ник. Историк. История. История повседневности: сб. науч. раб. Вып. 3. СПб.: Алетейя, 2003. С. 7–14; Пушкарева Н. Л. «История повседневности» и «история частной жизни»: содержание и соотношение понятий // Социальная история. Ежегодник 2004. М.: РОССПЭН, 2005. С. 93–112.
22и настоящее» 23. История демографических проблем, семьи и брака, жизненных условий и проблем досуга стала предметом обсуждения многочисленных конференций и круглых столов различного уровня. В современной российской историографии активно иссследуются различные аспекты российской и советской повседневности 24.
7. Социальная история: ее актуальность, цели и методы исследований.
Социальная история
Материал из Википедии — свободной энциклопедии
Перейти к навигации Перейти к поиску
Не следует путать с Историческая социология.
Социальная история — раздел истории с ярко выраженным акцентом на изменениях всеобщих моделей социальной жизни[1].
В общем понятии истории как в смысле науки, так и в смысле предмета, этой наукой изучаемого, социальная история противополагается истории культурной и политической истории. Под социальной историей в узком смысле подразумевают историю общественного строя, его классового (или сословного) состава, взаимных отношений между отдельными социальными классами, экономического и политического их положения в целом, представляемом обществом, их стремлений и обнаруживавшихся в них движений[2].
Выделение социальной истории в особое направление историографии произошло не так давно, так как классовые взаимоотношения и возникающие на их почве движения стали предметом специального изучения только в середине XIX века[2].
К занятию социальной историей привело ученых не только внутреннее развитие самой исторической науки, но также и развитие социологии и обострение социального вопроса в самой жизни, выразившееся и в росте теоретического социализма. В частности на возникновение социальной истории оказало большое влияние взаимное сближение между исторической наукой и политической экономией, начавшееся в 1840-х годах. В то время некоторые представители культурной истории в ней одной видели единственный научный вид историографии, главным образом в противоположность истории прагматической, так несколько позднее некоторые историки утверждали, что лишь социальная история может иметь строго-научный характер. В частности, социальную историю порой отождествляют с историей экономической, что далеко не одно и то же. Сведение социальной истории к одному экономизму сильно сузило бы её кругозор, ввиду важной роли в жизни — факторов культурных и политических, а с другой стороны многие частности экономической истории, имеющие большое значение в этой последней, могут прямо выходить за пределы её компетенции. Тем не менее, социальная история должна находиться в особенно тесном общении с историей экономической, и в этом смысле важное значение для развития социальной истории имеет экономический материализм, который в истории обращает главное внимание на социальную структуру и классовую борьбу[2].
Социальная история
Под редакцией сообщества: История
В данном разделе энциклопедии представлено:
· 10 статей
· 8 персоналий
· 14 произведений
· 35 участников
· 1 организация
· Другие категории
Социальная история – отрасль исторической науки, изучающая человека в ретроспективном контексте общественных связей и отношений.
Понятие «социальная история» крайне сложно поддается определению, потому что, с одной стороны, описывает предмет интереса целого направления историографии, исследующего историю «социального» в исторической ретроспективе, с другой стороны, под социальной историей часто понимается раздел истории, отличный от политической, экономической или культурной истории.
Современная социальная история имеет богатый методологический инструментарий. Развиваясь как «история снизу», т.е. исследование жизни, повседневности и стратегии жизни простых людей, а не элит или элитарных групп (в противоположность «истории сверху»), социальная история получила существенный импульс как междисциплинарная отрасль исторической науки от исторической социологии, исторической урбанистики, истории повседневности и т.д.
Социальная история включает многочисленные направления, каждое из которых использует потенциал и методологию социальной истории, например, история памяти, рабочая история, история семьи, городская история, гендерная история, демографическая история, устная история и т.д.
Социальная история
Социальная история зарождается как самостоятельная форма исторических исследований еще в XIX в., хотя интерес историков к социальной реальности изучаемых ими эпох и периодов существовал и раньше. Ее основателями считаются два французских историка: Мишле (1798 1874) и Фюстель де Куланж (1830—1889).
Социальная история — это отрасль исторического (позднее — социального) знания, в центре внимания которой находятся социальные группы, взаимоотношения, роль и функции в общественных структурах и процессах, которые она изучает; ее, кроме того, интересуют общественные движения и социальные конфликты.
