воздействий. Слишком свежи были в памяти людей события Смут-
ного времени и роль в них иностранцев. Политические и экономи-
ческие решения принимались с учетом реальных возможностей
страны, и ее развитие не стояло на месте: были достигнуты нема-
лые успехи в военном деле, дипломатии, строительстве дорог и
т. д. Положение Московской Руси после Смуты оказывалось во мно-
гих отношениях лучше, чем ситуация в Европе. XVII век для За-
падной Европы – это время кровопролитной Тридцатилетней вой-
ны, принесшей народам разорение, голод и вымирание. Наиболь-
ший урон был нанесен Германии, где погибло 5 млн человек: шведы
сожгли треть немецких городов и большинство деревень.
Из германских княжеств, Голландии, Шотландии и других
стран шел поток переселенцев в Россию. Эмигрантов привлекал
громадный земельный фонд. Жизнь российского населения в прав-
ление первых Романовых становилась размеренной и сравнитель-
но упорядоченной, а богатства лесов, лугов, рек и озер делали ее
достаточно сытой. Тогдашняя Москва – златоглавая, с византий-
ской пышностью, бойкой торговлей и веселыми праздниками – по-
ражала воображение европейцев. Многие переселенцы доброволь-
но переходили в православие, брали русские имена.
Часть эмигрантов не хотела рвать с прежними привычками и
обычаями. Немецкая слобода на р. Яузе под Москвой стала «угол-
ком Западной Европы в самом сердце Московии». Многие инозем-
ные новинки – театральные представления, балы, наряды, кулинар-
170ные блюда – вызывали интерес у русской знати. Вельможи из цар-
ского окружения – Нарышкин, Артамон Матвеев, Василий Голи-
цын, Головин – устроили свои дома на «заморский манер», стали
носить западное платье и брить бороды. При этом, однако, они ос-
тавались патриотами, чуждаясь слепого поклонения западной моде
и полного неприятия русской жизни. От них отличались такие ярые
западники, как Иван Хворостинин, принявший в Польше католи-
цизм и заявивший, что «в Москве народ глуп» [21, с. 113], и Григо-
рий Котошихин, сбежавший в 1664 году за границу, где написал
мрачный антирусский пасквиль.
Начальник Посольского приказа Афанасий Ордин-Нащокин и
ближайший советник царя Алексей Ртищев полагали, что в России
не мешало бы переделать на западный манер кое-что, но далеко
не все. Ордин-Нащокин говорил: «Доброму не стыдно навыкать
со стороны у чужих», однако стоял за сохранение русской самобыт-
ной культуры: «Иноземное платье... не по нас, а наше не по них»
[Там же, с. 110]. О необходимости совершенствования российской
жизни с учетом не только лучшего в Европе, но и недостатков и
пороков, имевшихся в европейской действительности, писал хор-
ват Крижанич, живший в России. Он предостерегал от некритич-
ного перенимания чужих образцов.
Вопросы, касавшиеся соотношения между западным влияни-
ем и национально-культурной самобытностью России, вставали
также и перед Церковью. Не отрицая задач восполнения недостат-
ка светской культуры, развития науки и техники, наиболее даль-
новидные представители православного духовенства призывали
к усилению нравственного начала в русском обществе и русском
человеке. Они ратовали за такой вариант развития страны, кото-
рый вел бы ее к достижению политической и экономической мощи
при сохранении своеобразия русской духовной культуры. Русский
народ ими представлялся хранителем подлинной христианской
нравственности, поэтому они протестовали против распространяв-
шихся из Немецкой слободы нравов, нередко переходивших грань
дозволенности, выступали против действий правительства, кото-
рое содействовало курению табака – «дьявольского зелья», рас-
ширяло сеть кабаков, разлагавших традиционную мораль. Церковь
171призывала к искоренению пьянства, а кабак представляла «исча-
дием ада», неким антихрамом и антиобщиной умерших при жиз-
ни. «Оне упиваются, а дьявол радуется» [22, с. 103], – писал страст-
ный сторонник традиционных ценностей протопоп Аввакум Петров.
Традиционная нравственность русских людей тесно связыва-
лась с их религиозностью, которая в то время не имела ничего об-
щего с фанатизмом или начетничеством. Религия для православ-
ных верующих тогда являлась не столько обрядом, сколько высо-
кой нравственной дисциплиной. Их главное стремление выливалось
в спасение души, для чего им и нужны были христианские запове-
ди. Православная мораль не сводилась к отвлеченным правилам,
а направлялась на ясное понимание житейского смысла нравствен-
но-этических норм: человеколюбия, благочестия, великодушия
и т. п. К тому времени религиозные установки прочно впитались
в русский быт. Религиозно-нравственное подвижничество русских
поражало приезжавших в Россию иностранцев.
