несметное богатство, и он может жить припеваючи всю жизнь, а другой совершенно ограблен безжалостной судьбой и должен думать об экономии каждой копейки?»
С каждым словом Лена все больше убеждалась в своей полной правоте, и в то же время возбуждение все крепче сжимало её в своих томных объятиях. Жар, возгоревшийся в подчревье, ниспадал вниз, заставляя пылать ягодицы и ноги, стремительно полз вверх, вызывая спазмы живота, делая упругими яблоки грудей, заостряя и вытягивая вперед соски, заставляя розоветь плечи и шею. Наконец, волна жажды плоти добралась до лица, заполонив все его пространство – и лоб, и щеки, и уши, и глаза – приятным жаром, словно бы из разогретой деревенской печи выплеснувшимся на нашу героиню.
«Прошу вас, боги, помогите! – тем не менее продолжала неистовствовать молящаяся. – Вы же видите, я нагая перед вами, ибо мне нечего скрывать, руки мои чисты, – и тут же Лена воздела на несколько мгновений ладони к небесам, показывая, что говорит правду, – а помыслы справедливы! Мне нечем с вами расплатиться, ибо я бедна, но все же, если вы мне поможете, то я обещаю… – и тут она лихорадочно стала думать, чем могла бы пожертвовать, – …обещаю… обещаю… О, если бы вы не побрезговали мной, смертной женщиной, если бы не постыдились моей недевственной плоти, то я могла бы пообещать вам… Впрочем, не знаю, нужно ли вам это с такой, как я, но с какой радостью я отдалась бы каждому из вас, особенно тебе, дорогой Дионис!»
Всё это время Лена стояла на трепещущих коленях, прижимая руки к дрожащей груди, переводя шальной, но ясный взгляд сочно-карих глаз с неба на камень и обратно. Но назвав имя бога вина и веселья, на неё нашла внезапная немота, а возбуждение перешло на новый, ранее совершенно неведомый уровень. Лоб её покрылся испариной, из глаз хлынули слезы, струйки горячего пота покатились сверху вниз по спине, а ноги увлажнились обильной смазкой, извергнутой из чрева, жаждущего соития. Одним словом, Лена вдруг вся потекла, а вместо слов молитвы на окаменевшем языке затрепетали строки, вынырнувшие из глубин подсознания:
Пóтом жарким я обливаюсь,
Дрожью члены все охвачены,
Зеленей становлюсь травы
И вот-вот как будто с жизнью прощусь я…
«Боже мой, что же это со мной!? – постепенно приходя в себя, обмякая от изнеможения и падая на горячий песок, спрашивала себя девушка. – Что же это было? Для чего? Зачем?... Ах, да, я же молилась, просила о справедливости, но откуда же это сексуальное возбуждение? Неужели я становлюсь нимфоманкой? А эти стихи? Чьи они? Что-то до боли знакомое? И как же там дальше? Ах, да, ведь это она, та, что так меня очаровала год назад… Как же дальше? А, вот, вспомнила: «Но терпи, терпи, чересчур далеко все зашло…» Да, точно, далеко…»
Последние слова пронеслись перед взором внутреннего ока сознания нашей героини в тот момент, когда она уже лежала ничком перед волшебным валуном, уткнувшись лицом в песок. Ей хотелось заснуть, улететь, раствориться в природе, в общем, хотелось покоя, доходящего до временного выпадения из всякого бытия, когда вступает в права Абсолютное Ничто и нет уже ни мыслей, ни чувств, ни желаний, ни ощущений, даже если это ощущения своего родного тела. Хотелось… Но вместо покоя, вместо полного отключения от внешнего и даже внутреннего мира, Лена вдруг почувствовала на своих плечах уверенное, мужское, твердое, и вместе с тем нежное, вызывающее доверие, прикосновение чужих рук. Но поднять голову и оглянуться сил уже не было. «Да, очень далеко, даже слишком далеко все зашло…», – только и успела подумать девушка, прежде чем ощутила…
Глава 9. Полет
Неистовая молитва и предшествовавшее ей получасовое плавание, похоже, выбрали порция за порцией всю жизненную энергию девушки, так что у нее не осталось ни душевных, ни телесных возможностей не то что для сопротивления, но даже на банальный, инстинктивный естественный испуг сил уже не было. Она чувствовала, как чужие ладони мягко и неспешно прогуливаются вниз-вверх по её мокрой от пота спине, понимала, что хозяин этих рук захочет получить всё, что можно в такой ситуации поиметь с одинокой и абсолютно голой женщины, но противиться не могла, да и не хотела. Напротив, постепенно приходя в себя под потоком нежных поглаживаний и ощущая с каждым мгновением быстрое возвращение утерянных энергий, Лена всё сильнее заинтриговывалась незнакомцем, который пока так и не проронил ни слова. «Кто он? Откуда взялся? Каков он? Красив ли? Молод ли?» – эти закономерные вопросы все активнее вторгались в её сознание, и когда она, наконец, решилась перевернуться на спину, чтобы увидеть своего ласкового нежданного ухажера, то её еще не начавшееся вращательное движение в самом зародыше внезапно было пресечено твердым запретом: «Не надо, Хелена! Ты не должна меня видеть!» – попросил находившийся за спиной мужчина, а Лена тут же отметила, что голос у него молод и очарователен.
