Репертуар биографического жанра в исследовательских полях чрезвычайно широк и продолжает пополняться новыми практиками. Историческая психология как теоретический и эмпирический базис новой «персональной истории» делает ее привлекательной для гуманитариев, что приближает гуманитарное знание к новому пониманию предмета «эго-истории», способствуя появлению нового вида биографического жанра историописания - «интеллектуальной биографии», которая в большей степени, чем любой из четырех вышеназванных видов биографии, формирует историко-психоло-гический тип личности, ее «портрет в интерьере» или «автопортрет».
Наконец, еще одно наблюдение относительно проблемы поколений в истории, отмеченное К. Мангеймом (2000: 51): «Личность... никоим образом не подвержена влиянию духа времени в целом, ее привлекают только течения и тенденции времени, которые в качестве живой традиции сохраняются в ее специфической социальной среде», эти традиции укореняются лишь тогда, когда «дают наиболее адекватное выражение характерным "возможностям"... жизненным ситуациям» личности.
Информационно-векторный подход к проблеме синтеза биографического, текстуального и интеллектуального всегда опосредован и задан психологическим целым личности исследователя; изучение историко-психологических типов и характеристик научного сообщества принципиально важно для анализа лаборатории интеллектуального творчества его отдельных представителей, научных сообществ и научно-педагогических школ, выбора приоритетных для данного «творца» истории исторической науки (историографии) исследовательских направлений и историографических практик (антикварных, эрудитских, инновационных...).
Сегодня в истории и историографии, равно как в любой другой отрасли гуманитарного знания, наблюдается тенденция, которую подметил испанский философ и социолог Х. Ортега-и-Гассет (1997: 108-109) и акцентировал российский историк С. О. Шмидт, назвав «вытеснением в людях науки целостной культуры специализацией». Ортега-и-Гассет назвал эту тенденцию «тягой к совокупному знанию», безусловно, «мозаичному» (ср.: Шмидт 2005: 345-346). Это очевидно всякий раз, когда исследование проводит коллектив авторов; в результате коллективная монография, где концептоло-гия, обрастая новыми векторными полями апробации самого концепта, в итоге приводит исследователей к осознанию роли психоанализа, базирующегося на исторической психологии через историографию изучаемого предмета и объекта исследования, в формировании того самого «совокупного знания». Другой вопрос: станет оно (или нет) «целостной культурой» научной мысли. А это и есть проблема междисциплинарного взаимодействия исторической психологии и истории исторической науки (историографии) в развитии отраслевого и гуманитарного знания, культуры наукотворче-ства.
Литература
Ганзен, В. 1984. Системные описания в психологии. Л.: Изд-во ЛГУ. URL: https://www.moder nlib.ru/books/.
Карсавин, Л. П. 1993. Философия истории. СПб.: Комплект.
Кроче, Б. 1998. Теория и история историографии. М.: Языки русской культуры.
Мангейм, К. 2000. Очерки социологии знания. М.: ИНИОН.
Манифест нового тысячелетия. 2012. GLOBAL FUTURE 2045. URL: https://www.gf2045.ru/read /99/.
Нейман, А. М. 2002. Биография в истории экономической мысли и опыт интеллектуальной биографии Дж. М. Кейнса. Диалог со временем: альманах интеллектуальной истории. Вып. 8.
Ортега-и-Гассет, Х. 1997. Восстание масс. Избранные труды. М.: Весь мир.
Персональная история / сост. Д. Володихин. М.: Мануфактура, 1999.
Репина, Л. П. 2011. Историческая наука на рубеже XX-XXI вв.: социальные теории и историографическая практика. М.: Кругъ.
Шмидт, С. О. 2005. Размышления об «историографии историографии». Исторические записки 8(126).
Shore, M. F. 1981. Biography in the 1980s. A Psichoanalitic Perspective.
Jornal of Interdisciplinary History V. XII(1).
10. Историческая компаративистика – актуальное направление в современной исторической науке.
