– Не знаю, зачем она вообще могла кому‑то понадобиться.
В спальне миссис Мерфи сажает меня на кровать и расправляет оборки платья, так что я становлюсь похожа на куклу. Она убирает мои волосы со спины вперед, чтобы они спускались по плечам длинными локонами, и приказывает не двигаться ни на дюйм.
– Ни на один дюйм, – повторяет она, направляясь к двери и закрывая ее за собой.
Я слышу, как они с мисс Танн разговаривают в другой комнате. Они обсуждают вид и выпивают. Затем наступает тишина, которую нарушают только приглушенные звуки города. Кричит разносчик газет.
Проходит неизвестно сколько времени, и раздается стук в дверь. Мисс Танн отвечает приторно‑сладким голосом, и я слышу мужской голос, но не могу разобрать слова, пока собеседники не подходят ближе.
– Не сомневайтесь, она полностью в вашем распоряжении... если, конечно, она вам все еще нужна, – говорит мисс Танн.
– Да, и я очень ценю, что вы смогли изменить нашу договоренность и устроить все в такой короткий срок. Моя жена в последние годы страшно страдает, часто до такой степени, что неделями не покидает постель, запираясь от меня. Что мне еще остается делать?
– И в самом деле. Я понимаю, что девочка может удовлетворить ваши нужды, но у меня есть другие дети, более... сговорчивые, – предлагает мисс Танн. – У нас много других девочек. Вы можете выбрать любую.
«Пожалуйста,– молю я.– Выберите кого‑нибудь другого». А потом понимаю, какая дурная это мысль. Я не должна желать плохого другим детям.
– Нет, мне нужна именно она.
Я сжимаю в руках покрывало. Пот покрывает ладони и впитывается в ткань. Я вцепляюсь в нее ногтями.
«Веди себя хорошо. Что бы ни случилось, веди себя хорошо».
«Сегодня ночью придет Силас...»
– Что мне еще остается делать? – снова спрашивает мужчина.– Моя жена такая хрупкая. А ребенок все время кричит. Я не могу выносить постоянный шум и скандалы в доме. Знаете ли, я ведь композитор, и это мешает моей работе. К отпускному сезону мне нужно закончить несколько мелодий для фильмов, и время уже поджимает.
– О, сэр, я могу заверить вас, что эта девчонка не уменьшит, а увеличит ваши беды,– встревает миссис Мерфи.– Я думала... я полагала, что она нужна вам только... я не знала, что вы хотите забрать ее с собой, а не то вмешалась бы гораздо раньше.
– Это не важно, миссис Мерфи,– обрывает ее мисс Танн.– Девочка, очевидно, достаточно взрослая, чтобы удовлетворить всем желаниям мистера Севьера.
– Да... да, конечно, Джорджия. Простите за бестактность.
– Девочка – само совершенство, я вас уверяю, сэр. Она безупречна.
Мужчина что‑то произносит – я не могу разобрать, – и снова вступает мисс Танн.
– В таком случае все отлично. У меня с собой все ее документы. Конечно, как и с вашим первым удочерением, должен пройти год, пока оно будет признано окончательным, но я не думаю, что возникнут какие‑ то проблемы, особенно у клиента с вашим... положением.
Разговор становится очень тихим. Шуршат бумаги.
– Я хочу одного: чтобы Виктория снова была счастлива,– говорит мужчина.– Я очень люблю жену, и последние несколько лет были для меня мучением. Доктора говорят, что единственный способ справиться с ее приступами меланхолии – дать ей вескую причину смотреть в будущее, а не в прошлое.
– Помощь в таких ситуациях – основная цель нашего существования, мистер Севьер,– голос мисс Танн дрожит, будто она готова расплакаться.– Бедные потерянные малютки и семьи, которым они крайне нужны, – мой стимул и вдохновение для неустанной работы. Каждый свой день я посвящаю тяжкому труду, чтобы спасти маленьких бродяжек и вдохнуть в грустное начало их жизни новый свет, принести солнце в бесконечное множество пустых домов. Я родилась в приличной семье и вполне могла выбрать более легкий жизненный путь, но кто‑то должен жертвовать собой, чтобы защитить тех, кто сам не в состоянии позаботиться о себе. Это мое призвание, и я охотно принимаю его, не ожидая ни награды, ни почестей.
