Больше книг Вы можете скачать на сайте - FB2books.pw




Внезапно ее пронзила страшная мысль. А что она собирается теперь делать? Ее перевезли на каталке в послеродовое отделение, медсестры вели себя очень грубо, бесцеремонно. Ведь на ее бумагах было начертано «Н», то есть «не замужем», и это прочли все.

Она попыталась кормить грудью, но медсестра сунула ей в руку бутылочку:

– Не начинай то, что не закончишь!

Конни судорожно принялась искать какие-то аргументы, чтобы возразить. Соседки же по палате решили, что она хочет отдать ребенка, и смотрели на нее с презрением.

Она все же попыталась кормить малышку сама, но была так напряжена и неумела, что ничего не получилось. Никто не хотел ей помочь, подсказать, но она все равно решила не оставлять попыток. Ребенок сражался с соском, не мог правильно его захватить. Ну почему же у Эвелин и Джой это получилось так запросто, а у нее никак не идет? Неужели и ребенок ее отвергает? Она так наревелась, что наконец сдалась, взяла бутылочку, и ребенок проглотил ее, словно голодный волчонок.

Хуже всего оказались часы, когда пускали посетителей. На цыпочках приходили мужья, охапками таща цветы и подарки. Соседки дни напролет готовились к приходу семьи, прихорашиваясь, насколько это было возможно. Конни делала вид, что все это ее ничуть не занимает, отгораживалась ширмочкой и погружалась в томик Джордж Эллиотт, чтобы не видеть, как счастливые семьи радуются своим новорожденным. Она написала Диане, сообщила новости и в ответ получила большую красивую открытку, в которой Диана обещала скоро ее навестить.

Конни хотела все время держать малышку при себе, но им приносили детей лишь на кормление. Страстно скучая по ней, желая ощущать ее тепло, ее запах, она нарушила все запреты, и в результате медсестры отобрали у нее колыбельку, сказав, что она испортит ребенка.

И они встречались только на время кормления. День превратился в ожидание кормления, смену подгузников – и все остальное. Соседки занимались своими персонами, потихоньку выскальзывали из палаты купить сигарет, без разрешения прогуливались по коридорам. Конни страстно желала, чтобы это время здесь никогда не кончалось, но вскоре к ней наведался пастор из приюта «Грин-энд», преподобный Терри Андертон, чтобы обсудить с ней удочерение.

– Давайте помолимся вместе? – предложил он, когда она ответила, что еще не готова принять решение. Он казался довольно милым для духовного лица, уши у него выдавались, как ручки кувшина. Конни постаралась сосредоточиться на этом забавном несовершенстве, чтобы отвлечься от того, что он говорил.

– Я гречанка, православная, – ответила она, надеясь, что это его отпугнет и он уйдет.

– Бог слышит нас на любом языке, – улыбнулся он, но не настаивал. В конце концов Конни заслужила отсрочку.

Когда они с малышкой вернулись обратно в приют, в нем все переменилось. Поступили новые будущие мамочки, места всем едва хватало. Мисс Уиллоу саркастически заметила, что это все поп-певцы виноваты: легкомысленные девицы теряют от них голову и оказываются легкой добычей.

Бросив взгляд на девочку Конни, она спросила:

– Как ты пока ее называешь?

Для драгоценного малыша у Конни было только одно имя:

– Анастасия… В честь ее бабушки. Это традиция, – гордо ответила она.

– Ничего себе имечко для такой букашечки, – ответила мисс Уиллоу.

– Я думаю, это очень красивое имя, – послышался голос Джун. Та поспешила вмешаться, увидев выражение лица Конни.

– Так звали мою мать, а до нее так звали ее бабушку. Может быть, сокращенно мы будем называть ее Анной, – пояснила Конни. Сердце ее вдруг заныло: а вдруг это будет не она, вдруг короткое уменьшительное имя будет давать не она?

За Джун приехали родители. Они написали ей, сказали, что все ей прощают. Джун скакала от радости, и Конни почувствовала укол зависти. Наверное, мама поступила бы так же, но вот о других своих близких Конни не могла сказать того же. Даже Диана не приехала ее навестить. Она была совсем одна.

Шейла уехала домой без Лоррейн. Мать ее ни за что не уступала и пообещала, что если дочь заявится с ребенком, то она выставит ее на улицу. Когда жених приехал ее забирать, прощание было ужасным. Шейла в последний раз съездила в Лидс с малышкой и вернулась одна в полном отчаянии. Как может мать так поступать со своим ребенком? То, как к Шейле отнеслись ее самые близкие люди, наглядно демонстрировало Конни, какое отношение ожидает ее дома – что значит быть незамужней матерью.