Ю.Л. Т РОИЦКИЙ
ИСТОРИЧЕСКАЯ КОМПАРАТИВИСТИКА
ЭПИСТЕМОЛОГИЯ И ДИСКУРС
Историческая компаративистика необходимо включает в себя
три составляющих линии: объект и предмет компаративных штудий
(явления, которые сопоставляются), компаративную эпистемологию
(метод и аналитические процедуры) и компаративное описание.
Предмет компаративных исследований не может быть резуль-
татом произвольного выбора: необходимы критерии отбора, состав-
ляющие принцип достаточного основания. Здесь имеет смысл обра-
титься к такой «продвинутой» области гуманитарного познания как
сравнительно-историческое языкознание, накопившее огромный
опыт в подобных исследованиях. По свидетельству В.Н. Топорова,
«одним из основных (хотя обычно и неформулируемых) постулатов
сравнительно-исторического языкознания является необходимость
проверки лингвистического материала на возможность применения
операции сравнения, иначе говоря, необходимость доказательства
принадлежности этого материала к родственным языкам» 1.
Разумеется, этот предварительный отбор артефактов уже неми-
нуемо обусловлен исходными, зачастую неосознаваемыми принци-
пами. Адекватной эпистемологической экспликацией такого отбора
можно считать гипотезу. Другими словами, компаративное исследо-
вание нельзя начинать без такого предпосылочного знания, которое
обосновало бы выбор объектов и границы предметно-проблемного
поля. Корректный способ представления гипотезы — предположи-
тельная модальность, например, сослагательное наклонение.
Наиболее продвинутое компаративное направление в историо-
графии — «имперские сравнительные штудии». В редакционной
статье журнала «Ab imperio», открывающей цикл компаративных
исследований, читаем: «эпистемологическая специфика “сравнения”
не сводится к вопросу о том, кто сравнивает и с чем. Сам объект
сравнения, воспринимаемый многими компаративистами как само-
Топоров В.Н. Сравнительно-историческое языкознание // Лингвистиче-
ский энциклопедический словарь. М., 1990. С. 486.Ю.Л. Троицкий. Историческая компаративистика...
очевидная данность, обусловлен фундаментальной ситуацией срав-
нения: “самодержавие” кажется однозначным определением поли-
тического режима только при эксплицитном или имплицитном про-
тивопоставлении “республике”, а “империя” — “национальному
государству”... именно из этого обстоятельства вытекает специфи-
ческое понимание “имперскости” в рамках Новой имперской исто-
рии, когда “империя” рассматривается в роли идеальной модели,
противоположной идеальной же модели “нации”: в промежутке,
очерченном этими двумя полюсами, по сравнению с ними (ближе
или дальше к одному или другому), и располагаются реальные исто-
рические политические системы. Таким образом, объект не может
существовать вне постоянного сравнения и противопоставления
другим, что создает дополнительное напряжение, поскольку посто-
янно сохраняется угроза изменения статуса объекта и даже его гра-
ниц в зависимости от изменчивого сравнительного контекста» 2.
Но «дополнительное напряжение» создается и фактом много-
значности тех наименований и дефиниций, которые используются в
историко-компаративных исследованиях. Риски, проистекающие из
нежесткости исторического номинативного дискурса, могут вести к
неточности и даже подмене понятий. По мнению И. Шайтанова:
«Семантическая история терминов чревата теми же сюрпризами, что
и история слов: означающее порой теряет из виду свой объект или,
напротив, означаемое приобретает новое имя, не сохранив памяти о
прежнем. В этом втором случае мы начинаем писать историю явле-
ния как будто с чистого листа, не соотнося ее с предыдущим этапом,
прошедшим под другим именем» 3. Это означает, что одно из усло-
вий компаративных штудий — предварительное составление тезау-
руса понятий и определений, используемых в данном исследовании.
Эпистемологический статус компаративистики колеблется у
разных исследователей от аналитического приема до методологии.
Иногда компаративистика объявляется «сравнительной методологи-
ей», чему пример возникновение «философской компаративистики»,
ставшей методологической базой сравнительных исследований.