Мужчина вздыхает: кажется, он устал ждать.
– Я, разумеется, очень вам благодарен. Что еще нужно, чтобы завершить нашу сделку?
– Ничего,– раздаются шаги, но они удаляются от спальни, а не приближаются к ней.– Все бумаги в порядке. Вы заплатили все взносы. Она ваша, мистер Севьер. Она ждет в спальне, а мы оставим вас для более близкого знакомства... в той форме, в какой вы его пожелаете.
– Я бы посоветовала вам быть с ней построже. Она...
– Пойдемте, миссис Мерфи.
Затем они уходят, а я неподвижно сижу на кровати и слушаю шаги: мужчина подходит к двери, останавливается. Я слышу, как он делает глубокий вдох, затем выдыхает.
Я изо всех сил сжимаю ткань платья на коленях, дрожа всем телом.
Открывается дверь, и он стоит на пороге, всего в нескольких футах от меня.
Мне знакомо его лицо. Он сидел рядом со мной на диване на празднике и спрашивал, сколько мне лет.
Его жена читала книжки вместе с Ферн.
Глава 19
Эвери Стаффорд
Айкен, Южная Каролина
Наши дни
Машина передо мной замедляет ход, но я так увлеченно рассматриваю двух девочек‑подростков на лошадях, которые едут вдоль дороги, что едва успеваю ударить по тормозам. Затем автомобиль сворачивает на дорогу, ведущую к конноспортивному комплексу.
Я размышляю о том, куда могли отправиться эти девочки. Сейчас самое подходящее время года для состязаний. Несколько лет назад я обязательно или сама принимала бы в них участие, или сидела бы на трибуне, но сейчас могу только сожалеть, что в забитой до предела делами взрослой жизни не остается места на любимые увлечения детства, например на скачки.
А мыслями я уже в нескольких милях отсюда – захожу в комнату Мэй Крэндалл в доме престарелых. Я попросила Яна, дружелюбного помощника Лесли, сделать несколько ненавязчивых звонков и выяснить ее нынешние местоположение и состояние. Оказалось, что старушка уже вернулась в дом престарелых и чувствует себя достаточно хорошо, чтобы снова ругаться с обслуживающим персоналом.
За мной едет Трент, он нажимает на клаксон и машет рукой, будто советует: «Будь повнимательнее», но я знаю: его глаза под солнечными очками искрятся улыбкой.
Если бы мы ехали не в разных машинах, я сказала бы ему: «Ты сам настоял на совместном визите. Я предупреждала, что ситуация может быть непредсказуемой».
Он, скорее всего, рассмеялся бы и сказал, что ни за что не согласится пропустить такое.
Мы будто шестиклассники, впервые прогуливающие уроки. Ни я, ни он не должны были утром оказаться здесь, но после того как прошлой ночью мы нашли фотографию с бабушкой Джуди в мастерской его деда, никто из нас не смог отказаться от этой поездки. Даже ранний, осознанно пропущенный мной звонок от Лесли и полдюжины новых запросов от клиентов в офисе Трента не изменили план, который мы импульсивно составили под утро. Мы собираемся выяснить, что скрывали наши дедушка и бабушка, как связаны наши семьи... и какое отношение ко всему этому имеет Мэй Крэндалл.
Я специально не отвечала на вызовы Лесли, Трент оставил записку на двери своей фирмы; с первыми лучами солнца мы срываемся с места и ударяемся в бега.
Через два с небольшим часа мы в Айкене. Мы хотим повидаться с Мэй Крэндалл после завтрака. В зависимости от того, что она нам расскажет, мы решим, нужно нам заезжать в дом бабушки на Лагниаппе‑стрит или нет.