Оставаясь наряду с политической историей доминирующим направлением классической исторической науки, она изначально характеризовалась отсутствием определенного методологического консенсуса. Уже в XIX в. четко проступала ориентация социальной истории на наиболее актуальные проблемы современного ей общества, поиск возможных вариантов их ретроспективного истолкования. Социальная история оставалась наиболее восприимчивым к интеллектуальным поискам направлением исторической мысли и в этом смысле исходно тяготела к сциентистским интерпретациям. В этом смысле на примере ее последовательного развития четко просматривается процесс постепенного накопления противоречий между историзирующей (ненасыщенной) историей и тем, что принято называть сциентистски насыщенным историописанием. Закономерный разрыв с традиционно ориентированной наукой был неизбежен: обновленный вариант социальной истории кардинально отличался от предыдущего, подвергнутого качественному переосмыслению варианта.
Новая социальная история обязана своим появлением дискуссии о роли социальных (общественных) наук в системе гуманитарного или гуманитарно ориентированного знания, о перспективах их возможной интеграции. Закономерный рост эмпирического состава научного знания определил масштабы подобного сближения, способствовал не только возникновению качественно новых по сути теорий, но и выделению и, что самое главное, интеграции коррелируемых с подобными изменениями познавательных областей.
Сформировавшаяся на этом фоне тенденция привела к образованию иного профиля различных сегментов современной научной реальности и в конечном счете превратилась в один из важнейших факторов, определявших характер и потенциальные масштабы ожидаемого в этой связи эпистемологического поворота.
Эпистемологический поворот — это историко-философское понятие, которое используется для обозначения качественно новых переходных стадий или периодов в динамике научного знания, когда теоретические разработки не только опережают эмпирические исследования, но и во многом способствуют постановке новых экспериментальных задач.Когнитивный потенциал таких изменений во многом зависел от успеха и верифицированности выросших па их основе межпредметных проектов, построенных не столько на критике, сколько на последовательном переосмыслении и закономерном преодолении эпистемологических "препятствий", связанных с фундаментальными принципами науки, восходившей к идеям Галилео, Ньютона и Декарта.
Универсальный детерминизм и редукционизм классического знания вытеснялись в таких проектах принципами всеобщей неопределенности и дистинкции [1]. Встроенные в новую модель научного знания, они считались теоретически более адекватными для объяснения так называемых эмерджентных свойств, открытых в системных явлениях сначала физического, затем биологического и, наконец, но аналогии с последним и социального порядка. Эти свойства, хотя и оставались результатом совместного действия образующих такие порядки подсистем, но не сводились к его простому суммарному эффекту. Указывая тем самым на качественно иное и пока еще недостаточно изученное состояние самой системы, эти свойства формализовали ее нелинейную перспективу. При этом третий принцип дизъюнкция, определявший спецификацию и предметную изоляциюотдельных познавательных практик в классической науке, уступал место конъюнкции. Позиционировавшаяся как условие для последующего смягчения традиционного разделения "академических" дисциплин, она мыслилась и как стратегия предметного сближения, и как гарантия их познавательной "проницаемости" друг для друга.
Интеграция социальной истории и смежных с нею общественных наук происходила в несколько этапов, каждый из которых по-своему изменял предметное поле исследований социальных историков. При этом независимо от предпринимаемых усилий четко проступали две тенденции, объединявшие эти междисциплинарные проекты в единое поступательное движение. С одной стороны, социальная история стремилась к известной компенсации отсутствующих в позитивистской традиции теоретических обобщений. Именно так проступала линия на сциентизацию инструментальной базы исторической науки. С другой — вполне очевидной была тенденция решения основных предметных задач социальной истории, связанных в первую очередь с необходимостью соединения структуры и собственно исторического события или же отдельного факта.Историк Про, очень четко подметив эту особенность трансформации исторического знания, писал:
"Понять, как на практике соединяются структура и событие, анализ взаимосвязей и поиск причин, позволяет пример социальной истории... Я имею в виду социальную историю в широком смысле — как долговременную традицию, тянущуюся от Вольтера и Гизо до Лабрусса и Броделя и включающую таких историков, как Мишле, Фюстель, Тэн, Сеньобос, Блок, Лефевр и другие..." [2]
Окончательное формирование социологически ориентированной