– Почему же? – неуверенным тоном уточнила девушка, наконец-то решившись вступить в диалог с невидимым «благодетелем».
– Просто не надо, и всё. Так будет лучше, – старательно уходил от правдивого ответа незнакомец, продолжая массировать ей спину.
– Боишься мне не понравиться, глупенький? Ведь так, боишься ведь? – допытывалась Лена.
– Конечно, не так, милая моя девочка. Просто не хочу, чтобы ты повторила судьбу моей матери.
– А что с ней случилось? – заинтересовалась Кострова.
– Она умерла, Леночка, – грустно ответствовал неизвестный.
– Отчего? – удивляясь все больше, старалась понять истинную причину запрета девушка и тут же вдруг торопливо добавила: – А откуда ты знаешь, как меня зовут?
– Я раньше тебя видел, а вот ты меня не замечала, отсюда и моя осведомленность. Я ведь не только твое имя знаю, но и то, где ты учишься, кто твои родители, и, главное, зачем сюда явилась.
– Так ты за мной следил?!! – уже с нарастающим раздражением вопрошала юная «наяда». – И давно ты меня знаешь?
– Нет, за тобой я не следил. А знаю тебя давно, достаточно давно! Но разве это имеет значение?
– Пожалуй, нет, – согласилась Кострова. – Но все же, отчего… отчего умерла твоя мама?
– Моя мама? Ну, как бы тебе объяснить… В общем, она захотела увидеть истинное лицо моего отца, увы, очень хотела, а когда увидела, то… сердце не выдержало. Я не хочу, чтобы ты повторила ее участь!
– Похоже, твой отец был страшный человек! – заключила Лена.
– Пожалуй, что так, – согласился незримый собеседник.
– Слушай, а как тебя зовут? – вновь пустилась в расспросы девушка, продолжая послушно лежать на спине.
– Меня-то? Если честно, то у меня много имен. Но ты зови меня просто Загрей.
– Загрей? Красиво, романтично… Напоминает капитана Грея из «Алых парусов» Грина… Твое имя вызывает доверие, в нем чувствуется какая-то спокойная сила, надежность… И как же мы, Загрей, будем трахаться, если я не должна тебя видеть? Как кобель с сучкой? – неожиданно перешла на развязный тон Кострова, сама дивясь своей наглости. – Или как кот с киской?
– Нет, Ленок. Мы не будем с тобой трахаться, по-крайней мере сейчас, а завязать глаза тебе все-таки придется согласиться.
– А если я откажусь?
– Тогда ничего не получишь из того, что просила! – вдруг неожиданно резко и твердо заявил незнакомец.
– Ты и это подслушал, да? Или… – и тут страшная догадка осенила нашу любительницу приключений: «А что, если это – колдун, маг, чародей или волшебник? Один из тех, кто владеет искусством исполнения желаний? Или же, что невероятнее всего, один из тех, кого она призывала и кому обещала себя, то есть сам бог, точнее, один из богов? Ведь я сама их звала, просила, предлагала им свое тело для утех, вот один из них и услышал и пришел взять свое?» – выспрашивала сама себя Кострова, но тут же внезапно останавливалась и отдавалась во власть скептицизма: «Нет, не может быть! Боги не спускаются на землю! Их никто не видел! Этого просто не может быть!»
У неё так и не хватило духу продолжить фразу, и слово «или» так и осталось висеть в воздухе…
– Или – что? Ты не закончила, Лена… – примирительным тоном поинтересовался Загрей.
– Я… я просто хотела спросить, кто ты? Ты – маг? – несмело, собрав все мужество в голосовых связках, все же спросила девушка.
– Пожалуй, что маг или кудесник, если хочешь. Думаю, мы еще вернемся к этому вопросу… – заключил владелец прелестного молодого голоса.
Не успела Лена поразмыслить над тем, что же теперь ей делать, как внезапно сильные руки взяли её тело под мышки, мягко приподняли и со словами: «Только не вздумай оборачиваться» – нежно опустили на песок так, что Лена вновь оказалась на коленях. Через несколько мгновений незнакомец завязал девушке глаза тканью, больше всего похожей на шелковый шарф, сложенный несколько раз так, что не оставлял её темно-карим глазам ни единого шанса увидеть нечто оформленное и ясное из того, что находится по ту сторону бархатистой материи. «Будешь подглядывать – умрешь!» – совершенно спокойно предупредил чародей и прибавил: «А теперь выпей это!»
В этот же момент в руках девушки оказался сосуд, на ощупь напоминавший изогнутый рог какого-то копытного – то ли буйвола, то ли быка – для первого рог был явно маловат, для второго, пожалуй, великоват.
– Что это? – с явной опаской спросила Лена.
– Вино, Леночка, обычное вино. Хотя, нет, конечно, не обычное, а хорошее, даже очень хорошее вино – одно из лучших в мире! – как можно более мягко и бестрепетно увещевал девушку странный субъект, назвавшийся странным именем Загрей.
