– Разве? Погоди… Он в прошлом году закончил... Нет, не может быть. Я не мог у него вести! Когда я пришел в училище, он должен был уже учиться на третьем курсе, а философия всегда была на втором… Ты что-то путаешь, Света.
– Да нет, – упорствовала девушка, – как же я могу путать, когда он мне точно о тебе рассказывал, да как!
– Как? – поинтересовался Сергей, усаживая на лицо подобие гордой улыбки.
– Как? Восхищенно, восторженно рассказывал… Про то, например, что «любовь к одному – это варварство, ибо осуществляется в ущерб всем остальным»…
– Это не мои слова, это Ницше… Но верно, я их мог цитировать… Погоди, я у них мог замещать семинары по культурологии… У нас тогда Иван Григорьевич слег с инфарктом в госпиталь…
– Ну, вот видишь! – обрадовалась своей правоте Света. – А больше всего его поразило, о чем мы потом долго спорили, твое рассуждение о ревности…
– И какое же?
– Ну, я своими словами скажу, ладно? Примерно так: любить – это радоваться, когда твоему любимому хорошо; твоему любимому хорошо в постели с другим, значит, если ты его любишь, ты должен этому радоваться. Или я что-то напутала?
– Да не особенно… Но ведь это лишь софизм, а на самом деле все много сложнее. Я против разврата, Света!
– А разврат – это что? Где грань между любовью и развратом?
– Ну, как бы тебе попроще разъяснить, – задумался Костров. – Секс без любви – это разврат, а секс по любви – это уже не разврат. Вот случай. Ты знаешь, у нас есть общежитие – там старшие курсы живут. И вот в прошлом году я там дежурил, а со мной женщина – солдатка, что за пропускным режимом следит. А тут еще праздник – Новый год, с 31-го на 1-е. В общем, шампанское текло рекой, и не только шампанское, так что к утру весь мой наряд, кроме меня, был в отключке. А этой женщине – она была старше меня лет на 10, замужняя, двое детей, – вдруг захотелось секса со мной… На самом деле, ей все равно, с кем, просто когда выпьет, то у нее начинается жажда плоти. А я подвернулся первым…
– И ты ей отказал?
– Да, но так, чтобы она не обижалась. Я ведь первый раз ее видел, мы почти не знакомы, к тому же у нее муж есть… Но дело не в этом, а в том, что между нами не было даже намеков на любовь, одна похоть… с ее стороны… Если бы я согласился, то это и был бы разврат…
– Ясно, – задумчиво проговорила девушка. – А она была красивая?
– Да не особенно… Но, конечно, далеко и не уродина. Кстати, потом мы с ней как-то виделись мельком. Об этом, конечно, не вспоминали… Но по глазам я отчетливо понял, что она была мне признательна за то, что я не воспользовался ее слабостью…
– А если бы она была такой, как я, такой же красивой, молодой, ты бы тоже отказался?
– Врать не буду – не знаю… Скорей всего – нет, не отказался бы…
– Значит, дело не в любви, а в молодости и красоте? – продолжала домогаться неведомой и недостижимой истины настойчивая девушка.
– Выходит так… – не зная, какой аргумент противопоставить напору Светы, согласился Костров.
– Значит, – подвела итог девушка, – если мы с тобой сейчас займемся любовью, то это будет развратом, ведь любви между нами пока нет?
– Но как можно заниматься любовью без любви? – заулыбался Сергей, как и всякий философ любивший поиграть на многозначности одного и того же слова, приобретающем разные, подчас противоположные, смыслы в зависимости от контекста.
– Тем не менее, раз ты – противник разврата, а секс без любви – это разврат, то ты должен отказаться от всякого желания переспать со мной, а если я начну тебя домогаться, то должен будешь поступить точно так же, как с той женщиной-солдаткой. Логично?
– Вполне… У тебя железная логика, но интуиция мне говорит, что ты не права… Я хочу сказать, что голос сердца вернее, чем доводы разума, и этот голос мне говорит, что близость между нами – это не разврат!