стории приходится на два послевоенных десятилетия. Сдвиг, произошедший в исследованиях социальных историков, был во многом связан с попыткой не только применить социологические методы для анализа исторических явлений и процессов, но и использовать социологические концепции и теории для интерпретации полученных данных.Известно, что одной из характерных черт позитивистской истории была недооценка рефлексирующего начала в профессиональном историческом исследовании, связанная главным образом с особым культом не только исторического факта, но и любого эмпирически реконструированного материала. Разрыв с прежней (классической) историографической традицией не означал, что Новая социальная история теряла вкус к историческому факту и его реконструкции. Ориентируясь на социологию, историки со всей свойственной их ремеслу последовательностью продолжали свою рутинную работу. При этом изменился сам смысл профессионального исследования, в котором объясняющая роль истории была уже невозможна без теоретического осмысления полученных данных. Важными оказывались не столько заимствованные из социологии методы и приемы исследования, сколько заимствованный из смежной дисциплины потенциал к концептуализации. Оценивая эту особенность новой социальной истории, Репина пишет:"Исследователи условно выделили два распространенных пути применения социологического инструментария в переосмыслении исторического материала. Первый заключался в переосмыслении исторического материала, предварительно собранного и описанного на языке исторической науки, в социологических понятиях и концепциях. Второй подход состоял в применении социологического инструментария при сборе эмпирического материала, его обработке и интерпретации, т.е. собственно социологическое исследование исторического объекта" [3].Речь шла, таким образом, не только об отказе от традиционного эмпиризма профессиональных исследований, но и о признании необходимости социологизации истории. При этом обнаруживался определенный недостаток таких исследований. История пополнялась работами, повторявшими, а иногда и полностью дублировавшими отдельные предметные области самой социологии. Точно так же, как и сама социология, история обращалась к анализу социальных общностей и значимых структур, а также их взаимосвязям на различных уровнях общественного организма.Наибольшего успеха социологически ориентированная история достигла при построении аналитической модели урбанистических процессов, связанных с развитием столичных и провинциальных структур городской жизни, а также их окружением. Вот что пишет об этом Репина:"В исторических исследованиях этого рода сформировалось два подступа к изучению социальных общностей. Первый подходит к этой проблеме со стороны индивидов, составляющих ту или иную общность, и имеет предметом исследования жизненный путь человека от рождения до смерти, описываемый через смену социальных ролей и стереотипов поведения и рассматриваемый в контексте занимаемого им на том или ином этапе социального жизненного пространства. Второй отталкивается от раскрытия внутренней организации и функционирования самой социальной среды, микромира общины, ассоциации, корпорации, всего многообразия городских общностей и малых групп и выявляет соотношение между собой. В этих подходах со всей определенностью обнаружилась"пуповина", соединяющая урбан-историю 1970-х годов с современной микросоциологией" [4].Значительными были достижения при исследовании социальных элит, аристократии эпохи Средневековья и раннего Нового времени, социопрофессиональных объединений XVI—XVIII вв.Социологически ориентированные научные теории и методы, поднявшие анализ структур и процессов на качественно иной уровень, оказались не в состоянии объединить полученные результаты с исследованием жизненного пространства и форм деятельности единичных и коллективных субъектов. Решению этих задач во многом способствовал очередной междисциплинарный всплеск, предопределивший формы и характер взаимодействия социальной истории и культурной антропологии.Центральной темой антропологически ориентированной истории становится содержательная сторона внутреннего мира исторических агентов, интерес к которой во многом обусловливался параллельно развивающимся направлением, связанным с изучением истории ментальности. Историки обращаются к исследованию представлений о социальной иерархии и их месте в системе общественных отношений и, как правило, выделяют три типа социально ориентированных ментальностей. Речь идет в первую очередь о том, что французский историк Робер Мандру называл социально-дифференцированными ментальными структурами, определявшими поведение отдельных классов, групп и профессиональных слоев, а также известном наборе ценностных ориентиров, характеризовавших "социально-психологический" архетип общества в целом. Сюда же обычно добавляют "культурно-психологические комплексы " индивидов. Все три типа ментальностей образуют неповторимый социально-психологический климат конкретной изучаемой эпохи, или же ее культурно-психологическую целостность. Поясняя такую иерархию ментальных комплексов, Жорж Дюби отмечал:"Социальные отношения и их историческое преобразование осуществляются в контексте той системы ценностей, которая обычно считается определяющим фактором в истории этих отношений... такие ценностные системы управляют поведением каждого индивида по отношению к другим членам группы... Именно посредством этих систем люди воспринимают ту общность, слой или класс, к которым они принадлежат, и дистанцируются от других классов, страт и общностей... Системы ценностей передаются в процессе социализации без заметных изменений от одного поколения к другому, но они не остаются неподвижными, а имеют собственную историю со своими темпами и этапами, которые не совпадают с историей народонаселения или способов производства... через эти отличия можно наиболее четко определить взаимозависимости между материальными структурами и ментальностями" [5].
