В ее глазах печаль. Я даже не ожидал, что она способна чувствовать эту эмоцию.
— Дело не в этом, — шепчет Тара, опуская глаза на гравий под ногами — единственное место, очищенное от снега.
Мой пульс стучит в ушах. Бум. Бум. Бум.
— Тогда в чем? Не похоже, что дети на самом деле тебе нужны.
Она никак не реагирует. Молчит. Ничего не отрицает.
А потом до меня доходит, как в тот раз, когда лошадь Моргана пнула меня в живот, когда мне было десять лет. Все те люди, на которых Тара пытается произвести впечатление, не знают, что у нее есть дети. Если кто-нибудь о них узнает, включая парня, с которым она помолвлена, что ж, все не будет выглядеть так, будто девушка из маленького городка добилась успеха. Станет ясно, что она ушла из семьи. Что является правдой, но эта история не будет иметь такую популярность, как байка про техасскую королеву красоты, которую она разыгрывает. Так зачем ей совместная опека?
Смотрю на Тару и осознаю, насколько Кэмдин похожа на нее. Вздохнув, задаю вопрос, ответ на который, возможно, не хочу знать:
— Если ты не хочешь, чтобы кто-нибудь узнал, что у тебя есть дети, почему бы просто не дать мне полную опеку, когда я еще первый раз просил об этом?
Думал, Тара не решится ответить на мой вопрос, но она неожиданно отвечает:
— Потому что я думала, если у нас будет совместная опека, я смогу видеть тебя. — Впервые ее слова пронизаны печалью.
Хочу схватить ее за горло и вдолбить в нее немного родительских чувств.
— Значит, дети тут ни при чем, — делаю вывод я, гнев пульсирует во мне волнами.
Тара кивает.
Я даже не могу точно передать, насколько я ее ненавижу. Черт, да я почти готов ее задушить.
— Они заслуживают лучшей мамы, чем ты, — рявкаю я, качая головой. — Исправь гребаные документы, и я их подпишу.
По тому взгляду, которым Тара смотрит на меня, и по мелькнувшей ревности в ее глазах, когда она увидела, как я приобнимал Кейси, мне становится понятно, что эта девушка не любит мужчину, который надел ей это кольцо на палец. По крайней мере, не всецело. Она все еще довольно сильно любит меня. И хотя я хочу ее ненавидеть, но какая-то часть моего сердца беспокоится о ней как о матери моих девочек.
Я опираюсь на каменный столб рядом со мной и делаю медленный, ровный вдох.
— Дети хоть что-нибудь для тебя значат?
Тара опускает глаза, ее взгляд задерживается на помолвочном кольце.
— Бэррон, причем здесь это? — Вот вам и ответ. Я знал, что она это скажет. Я ожидал этого, но все равно чертовски больно, что жизни, которые мы создали вместе, так легко заменить кем-то другим. Вот, что собой представляет Тара. Я не думаю, что она способна любить кого-то, кроме себя.
— А я значу? — спрашиваю, потому что мне интересно, какова была моя роль. Я был лишь парнем, которого она использовала для приятного времяпрепровождения?
Тара закатывает глаза, будто я задал глупый вопрос.
— Конечно, значишь.
Я не упускаю, что она говорит в теперешнем времени. И вот тут я осознаю, каким ужасным человеком она является. Она может любить меня, но не своих детей? Очевидно, им лучше не знать такой мамы.
Тара снова переводит свой взгляд на дом.
— Я могу их увидеть?
— Нет! Черт бы тебя побрал, — кричу я. В этот момент я окончательно теряю рассудок и бью кулаком в стену дома. Я тут же сожалею об этом, потому что, кажется, только что сломал руку, но боль ничто по сравнению с пронзающим меня гневом. Тара взвизгивает и отскакивает, ошарашенная моим поступком. Я подхожу к ней так близко, что она ощущает мое дыхание на своем лице, но я не прикасаюсь к ней. — Ты, бл*дь, без причины оставила меня с новорожденным ребенком. У меня не было нормальной жизни три года, а ты приезжаешь сюда и снова все портишь. Что ж, очень жаль, твою мать. Ты отвратительна. Я не хочу, чтобы ты была рядом с девочками. Либо ты исправляешь документы и даешь мне полную опеку, либо остаешься замужем за мной. Иди в суд. Ты же знаешь, что я все равно выиграю и получу опеку. Но ты ведь так не поступишь, верно? Ты же не хочешь, чтобы кто-нибудь знал о твоей жизни здесь, да? — Тара ничего не отвечает. — Все в твоих руках, милая.
