Небольшой отряд Радомира (все, что от него осталось) продвигался по неширокой тропке, одной из тех, что используют охотники или пастухи, гонящие меж кряжистыми вязами стада густошерстных коз. Тропинка то взбиралась на холм, с которого, в редколесье, открывался чудесный вид на такие же точно холмы, вблизи – зеленые или желтые от цветущего дрока и одуванчиков.
Весна нынче выдалась в Галлии ранняя. Чуть дальше – холмы изумрудно-голубые, а совсем далеко, у линии горизонта – густо-сиреневато-синие, как грозовые тучи, частые гости в здешних местах.
Могучие дубы, платаны и вязы, увитые одичавшей виноградной лозой, ломоносом и жимолостью, мощными своими корнями цеплялись за холмы, возвышались, горделиво шумя кронами, словно бы стойкие воины, непоколебимо стоявшие на страже этих мест, пожалуй что, красивейших во всей Галлии. Перелески, рябиновые и кленовые рощицы, орешники, заросли ольхи, ивы и липы, полные птичьего гомона и золотисто-зеленого веселого солнца, сменялись пахучим многотравьем лугов с журчащими ручьями, полными после короткой зимы. Многочисленные речушки, сливаясь, несли свои воды в Лигер, а часть – в другую реку – Секвану, что, охватывая своим течением Лютецию, маленькую, но грациозную столицу паризиев, медленно и привольно текла на север, впадая широкой дельтой в пролив, отделявший континент от Британии.
Все вокруг не могло не радовать глаз: буйная весенняя зелень, ручьи, журчащие под изумрудным полом лесов, покрытые невесомой сиреневой дымкой, холмы, красные далекие горы…
Одно тревожило – нигде не было видно полей, знаменитых пшеничных полей Галлии, ни озимых, ни приготовленных под распашку.
– Поля там, в долине, – вдохнув полной грудью, оглянулся Амбрионикс.
Как проводник, он шел впереди всех, а сразу за ним шагал хевдинг, не раз и не два уже вспомнивший о гуннских лошадках, пусть неказистых, зато неприхотливых, выносливых, быстрых. Да, конечно, гуннская лошадь – это не изящный скакун, выведенный коневодами Норика или Белгики, но такие скакуны – как ручной сборки «Роллс-Ройс», товар дорогой, штучный. Иное дело – степные лошаденки гуннов – как старая да ржавая вазовая «четверка» – рычит, стучит, но тянет и много чего может увезти.
Не было никаких лошадей, увы, и гуннские-то не каждому были по карману, не говоря уже о всех прочих, в общем-то, кочевники-гунны и привели с собой в Европу коней, которых раньше там было довольно мало, почти и совсем не было. Местные купцы и крестьяне вполне обходились мулами, лошадей использовали лишь аристократы-вожди да особо приближенные к ним дружинники, тоже люди не бедные. Мало приобрести коня, его еще и содержать надо – а это дело затратное, не каждому воину по кошельку.
И все же, все же… были бы лошади – давно бы уже гуннов нагнали!
В очередной раз взобравшись на холм, тропинка разбилась на три части. Одна шла прямо, через буковую рощу, разбавленную обильную желтизной омелы, другая поворачивала направо, змеясь меж янтарными, пахнущими разогретой на солнце смолой, стволами кривобоких сосен, третья круто забирала влево, к реке, скрытой от глаз густым ракитником и холмами.
Остановившись у развилки, проводник (как показалось князю – озадаченно) взъерошил и без того лохматую шевелюру и, обернувшись, бодрым и уверенным голосом предложил устроить привал.
– Место уж больно хорошее, вождь, – улыбаясь, пояснил галл. – Привольно, и всю округу видать – никто незаметно не подберется. А вон там, за буками, озеро.
– Я вижу, что озеро, – Радомир задумчиво посмотрел на своих. – Ну что, парни? Отдохнем малость?