Конни тянулась к своей дочке, старалась не отпускать ее от себя и мучительно соображала, что же ей теперь делать. Она должна как-то распорядиться своими отличными отметками за экзамены, это ее долг перед семьей. Но Анастасия на первом месте. У нее, у этого ясноглазого прекрасного создания всё должно быть самое лучшее. У нее должен быть прелестный уютный дом, хорошее образование, два родителя, которые будут нежно ее любить. Не должно быть рядом с ней измотанных, озлобленных, обиженных на весь мир людей…

Но все, что Конни могла ей предложить, оказывалось второсортным. Если бы она вышла замуж за Невилла, все, конечно, было бы иначе, но теперь об этом варианте можно забыть. Она даже не может ей предложить «полную грудь молока», как говорится в знаменитом стихотворении Кристины Россетти [63]. Она может снять какой-нибудь засаленный угол, и они будут жить, просто любя друг друга. Но ведь этого недостаточно. Любить – значит давать тому, кого ты любишь, самое лучшее, чего бы тебе это ни стоило. Пастор сказал, что если Господь смог пожертвовать единственным сыном, позволил ему погибнуть на кресте, то он даст ей силы отказаться от дочери и позволить той отправиться жить в любящий дом, где ее уже ждут.

Какие у нее причины не верить его словам? Боже, как же она измоталась! Чувство вины, страх, стыд, сознание, что она не сможет со всей должной ответственностью заботиться об этой маленькой жизни, – чувства эти сплелись в ней в единый клубок и душили ее. Ночами она терзала себя, выискивая все возможные доводы, почему она не достойна оставить Анастасию себе. И все равно что-то удерживало ее от того, чтобы подписать отказ от собственного ребенка, которого она держит сейчас в руках….

Однако все вокруг были старше, мудрее, и постепенно они стали брать решение в свои руки, мягко, но настойчиво подталкивая ее к практическому взгляду на вещи. В отчаянии она даже написала письмо бабуле, умоляя ее передумать. И, дрожа, затаилась в ожидании ответа, обессиленная, податливая на уговоры… Никогда еще она не чувствовала себя так одиноко, разрываясь между вопросами: где правда, а где ложь? где эгоизм, а где благородство? Она осталась одна на утлом плотике в море бушующих волн и раздирающих ее на части доводов. Со всех сторон на нее давили. Ну как она могла выстоять и не опрокинуться?

В одно чудное июньское утро – отовсюду плыл нежный аромат буйно цветущих роз – Конни ступила на свой путь страданий и отправилась в службу социальной защиты. Малышка была с ней в зеленой парусиновой корзинке для путешествий, завернутая в голубое клетчатое одеяло – утром было прохладно. Конни скрутила шерстяной помпончик, чтобы маленькая Анна могла его разглядывать, а на шейку надела свой золотой крестик с греческим распятием, который дали ей при крещении. У Анны должно быть что-то от матери! Девочку она одела в новый полосатый ярко-голубой с белым костюмчик для прогулок, Конни связала его по журналу, который ей дала Джун. Цвет очень подходил малютке с ее аквамариновыми глазами. Все разглядывали их, умилялись, но никто не предложил их сфотографировать. Конни по-прежнему отказывалась подписать нужные бумаги. Нет, еще не сейчас, она пока не решила окончательно.

Дама в твидовом костюме неотступно ходила за ней, словно боясь, что Конни сейчас сбежит.

– У нее может остаться это имя? Она должна сохранить свое имя, – убеждала Конни собравшихся чиновников. – Это часть ее рода.

В ответ все промолчали.

– А золотой крестик? – умоляла она, но все только покачали головами.

– Крестик будет храниться в ее бумагах. Ребенок должен начать новую жизнь. У вас нет никаких прав на ее будущее. Возможно, когда-нибудь она захочет узнать о себе правду. А возможно, и не захочет, – проговорила одна из сотрудниц, собираясь поднять корзинку.

Но Конни подскочила.

– Еще минутку! Пожалуйста! Ну, позвольте! Я подержу ее! Еще чуть-чуть! – закричала она, страстно желая, чтобы каждая секунда длилась по часу. – А новые родители будут ее любить? – спросила она, стараясь держаться храбро среди всей этой холодной официальности.

– Разумеется. Они уже очень долго ее ждут, – последовал ответ, и Конни поняла, что они сейчас где-то здесь, в здании, готовые забрать свалившееся на них сокровище.

– Я могу поговорить с ними? – взмолилась она.

– Нет, – ответила женщина, удерживая ее. – Вы не должны встречаться с ними, это для блага ребенка. Ваша встреча только взбаламутит всех… Попрощайтесь с ребенком здесь, и я отнесу ее в новый дом.

– Я должна дать ей что-нибудь, чтобы она знала, как сильно я люблю ее, – прошептала Конни, едва дыша от ужаса.