Она бросает на меня сердитый взгляд.
— Не веди себя так мерзко.
— Поверь мне, Тара, ты еще не видела, каким мерзким я могу быть, когда дело касается безопасности моих детей.
— Безопасности? — она фыркает, разглаживая, взъерошенные ветром волосы. — Бэррон, я не собираюсь причинять им боль. Перестань быть таким драматичным.
— Вали. Убирайся с моего двора.
— Мне нужно поговорить с Кейси, — возражает Тара, будто я должен позволить ей сделать это.
— Ни за что. — Пригвождаю ее пристальным взглядом, таким же непоколебимым, как и моя позиция. — Вон из моего гребаного двора, пока я не позвал шерифа.
Тара не сводит с меня глаз, ее лицо ясно выражает слова «иди к черту».
— Ты не можешь влюбиться в эту девушку. Бэррон, она моя помощница. Она убирает дерьмо моей собаки и зарабатывает этим на жизнь.
Я ненавижу то, с какой интонацией она говорит «эта девушка», как будто Кейси не подходит мне. Я не знаю всей истории, но прекрасно знаю Тару, поэтому не верю ей. Но ее слова про то, что Кейси недостаточно хороша, бесят меня. Ее отъезд из Калифорнии, вероятно, был связан с Тарой. Она убегала от всех людей в своей жизни, которые относились к ней так, будто она никогда не станет достойным человеком.
Улыбаясь притворной улыбкой, смеряю Тару взглядом.
— Эта девушка является более достойной женщиной, чем ты была и когда-либо будешь.
Тара меняет позу, выпрямляется, упирает руки в бока.
— Дай мне поговорить с Кейси.
— Нет, ты больше не будешь причинять боль и ей. Убирайся. В этом ты хороша.
У нее отвисает челюсть, а голос повышается на октаву:
— Ты же не серьезно.
Я киваю.
— О, я это и имею в виду, дорогуша.
Тара делает шаг назад, и я впервые замечаю, что она нервничает.
— Теперь я понимаю, почему бросила тебя.
— Теперь и я понимаю, почему никогда не пытался тебя вернуть.
ГЛАВА 29
Ложь
Она имеет последствия
КЕЙСИ
Зачем Тара приехала сюда?
О, вот вам вопрос получше. ПОЧЕМУ ТЫЕМУ НЕ СКАЗАЛА ПРАВДУ?
Потому что я тупица, как сказала бы Кэмдин.
Делаю вдох, пытаясь дышать, но я как будто задыхаюсь. Кажется, у меня сердечный приступ. Или приступ паники. Они чем-то отличаются друг от друга? Симптомы одинаковы? Мне поднять руку над головой?
Нет, нет. Это нужно делать, когда приступ удушья.
Подышать в бумажный пакет?
Нет, это когда перенасыщение кислородом.
У меня наоборот. Хотя сердце бьется. Оно злится на меня и посылает к черту.
— Кейси? — Кэмдин подходит ко мне и дергает мою руку. — Ты в порядке?
Кажется, я киваю, в данный момент не уверена.
— Папочка? Кто эта девушка? — спрашивает Кэмдин, как только Бэррон входит в дом и захлопывает дверь.
Он игнорирует ее, кладет обе руки на кухонный стол, опустив голову. Он злится? Ненавидит меня? Что Тара сказала ему?
Эти все вопросы меня интересуют, но я не уверена, что получу ответы. Я их точно не заслуживаю.
— Я голодна, — говорит Сев, поглаживая своего кота, который сидит на столе и лижет глазурь на печенье. И прежде чем кто-либо успевает остановить Сев, она берет печенье и кладет его в рот.