– Но Сереженька, так можно оправдать что угодно – ссылками на голос сердца! Ведь так и насильник, и педофил может сказать, что, мол, голос сердца ему подсказал, что насиловать юных девочек – это не разврат!!! – торжественно, чуя свою близкую победу над искушенным в словопрениях философом, заключила Света.
– Ты меня убиваешь, Света! – обиженно и как-то сумрачно выпалил Сергей. – Ты разрушаешь всю мою стройную теорию любви!
– Значит, это плохая теория, Сережа, только и всего… Надо новую строить…
– Слушай, у тебя зачетка не с собой, умница моя?
– Нет, конечно…
– А зря, а то я поставил бы тебе жирнющую «пятерку» по философии… Нет, даже «шестерку»…
– Может, сразу «десятку» – чего мелочиться-то? – засмеялась польщенная девушка.
– Нет, все же ты не права, но пока я не могу понять, в чем именно. Мне надо подумать…
– Ну, пока ты думаешь, я тебе одну историю расскажу, хочешь?
– О любви историю-то?
– О ней, о ком же еще… Как раз по теме нашей беседы…
– Давай, я весь обратился в слух…
– Хорошо, – начала свое повествование девушка. – Когда мне исполнилось 16 лет, мама накануне дня рождения… В общем, расчувствовалась и… Видимо, ее долго мучило чувство вины, и она, наконец, не выдержала и решила со мной поделиться… Она рассказала, почему погиб мой отец… Вот слушай…
«После окончания военно-воздушной академии отца распределили в Прибалтику, и мы переехали в небольшой латвийский городок Тукумс – там стоял авиационный полк, а отец был замкомполка. Все было прекрасно, я должна была пойти в первый класс и тут – как гром среди ясного неба – командировка в Афганистан. Отца поставили перед выбором: либо перевод на Север без перспектив карьеры, поскольку там он «останется навсегда», либо – год службы в Афгане в должности комполка, после чего – поступление в Академию Генштаба, а это, сам понимаешь, прямой путь в генералы со всеми полагающимися привилегиями. Папа не хотел в Афган… Нет, не потому что боялся, а потому что не одобрял войны, считал ее бессмысленной и бесперспективной, но мама его уговорила – ей совсем не хотелось на Север, а перспектива выйти в генеральши показалась весьма заманчивой, да и покидать Прибалтику, оставлять кому-то только что отремонтированную, уютную квартиру не хотела…»
– Понятно, послала мужа на верную гибель… – грустно подытожил Сергей.
– Но ведь она не знала… И ее можно понять – она хотела лучшего будущего для всех нас, а погибнуть отец мог и в мирное время – тогда что ни месяц, то нештатная ситуация, каждый год в полку кто-то разбивался, целые экипажи… Но не в этом дело…
– А в чем же, Светочка?