– Вы подарили ей жизнь и возможность жить в любящей семье в достатке и уюте. Этого достаточно. – И женщина снова потянула на себя корзинку. – Это можете оставить себе. Ребенку в нем слишком жарко. Остальная одежда останется с девочкой.

И она протянула Конни клетчатое одеяльце, словно предлагая его взамен теплого свертка, отнятого из ее рук. И они все поспешили к дверям.

– Но я люблю ее! – зарыдала Конни, от слез не видя вокруг ничего. – Я не могу этого сделать… Я не буду!

Она бросилась вдогонку, но упала в руки пастора, неожиданно возникшего на пороге. Конни уронила лицо в одеяльце, вдохнула сладкий запах талька и маленького человечка. Она рыдала и рыдала, пока слез больше не осталось.

– Пора домой, Конни.

Она не помнит, как вернулась в «Грин-энд». Все ее подруги уже разъехались, и ночью по радио она снова услышала свою песню. «Цвета моей любви тебе дарю…» Конни встала, собрала вещи и, не сказав никому ни слова, вот так прямо среди ночи пошла пешком в Лидс, в ушах ее продолжала звенеть та же мелодия. Еще есть время. Она ведь все-таки так и не подписала бумаг…

 

Конни просыпается на скамейке. Каждая секунда того дня врезалась в ее сердце. Как же может неправильное совершаться в угоду правильным доводам? Ах, ну да, это мудрость… Но задним числом приходит истинное понимание того, как надо. Если бы только она оказалась сильной, а не слабой; решительной, а не терзаемой сомнениями! Если бы она просто подождала немного еще, понастаивала на своих правах… Но то было тогда, а сейчас есть сейчас. Правду говорят, что прошлое – это дальше, чем чужая страна.

В ту секунду, когда от нее унесли ребенка, она отчетливо поняла, что совершила ошибку. Всю свою жизнь потом она искала дочь – искала ее во сне, заглядывала в коляски около магазинов и детских поликлиник, надеялась найти крошечную золотисто-рыженькую девчушку с ярко-голубыми глазами по имени Анна, родившуюся 25 мая 1964 года.

Каждый год с тех пор в день ее рождения она зажигала свечу, отправляла открытку – туда, в ту папку в службе социальной защиты, рассказывала в ней все новости о себе и оставляла свой адрес на всякий случай… Но никакого ответа ни разу ей не пришло, не было никакого подтверждения, что дочка получила что-нибудь от нее.

С момента, как она подписала бумаги, тридцать лет ей было запрещено приближаться к дочери. Одним росчерком пера у нее были отняты все ее права. Они побороли ее сопротивление, выжали ее как лимон. Выжимали до конца, пока она не подписала отказ от всех надежд, обрекла себя на муки до конца жизни. Эта боль никогда не проходила, разрывала на части, в душе ее была пустота, незаживающая рана около маленькой иконки, у которой всегда горела свеча.

Ах, если бы только она немного подождала, если бы она оказалась достаточно сильной, чтобы выстоять эти шесть долгих недель, все могло бы сложиться иначе. Ночью, перед рассветом, она страстно молилась, что когда-нибудь они все-таки встретятся. У нее осталось лишь одеяльце – спрятанное, оно ждало своего часа. Огонь в сердце никогда не угасал, даже в самые темные часы ночи. В основе всего все-таки должен тлеть уголек надежды…

 

 

Часть III

Жены и другие любимые

 

Глава двадцать вторая

Доктор Валиум

 

Эсма открыла дверь и обнаружила на полу целую гору почты, в нос ударил запах стоявшего взаперти пустого жилища. Ее не было здесь почти месяц, она снимала комнату на ферме в пригороде Грейндж-овер-Сэндз, хотела сменить обстановку, но вот поездка закончилась, и на память осталась лишь груда стирки. Добро пожаловать домой! Она вздохнула, обводя взглядом кухню, такую же безупречно чистую, как она ее и оставила. Постепенно Эсма привыкала к своему одиночеству.

После той большой ссоры под Новый год Лили и Леви почти не заглядывали к ней – так, изредка для соблюдения приличий вежливо навещали ее и поддерживали светский разговор ни о чем. История с Конни и Невиллом расколола семью надвое, и от этого было очень больно. Боже сохрани нас от неблагодарных детей, снова вздохнула она. И это после всего, что она сделала для этой семьи…

Никто, кроме нее, не навещал Айви в том кошмарном заведении с решетками на окнах, никто, кроме нее, не постарался скрасить ей жизнь, когда она вернулась домой. Суд по делу Невилла окончательно добил Айви, словно выпотрошив ее без остатка, и она запретила сыну даже ногой ступать на порог.

И ни слова благодарности от них всех. Леви и Невилл решили расширять дело, обустраивают теперь лавку на Хай-стрит, не посоветовавшись с ней. Невилл на стажировке. С ней не разговаривает вовсе.