Русская церковь в это время стремилась влиять на все сторо-
ны общественной жизни. Духовенство в России не было замкну-
той кастой, пополнялось за счет наиболее образованных и уважае-
мых мирян. Монашество представляло все слои народа – от князей
до бездомных. Воздействие царской власти на Церковь не было од-
носторонним: для Церкви царь был только самым высокопостав-
ленным из мирян, для которого требования христианской этики
обязательны в первую очередь.
Смута принесла в настроения духовенства и монахов элемен-
ты ратоборства, поскольку многим монастырям пришлось высту-
пать в качестве крепостей и держать оборону против захватчиков.
В представлениях русских священников Смута связывалась с идео-
логической экспансией папства и интригами иезуитов. Дух воин-
ственности сохранился и после Смуты, проявляясь в непримири-
мости к проникновению неправославных вероучений. В первые
десятилетия после Смуты эти настроения поддерживались и цар-
ской администрацией, на которую Церковь оказывала заметное
влияние. Достаточно сказать, что с 1619 по 1633 год патриархом
был Филарет – отец царя Михаила, определявший мысли и поступ-
ки сына и потому ставший фактическим правителем страны. Цер-
172ковь поставила свою проповедь на службу государственному и на-
циональному единству, формировала державную идеологию, под-
держивала концепцию «Москва – третий Рим», согласно которой
Москва объявлялась центром вселенского православия и защитни-
цей всех православных народов.
С середины XVII столетия в духовно-религиозной жизни рус-
ского общества усилилось светское влияние; споры между тради-
ционалистами и поклонниками новшеств захватили и церковный
клир. В немалой степени это связывалось с притоком в Россию ук-
раинского духовенства и греческих ученых монахов.
На Украине была развита широкая сеть православных школ.
Еще до воссоединения с Россией Украина стала поставлять сюда
кадры образованного духовенства. Многие выходцы из Украины
заняли высокое положение в московской церковной иерархии.
Пополнение православного клира киевлянами имело для Рус-
ской церкви сложные идеологические последствия. С одной сторо-
ны, на Украине в условиях господства католической Речи Поспо-
литой росло стремление сохранить православие, проявлялись ан-
тикатолические настроения. С другой стороны, Украина оставалась
в юрисдикции Константинопольского патриархата. Там закрепи-
лись изменения в обрядах, проведенные по новогреческим образ-
цам, хотя, к примеру, двуперстие среди украинцев удерживалось
вплоть до XVII века. В глазах московитов эти изменения являлись
отходом от «истинного» православия.
В 1652 году патриархом Русской церкви стал Никон – выходец
из мордовской глубинки, в миру именовавшийся Никитой Мино-
вым. Он вытребовал для себя титул «Великого государя», заявляя
о необходимости решающего значения его голоса в любом государ-
ственном деле. В следующем году была проведена церковно-обря-
довая реформа. Вместо старовизантийской вводилась новогречес-
кая обрядность: двуперстие заменялось троеперстием, символом
культа был объявлен четырехконечный крест вместо восьмико-
нечного и т. п. Никон объявил об исправлении старославянских
церковных текстов в соответствии с новогреческой редакцией.
Исправлением церковных книг занялись выходцы из Украины,
что вело к вытеснению московских образцов древнерусского языка
173киевскими образцами. Украинское влияние нарастало также в ико-
нописи и литургии.
Никоновская реформа по времени совпала с присоединением
к Московскому государству Левобережной Украины, и это совпа-
дение, конечно, не было случайностью. Помимо государственно-
политического смысла, тема воссоединения русских земель имела
и религиозную окраску, о чем Богдан Хмельницкий не преминул
напомнить на Переяславской Раде: «Единое есть мы тело церкви
с православием Великой России» [23, с. 111]. Пафос Богдана был
всем понятен, но в реалиях российская и украинская церкви в тот
момент вовсе не являлись единым структурным организмом: в Рос-
сии Церковь подчинялась собственной патриархии, тогда как пра-
вославные приходы Южной Руси находились в юрисдикции Кон-
стантинопольского патриархата, что и определило обрядовые раз-
личия в церковной жизни Московии и Украины.