– Понимаешь, мама была у меня очень правильной – и тогда, да и сейчас тоже… Она никогда не изменяла отцу… Когда отец уехал, ей было тридцать три – самый пик женской сексуальности, но она отбривала всех ухажеров, всех мужчин, желавших ее любви, ее тела. А такие сразу нашлись, пусть и не много… Она убедила себя в том, что пока будет верна – с отцом ничего не случится. Она так и говорила: «Мое целомудрие, моя верность были для меня залогом спасения, гарантией жизни для Толи». Она вспоминала, что жажда мужчины порой душила её, особенно во время овуляций, но стоило ей подумать об отце, живо представить, как он там балансирует каждый день между жизнью и смертью, и похоть отступала… Она верила, что ее терпение, ее «подвиг» будет вознагражден, а потому старалась никому не давать повода, была холодной и твердой… Но однажды… – и тут Света глубоко и грустно вздохнула, – однажды раздался звонок – это было уже под вечер, – и на пороге квартиры вырисовалась ее первая, еще студенческая, любовь. Когда-то они учились вместе в университете, только на разных факультетах, зато жили в одном общежитии, где и познакомились. У них был долгий, красивый и совершенно целомудренный роман… Но не сложилось, не срослось… Максим стал жертвой сплетен завистливых подружек, в итоге они поссорились, оба были гордые – никто не хотел сделать первый шаг к примирению, а тут и выпуск подоспел… Их распределили в разные города… И так случилось, что мама встретила папу… А Максим тем временем защитил диссертацию, поступил на службу в КГБ и по иронии судьбы его послали в командировку в Ригу, где он то ли случайно, то ли намеренно узнал о маме, выяснил ее адрес и решил навестить…
Теперь это уже был не юноша, а статный красивый мужчина, москвич, подполковник, как и отец… Стоит ли удивляться, что когда мама его увидела, к ней вернулись все чувства, будто и не было разлуки… Максим оказался женат, у него было двое маленьких сыновей, так что на роль мужа он не претендовал, но оказалось, что и он любит маму, любит так же, как прежде… У них была только ночь, одна ночь – утром ему надо было возвращаться в Ригу, а в обед вылетать в Москву… Я к тому моменту уже спала ангельским детским сном, так что в их распоряжении была целая комната – квартира была двухкомнатная, довольно просторная по советским меркам…
– Свет, ты так говоришь, таким тоном, будто это было не с мамой, а с тобой... – то ли спросил, то ли уточнил свои впечатления Сергей.
– Наверное, – посетовала девушка, – все приняла близко к сердцу, да и как не примешь, ведь все это было с самым близким для меня человеком…
– В общем, ты хочешь сказать, что твоя мама сломалась, переспала с другом юности и тем самым…
– Вот именно, что нет, Сережа! В том-то и беда, что у них ничего не было!!! Да, ей безумно хотелось любви, ласки, секса, быть может, никогда ни до, ни после так ей не хотелось… Но она не оставила Максима на ночь, с порога отвергла все его притязания… Страх за отца пересилил, страх предать мужа, страх его потерять, лишиться всего и, вопреки своему истосковавшемуся по мужчине телу, она сказала ему: «Нет, нет, у нас ничего не будет! Уходи! Пожалуйста, уходи!» И он ушел, исчез из ее жизни навсегда – мужчины не прощают такого. А через три дня маму вызвали в штаб полка и известили о гибели отца… Потом, узнав подробности, она определила, что он погиб примерно через 7 часов после того самого момента, как она сказала Максиму: «Нет».
Сергей был обескуражен таким нестандартным поворотом событий, но как-то машинально произнес:
– Случайность…
– Сомневаюсь, – парировала Света.
– Есть основания так считать? – пуще прежнего удивился Костров.
– В том-то и дело, что «да», и еще какие!!! – едва не плача, едва не переходя на крик, воскликнула Света. – Понимаешь, в то самое утро отец вообще не должен быть лететь, но внезапно заболели сразу два летчика, и ему пришлось подменять своих подчиненных…
– И что же с ними случилось? Что за болезнь?
– В том-то и дело, что они сами не поняли, что это было! Нечто абсолютно мистическое! У них рано утром поднялась температура, стала раскалываться голова, появилась рвота и понос… В общем, все симптомы кишечного расстройства, даже острой инфекции… Но как только отец взлетел, то тут же у них все прошло, как не бывало, анализы тоже ничего не показали… Мама с одним из них встречалась… Он так и сказал ей, что, мол, все как рукой сняло и дело здесь нечисто…
– Да… – протянул Сергей. – Впервые о таком слышу… Всегда считалось наоборот. Помнишь, у Симонова: «Ожиданием своим ты спасла меня». А здесь все навыворот… Ты ставишь меня опять в тупик… А что ты сама думаешь, что мама твоя считает?
– Она ничего не считает, просто констатирует факты. А я… Как же мне жить после этого? Когда моего Виталика послали на Кавказ, то я даже не удивилась… Я уже заранее как бы знала, что ему туда путь уготован… И, конечно, сразу вспомнила все, что мама рассказала, да и как можно такое забыть… Я живу этим, думаю над этим постоянно… Я не знаю, как мне жить, что мне делать, чтобы уберечь Витальку… Но пока вот делаю то, что делаю – грешу налево и направо…
– Ты имеешь в виду своих солдатиков?