Только Сьюзан время от времени заглядывала, привозя с собой в коляске маленькую Ким, чтобы Джой могла немного передохнуть. Крестины собрали много народу, но никто ни словом не упомянул Конни. А Сьюзан пришлось занять ее место крестной матери. Это ж надо такое придумать! Выступать представителем того, кто должен был быть здесь и произносить клятвы от имени младенца. Что же такое происходит с нашей верой, если уже ребенку позволяют принимать самостоятельные решения?! А когда она высказала свои соображения на эту тему на небольшом праздничном ланче в нарядной гостиной Рене Грегсон, свекрови Джой, все замолчали и тихонько отвернулись.

Она, Эсма, выпала теперь из привычного обихода, перестала быть частью обыденной жизни, чтобы они запросто невзначай заглянули к ней в гости, и была слишком горда, чтобы признать, что одинока и скучает по гомону своих заблудших детей и их беспокойных отпрысков. Она уже несколько месяцев не видела маленького Артура. И все же не находила в себе достаточно мужества, чтобы сказать: возможно, она совершила большую ошибку, встав в той ссоре на сторону Айви.

А прошлой ночью ей приснился такой странный сон! Будто Фредди стоит на лестнице в пансионе Уэйверли, на самых верхних ступеньках. Стоит и спрашивает, где его дочь. Сначала это был он, но затем словно превратился в Конни, а потом они стояли рядом, такие похожие. Они открывали и закрывали двери, что-то искали… А она, Эсма, застыла внизу у лестницы, не в силах двинуться с места, не в силах помочь, и желая подойти к умершему сыну, но руки и ноги ее отказывались повиноваться. А хуже всего, он смотрел на нее так, как будто она совершила что-то плохое, укоризненно качал головой, и она проснулась в полном расстройстве… Это его выражение так и появлялось у нее перед глазами, стоило ей на минуту закрыть их.

В поезде по дороге домой она все думала о Конни. Она уже родила? Лили наверняка знает. И Невилл. Но теперь никто не рассказывает ей ничего важного.

Замолкший пустой дом, дом, в котором кругом порядок, все по местам, никакой болтовни, только радио, никто не прогуливается по саду, любуясь видом, – вот к чему она вернулась сейчас. Дом без любви, без шума и гвалта – это жилище, не дом… Бедняжка Айви вот так и живет в своем пустом крошечном дворце, выглядывает в окно из-за нарядных штор, взгляд затуманен успокаивающими препаратами. Неужели вот этот смертный приговор станет теперь ее жизнью?

«Ах, Редверс, что же я натворила? Как же я так все намешала? Как теперь быть?» И, вздохнув, она обратилась к его портрету…

Посидев и поговорив с Редверсом, она сделала себе чашку чая с молоком – его регулярно оставлял для нее у входной двери молочник – и села перебирать почту. Счета, напоминания о посещении врача, несколько открыток – всё как обычно… А потом на одном из конвертов она мгновенно узнала почерк внучки. Разорвала бумагу – и бросилась искать очки, в которых всегда читала.

Каракули Конни разобрать было трудно, но письмо было очень коротким, написанным без помарок, почти по-ученически.

 

Дорогая бабуля!

Просто хочу сказать тебе, что я родила девочку, назвала ее Анастасией, в честь мамы. Я хочу оставить ее себе, но нам негде жить, а без крыши над головой это невозможно. Мне предложили отдать ее в другую семью, чтобы ее удочерили, и дали мне на раздумья шесть недель. Умоляю тебя изменить свое решение. Ты моя последняя надежда.

Конни и Анна II.

P.S. Отправь ответ в приют «Грин-энд», Ронсворт, Лидс.

 

Эсма тихо сняла очки, сердце ее колотилось. Это знак: сначала сон, теперь вот письмо… Господь ясно указывал ей свою волю! И тут она посмотрела на почтовый штемпель. Письмо пришло месяц назад.

 

* * *

 

Как она попала в приют, Конни не помнила. Единственное, что она помнит, – это ту ужасную ночь, когда она шла и шла, милю за милей, пока не рассвело. Она могла бы пойти к Диане, но у нее не осталось никаких сил, чтобы встречаться с кем-то знакомым. Поэтому она просто продолжала идти. Кто-то нашел ее у дороги. Она лежала, ступни ее были стерты в кровь. Этот кто-то принес ей чаю, сэндвич с беконом и проводил в приют Святого Георга в центре города, где находили ночлег бездомные бродяги. Все было размыто, скрыто за пеленой слез и усталости, она словно спала наяву, ни на секунду не прекращая поисков: заглядывала в коляски и детские магазины, парки, переулки в надежде отыскать Анну.