Я пытаюсь сконцентрироваться на вождении, но сонные магнолии и высокие сосны, высаженные в незапамятные времена вдоль широких улиц, бросают на внедорожник глубокие тихие тени и словно шепчут: «Зачем спешить? День так прекрасен».
Я послушно расслабляюсь и убеждаю себя, что это лишь очередное летнее утро. Но в ту секунду, когда впереди появляется здание дома престарелых, иллюзия исчезает, Будто подчеркивая это, снова верещит телефон, и уже в четвертый раз я вижу на экране имя Лесли. Ее настойчивость феноменальна; мне придется с ней связаться сразу после окончания визита к Мэй Крэндалл, что бы это посещение нам ни принесло. Реальный мир зовет меня. В буквальном смысле.
Но в одном я уверена: утренний трезвон никак не связан с ухудшением здоровья отца – в этом случае со мной попыталась бы связаться одна из сестер. Так что это точно связано с делами. Что‑то всплыло со вчерашнего вечера, когда я разговаривала с Яном, иначе он бы мне рассказал. У Лесли, скорее всего, запланирована очередная пресс‑конференция, которую мне нужно обязательно посетить, и она хочет, чтобы я побыстрее вернулась домой после мини‑каникул на Эдисто. Она же не знает, что я уже здесь.
Мне предстоит снова окунуться в котел политических страстей, и это вызывает у меня крайне неприятные чувства.
Поставив телефон на виброрежим, я засовываю его в сумочку, не проверив сообщения. Наверное, там еще и письма есть. Лесли очень не любит, когда ее игнорируют.
Впрочем, когда я паркуюсь, беру папку, в которой лежат старые фотографии, собранные дедом Трента, и бумаги из конверта бабушки Джуди, и выхожу из машины, Лесли с ее проблемами напрочь исчезает из моей головы.
Трент встречает меня на обочине.
– Если мы‑ когда‑нибудь снова соберемся ехать в другой штат, за руль сяду я.
– Ты мне что, не доверяешь? – странное легкое покалывание скользит по позвоночнику, но я игнорирую это ощущение. Возвращение в Айкен остро напоминает мне, что, как бы ни нравился мне Трент, между нами возможна только дружба.
Перед отъездом с Эдисто я специально в одном из разговоров упомянула о своем женихе, чтобы развеять возможные иллюзии моего нового знакомого.
– Тебе я доверяю. А вот твоему стилю вождения... не очень.
– Заметь, ни одной аварии! – по пути к дому мы добродушно перешучиваемся, а возле двери я уже принимаюсь хихикать. Но запах освежителя воздуха и давящая тишина отрезвляют мгновенно.
Трента мрачнеет.
– Пробуждает воспоминания.
– Ты здесь уже был?
– Нет, хотя заведение очень похоже на то, куда мы отправили бабушку после ее инсульта. Выбора у нас не было, но деду пришлось тяжело. За шестьдесят лет они никогда не расставались больше чем на день или два.
– Да, очень тяжело оказаться в ситуации, когда хороших вариантов просто нет.– Трент знает о состоянии бабушки Джуди. Мы говорили и об этом прошлым вечером, устроившись на крыльце маленькой хижины с фотографиями в руках.
Мимо проходит дежурная в цветастом платье. Она приветствует нас и, кажется, понимает, что прежде уже видела меня, но не знает, когда и где это было. Потом она сворачивает в коридор. Мне меньше всего хотелось бы, чтобы кто‑то узнал, что я здесь. Если это дойдет до Лесли и отца, меня ждет допрос с пристрастием, а я понятия не имею, что им отвечать.