Дружинники радостно загомонили – еще бы, утомились, шли-то с самого рассвета, без остановки, без роздыху. Третий день уж шли и до сих пор не встретили пока ни единого человека. А вот заброшенные деревни по пути попадались, и – видно было – оставленные совсем недавно. Наверное, местные жители, заслышав о везеготах и гуннах, поспешили перебраться со всем своим скарбом в какие-нибудь более безопасные места. А что сожгут их дома-хижины? Да и черт с ними – галлы великолепные плотники, а домишки у них такие, что заново построить недолго, достаточно только на руки поплевать да за топор взяться.
– Так что, княже, привал? – подойдя ближе, на всякий случай переспросил Скорька Заячьи Уши.
Обычно словене стригли волосы кружком – «под горшок» – и тут, в походе, поступали точно так же, а вот Скорька, по примеру местных галлов, отрастил себе патлы ничуть не хуже, чем у Амбрионикса, уши свои лопухастые под ними спрятал, как когда-то Джордж Харрисон, совсем гарным хлопцем стал, любая девка оглянется.
Радомир хмыкнул:
– Привал, привал, отдыхайте. Вон озеро, наберите воды да искупайтесь. Солнце который день блещет – водица нагрелась.
– Обедать, князь, будем?
– А как же! Дичь какую-нибудь либо рыбину запромыслите.
– Ну, за этим дело не станет!
Рад искупался первым. Сбросив с себя одежку, вбежал, бухнулся в холоднющую воду, охнул, нырнул, переплыл пару раз небольшое лесное озерко и, завидев своих, выбрался на берег. Уселся на коряжину, подставляя плечи солнцу. А озерная водица уже вскипела от бросившихся в нее тел! Словене, готы… Вот – Серый Карась, плывет на спине… и здоровый же парень! Не такой, конечно, здоровый, как дурачок Муму, но все же – сила есть. И вовсе не по принципу – «ума не надо». Умный парень Карась, задумчивый, все себе на уме. Вроде бы и подчиняется князю беспрекословно, но… все как-то с подковыркой, с усмешкою. Может, считает Радомира виновным в гибели своих сотоварищей, в особенности – Хомута Гунявого, с которым всегда корешился. Ну, тут уж дело такое – бой! Сегодня жив, завтра – нет. Знали, на что шли… какие тут могут быть обиды? Иксая больше жаль – парень, можно сказать, только жить начал, из рабского состояния выйдя. Да уж… Не считая самого князя, из словен только и остались, что Карась да Скорька, да еще один молчаливый парень по имени Горност. От «горностая», что ли? Этот вот Горност – жилистый, чернявый, с небольшою бородкою – всегда на особицу, сам по себе, держался, ни за кого особо не держась. Неприметный такой парень, с дальних пастбищ пастух.
Готов тоже немного – Хукбольд да Видибадьд с Фрезом, вот и все готы. Да еще Миусс-гунн… да Амбрионикс – только тот – на особицу.
Вот и сейчас проводника что-то видно не было, видать, шастал по окрестностям, выбирал дорожку. Радомир не раз уже замечал некие в поведении галла странности: то встанет вдруг – особенно, вот, как сейчас, на развилках – вроде бы и не знает, куда дальше идти. Потом где-то побегает, осмотрится… и дальше уже спокойненько путь укажет. Уверенно так махнет рукой: туда, мол. Странно все это, странно.
Неслышно подойдя, уселся рядом на корягу гунн.
Рад повернул голову:
– Чего не купаешься, друже Миусс?
– Знаешь же ты – не очень люблю воду я.
– Знаю, – кивнул князь. – Но плаваешь ты неплохо.
– Да, нужно когда. А как не нужно – зачем в воду лезть?
Радомир подавил смех – логично ведь рассуждает, чертяка! И в самом деле – чего без нужды в воду?
– Вот что, Миусс, – посмотрев на купающихся, хевдинг понизил голос. – Хочу поручить тебе одно дело.
– Говори! Сделаю все.
– Дела тайное.
– Болтать не буду, да!
– Амбрионикс, проводник наш, – еще тише промолвил князь. – Что-то он частенько где-то ходит. Один.
Гунн скривил губы:
– Заметил это я тоже. Думал – показалось, кто за чем ходит – мало ли? Проверить хотел.