– Хорошо, я выпью, – согласилась, хотя и не без колебаний, Кострова. – Но учти, что если я умру, то тебе всю оставшуюся жизнь будет стыдно за свой вероломный поступок.
– Ладно, давай уж без сантиментов, Леночка. Никто не собирается тебя убивать, – все так же миролюбиво проповедовал незнакомец. – Но если не хочешь, то не пей. Сам выпью с радостью этот нектар. Отдай обратно кубок!
– Нетушки! – встрепенулась наша «менада», цепко сжав изогнутое тело рогообразного сосуда, глубоко вдохнула, потом также глубоко выдохнула и залпом осушила кубок.
– Ну, милая, кто же так пьет вино, да еще такое редкое и дорогое, как это фалернское трехсотлетней выдержки,– огорчился незнакомец. – Ты, небось, и букет совсем не распробовала, а ведь это самое главное в вине!
– Фалернское? Трехсотлетнее? Ты не врешь?
– Да незачем мне врать, моя дорогая.
– Так чего же ты сразу не сказал, что оно такое старинное! Я бы тогда не спешила…
Лена, все это время продолжавшая уже не столько стоять, сколько сидеть на коленях, почувствовала как легкий вихрь окутывает её голову, как начинает кружить душу, с каждым оборотом вдвое увеличивая скорость вращения. Калейдоскопом закружились перед глазами звездочки – то были солнечные лучики, сумевшие протиснуться сквозь труднопроходимую сеть волокон шелковой материи… Плечи её откинулись назад, руки бессильно как безжизненные плети опустились и вытянулись вдоль тела, едва не касаясь земли. А спустя несколько секунд её туловище стало заваливаться назад, но за мгновение до того, как законами физики ему было предопределено упасть на землю, чьи-то сильные и нежные руки подхватили его, подхватили, затем несколько мгновений подержали на весу, а потом приподняли и, наконец, попробовали поставить на ноги.
Именно попробовали, потому что ноги девушки превратились в такие же мягкие, расслабленные плети, что и руки, а потому Лена снова стала заваливаться, но теперь уже не назад, а куда-то вперед и вбок. Но упасть ей не дали, снова попытались поставить, и снова неудачно, и так еще раз, и ещё…
– Что с тобой, Леночка? – с искренним удивлением вопросил Загрей. Но Леночка уже не могла говорить, язык онемел и разбух, словно в него вкололи двойную порцию лидокаина.
– Эх, какая ты слабенькая, – посетовал незнакомец. – А ведь совсем чуть-чуть осталось… Недотерпела… Ну, ничего, мы вот как сделаем...
И тогда размякшее девичье тело плавно приземлили ничком на камень, и оно снова ощутило знакомое тепло, и стало ему так приятно, так легко и почудилось, что камень потихоньку проникает под кожу…
Вино затуманило разум девушки, но вот тело и все чувства продолжали быть трезвыми и, главное, чуткими к каждому мимолетному движению, к каждому дуновению, к каждому новому ощущению. Трезвыми, чуткими, но при этом абсолютно расслабленными и безвольными. Вся поверхность кожи превратилась в некий сверхчувствительный радар, улавливающий мельчайшие изменения окружающей среды. И в это самое время колоссального обострения чувств, когда каждая клеточка осязает как целый организм, на спину, голову, руки, ноги, на всю чувствительнейшую плоть, застывшую в ожидании тончайшей нежности и ласки, сзади, внезапно, резко, без всякого предварительного намека рухнул адский поток ледяной жидкости.
О, если бы эта жидкость была просто ледяной водой! Нет, это было что-то иное, много более холодное, жгучее, сравнимое разве что с жидким азотом. Именно эта мысль про жидкий азот, хорошо ей известный по приключениям Терминатора, пришла Лене в голову, точнее проскользнула по краешку сознания, но это было уже спустя миг после того, как она истошно закричала, вскочила на ноги и бросилась назад, надеясь поймать и покарать обидчика… Но вместо этого снова наткнулась на морозную стену – новая, еще более мощная ледяная волна отбросила её назад, к камню, о который Лена, конечно же, сначала запнулась, потом через него перелетела и… Но упасть ей снова не дали – её обожженное тело, запылавшее с новой силой, опустилось аккурат в те же самые руки, что недавно безуспешно пытались её поставить на ноги… Её поймали словно осенний листок, словно снежинку, неспешно летящую к земле, поймали легко и уверенно, поймали и крепко прижали к неведомой мужской груди…
– Гад! Подонок! Мерзавец! Убийца! – завопила девушка во всю прыть. Призвав на помощь всю свою внезапно обретенную физическую силу, она вырвалась из опасных объятий, вскочила на землю, попыталась избавиться от лишавшего видения шарфа, но тут обнаружила, что ткань, едва хранившая влагу неизвестной жидкости, прилипла к ее лицу, к ушам, к волосам, и срослась с ними так, что сорвать её можно было только вместе с доброй половиной кожи. Тем не менее, она все же сделала несколько наивных движений руками и головой, чтобы избавиться от повязки, но каждое последующее из них было все более слабым и безнадежным…