– Конечно… и тебя тоже… Я потому и пришла к тебе, чтобы ты помог мне понять, как же жить мне дальше, помог разобраться, где та грань, которую нельзя переступать… А ты, похоже, и сам толком ничего не знаешь…
– Может, все это случилось ради тебя? – попытался найти пути выхода из тупика Сергей. – Чтобы ты дала миру иной стандарт поведения, иные заповеди, правила, иную… религию?
– Религию? Ты о чем?
– Я о религии свободы и любви…
– Может быть, не думаю… Надеюсь, ты не собираешься создавать новое «Белое братство»?
– О, нет, там нет ни свободы, ни любви, как впрочем в любой тоталитарной секте… К сожалению, – продолжал изложение заветных мыслей молодой философ, – мы уже почти забыли, что христианство – это не только религия любви, но в не меньшей мере и религия свободы. И наши свободолюбивые предки именно поэтому его и признали, так быстро и почти безболезненно приняли. Ведь еще Иларион – первый русский митрополит, точнее, первый митрополит из русских, – в своем «Слове о законе и благодати» говорил об этом… А сегодня, кто сегодня вспоминает, что христианство – религия свободы?
– Чаще говорят, что христианство – религия любви… – робко заметила девушка.
– Да, хоть это радует. Но посмотри, кто громче всех об этом кричит – именно те, кто не умея любить сами, алчут побольше даровой любви к себе. Ты заметила, что когда воспроизводят слова Христа «Возлюби ближнего своего как самого себя», то акцент делают не на «ближнем», а на «самом себе»?
– Пожалуй, – подтвердила девушка, но продолжала гнуть свою линию, а потому добавила – уступать было не в ее правилах: – Но, может, это временно? Мы ведь только-только возрождаем у себя православие?
– Ты хочешь сказать, что это «трудности роста»? Да веришь ли ты сама себе? Вот увидишь, пройдет 10-15 лет и храмы запустеют, мода на православие пройдет, и будет все еще хуже, циничнее и злее. Народ усвоит новые правила, новые буржуазные ценности, и… бедные будут завидовать и ненавидеть богатых, а богатые будут купаться в роскоши, плюя на этот народ и смеясь над его ценностями… И где же тут место для любви?
– Грустно… – наконец согласилась Света, которую спор изрядно уже утомил.
– Да, но надо все же жить, жить и делать свое дело, культивировать редкие островки любви, сохранять тихие заводи свободы в этом бушующем море эгоизма, зависти и злобы… – подвел некоторый промежуточный итог разгорячившийся философ.
– Я знаешь, что думаю… Сейчас попробую сформулировать… – после небольшого антракта в разговоре вдруг оживилась Света. – Мне кажется, что дело не в том, что мать предала свою первую любовь, отказав Максиму. Не за это она была наказана. Понимаешь, уговаривая отца поехать на войну, она думала больше о себе, чем обо мне и о нем. А это значит, что любила она как собственник, эгоистично, и когда говорила «Нет» Максиму, кстати, вопреки голосу сердца, то тоже больше думала о себе – не о том, что папа погибнет, а о том, что она лишится мужа, что именно ей, а не папе, будет плохо, что именно её, а не его жизнь пойдет под откос. Мне кажется, что именно за это, за этот эгоизм она и была наказана. А мне… мне, похоже, придется ее ошибки исправлять…
– Да, ты рассуждаешь как зрелый мыслитель! – искренне восхитился услышанным Костров. – Но надо не только исправлять ошибки, чужие ошибки, но и не делать новых, своих собственных! Ты не боишься… оступиться?
– Боюсь, конечно, боюсь… Полагаешь, что то, что случилось между нами, – это ошибка?
– Нет, что ты…
– А секс будет ошибкой?