Не знаю, кто испытывает большее отвращение — Бэррон или кот, чье печенье съела малышка.
— Отвезу детей к отцу, — в конце концов, говорит Бэррон, в его голосе звучит резкость, которую я раньше не слышала.
Кэмдин упирает руки в бока.
— Я хочу готовить печенье! — Она держит в руках форму для печенья в виде рогов оленя, которую где-то откопала, когда мы зашли в дом. — Ты говорил, что мы будем печь.
Выражение лица Бэррона немного смягчается.
— Мы будем сегодня вечером. — Он наклоняется и целует дочку в лоб, а затем вручает ей пальто. — Мне просто нужно поговорить с Кейси, и у бабули Ли есть для вас кое-что вкусненькое.
— Не хочу вкусненькое, — возражает Сев, плюхаясь на пол возле ног Бэррона. С ее головы слетает шляпа ведьмы, которую она носила все утро. — Я хочу пеЦенюСки.
Борюсь с желанием рассмеяться из-за того, что она сказала «пеЦенюСки», но сдерживаю себя, понимая, что сейчас не время для смеха.
— Печенюшки! — кричит Кэмдин в ответ, повисшее напряжение в воздухе влияет и на нее.
Сев пинает сестру.
— Я так и сказала! — визжит малышка, а затем следует пронзительный плач.
Все на нервах, и девочки только усугубляют обстановку. Одна плачет, другая злится на своего папу по непонятным ей причинам.
— Нет! Ты сказала пеЦенюСки. Такого слова даже нет.
— Боже мой! — Бэррон издает стон, проводя руками по лицу. — У бабули Ли тоже есть печенье. А теперь вставайте и тащите свои задницы в грузовик, — приказывает он, глядя на девочек.
Они почти сразу делают, как он велит. Черт, даже я думаю, может быть, что тоже должна сесть в грузовик.
Именно в этот момент Бэррон впервые смотрит на меня с тех пор, как зашел в дом. Я оцениваю его реакцию. Жду. Стою в пяти футах от него возле холодильника, где он впервые поцеловал меня. Он сжимает челюсть и прищуривает глаза. Подходит ко мне ближе, наше дыхание смешивается.
— Тебе лучше быть здесь, когда я вернусь. Ты должна многое мне объяснить. — Его голос — едва слышное шипение, но предупреждающие нотки явно есть.
Сглатываю. В буквальном смысле слова. Я пытаюсь ответить ему и чуть не давлюсь собственной слюной. Снова не могу дышать. Слова вылетели из головы. Как так? Что я собиралась сказать? Что я позволила ему думать, что случайно появилась в его жизни?
Эта часть не была ложью. Я не знала, где он живет в Амарилло.
Это была судьба, правда?
Открываю рот, чтобы ответить, но снова закрываю, когда Бэррон поднимает брови в безмолвном предупреждении — «заткнись, черт возьми».
Наблюдаю, как он уходит с девочками, и готовлюсь к тому, что это последний раз, когда я их вижу. Что, если так и будет? Бэррон позволит мне попрощаться с ними? Мой сердце падает в пятки, и я ненавижу это чувство. Мне даже не нравится кататься на американских горках, так что у нас с этим чувством взаимная нелюбовь. Хочу убежать, спрятаться от Бэррона, но не могу. Сама виновата. Я должна встретиться с ним лицом к лицу и все объяснить.
Какого черта я решила, что остаться здесь хорошая идея? О, точно. Потому что я боялась. В Индии, в штате Карнатака, новорожденных выбрасывают из окна, высотой тридцать фунтов, на самодельное одеяло, чтобы принести ребенку здоровье и удачу. Не делайте так, не считайте этот ритуал хорошей идеей.
Скрывать от Бэррона правду три недели на самом деле было плохой идеей.
Я идиотка. Долбанная глупая идиотка, и меня надо выкинуть в окно.
Осознание пронзает меня, как пуля сердце. Вот тут я и разрыдалась. Знаю, что не имею права жалеть себя за свои поступки, но это точно не заглушает боль.