В приюте нашли для нее работу – продавать мороженое в парке, протягивать тающие рожки в липкие пальчики: малышей, детей постарше и их родителей. И тут она всегда внимательно вглядывалась в лица. Дни сменялись неделями. Скоро летние каникулы подошли к концу, и она могла бы начать беспокоиться о продолжении образования, пора было заполнять бумаги, разослать их в разные университеты, чтобы ее куда-нибудь приняли. Но ей было всё безразлично, сил хватало только на то, чтобы просто передвигать ноги…

Жилье ей нашли в переулке около Кларендон-роуд – убогая комнатенка в сдвоенном доме, но ничего лучше она не могла позволить себе, к тому же это было недалеко от университета, если, конечно, она когда-нибудь все-таки поступит туда. Такие, как она, не заслуживают ничего лучше. Нарушил правила – расплачивайся, сам виноват.

Она собралась с духом и на автобусе съездила в Грин-энд забрать те вещи, которые там оставила, но там уже не было никого, кто бы знал ее, а все ее вещи оказались отправлены на адрес Дианы. Тогда она поняла, что все-таки должна перестать прятаться от действительности, что ей надо еще раз съездить к Диане. Она посмотрела в потрескавшееся зеркало на свое отражение. После того как она подхватила вшей, волосы пришлось остричь, и теперь на голове кудрявилась поросль, кожа бледная и в каких-то цыпках, под глазами темные круги. Одета она была в мешковатые штаны и мужскую черную футболку. На улице никому не приходило в голову обратить на нее внимание. Когда-то великолепная грудь сжалась и словно растаяла. Она теперь вполне могла сойти за мальчика.

Собрав все свое мужество, она постучала в дверь. Диана отшатнулась, увидев ее.

– Святые небеса… Конни! Где ты пропадала?! Мы повсюду тебя разыскиваем! Я решила, что ты уехала домой. Все в чудовищном беспокойстве…. Проходи же… Господи, как ты выглядишь!

Когда Конни жадно проглотила первую нормальную еду за несколько недель, Диана тихонько положила на стол перед ней письмо.

– Его переправили мне сюда… Это из Гримблтона.

– Все знают теперь? – спросила Конни, не поднимая глаз.

– Только те, кто знал и прежде… И те, кому ты сама рассказала. Письмо от того, о ком я думаю?

Конни кивнула и вышла с конвертом в другую комнату, чтобы прочесть в одиночестве.

 

Дорогая Конни!

Спасибо, что сообщила о себе. Хорошо, что ты в безопасности. Я пересмотрела свою позицию в свете твоих обстоятельств. Считаю, что мой христианский долг предложить тебе и малютке нормальный дом. Я сделала это для твоей матери и сделаю это для тебя. Твой отец не позволил бы мне поступить иначе. Я не могу жить спокойно, думая, что одна из нас будет жить вне семьи. Уинстэнли от своих не отказываются. Возвращайся домой.

Бабуля Эсма.

Вкладываю деньги на поезд.

 

Примороженная к месту такими словами, Конни застыла. Только месяц назад, видя перед собой бездомное будущее, она наконец пошла в органы опеки и подписала отказные формы. Она тянула до последнего, надеясь все-таки получить такой вот ответ от бабули. А теперь поздно. Она и ее дочь уже слишком далеки друг от друга, теперь нет никакой надежды на встречу. Поздно, бабуля… Слишком поздно…

Той ночью она предприняла первую попытку покончить со всем этим.

 

* * *

 

Очнулась она в больнице, на нее глядела Диана.

– Ох, Конни… Что же ты такое удумала? Это ведь не выход… Взять таблетки моих пациентов и их проглотить. Мне стыдно за тебя. Ну как же так… Зачем с нами-то так поступать?

Конни отвернулась к стене. Что она могла ответить Диане? Она хотела заснуть и больше не просыпаться. Слишком невыносимой была эта боль.

– Я позвонила твоей тете, они за тобой приедут. Я теперь не могу нести за тебя ответственность… Какую же глупость ты чуть не совершила! Будут у тебя и другие дети, и более счастливые времена. А сегодняшние печали надо просто оставить позади. Нет нужды топтаться здесь дальше. Лучше возвращайся домой и постарайся быть полезной своей семье.

Конни не хотела все это слышать. Она хотела спать, спать и спать… Горло саднило после промывания желудка. Медсестры смотрели на нее без всякого сожаления. Да что они знают о том, что она чувствует? Диана была резка с ней, у нее были на то причины, но Конни слишком устала, чтобы выслушивать нравоучения. А теперь еще и все Уинстэнли накинутся на нее. Где же все они были, когда были ей так нужны?

Тетя Ли и дядя Питер привезли ее домой и оставили в доме бабули. Эсма суетилась вокруг нее так, словно она была теперь инвалидом. И никто не спрашивал ее о ребенке или удочерении. Ребенок, который не перешагнул порога своего дома, стал предметом, которого все старались избегать в разговоре. Все делали вид, будто ничего не случилось, что Конни просто должна продолжать свою обычную жизнь… И Конни вросла в диван и стала вести жизнь старухи.