– Как бы мне хотелось сказать «нет», но я говорю: «не знаю»…
– А кто знает? Кто должен знать?
– Только ты и можешь знать, потому что я… я уже почти люблю тебя и у меня нет мужа, служащего в Чечне…
– Ты предлагаешь мне принять решение? Возлагаешь ответственность на мои женские и без того хрупкие плечи? Но откуда мне знать, что я должна делать или не делать?
– А ты послушай свое сердце, что оно говорит тебе сейчас! – наконец-то дал дельный совет Сергей.
– Сердце?...
– Да, только оно зорко – помнишь Сент-Экзюпери?
– Увы, не читала… Но слышала…
– Так что же сердце? Твое сердце? Только не ври ни мне, ни самой себе…
– Оно хочет… хочет...
– Чего же, Светочка?
– Чтобы ты меня любил сегодня, всю ночь… Я устала любить, я имею право… хоть один раз, чтобы любила не я, а меня… Но только если ты… если ты любишь меня. Скажи, любишь?
– О, Господи! Да разве же можно тебя не любить??? Ки пуррэ нэ па труве дю бонёр а ву вуар!!! Ой, прости… вылетело… Перевести?
– Нет, не надо, мне понятно.
– Что же тебе понятно?
– Что тебе со мной хорошо, и я этому рада…
– Спасибо, любимая. Тебе не придется жалеть, поверь мне!
– Надеюсь, Сережа. Но это точно не разврат?
– Но ведь я люблю тебя, Светочка! А когда есть любовь, то разврата быть не может…
– Любишь? Неужели? Это лестно… Ладно, пошли уж, а то так всю ночь будем говорить… – произнесла Света, поднимаясь с кресла и расстегивая пуговку на поясе своей мини-юбочки.
Глава 24. Саша
Они проснулись почти одновременно, но поутру оказались на противоположных краях кровати. Даже заспанной Света была восхитительна и прекрасна – без сомнения, ночь освежила и ее лицо, и тело, и даже дыхание, словно таинственная Фея оросила каждый участок кожи, каждую клеточку девичьего организма целебным омолаживающим бальзамом, живой водой вечной юности. Лишь глаза ее, только отошедшие от сонного забытья, светили чуть тусклее обычного, но смотреть в них Сергей не осмеливался. Он старался, очень старался быть ласковым, нежным, умелым, припоминая все, что знал по книгам и фильмам, но интуитивно понимал, что не смог подарить красавице даже половину от того наслаждения, которое она обычно получала от своего мужа, более молодого и менее начитанного, но от природы одаренного счастьем дарить женщинам оргазм. И сознание своей никчемности затеняло острым чувством вины, еще сильнее обострившимся с наступлением рассвета, полученное ночью удовольствие обладания прелестным девичьим телом.
Света же, не ждавшая ничего особенного, была, напротив, вполне довольна: пусть все было быстро, пусть не было оргазма, но какую-никакую разрядку она получила – главное, ей ничего не надо было делать самой, а можно было расслабиться и отдаться потоку фантазий о любимом, но далеком муже… И пусть партнер был наивен и неискушен, но в этой неопытности был и свой плюс – иллюзия чистоты и девственности юноши, проявлявшаяся в той трепетной осторожности, в той бережной старательности, с которой он ее целовал, ласкал, гладил… И сейчас, подставляя розовеющее лицо прикосновениям юной Эос, она думала о том, что, возможно, будь она старше, много старше, она могла бы получить настоящее удовольствие единственно от того, что рядом с ней оказался бы юный мальчик-девственник – дрожащий, смущающийся, стыдящийся, чистый и глупый…
«Что же дальше? – размышлял Сергей, глядя на матовое стекло в двери спальни, на котором отражались блики зари. – Будет ли повторение или на этом все закончится? Захочет ли она снова или ограничится единственным актом милосердной агапэ? Что ждет их дальше – дружба или взаимное забвение? Если дружба, то будет ли в ней место телесной близости? Если забвение, то будет ли оно полным? Смогут ли они смотреть друг другу в глаза, не испытывая вины, дискомфортного чувства неудобства? И самое главное – научится ли он когда-нибудь дарить женщине оргазм или же от природы ему уготована судьба быть посредственным любовником?»