Двадцать минут спустя слышу, как грузовик заезжает на подъездную дорожку. Я нервно хожу по кухне, пока Бэррон не заходит в дом. Он закрывает дверь и бросает ключи на стол. Я готовлюсь услышать слова, которых заслуживаю, и которые причинят мне боль. Но Бэррон молчит. Не злится. Не кричит. Нет никакой… реакции вообще.
Он делает медленный, ровный вдох.
— Ты осталась. Хм. Я был уверен, что ты уедешь.
— Как я уеду? Автостопом на лошади? — саркастически отмечаю я, потому что нервничаю, а когда я нервничаю, становлюсь немного язвой.
Бэррон ничего не говорит. Ни одного чертового слова, только пристально смотрит, и да, этого достаточно, чтобы у меня похолодела кровь. И я умоляла его трахнуть меня на столе. Твою мать. Почему его взгляд такой чертовски горячий? Привяжи меня к своей кровати. Держи в заложницах. Вымести на мне свой гнев.
Кейси, нет.
Скажи что-нибудь. Объяснись.
— Мне так жаль, — спешу сказать я. — Я могу уехать. Я не… Прости, что ничего не говорила.
Бэррон качает головой и указывает рукой на холодильник.
Хм, ладно. Что это значит? Замечаю, что его рука в крови.
— Боже мой, твоя рука.
— Все в порядке. — Бэррон проходит мимо меня и открывает дверцу холодильника. Берет из морозилки бутылку Southern Comfort (прим. пер.: в переводе с англ. — «Южный комфорт» — марка ликёра), отвинчивает крышку и подносит к губам. Он встречается со мной взглядом. Не сводит глаз. Выпив прямо из горла, ставит бутылку на кухонный стол. Бэррон на удивление… расслаблен. Пытаюсь разобрать выражение его лица — поджатые губы, дыхание, все это, но не могу. Правда в том, что я знаю Бэррона не очень хорошо. Возможно, он один из тех парней, которые скрывают свои эмоции, а затем взрываются, когда меньше всего ожидаешь. Мой папа один из них.
Прикусив губу, тереблю рукава своего свитера и задаюсь вопросом «смогу ли я задушить себя ими, не почувствовав боли».
— Ты, наверное, сильно злишься на меня.
— Я не злюсь, — шепчет Бэррон, глядя на бутылку и мотая головой. Он смотрит на меня в упор, его губы сжаты, в глазах читается раздражение. — Ладно, я злюсь. Но мне любопытно… ты знала, когда появилась здесь?
— Знала, кто ты? Технически нет. Я знала о тебе. — Смотрю на Бэррона, и наши взгляды встречаются. Сажусь возле него и начинаю объяснять: — Я не знала, когда ехала по городу. Клянусь. Я просто ехала, а тут, откуда ни возьмись, разразилась буря, и олень… Я понятия не имела, где ты живешь. — Вздыхаю, потому что это не совсем правда. — Я знала, что ты живешь здесь, в Амарилло, потому что пару раз отправляла тебе документы по почте, но я не запоминала твой адрес и не собиралась искать тебя или что-то в этом роде. Когда ты назвал свое имя той ночью, я догадалась, кто ты.
— Так и думал, что-то в этом роде. — Бэррон делает глубокий вдох, встает и начинает расхаживать по кухне, все еще держа в руке бутылку Southern Comfort. — В ту ночь ты должна была рассказать мне. Прежде чем все зашло так далеко.
— Знаю, но я этого не сделала. — Остаюсь сидеть у кухонного островка, боясь пошевелиться. Мои слова не имеют никакого значения, когда я произношу: — В свою защиту скажу, что я пыталась уехать. Несколько раз.
Бэррон подходит ко мне ближе, и я встаю. Ставит бутылку на стол, и я замечаю, что он сохраняет самообладание, но все еще злится. Его темные глаза ловят мой взгляд.
— Почему ты просто не рассказала мне? Я бы, наверное, посмеялся с этой ситуации, но теперь мне кажется, что ты сделала это нарочно, чтобы причинить мне боль.