У нее не было аппетита, она не умывалась и почти не выходила из дому. А кого ей навещать? Меньше всего ей хотелось видеть Джой и ее ребенка. У бабули на комоде стояло несколько фотокарточек Ким, там же лежала открытка от Розы – та сообщала, что поет и танцует на корабле, плывущем в Австралию…

Во время редких вылазок в город она замечала учениц в школьной форме, красных жакетиках – такие уверенные в себе, такие веселые!.. Конни и завидовала им, и презирала их. Ей хотелось окликнуть каждую, постучать по плечу и сказать: «Да плюньте вы на все эти задачки и учебники. Идите лучше гулять, наслаждайтесь жизнью. Плюньте вы на университет, он только отодвигает переход от одной жизни к другой…»

– Послушай, не пора ли тебе помыть голову? У тебя уже просто воронье гнездо какое-то, – ворчала бабуля, протягивая ей полотенце.

Вот этого Конни совсем не хотелось – чтобы кто-нибудь указывал ей на ее внешний вид. Нечего ее жалеть!

– И оденься как-то пожизнерадостней. У тебя вид, словно ты собираешься на похороны.

– Я ношу то, что хочу, – огрызнулась Конни, сознавая, что Эсма права. Она носила теперь только серое и черное, потому что чувствовала себя мертвой, бесцветной, выжженной, бестелесной, словно ходячее привидение, и порой ее снова посещали мысли о том, чтобы покончить со всем этим. «Только на этот раз сделай все правильно. Уйди туда, где тебя никто не найдет. Купи банку обезболивающих препаратов и бутылку джина, и ты навсегда избавишься от боли в сердце…» Ее словно накрыло густое серое облако, и, что бы она ни делала, оно всегда было с ней.

Она бродила по окрестностям Саттер-Фолда. Вокруг, словно конфетти, сыпались осенние листья. Ее душили рыдания. Где теперь маленькая Анна? «Ну почему, почему я оказалась такой слабой и позволила им отнять ее у меня?..»

Бабуля изощрялась в кулинарных рецептах, изыскивая все новые, каких только угощений не ставила она перед Конни: пирожки, и тушеное мясо, и рыбу, супы, пудинги, стараясь загладить свою вину за все, через что ей пришлось пройти, но у Конни кусок в горло не шел. Бабуля что-то там щебетала о Фредди, словно тот все еще был маленьким мальчиком. «Да я и не знала его, а он не узнал бы меня, если б увидел… А я покинула свою дочь так же, как он покинул нас с мамой…»

Возможно, если бы она сходила к врачу, ей помогли бы, но вся ее решимость тут же разбивалась о невидимую преграду, стоило ей вспомнить лицо Пола Джервиса, наблюдающего, как она рожает. Лили упомянула как-то, что он сейчас в Гримблтоне, вернулся, работает в Королевской больнице и заканчивает обучение. Ну а вдруг она столкнется с ним в коридоре? «Нет, не могу я видеть никого из знакомых. Помощь надо искать где-нибудь в другом месте!»

Доктор Фридман предложил ей сходить в новое хирургическое отделение на другом конце города, там собралась целая команда докторов, из которых можно будет кого-то выбрать. Ему говорили, один из его коллег хорошо помогает «пациентам с депрессией».

– Я не псих, – возмутилась Конни. – Я просто устала. Вы могли бы дать мне что-нибудь тонизирующее.

– А не хватит ли тонизирующих препаратов? Конни, тебе нужна помощь, а я тебе помочь не могу. Мы со Сьюзан теперь вместе, и я теперь член семьи. А доктор Блэки как раз сможет тебе помочь. Он поговорит с тобой и пропишет что-нибудь, если сочтет необходимым. Он как раз спец по части умственного здоровья.

Выбора не было, ей оставалось записаться к врачу. Ей не терпелось получить лекарство, которое мгновенно поможет ей, но, увидев странного маленького человечка, сидящего за огромным столом и скрытого от нее сползающими на нос очками в форме двух полумесяцев, она растеряла надежды на скорое выздоровление.

– Чем могу быть полезен, юная леди?

– Не уверена… Я все делаю словно через силу. Я сбегала из дому и вернулась с позором. Потом больше не смогла это выносить и приняла лишнего снотворного… случайно…

– Расскажите, как вы себя чувствуете сейчас, – попросил он.

– Ужасно. Слышать не могу, когда кто-то что-то от меня хочет.

– Как вы планируете жить дальше? На пособие? Или думаете найти работу?… Или семья будет вас содержать? – в лоб спросил он ее. – Я слышал, вы дальние родственники с доктором Фридманом.

– Какое это имеет отношение к делу?