– Вот проверь. Только очень и очень осторожно. И мне доложишь – как да что.
– Тогда сейчас и пойду я? – Миусс вопросительно посмотрел на вождя.
Рад махнул рукой:
– Иди.
Кивнув, гунн ящерицей исчез в кустах, только его и видели. Маленький, юркий «индеец». Если кому поручать слежку, так только ему. За самого-то Рада привычки двадцать первого века цеплялись – по лесу шел, как слон, хотя вроде бы казалось, что тихо. Ан, нет – то тут сучок под ногой хрустнет, то там трава зашуршит. А один раз так и вообще чуть было не наступил на лягушку. Вот смех-то! Даже, скорее, не смех – позор. Серый Карась увидал – скривился презрительно.
Так что сам Радомир при всем своем желании проследить за проводником не мог, тот бы его срисовал враз, нечего и думать. Карася просить не хотелось по понятным причинам, Скорьку – из-за болтливости. Готы? Они все ж не свои, не словене, да и вообще, раньше времени воду мутить не хотелось, к чему лишнее недоверие порождать? Эх, был бы Иксай в живых, лучшего б исполнителя не найти. Увы, увы… Потому – гунн. Молчалив (правда, иногда может и разговориться, но нынче не та ситуация), предан, к тому ж следопыт, каких поискать еще.
Похлебав ушицы – Амбрионикс к этому времени нашелся – затушили костер да пошли себе дальше. Уверенно повернув направо, галл повел отряд быстрым шагом вниз по склону холма. Мимо липы и бузины, мимо зарослей малины и дрока, мимо густых барбарисовых кустов, на ветвях которых висели разноцветные ленточки.
– Когда-то тут была священная роща сенонов, – оглядываясь, пояснил проводник.
И снова прибавил шагу.
– Священная роща? – Радомир удивился. – Но ведь тут одни кусты!
– Когда-то, видимо, росли и деревья. Вырублены римлянами.
Понятно. Боролись с язычеством как могли – не терпели конкурентов, а христиане-католики так и вообще особой толерантностью не отличаются. И правильно, некоторым народностям только дай слабину – сразу в чужой монастырь со своим уставом влезут.
До вечера шли ходко – тропинка, правда, сузилась, зато дальше от реки стало значительно суше. Исчезли густые папоротники, потянулись смородина, шиповник, кусты лещины. То и дело попадались пустоши, частью уже заросшие травою и вереском, а частью – свежие, явно обработанные под посадку участки, которые не успели засеять.
Перепархивая с ветки на ветку, весело пели жаворонки, где-то в видневшемся неподалеку лесу колотил по стволу дятел, шумно жужжа, пролетел по каким-то своим делам шмель, а впереди гулко закуковала кукушка.
Пройдя заливным лугом, спустились в лощину, где россыпью маленьких желтых солнышек бурно цвели купальницы. Над цветами порхали уже появившиеся бабочки, повсюду щебетали птицы, и все вокруг казалось таким прекрасным, что просто не хотелось думать ни о чем плохом.
Весь этот путь, луга, перелески, заросли, голубеющее над головою небо, липовая рощица с желтыми прожилками солнца до боли в душе напомнили Радомиру прошлое. Совсем недавнее прошлое – туристские слеты, песни под гитару у костра, вытащенные на берег замершие меж ромашками и васильками байдарки. А как же? Мало ли, когда плыли, где-нибудь за камень да за коряжину острую зацепились днищем? Вытащить, воду вылить, просушить, потом дырки заклеить и назавтра – опять в путь вниз по реке веселой компанией. И что с того, что зной или дождь? И комары, мошка, слепни? Кто этого всего боится, пусть сидит на диване дома, да, положив ноутбук на коленки, уныло пишет посты, большей частью ругательные, потому что нет в его жизни ни радостно палящего солнца, ни друзей, ни речки, ни даже рыбалки, хотя, казалось бы, куда уж проще. Пишет, не замечая, что жизнь, настоящая жизнь, с живыми, а не «Вконтакте», друзьями, с байдарочными походами и песнями при луне, увы, пролетает мимо. Вот бы собраться, бросить к черту компьютер, да… Да ведь оглянешься, а поздно уже! И в походы никто не зовет, да что там в походы – в гости, и друзья куда-то подевались… нет, в сети-то их, кажется, много, а вот на самом-то деле… Увы, просидел все, прощелкал мышкой – и друзей, и солнце, и небо.
Так ведь не поздно еще!
Никогда не поздно!
На ночлег остановились в брошенной деревне. Небольшой – в три хижины. В крайней, прямо над притолочиной, был прибит оскаленный человеческий череп, почему-то красный. Старинный галльский обычай, идущий с древних времен.
– Это что, языческая деревня? – оглядывая убогие хижины, негромко спросил Рад.
Амбрионикс усмехнулся:
– Ты сам все видишь.
– Да уж, да уж… – Подойдя ближе к дверям, хевдинг непочтительно щелкнул по лбу черепа ногтем.
– Хотя очень может быть, местные жители считали себя добрыми христианами, – задумчиво пробормотал галл. – А мертвая голова – лишь дань обычаям предков. Чистых язычников ведь осталось мало, даже здесь – по лесам. Местные молятся Христу… и старым богам – тоже.
– Что ж, каждый по себе выбирает, – согнувшись, Радомир заглянул в хижину. – Очаг, кажется, цел. Здесь вот и заночуем. Кидайте котомки – я присмотрю. Так… Ты, Серый Карась, пройдитесь с Горностом во-он по тому лесочку – нет ли там лишних глаз? Потом разойдетесь – охранять будете, к полуночи вас сменю.
– Поняли, князь.
Парни переглянулись, ушли.
– Теперь – вы, – хевдинг посмотрел на готов. – Здесь где-то должен быть ручей – наберите воду, ну и с вас дичь и готовка. Амбрионикс… можешь отдыхать. Миусс…
– С твоего позволения, я пойду охотиться.
– Давай. Да посматривай там… Скорька. Один ты остался… Та-ак… Давай со мной. Пройдемся по хижинам, глянем.
А нечего было глядеть! Ничего такого, на что стоило бы обратить внимание, в заброшенных домишках не нашлось. Пустые деревянные сундуки, старая одежка, посуда – частью деревянная, а частью – из глины. Никаких украшений, оружия – ничего не оставили, все мало-мальски ценное жители забрали с собой.
– А здесь кто-то ночевал, – войдя в крайнюю хижину, Скорька потянул носом воздух. – И совсем недавно, княже! Может быть, даже вчера.
– С чего ты взял? Поясни, – Радомир конечно же ничего такого не чувствовал.
Воин покусал губу:
– Пахнет мясом – кто-то варил похлебку. Причем – из солонины, не охотился. В очаге свежий пепел, а вот… – парень протянул руку, – волос! Длинный. Сейчас у дома следы глянем…
Выскочив наружу, Скорька упал животом на вытоптанную у входа площадку, всмотрелся…
– След, князь! Вон, видишь? Так, та-ак, теперь все понятно….
Пока Раду ни черта не было понятно, честно сказать.
– Что тебе понятно-то?
– Ну, как же, княже! Вон он, след. Небольшой, а башмаки – кожаные, но не римские кальцеи, а как местные носят. Женщина. Или парнишка – небольшой, лет двенадцати. По следу и волосу – так. И – спешит.
– Почему спешит?
– Не охотился. Припасы с собой брал, их и ел. Ой, княже!
Скорька неожиданно фыркнул и расхохотался.
– Ты что смеешься-то? – удивился Рад. – Что такого смешного увидел.
– Да так, – парнишка шмыгнул носом. – Ты, княже, ногти стал красить?
– Какие еще ногти… ого!
И в самом деле, ноготь среднего пальца отливал краснотой.
– Господи, так я ж им по черепу щелкал!
– По мертвой голове, что над дверью? Поглядим, князь?
– Пошли.
Вернувшись к избранной для ночлега хижине, молодой воин внимательно осмотрел прибитый над входом череп, понюхал, потер рукою, только что не лизнул.
– А краска-то еще и высохнуть не успела, княже. И что бы все это значило?
Рад лишь головой мотнул – кто бы знал?
Однако почему-то не нравились ему такие непонятки, очень и очень не нравились. Кому понадобилось череп раскрашивать? С какой такой целью? С ритуальной? Тогда тут явно не обошлось без друидов, якобы уничтоженных как класс, еще Цезарем. А друиды народ такой – глаз да глаз.
На ночь хевдинг выставил усиленные караулы, да и сам спал вполглаза, в любую секунду ожидая тревоги. Снаружи, над соломенными крышами хижин, поднялся, завыл верховой ветер, со скрипом раскачивая верхушки деревьев, где-то – кажется, совсем рядом – утробно завыл волк.
Обошлось. Ничего не случилось.
Утром проснулись рано, как и всегда. За деревьями брезжил рассвет, и золотисто-алая утренняя заря растекалась по небу широкой мерцающей полосою. Шли молча. От обильной росы тут же вымокли ноги, впрочем, радовало то, что дождя вроде бы не намечалось, небо над головой было синим, просторным, без единого облачка. И так же, как и вчера, радостно пели птицы.
Ближе к полудню опять начались развилки и шагавший впереди Амбрионикс явно забеспокоился, стал вертеть головой, к чему-то присматриваться. Потом вдруг довольно кивнул, обернулся:
– Нам туда. Вон по этой дорожке.
Рад специально замедлил шаг и, пропустив дружину вперед, задержался, внимательно осматривая все, за что мог бы зацепиться глаз. Вот она, повертка. Ничем не примечательная тропинка в низине, густо поросшей папоротниками и ракитой. Рядом, по пологому склону холма, небольшая лужайка, цветы. Одуванчики и на них похожие… только красные. И что за цветы такие?
Нагнувшись, хевдинг сорвал один, потер пальцами… кончики которых тут же окрасились кровью! Господи… Откуда кровь-то? Где уже успел порезаться, об цветы, что ли?
Именно, что об цветы! Только не порезался, а испачкался. И никакая эта не кровь – краска! Скорее всего, та же самая, какой был выкрашен череп.
– Доложить надо – сказал ты.
Миусс появился, как всегда, не слышно.
Рад даже вздрогнул, оборачиваясь:
– А, это ты, друже. Ну, пошли… по пути все скажешь. О черепе знаешь?
– Знаю – краска.
– И на цветах.
– Там, на той полянке – клен. И лист – красный. А ведь весна, не осень, да.
– Так, та-ак, – задумчиво протянул молодой человек. – Значит, все красное получается.
– Кто-то краснит, да. И проводник наш – эту красноту высматривает. Не раз замечал я уже. Теперь говорю.
– Что ж, спасибо за доклад, друже. Идем, догоним наших.
Итак, Амбрионикс. Он куда-то хотел завести? Куда? Зачем? Если уж на то пошло, оскудевшую воинами дружину Радомира можно было бы уничтожить и раньше, в той же корчме, или, как называли тамошние галлы – гостевом доме. А хозяин его, Гельвеций, не только дому, похоже, что всему городишку хозяин. Если б захотел, запросто мог бы всех незваных гостей перебить. Мог бы. Но, не захотел. Или – захотел, но чего-то другого.
Амбрионикс, явно с хозяйской дудки поет, Гельвеция этого самого. И барку у него под присмотром оставил. Теперь вот ведет… а раньше-то особенно в проводники не рвался, мол, не знает тех мест, что далеко от реки. Не знает… В том-то и дело, что не знает! Тот, кто знает, впереди, кустами-перелесками пробирается да метки ставит. Краснит! Вот эти-то метки Амбрионикс и высматривает. Что же Гельвеций – если все это по его слову делается – просто-напросто другого проводника не подсунул? Хоть бы и того же, кто красит? Видимо, не мог, по каким-то причинам. Да и доверяли бы новичку так, как юному галлу, вряд ли! Правда, тому тоже не слишком-то верили, особенно – Серый Карась но все-таки. Все-таки уже кое в чем Амбрионикс был человеком проверенным, не раз вместе в разных заварушках побывали, тут и говорить нечего.
Что же, выходит, сейчас их на смерть вел? Хм… Ну, может, и не на смерть, но в какие-то непонятки, несомненно.
И хорошо бы хитрого галла и того, кто оставляет ему красные метки, вывести на чистую воду до того, как все начнется. Начнется… что? А черт его знает, непонятки полные. Здесь у каждого – у того же Амбрионикса, Гельвеция, везеготов – свой интерес. И всяк сам на себя одеяло тянет.
На привале, устроенном у неширокого ручейка, журчавшего у самых корней кряжистого, с широкою кроною, вяза, Миусс, улучив момент, отозвал в сторону князя.
– Хочу сказать тебе кое-что, да.
– Говори, – Радомир быстро осмотрелся по сторонам.
– Нет никого вокруг, – улыбнулся глазами гунн. – Слева я следы видел, да. Свежие. Кто-то с нами идет рядом, князь. Один человек. Женщина… мальчик. Засаду сделать можно. Поймать. Я смотрел – есть место удобное.
– Делай! – хевдинг решительно махнул рукой. – Дам тебе людей. Скорьку и…
– Нет, вождь, не надо, – не менее решительно отказался Миусс. – Один человек – нет шума, два – есть чуть-чуть, а три… трех уже и глухой услышит, да. Один управлюсь, не спугну. Женщина, ребенок – зачем воины, да?
– Ладно, – кивнул князь. – Делай, как знаешь. А если что – знак кличем подашь. Все на выручку кинемся. И это… как поймаешь кого, не надо, чтоб все знали. Свяжи, под кусточком спрячь, меня позови. Сперва поговорим с незнакомцем втихую.
– Как велишь. Прокукую кукушкой и резко так оборвусь. Ку!
Гунн поклонился и исчез за деревьями.
Теперь уже и сам Радомир смотрел по сторонам… ну, не то чтобы куда как внимательней, нежели раньше, просто знал, что взглядом искать. Красноту. Красное. Красные, точнее – выкрашенные красным – цветы, красный череп, листья…
На это раз краснели перильца у деревянных мосточков через широкий ручей. Мостки даже с виду казались очень старыми, много раз чиненными, вода же в ручье оказалась прозрачной и вкусной – тут же решили и устроить ночлег. Немного передохнув, воины снова разбились по парам – караулить ночью, разбрелись, кто охотиться, кто удить рыбу, запалили небольшой костерок.
Устало вытянув ноги, князь уселся в мох, привалился спиной о серовато-бурый ствол осины, да, подняв глаза, смотрел, как по серебристой паутинке меж ветками ползет к попавшей в тенета мухе паук. Хорошо было кругом, привольно. Выглядывая из-за деревьев, ласково светило клонящееся к закату солнышко, и длинные тени кустов казались черными, словно призраки близившейся ночи. Взошла уже и луна, повисла над вершиной сосны бледно-прозрачным тазом, висела и хмурилась – ждала, когда ж наконец уберется надоевшее за день солнце.
У ручья, за ракитником и ольхою слышны были приглушенные голоса отправившихся за рыбой воинов, охотники же – Серый Карась и Горност – ушли промышлять почти сразу. Отправились за ручей, туда, где только что проходили – заприметили удобное для дичи местечко.
Неподалеку от бивуака, в кустарнике, пела малиновка, ближе к ручью слышалось недовольное кваканье, а над самой головой, где-то посреди густой кроны, неутомимо молотил дятел. Какая-то птичка с красной грудкой нахально уселась на ветку прямо над хевдингом и, склонив голову набок, с любопытством посматривала вниз. Подняв глаза, Радомир удивился – снегирь, что ли? Ну, точно – снегирь. А может… Может, воробей – только крашеный! Подумав так, молодой человек хмыкнул – во, догадался! Ага, воробей, как же. Снегирь и есть, ну и что с того, что зима уже давно кончилась, снегири некуда не улетают, просто ближе к теплу перебираются подальше в лес. Как вот этот.
– Ку-ку, ку-ку, ку-ку… – в отдалении закуковала кукушка.
Громко так, можно даже сказать – навязчиво.
Князь насторожился – неужели, это подает знак Миусс? Нет, не похоже – слишком уж натурально, подделать так невозможно… Это для человека двадцать первого века невозможно, а для местных – раз плюнуть – тем более, для гунна.
– Ку-ку, ку-ку, ку!
Никакая это не кукушка! Сигнал.
– Скорька! – подумав, князь позвал с собой возившегося у костра парня. – Бери оружие и пошли.
Воин даже спрашивать ничего не стал, тут же и изготовился, глянул вопросительно из-под челки.
Рад кивнул на возвратившегося от ручья галла: мол, не стоит, чтоб лишние люди знали…
– Пойдем-ка, брат, и мы к ручью. Вымоемся.
– Конечно, пойдем, князь.
– Амбрионикс, за костром посмотришь? Не в службу, а в дружбу.
– Посмотрю, – усаживаясь у огня, кивнул галл, почему-то выглядевший весьма озабоченным. Может быть, не получил очередного условного знака? Или получил, да не тот?
– Мы скоро.
Махнув рукой, князь скрылся в ольховнике, куда тотчас же последовал и Скорька. До ручья оба не дошли; скрывшись от глаз проводника, свернули, резко забирая вправо, туда, где снова послышался настойчивый зов кукушки.
– Княже! – Скорька наконец осмелился спросить: – Нас там что ждет?
– Не знаю, – пожал плечами Рад. – Дойдем, глянем. Но меч приготовь. Так, на всякий случай.
– Это гунн нам кукушкой кричит?
– Хм… – Радомир скривил губу.
Ничего-то от охотника в лесу не скроешь! Ишь ты, сразу все просек, так-то.
– Гунн, да. Верно, нашел что-то.
– Княже… во-он по той тропке сподручней.
– Сам вижу. Ага!
Миусс вынырнул им навстречу беззвучно, как настоящий индеец. Ни одна веточка в кусточках не шевельнулась, и растущие густым подлеском папоротники, как стояли, уныло склонившись в безветрии, так и продолжали стоять.
– Миусс, это ты звал?
– Их было трое, – виновато потупился гунн. – Они засаду устроили там, где хотел я. Напали… не уследил. Пришлось их… – парень красноречиво скривился.
– Что, всех? – изумился Рад и, моргнув, дотронулся рукой до окровавленной щеки Миусса. – Ты ранен?
– Так… ерунда. Они – из здешних мест, да. Все знают хорошо, спрятались, затаились… даже я не заметил – дурак. Искал, где б самому затаиться, а вот, вышло…
– Вышло, что на засаду нарвался, – скептически протянул Радомир. – Ладно, веди, показывай.
– Вон там, в орешнике.
В густых кустах лещины, действительно, можно было легко укрыться, как это и собирался сделать Миусс, ежели б не те, кто на него напал. Бедолаги. Лежат теперь под тенистыми кронами, мертвее мертвого, молодец Миусс, управился с тремя, да и с пятью бы смог, не силой – умением, проворством и ловкостью.
Один их мертвых был лет тридцати, судя по прохудившейся одежке и мозолистым рукам – из крестьян или прислуги. Второй – тоже из слуг, разве что одет чуть приличнее. Худой, жилистый, с непропорционально большой головой и цепкими, со скрюченными пальцами, руками.
– Значит, третий сбежал, говоришь, – покачал головой хевдинг. – Впрочем, не думаю, что они вот-вот нападут. Хотели бы – давно напали.
– Да и не так много у них людей, – презрительно бросил Скорька. – Вон, какие доходяги попались!
– Да, воины те еще, – нагибаясь к убитым, Рад скосил глаза. – Миусс, ты их обыскал уже?
– Ничего интересного. Нож, – гунн протянул кривой кинжал, – немного серебряных монет.
– В лесу, с серебром, ха! Лучше бы припасы взяли. Соль, огниво.
– Не смейся, Скорька, – князь досадливо сплюнул и повернул голову к гунну. – Ни соли, ни огнива, ни лесок?
– Даже луков и стрел нет.
– Значит, все это есть. Не у этих, у других. Похоже, они не одни сюда заявились.
– Есть еще и женщина… или мальчик, – негромко напомнил Миусс. – Они не за нами, за этой женщиной-мальчиком следили, да. И хотели схватить.
– Но нарвались на тебя и обломились! Ладно, брат, не переживай, – Рад хлопнул по худому плечу гунна. – Ты все правильно сделал.
– Однако сплоховал, – Миусс сконфуженно шмыгнул носом. – Сам охотник – добычей вдруг стал, да.
– Ну, кто тут добыча, еще как сказать, – хевдинг кивнул на трупы. – Пошли-ка отсюда, парни. Ночью усилим стражу, да и вообще – посматривайте.
– Они знают про нас, да, – согласился гунн. – Но не напали. Думаю, и не нападут.
– Почему? – Скорька Зайчьи Уши недоверчиво сверкнул глазами.
– Потому что боятся, Миусс прав, – князь неожиданно расхохотался. – Полагаю, нас просто больше, но вовсе не это главное. Мы – воины, они… сами видите. Просто грязные убийцы, к тому же – не очень-то умелые.
– Может, устроим засаду, княже! – оборачиваясь на ходу, азартно предложил лохматый словенский воин. – Враги обязательно явятся, чтобы забрать своих. Похоронить, справить тризну…
– Кому нужно хоронить слуг? – Радомир дернул плечом. – К тому же некогда нам по засадам рассиживать. Просто осторожнее теперь быть надо. Напасть вражины не нападут, это вряд ли, но вот напакостить, как-нибудь навредить – вполне могут.
– Да уж, с них станется, – снова оглянулся Скорька. – Знать бы еще, кто это такие?
– А черт их… Прав Миусс, одно ясно – местные. Может быть, даже оставшиеся в лесу жители тех брошенных деревень, что мы видели. Больно уж хорошо все тут знают, даже охотника-степняка провели, едва не убили…
– Не убили бы, нет!
– И еще, – князь мазнул быстрым взглядом по папоротникам и кустам, словно надеялся кого-то там увидеть. – Не столько мы им нужны, сколько та самая женщина… или мальчишка. Они ведь не на гунна засаду устроили, он туда угодил совсем случайно.
– Да, так, – Миусс виновато вздохнул. – Прости, вождь, не сумел хоть одного живым взять я. Дурак, дурачина, дурень…
– Ну, ладно, ладно, хватит уничижаться, – покладисто хмыкнул князь. – Незадачи у всех случаются, на то мы и люди, а не боги.
– Нашим о чужаках расскажем?
– Конечно! Пусть начеку будут.
Пока ходили, уже поспела уха, а явившиеся с самым началом темноты охотники притащили двух жирных рябчиков, которых запекли тут же, в углях, одного съели сразу, а второго оставили назавтра, подкрепиться на привале.
На западе, за вершинами черных деревьев, сияющим золотисто-оранжевым светом разливалась вечерняя зорька… вот она уж стала розовой, затем – алой, небо сделалось густо-синим, темным, а обрадованная луна засверкала начищенной до блеска медяхой, словно бы ухмылялась, радуясь наступившей наконец ночи, прохладе, желтым мигающим звездам.
Сторожу выставили накрепко – аж по три человека, и Радомир хорошо знал, что всем этим воинам он может полностью доверять – не на «Зарнице» в детском оздоровительном лагере и не на туристском слете – не заснут, не упьются, а будут бдительно нести службу, как обычно пишут в боевых листках – «с достоинством и честью».
Не сразу уснул и сам – специально улегся рядом с Амбриониксом, чтоб видеть… ну, если и не видеть, так слышать. С кем был это хитрый галл на самом деле? Кто оставлял ему знаки? А кто оставлял маленькие следы? Неизвестная женщина? Мальчик? А может быть, карлик? Из числа тех, кто, словно волки, таился сейчас в лесу, замышляя… Что замышляя – точно никто сказать не мог, но можно было предположить, что – какую-то нехорошую каверзу. Иначе зачем таиться? Да и, местные – если это были местные – наверняка захотят отомстить за своих убитых, путь даже и за слуг.