— Я никогда не хотела причинять тебе боль, — возражаю, надеясь, что он поймет. Мои слова звучат отчаянно, умоляюще, потому что я не вынесу, если Бэррон будет думать, что я его использовала. — Я хотела рассказать тебе, но каждый раз, когда пыталась это сделать, время было неподходящее, и я не хотела разрушать то, что между нами было.
Бэррон поднимает руку и бережно касается большим пальцем моей щеки. Он молча смотрит на меня, изучая. Как будто выясняет, честна ли я.
— Я бы хотел, чтобы ты сказала мне правду, прежде чем втягивать их.
Их? Его девочек. От его слов мое сердце сжимается. Я вздрагиваю. Его заявление поражает меня, такое впечатление, будто я прижата к земле тысячей фунтов стали. Мои извинения застревают у меня в горле, но мне удается выдавить:
— Мне так жаль.
Бэррон берет Southern Comfort, делает еще один глоток прямо из бутылки, а затем с глухим стуком ставит ее на стол.
— Ты уже говорила это, — произносит он со злостью и делает еще один глоток.
И еще один.
Бэррон ставит бутылку обратно и вздыхает.
Я сглатываю, горло горит от сдерживаемых слез.
— Я должна уехать. Я могу уехать.
Тишина заполняет пространство между нами, и я замерла, не зная, что говорить или делать дальше.
Бэррон приподнимает брови, его дыхание ровное и легкое.
— Не будь такой, как она.
Его слова ранят меня. Глубоко.
— Что?
— Не появляйся в их жизни, чтобы уйти прямо перед Рождеством.
Быстро моргаю, пытаясь понять, что он имеет в виду.
— Ты хочешь, чтобы я осталась?
— Я… не знаю, чего хочу, — признается Бэррон. — Я даже не знаю, как реагировать на события последнего часа, но если ты оставишь девочек, уверен, что это разобьет их сердца. Так что не уходи. Останься. Мы сможем обсудить все после Рождества.
Слезы катятся по моим щекам. Выражение лица Бэррона смягчается, и он подходит ближе ко мне. Обдумывает свои слова, а затем качает головой.
— Не плачь, — шепчет он, как будто мысль о том, что я плачу, причиняет ему боль.
— Я чувствую себя полной дурочкой. — Плачу, прикрывая лицо руками.
— Ты, отчасти, ею и являешься. — Бэррон издает смешок, затем смеется, но смех звучит неестественно.
Опускаю руки и пристально смотрю на него.
— Ты только что назвал меня дурочкой?
— Так и есть. — Он подносит Southern Comfort к моим губам. — Это должно помочь.
Беру бутылку, делаю несколько глотков и смотрю на Бэррона в упор. Он прав. Алкоголь помогает.
— Ты правда хочешь, чтобы я осталась? Я могу уехать. Пойму, если ты больше никогда не захочешь меня видеть.
Он прикасается к моей щеке рукой.
— Знаешь, что меня больше всего выбесило, когда здесь была Тара?
Умираю от желания узнать, о чем они говорили, но предполагаю, что это должно остаться между ними. Я также не могу игнорировать защитную позицию, которую он занял, когда девочки были рядом с Тарой. Он стоял прямо перед ними.
— То, что Тара увидела девочек?
— Да. — Бэррон кивает, проводя рукой по волосам. — Но в первую очередь то, что она говорила, как будто ты недостаточно хороша.
Мои губы дрожат, потому что впервые в жизни кто-то пробил мою защитную стену. Девушка, которая всегда готова повеселиться, стать душой вечеринки и посмеяться над собой, строит ее вокруг себя, потому что это единственный выход. Я не хочу никого обременять своей печалью, которую хороню глубоко в себе. Я прячусь за юмором, потому что на моем жизненном пути мне говорили раз за разом: «Ты недостаточно хороша, Кейси». Недостаточно худая. Губы не идеальны. Волосы слишком тонкие. Слишком пышные формы. Зубы слишком кривые». Моя мать всегда критиковала меня. Я хотела, чтобы она услышала мой голос, слушала не только себя.