Отказ Никона от старорусской обрядности в пользу греческой
объяснялся его желанием увеличить в глазах украинцев привле-
кательность соединения с Россией. При этом патриарха интересо-
вало мнение не столько рядовых украинцев, сколько украинских
иереев, которым не хотелось уходить из подчинения Константино-
польскому патриархату. Они ощущали это подчинение как необре-
менительную формальность и опасались, что переход под контроль
Москвы будет сопровождаться усилением уставной дисциплины.
Этот настрой украинских клириков патриарх взялся нейтрализо-
вать за счет максимальной лояльности к ним. Внедряя среди мос-
ковитов обрядовые «новины», он опирался на влиятельную про-
слойку выходцев с Украины. Еще до того, как Никон был избран
патриархом, в Москве обосновались образованные киевские мона-
хи, выпускники Киевской Могилянской духовной коллегии Епи-
фаний Славинецкий, Арсений Сатановский, Феодосий Сафонович,
Дамаскин Птицкий. Еще один воспитанник Могилянской колле-
гии Симеон Полоцкий прибыл в Москву уже после начала никонов-
ской реформы и сделался ближайшим сотрудником царя Алексея.
Политико-дипломатический подтекст церковной реформы ни
от кого не скрывался, но она проводилась поспешно, без должной
подготовки массового сознания и вызвала первый серьезный рас-
174кол Русской церкви. Боровшаяся в годы раздробленности и в Смут-
ное время за государственную и народную консолидацию Церковь
на этот раз сама оказалась расколотой, что неизбежно роняло ее ав-
торитет в народе.
Раскол произошел из-за внешней атрибутики, но принял фор-
мы крайнего противостояния, затронув и мировоззренческие фак-
торы. Некоторые русские историки, в том числе С. М. Соловьев и
В. О. Ключевский, изображали раскол как конфликт, коснувшийся
только сферы обрядности, а С. Ф. Платонов считал, что этот взгляд
не отражает всей глубины раскола, ставшего тяжелым испытани-
ем для народного самосознания.
Наиболее влиятельными из церковных традиционалистов бы-
ли Иван Неронов, Аввакум Петров, Стефан Вонифатьев (имевший
возможность стать патриархом вместо Никона, но отказавшийся
от выдвижения своей кандидатуры), Андрей Денисов, Спиридон
Потемкин. Это были даровитые и умные люди, далекие от рели-
гиозного фанатизма. К примеру, Потемкин знал пять иностранных
языков, Аввакум был талантливым писателем, новатором по сти-
лю и принципам литературного изображения. Интересно, что пер-
вые импульсы реформирования пошли именно из этой группиров-
ки, к которой, кстати, в 1645–1652 годах принадлежал и Никон.
Вопрос об исправлении накопившихся за века ошибок в богослу-
жебных текстах впервые был поставлен в стенах Троице-Сергие-
вой лавры.
После того как дело переписки книг оказалось в руках у при-
езжих, сторонники старины выступили под флагом «хранителей
древлего благочестия». Сказалась приобретенная в Смутное время
непримиримость к любому покушению на старорусскую православ-
ную традицию. Исправление церковных текстов по греческим об-
разцам вольно или невольно ставило под сомнение канон русских
православных святых. Реформа Никона зачеркивала решения Сто-
главого собора 1551 года, закрепившего приверженность «старине»,
бросала тень на традицию школы Сергия Радонежского, делавшей
акцент на особый характер русского православия, его отличие от
византийского. С точки зрения исторических фактов, правы были
Аввакум и его товарищи: не русские, а греки отступили от тради-
ций первых христиан, пересмотрев в XII веке обрядовые нормы.
175Войдя в унию с католичеством в 1439 году, греки, по мнению рус-
ских, потеряли право на первенство в православном мире. Еще Иван
Грозный выразил общую для русских позицию: «Греки нам не Еван-
гелие. У нас не греческая, а русская вера» [21, с. 38]. Благочестие
греков на Руси ставилось под большое сомнение. Что касается ис-
правления священных книг, то у греков ошибок и погрешностей
встречалось не меньше, чем у русских.
Никон после отстранения московских правщиков священных
текстов пригласил не только киевлян, но и иностранцев, среди ко-
торых выделялись Паисий Лигарид и Арсений Грек. Показатель-
но, что Арсений Грек трижды менял вероисповедание, одно время
был даже мусульманином, а Лигарида Константинопольский пат-
риарх за симпатии к католичеству отлучил от православной Церкви.
Никону удалось привлечь на свою сторону и некоторых епис-
копов Русской церкви, в силу конформизма и нежелания терять
должности не рискнувших пойти на конфликт с патриархом, вы-
ступавшим в политической связке с царем. Те, кто отваживался
на такой конфликт, подвергались карам.