– Не будьте такой вспыльчивой, – моментально отреагировал он. – Я просто пытаюсь собрать полную картину.

– Я не хочу, чтобы все узнали о том, что я здесь, – возразила она.

– Вы очень насторожены, чего-то боитесь, мисс Уинстэнли. Почему вы сердитесь? – Вспышка Конни не сбила его.

– Я не сержусь. Я просто устала. Я больше не хочу об этом говорить, спасибо. Мне просто нужно что-то, чтобы я взбодрилась и смогла принимать какие-то решения.

– Я могу выписать вам лекарство, но я обязан знать, почему вы так озлоблены на весь мир. Вас кто-то обидел? Или вы сердитесь на себя саму? Насколько я знаю по опыту, девушки, принявшие лишку снотворного, обычно очень нуждаются в помощи. Так чем же я могу вам помочь?

Конни не понравилось его ударение на слове «девушки», словно ее принимают за глупого подростка. Он разнюхивает, лезет в ее жизнь… Нет, не собирается она это терпеть!

– У меня был приятель, но он меня бросил. Я думала, поступлю в университет, но меня никуда не взяли, – снова укрылась она за ложью, надеясь, что он отстанет.

– И поэтому вы теперь так хандрите? – улыбнулся он, словно найдя ключик к ее печалям.

– Думаю, что так. В прошлом году все пошло вкривь и вкось, а теперь я вернулась домой, и здесь все стало по-другому.

– Я так не думаю, юная леди. И зачем же тогда оставаться здесь?

– У меня нет работы, нет денег, нет сил. Я превозмогаю себя, чтобы одеться с утра или поесть. Мне не хочется просыпаться…

– Мне кажется, у вас в самом деле депрессия, и у нас есть для вас таблетки для поднятия настроения. Но меня смущает, что вы слишком молоды, чтобы жизнь успела вам так опротиветь.

– Она мне не опротивела. Я просто не вижу дороги в тумане… – И вот тут она сказала чистую правду.

– Ну так давайте попробуем приподнять этот туман, и он немного рассеется. – Он начал выписывать ей рецепт. – Возвращайтесь через две недели, посмотрим, как поведет себя ваше настроение, – улыбнулся он удовлетворенно.

Конни схватила листочек и поскорей выбежала из кабинета. Ну вот, она заполучила банку таблеток и ничего ему не рассказала! Один-ноль в ее пользу. Почерк на листочке был неразборчивым, и Конни не смогла прочитать название лекарства, ну ничего, Якоб разберет. Она попробует их принимать, а если не помогут, просто выпьет сразу много и одним махом положит конец всем мучениям.

 

* * *

 

Роза получила письмо от матери и встревожилась. Мария писала, что как-то встретила Конни на улице, и та едва ей кивнула, прошла мимо, словно зомби, больше похожая на старуху, просто тень прежней Конни! Семья тревожится. Что с ней? Она не стала поступать в университет, а вернулась работать в лавку Невилла, хотя на рекламу его «трав для здоровья» она сейчас никак не потянет.

Может быть, стоит написать ей, рассказать ей все новости… Или не стоит… Не хочется снова ее расстраивать. Роза сидела в гримерной и улыбалась собственному отражению в зеркале. Лицо ее светилось, на щеках горел румянец, глаза ярко блестели. Она влюбилась, и это было так неожиданно и так удивительно!

Их взяли в числе других артистов на пароход, плывущий в Австралию. Команда была хорошей, много красивых офицеров, интересные пассажиры – развлекать их было одно удовольствие. Роза и Мелли танцевали и пели в ансамбле с другими такими же, как они, девушками. Погода стояла изумительная, и Роза приспособилась к качке, не испытывая никакого дискомфорта. Корабль был огромным, была палуба для пассажиров первого класса и отличный состав артистов: фокусники, клоуны, известный пианист и большой оркестр, а также приглашенная рок-звезда со своей группой.

Поговаривали, что с ними плывет Джерри и «Пейсмейкеры», но когда она спустилась посмотреть на репетицию, вдруг обнаружила Марти Гормана, который вовсю колошматил по струнам своей гитары. Боже милостивый! Глаз не оторвать! Она и забыла, как он хорош на сцене, и вовсю таращилась теперь на него.

– «Грасхопперы», вперед! – закричала она. А он посмотрел вниз и улыбнулся.

– Они по-прежнему в первой лиге? Слушай, мы не встречались раньше?

– Почти угадал. Встречались, да! Наша школа Пресвятой Богородицы… «Шелковинки»… Я знала твоего брата Винсента… Мы учились в одном классе. Роза Сантини. А ты был хорошо знаком с моей подругой.

– Так ты одна из подруг Конни? Как она? – спросил он и провел рукой по волосам, словно что-то его беспокоило.

– В порядке, но уж точно не твоими стараниями… – Она плавно развернулась, намереваясь уйти.