Почти на пороге комнаты Мэй я внезапно понимаю, что не знаю, как объяснить свой внезапный визит. Просто вломиться к ней, размахивая снимками, и спросить: «Кем вы с бабушкой друг другу приходитесь? И при чем тут Трент Тернер‑старший?» Или лучше подобраться к интересующей меня теме окольными путями? После краткого знакомства с Мэй я понятия не имею, как она отреагирует на наше посещение. И очень надеюсь, что присутствие Трента окажется полезным: Мэй, в конце концов, должна была знать его дедушку.
А вдруг общение с нами будет слишком большой нагрузкой для старушки? Она же недавно болела. Я не хочу ей навредить. Более того, я понимаю, как сильно хочу ей помочь! Может, стоит поговорить с Эндрю Муром или с его коллегами по Комитету защиты прав пожилых людей? Наверное, он знает, как связаться с организациями, которые занимаются проблемами одиноких, ну почти одиноких, стариков.
Трент останавливается возле двери и показывает на табличку с именем.
– Похоже, мы на месте.
– Мне не по себе,– признаюсь я.– Я знаю, что она болела. И не уверена, что она может...
– Кто там ошивается возле двери? – Мэй опровергает мои сомнения еще до того, как я успеваю договорить.– Уходите! Мне ничего не нужно. Не хочу, чтобы вы там обо мне шептались!
Из приоткрытой двери в нас летит тапочка, а за ней – расческа; она пролетает мимо и со стуком катится по коридору.
Трент подбирает «снаряды» с пола.
– А у нее хороший бросок.
– Оставьте меня в покое! – настаивает Мэй.
Мы с Трентом обмениваемся неуверенными взглядами, и я подхожу ближе к двери, стараясь не стоять на линии огня на случай, если у Мэй в запасе еще есть боеприпасы.
– Мэй? Только выслушайте меня, ладно? Это Эвери Стаффорд. Помните меня? Мы встречались с вами несколько недель назад. Вам понравился мой браслет со стрекозами. Помните?
Тишина.
– Вы говорили, что моя бабушка была вашей подругой, Джуди. Джуди Майерс Стаффорд? Мы с вами разговаривали о фотографии на столике рядом с вашей кроватью. – У меня такое чувство, что с того дня весь мой мир встал с ног на голову.
– Ну? – спустя мгновение огрызается Мэй. – Вы заходите или нет?
За дверью слышно, как двигается человек и шуршит постельное белье. Я не знаю, готовится она к встрече или запасается орудиями для следующего броска.
– Вы больше не будете швыряться?
– Я полагала, что незваных посетителей проще отогнать,
запустив в них хоть чем‑нибудь,– теперь в ее голосе слышится нетерпение. Она приглашает меня войти, и я захожу, оставив Трента в безопасном коридоре.
Мэй, опираясь на гору подушек, лежит в постели, одетая в голубой халат, который подходит к ее глазам. В ее позе и взгляде есть что‑то величественное, будто задолго до того, как оказаться в доме престарелых, она привыкла к тому, что ей приносят завтрак в постель.
– Я надеялась, что вы чувствуете себя сегодня достаточно хорошо, чтобы со мной поговорить,– решаюсь начать я. – Я спрашивала бабушку о вас. Она упомянула о Куин... или Куинн, но это все, что она смогла вспомнить.
Мэй, кажется, поражена.
– С ней настолько плохо?
– К сожалению,– я ужасно себя чувствую, сообщая такие вести. – Я бы не сказала, что она несчастна. Просто многое не может вспомнить, И расстраивается из‑за этого.
–.И ты тоже, надо полагать?
Мэй верно угадывает, и я чувствую, как меня захлестывают эмоции.
– Да. Мы с бабушкой всегда были очень близки.
– И все же она никогда не рассказывала тебе о людях с моей фотографии? – по тону Мэй я понимаю, что она отлично знает мою бабушку. И что мне не стоит полагаться на бабушкины слова, если я не узнаю правду от Мэй.
– Думаю, бабушка рассказала бы, если б могла. Но я надеюсь, что это сделаете вы, раз уж она не в силах.
– К тебе это не имеет никакого отношения, – Мэй отворачивается, словно боится взглянуть мне прямо в глаза.
– Мне показалось, что имеет. И может быть...
Ее внимание переместилось на дверь.
– Кто там стоит? Нас подслушивают?
– Не волнуйтесь, это мой спутник. С его помощью я узнала кое‑что о своей бабушке. Просто мой друг.
Трент входит в комнату, протянув руку для рукопожатия и сияя улыбкой, благодаря которой, наверное, он смог бы
продать даже снег эскимосам.
– Трент,– представляется он.– Рад с вами познакомиться, миссис Крэндалл.
Отвечая на рукопожатие, Мэй задерживает руку Трента в своих ладонях, из‑за чего тому приходится стоять, чуть склонившись к кровати, и снова поворачивается ко мне.
– Просто друг, говоришь? Что‑то я сомневаюсь.
Я чуть отстраняюсь.
– Мы с Трентом познакомились несколько дней назад, на Эдисто.
– Эдисто – прекрасное место,– Мэй смотрит на Трента, прищурившись.
– Так и есть,– соглашаюсь я. Почему она так внимательно изучает Тернера‑третьего? – Моя бабушка тоже проводила там немало времени. Дядя Клиффорд рассказал мне, что в коттедже на острове она писала разные заметки, И похоже, у нее и дедушки Трента были... общие дела,– я слежу за Мэй, словно за свидетелем на суде, подмечая изменения в ее поведении. Она пытается их скрыть, но они есть и вполне заметны – с каждой моей фразой их все больше.
Она пытается понять, много ли я знаю.
– Я не уверена, что хорошо расслышала твою фа‑милию,– Мэй смотрит на Трента.
Воздух в комнате, кажется, сгущается, пока она ожидает ответа, но когда он звучит, кивает и улыбается.
– Мммм, – говорит она. – Да, у тебя его глаза.
У меня возникает то особое ощущение, которое говорит, что свидетель вот‑вот расколется. Часто их ломает что‑нибудь именно в таком духе – внезапное появление знакомого лица, ниточка, ведущая к чему‑то, что скрыто в прошлом, краешек секрета, который хранили слишком долго.
Дрожащие пальцы Мэй поднимаются от ладони Трента, Она касается его подбородка. Слезы увлажняют ее ресницы.
– Ты похож на него. Он тоже был красавчиком, – она лукаво улыбается, и я думаю, что в свое время эта старушка была мастерицей флирта, женщиной, которая прекрасно чувствовала себя в мире мужчин.
Трент даже немного краснеет. Я с удовольствием наблюдаю за ними.
Мэй грозит мне пальцем.
– Этот парень будет хорошим мужем. Помяни мое слово.
Теперь моя очередь краснеть.
– К сожалению, я уже помолвлена.
– Но обручального кольца я не вижу,– Мэй хватает меня за руку и тщательно рассматривает кольцо в честь помолвки.– И я знаю, что такое искры, проскакивающие между людьми, я их вижу. Должна бы уже знать. Я пережила уже трех мужей.
Трент хихикает, но быстро опускает голову, и светлые, песочные пряди закрывают его лицо.
– И я не имела никакого отношения к их смерти, если вам интересно,– сообщает Мэй.– Каждого из них я горячо любила. Один был учителем, другой – священником, а последний – художником, который поздно нашел свое призвание. Один научил меня думать, другой – знать, а третий – видеть. Каждый из них вдохновлял меня. Понимаете, я была композитором. Я работала в Голливуде и путешествовала с большими оркестрами. Золотые были времена, задолго до всех этих цифровых глупостей.
В моей сумочке начинает гудеть телефон, и Мэй хмурится, бросая на нее взгляд.
– Дьявольские устройства. Мир был бы лучше, если бы их никогда не изобрели.
Я отключаю звук. Если Мэй готова рассказать историю фотографии со своего прикроватного столика, я не хочу, чтобы ее хоть что‑то отвлекало. На самом деле сейчас самое время, чтобы повторно допросить свидетеля.
Я открываю конверт и достаю фотографии из хижины во дворе Трента.
– Вообще‑то нас интересуют вот эти фотографии. И еще – Общество детских домов Теннесси.
Ее лицо мгновенно каменеет. Она посылает мне яростный взгляд.
– Я могу попросить вас больше никогда не произносить это название?!
Трент берет ее руку в свои ладони и смотрит на их переплетенные пальцы.
– Простите, миссис Крэндалл... если мы пробудили в вас неприятные воспоминания. Но мой дедушка никогда ничего мне не рассказывал. Я имею в виду следующее: мне известно, что его усыновили в очень раннем возрасте и что он разорвал все связи с приемными родителями, когда выяснил правду. Но я почти ничего не знал об Обществе детских домов Теннесси – до недавнего времени. Возможно, я мимоходом слышал о нем от людей, что приходили к дедушке, когда они оставались на подольше. Я догадывался, что дедушка каким‑то образом помогает нашим визитерам и что ему нужно иногда встречаться с ними в укромных и безопасных местах: в своей мастерской или на лодке. Дедушка никогда приглашал их домой, в офис агентства недвижимости или в другие публичные места. Но про увлечение своего деда, про его вторую работу – чем бы это ни было– я не слышал ничего, пока не взял на себя заботу о документах, оставшихся после его смерти. Он просил меня не читать бумаги, и я в них не заглядывал. Пока несколько дней назад в Эдисто не приехала Эвери.
Мэй открывает рот от удивления. Слезы набегают у нее на глаза.
– Значит, он умер? Я знала, что он был очень болен.
Трент подтверждает, что дедушка ушел из жизни несколько месяцев назад, и Мэй притягивает его ближе, чтобы поцеловать в щеку.
– Он был хорошим человеком и дорогим другом.
– Его усыновили из Общества детских домов Теннесси? – спрашивает Трент. – Поэтому он так сильно интересовался этой организацией?
Мэй отвечает мрачным кивком.
– Да, ты прав. И меня – тоже. Там мы с ним и встретились. Тогда ему было всего три года. Он был таким славным малышом, очень милым. И звали его совсем не Трент. Он сменил имя годы спустя, когда узнал, кто он на самом деле. У него была сестра – старше его на два или три года, их разлучили в детском доме. По‑моему, он всегда надеялся, что его настоящее имя поможет ей найти его. Но по иронии судьбы человек, который помог стольким из нас вновь воссоединиться, так и не смог отыскать свою сестру. Может, она оказалась среди тех, кто не выжил. Таких было много,..
Голос ее надламывается; она замолкает, затем выпрямляется на постели и прочищает горло.
– Я родилась на реке Миссисипи в плавучей хижине, которую построил мой отец. Матерью моей была Куини, а отцом – Брини. У меня было три младших сестры – Камелия, Ларк и Ферн и брат Габион, Он был самым младшим...
Она закрывает глаза, но я вижу, как они двигаются под тонкими веками с синими прожилками, пока она продолжает свой рассказ, и кажется, будто грезит наяву, просматривая возникающие в памяти картины. Она рассказывает, как полицейские забрали их с лодки и они оказались в детском доме. Она описывает недели мучений и страха, грубых работниц, разлучение с братом и сестрами и ужасы, о которых мы с Трентом читали в статье.
Ее история разрывает сердце и завораживает. Мы с Трентом стоим и, едва дыша, слушаем ее рассказ.
– В детском доме я потеряла двух сестер и брата, – говорит она. – Но Ферн и мне повезло. Нас обеих удочерили.
Мэй смотрит в окно, и я принимаюсь гадать, все ли она рассказала, что хотела. Наконец она снова обращает внимание на Трента.