У меня перехватывает дыхание, когда Бэррон смотрит на меня. Ждет. Мой пульс учащается, щеки вспыхивают румянцем, и я инстинктивно опускаю глаза, не в силах выдержать его взгляд. Он знаком со мной меньше месяца и уже знает меня лучше, чем большинство членов моей семьи.
Бэррон приподнимает мой подбородок, и мне становится не по себе.
— Ты прекрасна, — заверяет он меня. — Кто этого не видит, тот гребаный идиот. — Прежде чем успеваю осмыслить его слова, он прижимается своими губами к моим. Один раз.
— Прости, — снова спешу сказать я, потому что думаю, что извинения необходимы, но также не отстраняюсь от него. Жажду заверений. Все еще. Всегда.
Бэррон качает головой, бережно обхватив мое лицо руками.
— Больше не извиняйся. — В его тоне все еще слышен гнев, и я не знаю точно, из-за меня или из-за Тары, но, тем не менее, больше не прошу прощения.
Он опускает руки, и я чувствую, как его покидает напряжение. Мне хочется утешить Бэррона, потому что, черт возьми, его жена появилась здесь как гром среди ясного неба, и я знаю, что у него и своих проблем хватает. Помимо той неразберихи, что происходит между нами.
— Что Тара сказала?
— Она хотела, чтобы я подписал документы о разводе.
— Почему ты этого еще не сделал?
Бэррон тяжело вздыхает, и это явно не вздох облегчения.
— Потому что она хотела совместную опеку над девочками, и я ни за что на свете не позволю этой суке иметь хоть какое-то отношение к моим детям. — Он делает еще один вдох. — Ты знала о них?
— Да, только потому, что Тара говорила мне, что у нее есть дети от парня из Техаса. Примерно через год она велела мне отправить тебе документы о разводе. Она заставила меня подписать соглашение о неразглашении, чтобы я никому не говорила, что у нее есть дети.
Встречаюсь с ним взглядом и осознаю, как на него повлиял приезд Тары. Прищуренные глаза, учащенное дыхание, и, о, он чертовски горяч. Рассерженный Бэррон даже сексуальнее, чем когда говорит «мэм».
Внезапно он снова обхватывает мое лицо руками, его глаза безумны, изучают меня, будто он в поисках ответа. Большим пальцем Бэррон нежно проводит по моим скулам, его действия в равной степени придают защиту и спокойствие. Он закрывает глаза и выдыхает. Вот тут меня осеняет. Ему больно, но я не знаю, как, черт возьми, ему помочь, потому что, несмотря на то, что состояние Бэррона связано со мной, Тара нанесла ему глубокие раны. Те, которые, я думаю, он очень старался игнорировать.
— Кейси, — говорит он мучительным шепотом. Затем наклоняет голову ближе ко мне, приподнимает мой подбородок и целует в шею, а другой рукой обхватывает мою талию. Он прижимает меня к кухонному столу и скользит рукой от моей шеи к затылку, удерживая на месте. В этот момент он прикасается своими губами к моим.
Это отвлечение, первобытная потребность выплеснуть свою агрессию, и я хочу дать ему эту возможность.
Хочу притянуть его ближе, умолять о большем и никогда не отпускать. В это мгновение хватаю его за фланелевую рубашку и тяну к себе, точно зная, что будет дальше.
Бэррон поднимает меня и усаживает на столешницу перед собой, раздвигает мои ноги и становится между ними. Делает паузу и пристально смотрит мне в глаза.
— Я не знаю, что это, но знаю, что мне нужно быть внутри тебя, — шепчет он у моих губ. — Я… просто. Бл*дь, не могу объяснить.
Я не жду объяснений. Я здесь, с ним. Хочу забрать его боль. Хочу все, что он готов мне дать.
Его пальцы скользят по моему боку, а затем касаются пояса моих джинсов. Мы замираем всего на секунду. Я жажду большего.
— Это нормально? — спрашивает Бэррон, ожидая.
Я киваю.
Мы соединяем наши рты в бешеном ритме, страстно желая придать этому смысл. В то время как Бэррон стягивает мой свитер и бросает его на стол рядом с сахаром и мукой, я расстегиваю его джинсы. Мы быстро снимаем одежду, не разъединяя при этом наших губ.