– Доброе утро! – полузевая, растягивая слова и грациозно потягиваясь всем телом, нарушила утренний покой девушка.
– Доброе утро! – отзеркалил Сергей тоном потерянной невинности.
– Пойдем завтракать?! – то ли спросила, то ли предложила Светлана.
– Так сразу? Может, тебе сначала надо по своим женским делам? – то ли предложил, то ли спросил юноша несколько суровым тоном.
– По каким таким делам? – игриво переспросила девушка и мягко добавила. – Почему ты на меня не смотришь? Что-то случилось?
– Я плохо выгляжу… – хмуро ответствовал юноша. – Пожалуй, ты права. Я пойду что-ни-то сварганю на кухне, а ты сможешь спокойно одеться…
– Как хочешь… – обижающимся голосом отвечала девушка, плотнее укутываясь простынкой.
Разговор за столом не клеился. Сергей как ни старался, не мог заставить себя глядеть в глаза красавице Светлане, чья прелесть в свете утренних лучей выглядела еще восхитительнее и казалась настолько высокой и недоступной, что вызывала острое чувство собственного уродства. Перемена в настроении юноши не укрылась от девушки, да он и не старался ее скрывать. Оба молчали и медленно ели бутерброды, запивая глотками растворимого кофе. И чем дальше висело ранящее молчание, тем сильнее обоим вчерашняя доверительная искренность казалось сном, а ночная близость – ужасной ошибкой.
– Мы не можем так расстаться, Сережа! За что ты на меня сердишься? В чем я виновата? – резко порвала тишину укоризненным голосом девушка.
– Ты не виновата, Света! Что ты! – попытался успокоить собеседницу Сергей. – Просто я… я чувствую, что ты… Ну, в общем, так хороша, слишком хороша для меня, и мне с тобой неуютно… Я чувствую себя таким жалким рядом с тобой… Прости…
– Понятно, – процедила Света, – обострившийся комплекс неполноценности, да еще в запущенной стадии. Ты – глупый! А еще философ! А знаешь, что я тебе скажу? – и после трехсекундной паузы добавила: – Я хочу тебя снова!
– Прямо сейчас? – с легкой доброжелательной злобой спросил Сергей.
– Нет, не сейчас. Сейчас мне надо собираться – к девяти должна быть в госпитале…
– Значит, завтра?
– И не завтра! Завтра у меня экзамен по философии, – спокойно пояснила девушка.
– Так когда же? – все больше раздражаясь, продолжал вопрошать Сергей.
– Ну, скажем, через неделю… Хочешь?
– Почему через неделю?
– Потому что через месяц – это долго, это уже не регулярный секс вдвоем.
– А муж?
– А твоя любовь ко мне? Что, уже умерла, сдохла за одну ночь? – похоже, девушка заразилась от своего визави той же раздражительностью.
– Но зачем я тебе, Света? – грустно защищался Костров. – Ты такая суперская, все при тебе – и ум, и красота! Ты можешь приручить любого мужчину!
– Вот я и приручаю – разве не видно? А ты говоришь, что я слишком хороша для тебя. А ты не подумал, что так же думают и все другие, думают и проходят мимо?
– А муж? – вновь повторил Сергей.
– Муж!? – все больше гневалась Светлана. – У меня прекрасный муж! Он там родину защищает, а я здесь трахаюсь с тобой. И что? Теперь меня за это надо презирать? Да? А вчера, что ты говорил вчера, забыл? Про любовь, про измену, забыл?
– Света! Светочка! – не зная, что сказать, умолял Сергей.
– Ну, что, Светочка! Шлюха, да? Блядь, да? Красивая блядь? Возвышенная шлюха? Ты это хотел сказать? Это? – девушка входила в раж, а на глазах блестели новорожденные слезы, от которых весь ее облик становился еще очаровательнее.