Полемика между староверами и никонианами вылилась в на-
стоящую идеологическую войну. Аввакум и его соратники стара-
лись действовать силой логики. Их противники, бывало, прибега-
ли к прямым подлогам (каким было, к примеру, пресловутое «Со-
борное деяние на еретика Мартина»). Возможность компромисса
была мизерной – столь сильный накал приобрела полемика. Побе-
ду никонианам фактически гарантировала стоявшая за ними госу-
дарственная власть. Царь Алексей, несмотря на истовую религи-
озность, не препятствовал Никону в сломе прежнего церковного
уклада. Старообрядцы восприняли Алексея как вероотступника,
что подтверждает характеристика, данная царю протопопом Авва-
кумом: «Отеческое откиня, странное противоборство возлюбиша,
извратишася» [24, с. 539]. Людям было непонятно, чем оказался плох
привычный уклад, освященный временем. Отказ от прежних обря-
дов переживался ими как национальная и личная катастрофа.
Реформаторы не утруждали себя подбором стройной аргумен-
тации для доказательства правильности своих идей. Один из глав-
ных идеологов реформирования Симеон Полоцкий, а с ним его уче-
176ники Сильвестр Медведев и Карион Истомин объявили духовный
багаж Руси не имеющим особой ценности. Русская культура объяв-
лялась отсталой. Отрицались все привычные идеи и обиходные ак-
сиомы, в незыблемости которых было уверено абсолютное боль-
шинство русского населения. Старые книги и иконы у старообряд-
цев изымались силой и сжигались. О чрезмерно жестких методах
внедрения «новин» свидетельствовала «Повесть об осаде Соловец-
кого монастыря», обвинявшая Никона: «Непокорившихся же уза-
ми, темницами, ранами и заточеньями озлобив, горчайшими смер-
тями жития лишил» [25, с. 160]. Вождь старообрядцев Аввакум
Петров возмущался: «Чудо, как в познание не хотят прийти: огнем,
да кнутом, да виселицею хотят веру утвердить! Которые-то апосто-
лы научили так? Не знаю. Мой Христос не приказал нашим апосто-
лам так учить, еже бы огнем да кнутом, да виселицею в веру при-
водить....Волею зовет Христос» [26, с. 187–188]. Пренебрежение
к духовной свободе верующих стало главным недостатком в прове-
дении реформы.
Русская историческая мысль уделяла немало внимания вопро-
су о методах проведения различных преобразований. Так, в трак-
тате «О причинах гибели царств», написанном в начале XVII века,
говорилось: «Изменение древних и старых обычаев ведет к переме-
нам в государстве. А если уже нужно изменить какой-либо из обы-
чаев страны, то следует делать это не наспех, а постепенно, чтобы
от неожиданных перемен не смутились сердца подданных и чтобы
вслед за тем не пришло в смятение государство, ибо всякое новое
несет государству больше потерь, чем прибыли» [27, с. 471]. Ре-
форматоры не вняли предупреждению предшественников, не учли
исторический опыт.
Конфликт внутри Русской церкви касался не только внешней
атрибутики, не сводился лишь к «прениям о ритуалах». Если бы
его причины ограничивались обрядовыми спорами, то вряд ли бы
он вылился в непримиримое противостояние и в раскол Церкви.
Суть разгоревшейся полемики точно выразил историк А. М. Пан-
ченко: «Это был историософский спор – спор об историческом
идеале, исторической дистанции, о соотношении духа и интеллек-
та, человека и времени, о вечности и бренности, о прошлом, настоя-
177щем и будущем» [28, с. 40–41]. Похожую мысль высказал церков-
ный историк протоиерей А. Д. Шмеман: «Раскол приобрел всю
свою трагическую глубину, как спор об истории, и особенно о смыс-
ле в ней русского православия, о судьбах христианского царства»
[29, с. 376].
Остроту раскола определяли мировоззренческие мотивы. Тема
обрядности выполняла лишь роль удобного инструмента в споре:
для большинства верующих обряды не были самоцелью, фетишем.
На Руси обрядовые нормы изменялись не один раз. Так, в середи-
не XVI века псковичи, применявшие троеперстие, после специаль-
ного решения Стоглавого собора без проблем и потрясений пере-
шли к двуперстию. Показательно, что Константинопольский пат-
риарх Паисий писал Никону, что обряды не имеют существенного
значения: главное – не допускать искажений в области вероучения,
а обряды можно и не исправлять. Сам Никон в момент моральной
усталости от неудач на поприще реформирования, не скрывая свое-
го равнодушия, говорил, что старые и новые книги одинаково «доб-
ры – все де равно, по коим хощешь, по тем и служишь» [30, с. 312].
В центре споров оказались не обряды как таковые, а их взаи-
мосвязь с традициями, с опытом предыдущих поколений. В конф-
ликте «новаторского» проекта и «древлеправославного» наследия
столкнулись разные образы «идеала будущего» и «идеала прошло-
го». «Ревнители старины» под «идеалом прошлого» понимали
опыт, проверенный конкретной практикой и на конкретной почве.
Большинство из тех, кто поддержал никоновские нововведения,
проповедовало разрыв с прошлым. Умонастроения этих людей вы-
разил Феофан Прокопович, выступивший идеологом церковных
реформ уже при Петре I: «Чем мы прежде хвалились, того ныне
стыдимся» [31, с. 135].
Сторонниками новаторства прошлое стало ощущаться отжив-
шим, мертвым, ненужным. Историю они отождествляли только
с поступательным развитием, понимаемым лишь как преодоление
прошлого. Идея свободной состязательности нового и старого от-
брасывалась. Всю предшествующую русскую историю «новаторы»
подвергли суровой «ревизии». Проект будущего приобрел значи-
тельно больший вес, чем исторический опыт, неровный, противо-
речивый, но при этом реальный.
178Новообрядцы, по словам А. М. Панченко, «ощущали себя об-
ладателями истины и творцами истории», отрицая «почти все, что
было создано за семь столетий, протекших со времен Владимира
Святого <...> Цель этого отрицания – не эволюция, но забвение,
всеобщая замена. В глазах “новых учителей” русская культура –
“плохая” культура, строить ее нужно заново, как на пустом месте»
[28, с. 35].
Сторонники «новин» отказались от сакрализации истории,
предъявили права на нее, захотели стать ее хозяевами. Если для
старообрядцев история была «вечностью в настоящем», то для «но-
ваторов» она стала набором фактов, легко поддающихся произ-
вольному комбинированию и использованию для текущих нужд.
Критерием в строительстве русской культуры «с чистого листа»,
по логике «новаторов», должны были стать образцы и шаблоны,
заимствованные извне.
Старообрядцы же, отождествляя культуру с традициями, по-
нимали ее не как некий набор количественных достижений, а как
комплекс вечных идей и идеалов, которые никогда не теряют ак-
туальности. Старообрядцы не хотели порывать с традициями, торо-
пить и подгонять историю, они были духовно «растворены» в ней,
а потому недоумевали: зачем надо отказываться от привычного,
ставшего родным жизненного уклада? Протопоп Аввакум в своем
«Житии» с горечью писал: «Русь, чего-то тебе захотелось немецких
поступков и обычаев!» [26, с. 136].
«Новины» вводились с позиций пренебрежения к мнению
большинства. Когда Никон отдал единоличное, не подкрепленное
решением церковного собора распоряжение об изменении прежних
обрядовых норм, это вызвало волнения среди верующих. Беспокой-
ство людей порождалось не столько «ревностью к обряду», сколь-
ко протестом против попрания соборных правил. До раскола де-
мократизм был органически присущ церковной жизни на Руси.
Наглядным примером отсутствия непереходимой черты между ни-
зами и верхами Русской церкви был сам патриарх Никон – выхо-
дец из мордовского крестьянства.
Совершенно иной являлась практика, закрепившаяся в ка-
толической Польше, где высшее духовенство формировалось
только за счет аристократического сословия – магнатов и шляхты.
179В 1648–1668 годах Польшей правил Ян-Казимир, который перед
тем, как стать королем, являлся католическим кардиналом. Польско-
му мещанству, а тем более крестьянству доступ в высший клир был
закрыт. «Польский фактор» в неявной форме проявился в событи-
ях, связанных с церковным расколом. Одной из его предпосылок
стал приток в Московию переселенцев из той части Руси, которая
находилась под властью Польши. Среди массы простого люда, бе-
жавшего от религиозной и социальной дискриминации, оказывались
клирики и дворяне, представлявшие русскую культуру, подверг-
шуюся частичной полонизации, воздействию шляхетских пове-
денческих стереотипов, проникнутых повышенным беспокойством
о личном статусе в обществе и чуждых соборному началу. Это озна-
чало, что ментальные установки приезжих порой не совпадали
с традициями и интересами основной массы местного населения.