– Подожди! – Он отложил гитару и спрыгнул с возвышения. – Я могу все объяснить. Я должен был пробиваться один. Я не хотел никого обидеть, не хотел никому причинить вреда.

– Тем не менее и обидел, и причинил. Семья была просто в бешенстве, когда она вернулась.

– Мне очень жаль. Передай ей горячий привет от меня, когда увидишь. Она сдала в итоге экзамены?

Роза кивнула, но не собиралась отпускать его с крючка.

– Я ее уже тысячу лет не видела. Но вот ты мог бы ей посодействовать – спеть несколько ее песен и помочь вписать ее имя в число авторов некоторых песен. Одну песню у нее уже украли.

– Как так?

Роза рассказала ему все о Сейди и «Цветах моей любви».

– У меня тоже есть одна или две ее песни, но теперь это не мой стиль. Может быть, выпьем?

– Нет, спасибо… Некогда! – Роза за уши оттащила себя, стараясь изобразить равнодушие. И как ей вообще пришло в голову вот так болтать с предметом воздыханий своей подруги, хоть бы и бывшим?

Но каждый вечер перед представлением она стала получать цветы: розы, прелестные букеты из цветочного магазина из Южной Африки, дивные экзотические цветы, оранжевые, золотистые, малиновые…

Мелли позеленела от зависти.

– Ну да, чем меньше любишь, тем больше нравишься?

– Пароходные романы быстро кончаются, уж ты-то должна была прекрасно это усвоить, – ответила ей Роза, но каждый вечер, когда находилась минутка, она продолжала потихоньку пробираться на его концерты.

Может быть, Конни не станет возражать, если она немножечко пофлиртует? Между ними ведь все уже кончено… Правда, прошел всего год. Ей не хотелось невольно ранить Конни, но она же ничего не узнает… Они молоды, обуреваемы страстью, до берега далеко. Ну почему не провести время с удовольствием? Ведь это будет так непродолжительно! Роза уже насмотрелась на этих звезд, чтобы знать – они подбирают девиц на каждом концерте, в каждом отеле. Но все равно любопытство одолевало. А какое перышко в ее коллекцию, подумать только! Сам Рик Ромеро, пусть даже на самом деле он просто-напросто Марти Горман с Ропер-авеню. Еще три недели они не встанут на якорь. Целых три! Может, пора немного ослабить бдительность и позволить ему на себя посмотреть? Так, совсем чуть-чуть, лишь немного развлечься, прежде чем он отправится в свое турне, а она домой. Одна работа и никаких развлечений – да на океанском-то лайнере?! – нет, только ленивцы глупые так живут. А Конни никогда ничего не узнает…

 

* * *

 

Когда Конни вернулась домой, Якоб заставил ее передать все таблетки бабуле. И оставил инструкции, что с ней следует обращаться, как с ребенком, а таблетки выдавать строго по одной. Не стоило ему об этом так беспокоиться – таблетки оказались бесполезными. И если раньше она ощущала просто усталость, то теперь – полное изнеможение, сонливость нахлынула на нее в десять раз тяжелее, во рту какая-то сухость, глаза закрываются ночью и днем, руки и ноги еле двигаются, язык не ворочается. Она чувствовала себя, словно какая-то жертва из фильма ужасов, какой-то оживший мертвец.

– Не могу, они совсем не помогают, – пожаловалась она доктору Блэки, со стуком поставив банку с одной таблеткой ему на стол – бабуля строго соблюдала наказ доктора Фридмана не давать Конни в руки больше одной пилюли. – Не могу думать толком. Доктор Фридман предположил, что, может быть, доза чересчур велика.

Но врача не интересовало мнение ни ее, ни Якоба Фридмана.

– Здесь я определяю дозу. Возможно, вы не в такой депрессии, как вам казалось. Мы попробуем другое средство, но прежде я хочу, чтобы вы подробно описали мне свое настроение, – и он посветил ей лампой прямо в глаза, так что она быстро-быстро заморгала и сначала никак не могла увидеть его лицо.

Она совсем не хотела ничего ему рассказывать о своем настроении. Она до смерти устала от него.

– Я просто хочу чувствовать хоть что-то хорошее, видеть яркие краски, ощутить, что жизнь стоит того, чтобы жить. У меня не меняется настроение, это не каприз, у меня просто сплошной серый густой туман, из которого я не могу выбраться, – оттарабанила она и замолчала.

Он протянул ей другой рецепт и снова сказал возвращаться через две недели. На этот раз таблетки произвели обратное действие, Конни стала беспокойной, никак не могла найти себе места. Мысли метались, как белки, и все это напомнило ей «алые сердечки», которые они пили, чтобы не заснуть, когда жили в фургоне; сердце колотилось в ушах и бухало. Она не могла есть.

Она вернулась и



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2019-06-26 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: