– Очень не нравится.
– Джек, даже законы гравитации не могут остановить свободное падение, – произнес он с горечью. – Однажды я посмотрел на себя другими глазами. Молодой человек на взлете. Человек известный и состоявшийся. Потом мысленно прокрутил фильм о собственной жизни и пришел в ужас. Я позорю собственную мать.
– Стань лучше, Майк. Мы ведь южане. В этом много плохого, однако сердце у нас открыто для добра. Вот такие мы люди.
– А! – воскликнул Майк, внимание которого привлек «фольксваген» с открывающимся верхом шестьдесят восьмого года выпуска, когда‑то ярко‑желтый, а теперь выгоревший на солнце и ужасно грязный. – Посмотри, что там едет по аллее! Ты, случайно, не на этой машине ездил в колледже?
– Она по очереди переходила ко всем моим братьям. Теперь на ней ездит Джон Хардин. Он везет маме подарок, – объяснил я.
Джон Хардин лавировал на своей машине, из которой торчала какая‑то накрытая одеялом мебель, между припаркованными автомобилями до тех пор, пока не подъехал к центральному столу с Люси во главе. Народу уже поубавилось, но самые близкие друзья матери остались, а бармены деловито готовили коктейли в обеих половинах дома. Ли сидела подле Люси, которая развлекала гостей за столом историями, очаровывая всех своим искрометным, но абсолютно беззлобным юмором. Ли видела, как бабушка прямо‑таки завораживает аудиторию, останавливаясь на полуфразе и вопросительно поднимая одну бровь, перед тем как перейти к кульминационному моменту. Дома Ли пыталась опробовать этот способ на мне, но так и не смогла приподнять одну бровь, чтобы тут же не вздернулась и другая. Пока Ли смотрела во все глаза, натренированная бровь Люси успела нацелиться на автомобиль Джона Хардина, подъезжающий прямо к ее столу. Джон Хардин часто выводил мать из себя, но ее любовь к нему, обиженному судьбой ребенку, была безграничной. Она и сейчас старалась не показывать своего беспокойства, когда сын слишком уж цветисто приветствовал сидящих за столом. Он закончил мастерить свой подарок и приурочил это специально к ее празднику. Толпа зааплодировала, когда Люси поднялась и, взяв за руку сына, пошла к машине. Джон Хардин так волновался, что аж вспотел.
Его натуре была присуща некоторая театральность, иногда принимавшая весьма эксцентричные формы, а иногда переходившая все границы. Джон Хардин, как настоящий шоумен, заставил Люси закрыть глаза, а один из музыкантов, чтобы подчеркнуть торжественность момента, выдал барабанную дробь. Джон Хардин, продемонстрировав недюжинный вкус и любовь к театральным эффектам, медленно снимал одеяло за одеялом со своего подарка; когда осталось снять последнее, на минуту замер. Затем, рванув одеяло на себя, он достал с заднего сиденья автомобиля подарок и положил к ногам матери, причем поначалу даже не заметив изумленного вздоха толпы.
Джон Хардин смастерил для Люси гроб из дуба, поваленного ударом молнии на острове Орион. Наш младший брат поставил гроб на траву и, взяв руку Люси в свою, провел ею по отполированному дереву, словно мастер, изготовивший для нее скрипку из драгоценных пород дерева. Гроб так блестел, что видна была небольшая бороздка, где пила пошла против волокон дерева. Я заметил, что, когда Джон Хардин снял со своего подарка последний покров, мать испытала шок, однако оправилась быстрее других, так как поняла, что в объявленном вне закона изломанном мире Джона Хардина этот гроб был знаком любви ее сына‑шизофреника, который был просто‑напросто не способен подогнать свое нечленораздельное, неуклюжее объяснение в любви под общий шаблон.
– А еще он привез ей три галлона бальзама, – покачав головой, произнес Даллас.
– Вы только посмотрите на работу! – восхищенно воскликнул Дюпри. – Само совершенство. Джону Хардину надо бы яхты строить.
– Я и рад бы сказать что‑нибудь остроумное, – принял эстафету присоединившийся к нам Ти, – но из всех братьев только я один задним умом крепок. Возможно, выдал бы что‑нибудь веселенькое, только случится это месяца через два, когда я буду менять колесо на шоссе или попытаюсь получить деньги в банкомате на отшибе, поскольку у меня перерасход текущего счета. Знаю, мальчики, что вы уже порадовали почтенную публику шестью‑семью убойными шутками и ждете от меня хотя бы одну. Но я пас. Сперма отца со временем ослабла. Мамины яйцеклетки состарились и пожухли, когда на горизонте появились мы с Джоном Хардином. Я, конечно, ничего не хочу сказать, но все же немножко странно смастерить гроб для собственной матери, у которой рак. Ага, вот и все мое заявление для прессы. Можете отправлять в любое телеграфное агентство.
– Он подарил именно то, что нужно, – заметил Дюпри. – Возможно, слегка странный подарок. Зато доктор Питтс сэкономил кучу денег.
– Бедная мамочка. Прямо‑таки танк какой‑то! – не выдержал Даллас. – Теперь ей придется поблагодарить Джона Хардина, словно он пожертвовал деньги на здание для колледжа, чтобы то назвали ее именем.
Люси встала на цыпочки, поцеловала Джона Хардина в щеку и крепко прижала к себе. Прижалась к его груди и улыбнулась, тем самым заставив его покраснеть. Затем Люси отступила на шаг, посмотрела на гроб и обратилась к толпе:
– Кто же раскрыл мой секрет? Это именно то, что я хотела. Мне не терпится его опробовать.
И тогда все гости благодарно и с облегчением рассмеялись в ответ, по достоинству оценив быструю реакцию Люси и ее умение разрядить обстановку.
Тут Джон Хардин снова удивил нас, сказав буквально следующее:
– Я хотел дать маме то, что редкий сын способен дать своей матери. Многие из присутствующих знают, что я принес маме немало горя, поскольку страдал от того, над чем не властен. Меня беспокоит только одно: а вдруг мама решит, что я смастерил гроб, считая, что она скоро умрет. Но это совсем не так. Мама всегда учила нас, что слова хороши, но болтать языком может любой. Она всегда твердила: обратите внимание на этого мужчину или на эту женщину, на людей, которые действовали: что‑то делали или уже что‑то сделали. Она учила нас верить своим глазам, а не ушам. Мне кажется, что я умираю, как только подумаю, что мама может уйти. Мне непереносима одна только мысль об этом. И сейчас мне трудно говорить. Но когда твое время придет, мама, я хочу, чтобы ты знала: я сделал такой красивый гроб, вложив в него всю свою любовь. Я срубил дерево, отвез его на лесопилку и шлифовал каждый дюйм. Я полировал его до тех пор, пока не увидел в нем собственное отражение. Праздник организовали для тебя мои братья, а я вот им совсем не помогал. Я трудился. Я очень боялся, что мой подарок расстроит тебя и твоих друзей. Я представлял себе, что строю тебе дом, в котором ты будешь жить вечно, дом, в который придет за тобой Бог.
Люси снова крепко обняла сына, и Джон Хардин зарыдал у нее на плече под одобрительные крики толпы. Затем он оторвался от матери и, продемонстрировав свою недюжинную силу, поднял гроб, словно это была доска для серфинга, положил обратно на заднее сиденье машины и уехал прочь, даже не попробовав барбекю.
– Надо же, наш шизофреник вышел на авансцену! – воскликнул Даллас. – Прямо‑таки история моей жизни.
– Нет, – ответил я. – Он сделал нечто большее. Дал вечеру прекрасное логическое завершение.