В последнее десятилетие минувшего столетия наметилась тенденция к сближению антропологического и социально ориентированного направлений Новой социальной истории, открывшая перспективы для создания комплексных (тотальных) исследований по истории человеческого общества. Эта тенденция остается исключительно американским явлением, поскольку наибольших успехов в русле сближения направлений добились ученые Центра исторических исследований при Институте сложных адаптивных систем в Санта-Фе (США), а также социолог и политолог Чарльз Тилли (1929—2008) и его последователи.
· [1] Дистинкция — термин, обозначающий познавательный акт, в процессе которого фиксируется различие между предметами и явлениями действительности или между элементами сознания (БСЭ, 1983).
· [2] Про Л. Двенадцать уроков по истории. С. 221.
· [3] Репина Л. П. Новая историческая наука и социальная история. М.: Изд-во ЛКИ, 2009. С. 23.
· [4] Там же. С. 27.
· [5] Dubij С. Histoire sociale et ideologies des societes // Faire de 1'histoire. Paris. 1974. P. 147.
8. История повседневности и ее научно-исследовательский потенциал.
Методология истории, источники, историография
УДК 308+930.2
DOI: 10.28995/2073-6339-2022-2-12-20
«История повседневности»
в контексте современной историографии
Наталия В. Иллерицкая
Российский государственный гуманитарный университет
Москва, Россия, natalia.v.illeritskaya@gmail.com
Аннотация. В статье проводится анализ нового направления истори-
ческой науки, получившего название «история повседневности». При этом
разграничивается понимание «повседневной жизни» историками, этногра-
фами и социологами. Это высвечивает сложную природу повседневности.
Методологически история повседневности тесно связана с традиционной
событийной историей. Для исследователя повседневной жизни важны жиз-
ненные проблемы, их осмысление и отражение в сознании людей. История
повседневности нацелена на изучение переходных этапов общественного
развития, периодов повышенной социально-политической напряженности.
Предметом анализа являются формы и способы выживания людей во время
войн, революций, эпидемий, голода и разрухи. Так была сконструирована
«история снизу», которая в качестве своего предмета видела человека в
повседневных заботах с его чувствами и переживаниями. Труды по исто-
рии повседневности охватывают небольшие отрезки времени и тяготеют к
регионализации. Изучение тактики и стратегии повседневного существова-
ния рядового человека в социуме при обращении к эгоисточникам может
быть оформлено в общую картину повседневных практик индивида. Пред-
ставленная объяснительная модель повседневных практик как «истории
маленького человека» есть пространство приспособлений и адаптации и
свидетельствует о новом уровне творческого осмысления российской исто-
рической наукой современных интеллектуальных технологий.
Ключевые слова: история повседневности, теоретико-методологи-
ческий подход, макроистория, микроистория, современная российская
историография
Для цитирования: Иллерицкая Н.В. «История повседневности» в
контексте современной историографии // Вестник РГГУ. Серия «Ис-
тория. Политология. Международные отношения». 2022. No 2. С. 12–20.
DOI: 10.28995/2073-6339-2022-2-12-20
© Иллерицкая Н.В., 2022
“Political Science. History. International Relations” Series, 2022, no. 2 • ISSN 2073-6339«История повседневности» в контексте современной историографии
“History of everyday life”
in the context of modern historiography
Nataliya V. Illeritskaya
Russian State University for the Humanities, Moscow, Russia,
natalia.v.illeritskaya@gmail.com
Abstract. The article analyzes a new direction of historical science, called
“the history of everyday life”. At the same time, a distinction is made among the
understanding of “everyday life” by historians, ethnographers and sociologists.
It highlights the complex nature of everyday life. Methodologically, the history
of everyday life is closely connected with the traditional history of events. For
a researcher of everyday life, vital issues, their comprehension and reflection
in the minds of people are important. The history of everyday life is aimed at
studying the transitional stages of social development, periods of increased
socio-political tension. The subject of analysis is the forms and methods of
people’s survival during wars, revolutions, epidemics, famine and devastation.
Thus “history from below” was constructed, which as its subject saw the indi-
vidual in his everyday concerns with his feelings and experiences. Works on the
history of everyday life cover small periods of time and tend to regionalization.
The study of the tactics and strategies for the everyday existence of an ordinary
person in society, when referring to ego sources, can be framed into a general
picture of the individual’s daily practices. The presented explanatory model
of everyday practices as a “story of a little man” is a space of adjustments and
adaptation and testifies to a new level of creative understanding of modern
intellectual technologies by Russian historical science.
Keywords: history of everyday life, theoretical and methodological ap-
proach, macrohistory, microhistory, contemporary Russian historiography
For citation: Illeritskaya, N.V. (2022), “ ‘History of everyday life’ in the
context of modern historiography”, RSUH/RGGU Bulletin. “Political Science.
History. International Relations” Series, no. 2, pp. 12–20, DOI: 10.28995/2073-
6339-2022-2-12-20
Введение.
Определение содержания понятия
«история повседневности»
История как наука о прошлой социальной реальности предпола-
гает творческий подход исследователей к осмыслению исторических
событий и явлений. Цель исторических изысканий – приращение
научного знания. Поэтому практика историописания постоянно тре-
ISSN 2073-6339 • Серия «Политология. История. Международные отношения». 2022. No 214
Н.В. Иллерицкая
бует от историков не только открывать новые источники информации,
но разрабатывать и осваивать новые интеллектуальные технологии.
В историографии конца ХХ в. начал доминировать историко-
антропологический подход, который включал в свое исследова-
тельское пространство условия жизни человека, его переживания и
идеалы [Пушкарева, Любичанковский 2014, с. 7]. Так оформилось
новационное направление, получившее название «история повсед-
невности».
Следует отметить, что категорию «история повседневности» в
своих трудах одновременно применяли и этнографы, и социологи,
и историки, но содержание этой категории они трактовали по-раз-
ному. История повседневности действительно призвана изучать
обыденный мир людей в различных контекстах – историческом,
политическом, экономическом и культурном, причем так, как сами
люди понимают свое бытование. При этом этнографы концентри-
руются «на изучении бытовой культуры народов» [Олабарри 2004,
с. 176–196]; социологи определяют обыденную жизнь как «реаль-
ность, которая интерпретируется людьми и имеет для них субъ-
ективную значимость в качестве целого мира» [Бергер, Лукман
1995, с. 38]. Историки же изучают не просто быт, но повседневное
сознание и поведение людей как сочетание труда и познания, вос-
питания и привычек. Эти различные смыслополагания выявляют
сложную природу повседневности, которая для каждого конкрет-
ного человека представляет собою пространство, «в котором этот
человек живет и взаимодействует с себе подобными» [Пушкарева,
Любичанковский 2014, с. 10].
Другая интерпретация истории повседневности была сформу-
лирована представителями немецкой исторической школы, и ее
можно охарактеризовать «как микроисторию обычных и незамет-
ных индивидов» [Людтке 1999, с. 121]. Профессор А. Людтке был
одним из основоположников такого подхода и известен в России
своими теоретическими статьями на тему «что такое история по-
вседневности». В его версии эта история понимается не как изуче-
ние быта, а как человеческий опыт еще живущих людей, помнящих
о каких-то событиях и тем самым формирующих новый историче-
ский опыт. Это привело к интерпретации «истории повседневно-
сти» как малых жизненных миров. Таким образом,
...центральным в анализе повседневности становятся жизненные
проблемы тех, кто остается в истории безымянными. Индивиды в та-
ких исследованиях предстают и действующими лицами, и творцами
истории, активно производящими и изменяющими социально-поли-
тические реалии прошлого и настоящего [Людтке 1999, с. 77].
“Political Science. History. International Relations” Series, 2022, no. 2 • ISSN 2073-6339«История повседневности» в контексте современной историографии
Такой подход дает возможность историку проследить, как на
фундаменте одной обыденности возникает новая повседневность.
Поэтому спецификой истории повседневности в Германии стала
тематическая концентрация исследований на опыте переосмысле-
ния истории ХХ в. [Дубина 2010, с. 207–208].
Со временем оба понимания истории повседневной жизни
сблизились за счет обращения к переходным этапам обществен-
ного развития, к периодам повышенной социально-политической
напряженности:
Предметом их анализа стали формы и способы выживания людей
в экстремальных условиях во время войн, эпидемий, революционных
преобразований, борьба с голодом и разрухой, где человек выступает
жертвой внешних обстоятельств, под воздействием которых меняется
его поведение... восприятие глобальных исторических процессов [Ры-
кун, Карапетян 2016, с. 141].
Так была сконструирована «история снизу», или «история изну-
три», которая в качестве своего предмета видела человека в буднич-
ных заботах с его чувствами и переживаниями [Рыкун, Карапетян
2016, с. 141]. В число знаковых проблем такой конфигурации исто-
рии входила разработка теоретических оснований повседневности,
а также решение практических исторических задач прошлого в ме-
тодологии повседневности [Рыкун, Карапетян 2016, с. 141].
Российская версия
«истории повседневности»
Российские историки примерно к середине 2010-х гг. постара-