Мнимая очевидность и очевидная неизбежность сравнения: сравнитель-
ное знание в имперской ситуации // Ab Imperio. 2007. No 4.
Шайтанов И. Триада современной компаративистики: глобализация —
интертекст — диалог культур // Вопросы литературы. 2005. No 6.Теории и методы исторической науки...
Обычно выделяют два направления: первое — «горизонтальное»
(культурно-географическое). Основополагающим тезисом этого на-
правления стали слова М. Бубера о необходимости диалога культур
Востока и Запада. Задача этого направления, по мнению методоло-
гов, состоит в прояснении основных концептов Восток, Запад, Се-
вер, Юг как культурных феноменов, осознание их уникальности и
поиск путей возможного диалога. Второе направление — «верти-
кальное» (историко-философское). Задача этого направления — про-
следить эволюцию формирования сравнительного метода в истории
философии, а также выявить структуру сравнительной операции и
дать анализ проблемы сравнимости философии Востока и Запада 4.
Именно в области компаративистики обнаруживается известная
эпистемологическая дилемма «вчитывания» и (или) «вычитывания»
значений из того или иного предмета изучения. На мой взгляд, необ-
ходим баланс предметной и инструментальной линий в том смысле,
что усиление (изощрение) инструмента (например, усложнение язы-
ка описания) может привести к «приборным помехам» и исказить
полученный результат. Точно так же ослабление рефлексии при от-
боре и «подготовке» проблемно-предметного поля окажет «возму-
щающее воздействие» на процесс изучения и описания. Можно,
вслед за Б. Гройсом, говорить об «эпистемологической подозритель-
ности», которая особенно нужна при компаративном исследовании.
Интуитивным истоком начальной отечественной компративи-
стики можно считать наблюдение Карамзина о том, что «грубый ум
ищет в различном общее, а тонкий — в общем — различное». Здесь
подмечена врожденная особенность человеческой оптики акценти-
ровать совпадение, но не различие наблюдаемых объектов. Сравне-
ние как отождествление в логическом своем пределе приводит к
симметрии, тождеству, тавтологии.
Что касается эпистемологии компаративного исследования,
можно, на мой взгляд, выделить три основных уровня или языка:
1. «Наивная» (имплицитная) компаративистика, которая наибо-
лее полно манифестируется в текстах иностранцев о чужих землях,
когда описание наблюдаемой культуры осуществляется с помощью
кодов собственной культурной среды.
Охотников О.В. Компаративистика. Национальная философская энцик-
лопедия // https://terme.ru/dictionary/183/word.Ю.Л. Троицкий. Историческая компаративистика...
C целью анализа компаративистского письма удобно рассмот-
реть такие исторические тексты, которые интенционально являются
компаративистскими: записки иностранцев о другой стране, письма
и дневники путешественников, паломников, дипломатов, травелоги.
Подобные тексты можно назвать компаративистским «наивом», хотя
бы потому, что сциентистская составляющая не является в них до-
минирующей, если вообще присутствует. Разумеется, в Новое и Но-
вейшее время подобные нарративы уже не столь наивны, и возмож-
ны разнообразные случаи авторской игры в «наив» и стилизаций.
Для точки зрения иностранца характерен дифференциал несов-
падения культурных кодов, и, как следствие, ошибки в прагматиче-
ской линии их повествований. Нарративы иностранцев позволяют
носителю описываемой культуры остраниться и тем самым по-
иному увидеть собственную культурную ситуацию.
Непонимание прагматики чужой культуры приводит к порож-
дению в описаниях иностранцев фиктивной событийности, которая
совсем не присуща описываемой культуре. Подобная «текстовая со-
бытийность» превращает повествования иностранцев, пишущих,
например, о России, в сложноустроенный компаративистский дис-
курс 5. Поскольку компаративистская оптика иностранца «вмонтиро-
вана» в самое сознание, полнее всего она явлена именно в его дис-
курсивных формах. Афанасий Никитин в своем «Хожении»
описывает социальную стратификацию средневековой Индии с по-
мощью номинаций русской социальной действительности.