– Нет, нет, нет! – почти уже кричал Сергей. – Не говори так! Ты хорошая, ты – лучше всех! Это все я, только я, понимаешь, у меня с душой что-то не так! Прости, пожалуйста, прости!
– Ясно! Мне все ясно! Я – ухожу! Навсегда! И не вздумай меня удерживать! – вытирая слезу, потребовала девушка, потребовала так ясно и уверенно, что Сергей так и остался сидеть в замешательстве – только хлопнувшая дверь вернула его к реальности, но не надолго, а потом снова ледяной поток опустошенности заполонил хмурую душу…
И вновь он стоял на балконе, куря «Кэмел» и ощущая в горле приятное жгучее тепло от только что опрокинутой рюмки коньяка – уже пятой за сегодня. Перед ним расстилался большой город, населенный сотнями тысяч самых разных и неведомых людей, а за городом – огромный мир с миллиардами жителей разного окраса кожи и разреза глаз, а над всем этим – безбрежное голубое небо как напоминание о бесконечной свободе… Но той свободе он был уже не рад. Вспомнился Достоевский: «Нет для человека большего наслаждения, чем променять свою свободу на сытое спокойное рабское существование». Нет, нет, это не про него! Пусть тяжела свобода, но без нее ему никак нельзя, иначе тогда зачем все? Но куда направить обоюдоострый меч свободы, как с ним обращаться так, чтобы не поранить ни себя, ни другого? Вопросы, вопросы, а ответы, ау, где они, где?
«Что же я наделал, что же я наделал? Как я мог так бездарно потерять ее, подарившую мне «просто так» целую ночь любви? Как, как это могло случиться? Что же я не так сделал, не так сказал? Где, когда был неискренен – вчера ночью или сегодня утром? Что с моими чувствами, почему я не нахожу любви, которая была, казалось, уже в самой сердцевине моего сердца? Почему, зачем я сделал больно ей, сделал больно себе, ведь все могло быть иначе, совершенно иначе?»
Он снова вернулся в квартиру, стал бесцельно бродить по комнатам обширных апартаментов, наконец, лег на диван и заплакал, горько и нервно, потом заревел, судорожно и надрывно, спустя полчаса рев обратился во всхлипывающий тихий вой, наконец, еще через час Сергей умолк и успокоился. Душа снова обратилась в пустыню, но разум, наконец, понял, в чем беда – кто-то, могущественный и сильный, украл его чувства, вырвал из сердца и без того зыбкое и слабое пламя. Но кто этот вор, где его искать и как вернуть душе – чувства, миру – краски, любви – крылья, судьбе – надежду?
Найдя причину своей внезапной атараксии, больше похожей на апатию, Сергей несколько успокоился и решил для окончательного обретения равновесия прогуляться. Тем более, что совсем рядом была речка Смородинка с прилегающей тенистой рощей, а он этой весной так ни разу и не постоял на ее невысоком бережку…
Общение с природой – неважно, живая она или косная, – всегда вносит в душу ощущение причастности к гармонии бытия, пусть и далеко не все это осознают. Приближаясь к безбрежному лону матушки-природы, мы возвращаемся к истокам бытия, входим в мир размеренности и покоя так не похожий на нашу суетливую городскую жизнь. Вода, воздух, травы, деревья, букашки и звери – все пронизано божественной душой, одухотворено Высшим разумом, сотворившим Вселенную. Это ведали и греческие натурфилософы, утверждавшие, что «все полно божеств», и великий пантеист Джордано Бруно, и наш Циолковский, наделявший каждый атом чувствительностью…
Сергей сидел на пустынном, поросшем травкой берегу Смородинки и с неподдельным интересом наблюдал за хаотическим танцем жуков-водомерок, пытаясь уловить в нем хотя бы зачатки порядка. Потом его взор переключился на малюсенькую заводь, образованную полусгнившим бревном, в тени которого, словно микроскопические подводные лодки, бороздили водную глубь черно-угольные плавунцы. А под ними шевелилось тело огромного – по сравнению с ними – розово-серого червяка, который пытался куда-то выбраться, но так и барахтался в склизком рыжеватом дне. Как тут не вспомнить Фалеса с его девизом: «Все из воды»…
– Здравствуйте, сосед! – приветливо отозвался сбоку низкий мужской голос. Сергей так увлекся своими наблюдениями, что не ощутил, как рядом подсел мужчина средних лет, выглядевший немного моложе его покойного родителя.