Он пытается трахнуть меня, полностью не сняв мои джины, но когда, наконец, их стягивает, то разворачивает меня и наклоняет над столом, чтобы моя попка была выпячена ему навстречу. Я ниже Бэррона и мой рост не совсем подходит для этой позы, но когда я встаю на цыпочки, у нас все получается. Хватаюсь за раковину, нуждаясь в опоре, и смотрю на него через плечо.
Он входит в меня сзади и его взгляд сосредоточен на моей заднице. Бэррон ничего не говорит, и я тоже. Слова здесь не нужны. Мы два человека, которые не знают, что будет в будущем, но отчаянно нуждаемся друг в друге. Он двигается быстрее, чем когда-либо прежде, сильно сжимая мое тело. И хотя я не кончаю, наблюдая за его беспорядочными движениями, когда он гонится за своей потребностью, но это того стоит.
Бэррон толкается в меня в последний раз, а затем наклоняется и крепко меня обнимает, используя как опору.
— Охренеть, — говорит он, когда его тело перестает дрожать, и он приходит в себя. Отступив, Бэррон не сводит с меня глаз, тяжело дыша. Я смотрю на представшую передо мной картину. Его джинсы вокруг лодыжек, твердый член торчит, мышцы напряжены. Боже. Если бы я могла сделать фото и сохранить этот момент, я бы так и поступила.
Мы восстанавливаем дыхание в тишине, молча одеваемся, а затем просто стоим, пялясь друг на друга. Бэррон проводит рукой по лицу и по волосам. Затем сглатывает, выравнивая дыхание.
— Ты не… кончила. Да?
Качаю головой.
— Нет, но секс был так горяч, что это не имеет значения.
— Позже заглажу свою вину. — Он поправляет рукава своей фланелевой рубашки. — Сейчас я должен забрать девочек.
Во мне зарождается надежда. Позже. Будет позже.
— Верно. — Киваю, радуясь, что он не выгнал меня. — Мы обещали им печенье.
Бэррон кивает, на его лице появляется намек на мягкую улыбку, но затем исчезает.
— Обещали.
— Хочешь, я поеду с тобой?
Он указывает головой в сторону двери гаража.
— Ага. Садись возле меня.
Нервно хихикаю и застегиваю джинсы.
— А ты не собираешься выкинуть меня из грузовика по дороге? Кажется, я видела такое в каком-то фильме. Если хочешь, чтобы я уехала, просто скажи. Тебе не нужно меня убивать.
Бэррон держит ключи в руке, моргает и хмурит брови.
— Я не хочу, чтобы ты уезжала.
— Хорошо. Скоро приду. Просто мне нужно, ну понимаешь, привести себя в порядок. — Указываю себе между ног, как будто это не очевидно.
Он больше ничего не говорит и уходит.
Я иду в ванную комнату возле прачечной, проклинаю себя в зеркале, а потом встречаюсь с Бэрроном в гараже. Он сидит в грузовике, устремив взгляд на подъездную дорожку, солнечный свет бьет ему в лицо. Смотрю на него, его карие глаза такие красивые и темные, но я вижу тревогу, написанную на его лице.
Я ничего не говорю. Жду, пока он начнет разговор. Бэррон всего в нескольких дюймах, но, кажется, что нас разделяют мили.
Он сглатывает и прочищает горло.
— Она когда-нибудь говорила тебе, почему ушла?
Думаю о нескольких разговорах с Тарой о Бэрроне и о документах о разводе.
— Она говорила только то, что больше не могла оставаться в Техасе. Она чувствовала себя… загнанной в ловушку.
Бэррон делает глубокий и медленный вдох, не сводя глаз с дороги. Кивнув, заводит двигатель. Грузовик оживает, и меня гложет тревога, потому что я не знаю, что будет дальше. Хотя я была готова ко всему, что могла предложить мне жизнь, когда пересекала границу Калифорнии, но я не ожидала встретить Бэррона Грейди.
ГЛАВА 30