Господствующей риторической стратегией текстов «наивной
компаративистики», на наш взгляд, является метафорическая стра-
тегия, представляющая перевод одной культуры на язык другой.
Что касается дискурсивной стороны записок иностранцев о чу-
жих землях, то это, как правило, нарративы по преимуществу, но с
вкраплением компаратива. Компаратив — вид повествования, про-
тивоположный нарративу и обслуживающий обобщающие высказы-
вания 6. Можно утверждать, что нарратив тяготеет к описанию собы-
тийных исторических феноменов, а компаратив — процессуальных.
Лотман Ю.М. К вопросу об источниковедческом значении высказыва-
ний иностранцев о России // Избранные статьи. Таллинн, 1993. Т. 3. С. 138-144.
Максимова Н.В. Чужая речь как коммуникативная стратегия. М., 2004.Теории и методы исторической науки...
При этом метафорическая стратегия проявляется не в том, что
тексты иностранцев полны метафор, но в том, что стратегия тексто-
порождения сама метафороподобна, то есть соединяет в одном пове-
ствовании оппозиционные элементы «свой — чужой» в новые деск-
риптивные речевые формы тема-рематического типа.
Риски языка наивной компаративистики состоят, например, в
буквальном понимании иностранцем некоторых «непрямых» выра-
жений, особенно идиоматических. Неточность или неполнота пере-
вода «с культуры на культуру» приводят к фактическим искажениям
и ценностным аберрациям: своя культура выступает как «правиль-
ная», наблюдаемая — как отклонение и более низкая в развитии.
2. Иной язык — сравнительные исследования, в основе которых
заложен принцип «общее/особенное» (инвариант/трансформации). В
рамках этого языка ставится задача реконструировать инвариант со-
поставляемых объектов и описать веер несовпадений.
Когда В.Н. Топоров сравнивает два дневника: дневник Андрея
Тургенева и японский дневник Исикава Токубоку, то такое сопос-
тавление предполагает выделение некоего общего субстрата, харак-
терного для личного дневника вообще, независимо от временной и
культурной дистанции 7. Возможные риски при компаративных изы-
сканиях этого типа заключаются в том, что в качестве образца может
быть взят один из сопоставляемых вариантов, что недопустимо как
факт выведения метаязыка из одного объекта описания.
По словам Ю.М. Лотмана, если описывать историю русской ли-
тературы от Пушкина до Достоевского в терминах поэтики Достоев-
ского, то независимо от субъективных установок автора подобной
истории, мы получим четкое векторное описание, согласно которому
Пушкин окажется слабым предтечей автора «Преступления и нака-
зания», а вот сам Федор Михайлович возглавит рейтинг отечествен-
ных писателей, ибо принятый язык описания полнее всего манифе-
стируется именно в произведениях Достоевского.
3. Третий возможный язык — когда в качестве эпистемологиче-
ского основания выбирается та или иная теоретическая модель. Ис-
торию человеческого общества можно описать через марксистскую
Топоров В.Н. Два дневника (Андрей Тургенев и Исакава Такубоку) //
Восток-Запад. М., 1989. С. 78-99.Ю.Л. Троицкий. Историческая компаративистика...
формационную модель, через цивилизационные модели или мен-
тальные структуры. Это зрелый метаязык, позволяющий достичь, в
рамках избранной теоретической модели, целостной исторической
картины. Другое дело, какова окажется цена этой целостности, как и
уровень имманентной противоречивости.
Риски таких описаний могут заключаться в отрыве теоретиче-
ской модели от эмпирического материала, что зачастую приводит к
искажению этого материала в угоду избранному метаязыку. Я ду-
маю, что способом минимизации этого риска может стать изменение
статуса теоретической модели — не императивная посылка, но ги-
потетическое предположение.
Современная наука весьма осторожна с жесткими модально-
стями и предпочитает сослагательное наклонение. Самыми плодо-
творными оказываются модели «среднего уровня» (как они характе-
ризуются в науковедении), а самый эффективный исследовательский
вектор — челночное движение от эмпирического материала к мо-
дельному уровню (рефлексивная обработка данных с помощью тео-
ретического инструментария) и обратно.
Отказ от жестких детерминистских установок благотворно
влияет на эпистемологический климат исследования: появляется
возможность альтернативных объяснительных схем, имеющих свое
выражение в концепции «семантики возможных миров» 8. Ограничи-
телем пространства эпистемологической свободы мог бы стать эпи-
стемологический анархизм в духе Пола Фейерабенда.
Проблема компаративного описания состоит в том, что полем
эпистемологических опытов оказывается компаративистский текст,
не являющийся «прозрачным стеклом» и имеющий собственное «те-
ло», которое всегда значит больше, чем прямые значения авторского
интенционала. Вот почему анализ компаративистских текстов по-
зволяет не только реконструировать теоретические посылки автора в
случае, если прояснится структура и характер самого описания, но и
определить семантическую потенцию собственно текста 9.
См., напр.: Руднев В. Семантика возможных миров // Энциклопедиче-
ский словарь культуры ХХ века. М., 2001. С. 390-392.
См.: Мегилл А. Историческая эпистемология. М., 2007. Особенно раздел:
Обладает ли нарратив собственной познавательной ценностью? С. 170-187.32
Теории и методы исторической науки...
Основной семантической единицей сравнительного историче-
ского описания является историческая параллель. Сравнение собы-
тий, биографий, исторических процессов принадлежит, конечно, к
фундаментальным эвристическим процедурам, так как приводит к
порождению новых смыслов, которых не было в сопоставляемых
феноменах в отдельности. Вероятно, приращение смысла происхо-
дит потому, что благодаря сопоставлению возникает новый контекст
понимания за счет коннотативного шлейфа, который несут сравни-
ваемые события и явления.
Историческая параллель как компаративистская единица нахо-
дит свое адекватное воплощение в такой текстовой фигуре как ме-
тафора. Метафора оказывается идеальным способом схватывания
сущности общего в различном и различного в общем.
Компаративистский дискурс, таким образом, соединяет рефе-
рентные феномены (то, что сравнивается) с семантическими явле-
ниями письма (риторическими фигурами), и репрезентируется в
особом типе повествования, который можно обозначить как компа-
ратив. Компаратив сочетает нарративные отрезки с генерализи-
рующими описаниями, стремящимися к метафорическому типу се-
мантической организации.
Сравнительно недавно лингвист Н.В. Максимова предложила
новое понятие ментатив для обозначения теоретических повество-
ваний, например, философских 10. При этом оказывается, что мента-
тив является противоположностью нарратива, а компаратив — раз-
новидность ментатива. Интересно, что наиболее полно ментатив
эксплицируется в сослагательном наклонении. Можно предполо-
жить, что ментативный дискурс в будущем станет основным спосо-
бом не только компаративного повествования, но и исторического в
целом, сочетаясь (противопоставляя себя) с анекдотической (казус-
ной) коммуникативной стратегией историописания.
Актуальной становится разработка компаративного источнико-
ведения, компаративистской историографии, как и компаративной
эпистемологии.
Кузнецов И.В., Максимова Н.В. Текст в становлении: оппозиция «нарра-
тив — ментатив» // Критика и семиотика. Вып. 11. Новосибирск; Москва,
11. Дискуссии о Древней Руси в трудах современных историков.
ПаХаюрыаю.: еп ХРошы, еп рроаыры, еп еьбеь Выпуск 6 2016
страницы 493—508
О*^---^»о
Кириленко С. А.
Вопрос о происхождении Руси в советской историографии
В современной медиевистике сложно отыскать проблему более дискуссионную и противоречивую, чем происхождение Руси. Почти тысячу лет тому назад ею интересовались киевские летописцы. «Повесть временных лет» - грандиозное летописное произведение, созданное в Киеве в начале XII ст., неслучайно начинается такими, далеко не риторическими словами: «откуда есть пошла Русская земля». Миновали столетия, эпохи разных империй, на политической карте мира появлялись и исчезали новые народы и племена, накапливались разнообразные факты, наблюдения и гипотезы, а вопрос о происхождении Руси и в наше время, по словам А. Назаренко, «кажется настолько же далеким от своего решения, как во времена М. Ломоносова и А. Шлецера»1. Около семи десятилетий назад известный славист В. Мошин отмечал, что «главным условием на право исследования вопроса о начале русского государства должно стать ознакомление со всем тем, что уже сделано в этой области»2.
Актуальность темы обусловлена тем, что на современном этапе развития исторической науки важное значение приобретают углубленные исследования по отдельным проблемам отечественного историографического процесса. Они позволяют обогатиться опытом минувших поколений для поступательного научного движения, уберечь исследователей от ошибочных решений проблем, указать векторы дальнейшего развития. К тому же исследования такого рода продиктованы потребностями времени. Так, еще в 1992 г. на очередных Чтениях памяти В. Пашуто, посвященных спорным проблемам образования Древнерусского государства, в ряде докладов Н. Котляра, Е. Мельниковой, М. Свердлова была поставлена под сомнение сложившаяся в 1930 - 1950-е гг. и продолжавшая доминировать в отечественной исторической науке модель образования ранне-средневековых европейских государств, прежде всего Руси. Но историки к сегодняшнему дню так и не выработали целостной концепции возникновения и формирования Древнерусского государства3.
Кроме того, в 2012 г. состоялось празднование 1150-летнего юбилея Русского государства со столицей в Ладоге. Методика определения этой даты является предметом отдельного исследования, а вот вопрос места зарождения государства, известного в источниках под названием «Русь», «Русская земля», теперь как никогда становится актуальным, ведь, как справедливо отмечал известный украинский ученый А. Моця, «впереди еще немалая работа, чтобы многие
1 Назаренко А. В. Древняя Русь на международных путях: междисциплинарные очерки культурных, торговых, политических связей 1Х-Х11 в. М., 2001. С. 11.
2 Мошин В. А. Варяго-русский вопрос // Варяго-русский вопрос в историографии. М., 2010. С. 13-14.
3 Мельникова Е.А. Образование Древнерусского государства: состояние проблемы // Древняя Русь и Скандинавия. Избранные труды. М., 2011. С. 123.
Кириленко С. А.. о&т^--
вопросы относительно возникновения и развития Руси и "Русской земли" стали стабильными и общепризнанными»4.
Следует отметить, что историографическое наследие Советского Союза по проблеме возникновения и формирования древнерусского государства, роль в этом процессе вненаучных политико-идеологических факторов, личный вклад отдельных исследователей так и не стали предметом комплексного научного труда. Исследование историографических работ советских историков, посвященных проблеме происхождения Руси, дает возможность расширить наше представление об общем историографическом процессе в СССР. Обособление вненаучных компонентов, которые имели место в научной жизни советского общества, позволяют глубже взглянуть на идеологическую ситуацию в стране, показать влияние учреждений власти на исторические исследования того времени.
Первые историографические труды по проблеме происхождения Руси появляются уже в конце 1920-х - начале 1930-х гг. Как правило, они имели эпизодический и фрагментарный характер. Это были преимущественно обзоры советских исторических исследований за предшествующий период, которые обычно появлялись накануне юбилеев советского государства и охватывали всю историю СССР в целом. Историографии становления древнерусского государства в этих работах уделялось незначительное внимание5. Показательно в этом плане приуроченное к двадцатой годовщине Октября исследование Б. Грекова «Итоги изучения истории СССР за двадцать лет», в которой автор большую часть обзора посвятил результатам изучения истории домонгольской Руси. Тем не менее, вопросы, связанные с образованием древнерусского государства, специально им не рассматривались6. Один из первых историографических обзоров литературы древнего периода принадлежит И. Троицкому, который рассматривает общие методологические подходы к исследованию и влияние дореволюционной методологии на развитие исторической науки7.