– Последний раз я видела твоего деда еще ребенком. И боялась, что он погибнет в приюте. Он был таким робким малышом. Ему вечно доставалось от работниц, хотя и совершенно не по его вине. Он стал мне как брат. После того как меня удочерили, я не думала, что когда‑нибудь снова его встречу. Когда многие годы спустя со мной связался человек по имени Трент Тернер, я приняла его за мошенника, ведь никогда не слышала этого имени. У Джорджии Танн было обыкновение давать всем детям новые имена – несомненно, чтобы родные семьи не смогли их отыскать. Это была отвратительная, жестокая женщина! Вероятно, вся глубина ее преступлений вряд ли когда‑нибудь откроется. Несколько ее жертв смогли сделать то же самбе, что и твой дед, – вернуть себе имя, данное при рождении, и найти родных. Он ведь даже отыскал свою биологическую мать до того, как она умерла, и воссоединился с другими родственниками. Он стал Трентом, но я знала его под именем Стиви.
Внимание Мэй снова уплывает, и мысли отправляются за ним вслед. Я немного сдвигаю фотографию четырех женщин и делаю несколько предположений. В суде я таким образом вела бы свидетеля, но сейчас просто пытаюсь помочь старушке продолжить ее рассказ.
– На фотографии – ваши сестры, вы и моя бабушка?
О том, что три женщины слева – сестры, родные или двоюродные, догадаться нетрудно: их выразительные лица, пусть отчасти скрытые в тени шляп, очень похожи. У моей бабушки такие же льняные волосы и светлые глаза, которые, как живые, смотрят с фотографии. Но черты ее лица, по крайней мере те, что можно рассмотреть, отличаются. У трех сестер широкие, квадратные подбородки, чуть вздернутые носики, миндалевидные глаза с чуть приподнятыми уголками. Они очень красивые. Моя бабушка тоже красива, но она другая – более тонкая и хрупкая, ее голубые глаза кажутся слишком большими для ее нежного личика. Даже на черно‑белом фото они сияют.
Мэй берет фотографию и держит ее в трясущихся руках. Кажется, что она будет смотреть на нее вечно. Мне ужасно хочется ее поторопить, но я сдерживаюсь. «О чем она думает? Что вспоминает?»
– Да. Это мы втроем – Ларк, Ферн и я. Красотки в купальных костюмах,– она издает быстрый, лукавый смешок и похлопывает Трента по руке.– Думаю, твоя бабушка всегда немного волновалась, когда мы появлялись в окрестностях. Но совершенно напрасно. Трент горячо любил ее. А мы были ему очень благодарны за то, что он помог нам найти друг друга. Эдисто стал для нас особенным местом. Там мы впервые встретились после разлуки.
– Там вы и познакомились с бабушкой? – я задаю самый простой вопрос. Получив на него ответ, я смогу жить дальше. Меньше всего мне хочется знать, что моя бабушка таким образом расплачивалась за грехи семьи, покрывавшей работу Общества детских домов Теннесси, или что мои дедушки‑политики негласно защищали Джорджию Танн и ее структуру, закрывая глаза на все ее злодеяния, потому что другие могущественные семьи не хотели огласки, ведь тогда их усыновления тоже окажутся недействительными.– Там вы с ней и подружились?
Мэй проводит пальцем по белой рамке фотографии и смотрит на мою бабушку. Если бы только я могла заглянуть в ее мысли... а еще лучше – узнать историю этого снимка,
– Да, да, так и было. Естественно, мы часто пересекались на приемах, и, надо сказать, до близкого знакомства я составила о ней совершенно превратное мнение. А потом она стала моей близкой подругой. Она была так щедра, что время от времени оставляла коттедж в Эдисто для нас с сестрами, чтобы мы могли собираться вместе. Эта фотография сделана во время одного из наших путешествий. Твоя бабушка поехала с нами. Это был прекрасный день на пляже.
Ее объяснение меня успокаивает, и я на этом бы оста‑новилась, если бы могла, опираясь на него, понять, почему слова «Общество детских домов Теннесси» остались на ленте пишущей машинки в доме моей бабушки... или почему Трент Тернер‑старший был постоянно с ней на связи.
– Дедушка Трента оставил для бабушки Джуди конверт, – говорю я. – Судя по ее ежедневнику, она хотела забрать его, но вскоре тяжело заболела. Внутри конверта лежали документы Общества детских домов Теннесси. Медицинские карты и бумаги для отказа от ребенка по имени Шэд Артур Фосс. Зачем они ей понадобились?
Вот теперь я застаю Мэй врасплох, ре история не закончена, но Мэй отчаянно не хочет рассказывать нам все остальное.
Не веки дрожат и опускаются.
– Я вдруг... так сильно... устала. Весь... этот разговор. Я сегодня произнесла слов больше... чем за целую... неделю.
– Моя бабушка была как‑то связана с Обществом детских домов Теннесси? Или моя семья? – похоже, если я не узнаю это сегодня, то не узнаю уже никогда.
– Тебе лучше спросить у нее самой,– Мэй откидывается на подушки и испускает театральный вздох.
– Я не могу. Я же вам говорила. Она почти ничего не помнит! Пожалуйста, какой бы ни была правда, откройте мне ее. Аркадия. Что это? Какое она имеет отношение к этому делу? – Я изо всех сил сжимаю спинку кровати.
Трент протягивает руку и накрывает мою ладонь своей.
– Возможно, нам действительно пора уходить.
Но я вижу, как Мэй погружается в себя и история смывается из ее памяти, словно рисунок мелом на асфальте в дождливый день.
Я торопливо пытаюсь разглядеть угасающие цвета.
– Мне просто нужно знать, была ли моя семья... в ответе за происходившее. Почему моя бабушка так живо интересовалась теми событиями?
Мэй похлопывает по спинке кровати, пока не находит мою руку. Она успокаивающе сжимает мои пальцы.
– Нет, дорогая, конечно же, нет. Не волнуйся. Джуди одно время помогала мне в работе над моими мемуарами. Вот и все. Но затем я передумала. Поняла, что прошлые обиды похожи на старые капустные листья. Они горьки на вкус. Лучше их не пережевывать слишком долго. Твоя бабушка была отличной писательницей, но слушать о времени, которое мы провели в детском доме, ей оказалось очень тяжело. Мне кажется, ее талант предназначался для более счастливых историй.
– Так она помогала вам перенести вашу историю на бумагу? И все? – Неужели дело только в этом? И нет никаких страшных секретов? Просто моя бабушка, используя свой литературный дар, пыталась помочь подруге пролить свет на старую несправедливость, отголоски которой все еще слышны? Меня накрывает волной облегчения.
Теперь все ясно.
– Да, все,– подтверждает Мэй.– Я хотела бы рассказать тебе больше, но...
Последняя фраза тревожит меня, словно струйка дыма от торопливо затушенного костра. Свидетелям тяжело решиться на твердое «да» или «нет», если им есть что скрывать.
«Что еще она могла бы рассказать? История не завершена?»
Мэй ошупью находит руку Трента, пожимает ее, затем отпускает.
– Я так сожалею о смерти твоего дедушки. Он был божьим благословением для многих из нас. До того как в 1996 году рассекретили бумаги об усыновлении, у нас были весьма скудные возможности отыскать своих родных и узнать свои настоящие имена. Но у твоего дедушки были свои методы. Без его помощи мы с Ферн никогда не нашли бы нашу сестру. Конечно, они обе уже отошли в мир иной – и Ларк, и Ферн. Я была бы вам очень признательна, если бы вы не беспокоили их семьи... да и мою, если уж на то пошло. Когда мы нашли друг друга, у каждой из нас уже была своя жизнь, мужья и дети. Мы решили не мешать друг другу. Каждой из нас было достаточно знать, что у других все хорошо. Твой дедушка это понимал. Надеюсь, вы уважительно отнесетесь к нашей воле,– она открывает глаза и поворачивается ко мне.– Вы оба,– внезапно все признаки усталости исчезают. Мэй требовательно и пристально смотрит на меня.