– Здравствуйте! – вежливо откликнулся Костров, ничуть не жалея, что придется закончить свои созерцательные опыты, уже начавшие утомлять.
– Меня зовут Александр Васильевич – легко запомнить, поскольку так звали Суворова – нашего великого полководца, но вы можете называть меня просто Сашей – думаю, так будет правильнее и мне приятнее, все же «ты» – гораздо теплее, чем «вы». Согласны?
– Пожалуй… – кивнул Сергей, пытаясь понять, что же хочет от него незнакомец.
– Я живу в вашем же подъезде, только на втором этаже, поэтому мы с вами не могли ездить в лифте, но, надеюсь, визуально вы меня помните?
– Если честно, то с трудом, – извинился Костров.
– Жаль… Хотя не удивительно – ведь я нечасто бываю дома, все больше по командировкам. А вы – Сергей, сын генерала Кострова, верно?
– Так и есть, – ничуть не удивился Сергей, ведь недавняя гибель отца прогремела на весь город, и наверняка многие видели его лицо по местному телевидению – на похоронах было полно телевизионщиков.
– Вот и познакомились. Осталось только закрепить наше приятельство рукопожатием. Саша… – и мужчина протянул Сергею крепкую, но ухоженную руку.
– Сергей, – радостно ответствовал Костров, протягивая навстречу свою тонкую, длиннопалую «философскую» кисть.
– Знаешь, Сергей, я не хочу показаться навязчивым, но, прекрасно помня свою юность и зная, как в вашем возрасте нужна дружеская поддержка, предлагаю посидеть у меня, поболтать о жизни, выпить коньячку.
– Вы живете один?
– Да, но только в настоящий момент. Мои жена и дочь в отъезде – отправились к теще на пару недель в Пермь, так что я, как и вы, страдаю от холостой одинокой жизни… Ну, как, принимаете приглашение, товарищ старший лейтенант?
– Вы и звание мое знаете?
– Увы, да… Такова моя профессия. Я работаю в ФСБ. О большем, увы, рассказать не могу – сам понимаешь, секретность.
– О чем же тогда мы будем говорить? – спросил Сергей у обаятельного собеседника, когда оба уже отправились в обратный путь – к общему дому.
– Конечно, о тебе, Сергей! И прошу – не говори мне больше «вы». Ладно?
– Постараюсь…
Квартира Александра Васильевича была, конечно, поменьше и обставлена не так богато, как «владения» покойного генерала Кострова, но все же было ясно, что занимаемая им должность позволяет обеспечивать себя и семью всем необходимым, и даже много более того. Компьютер, видеодвойка «Sony», дорогостоящий ремонт, импортная мебель – все говорило о том, что хозяин – далеко не рядовой офицер ФСБ. Но свой искренний интерес к поприщу и области компетенции Саши Сергей удовлетворить не мог – это было табу, которое не обсуждалось. Потому темой разговора – уже не в первый раз за последнюю неделю – стала жизнь Кострова-младшего. И это Сергея не особенно радовало – казалось, опять будут мусолить одни и те же темы и вопросы… Тем не менее, он с радостью, хотя только в общих чертах, рассказал и о своей мистической встрече с Ариадной, и о Светлане, умолчав лишь об их утренней ссоре, равно как и о предсказании Анфисы… Беседа, проходившая на уютной и просторной кухне, текла спокойно и размеренно пока неожиданно, после третьей рюмки коньяка, Саша вдруг задал вопрос, который не столько поверг Кострова в тупик, сколько напомнил недавний разговор с бабушкой: