Был уже вечер, и огромное войско Аттилы – германцы, гунны, словене – встало лагерем в зеленой долине лингонов, меж плоскогорьем и широкой рекою – Сеной, как предполагал Радомир. Встали не как попало – гунны с гуннами, словене – со словенами, германцы – тоже по племенам. Для повелителя разбили походный, окруженный плотным кольцом охраны, дворец из нескольких больших, соединенных друг с другом, шатров, откуда уже слышались звуки лютни и бубна – видать, правитель собирался ужинать. Естественно, он так и не вспомнил о Радомире, а князь видел его мельком – коренастого, с широкими плечами и круглым курносым лицом провинциального брадобрея. Как и Варимберт, Аттила тоже ничуточки не изменился за два прошедших разве что осунулся да потолстел малость. Наверное, на нервной почве – попробуй-ка, покомандуй таким вот сбродом! Кого только в войске нет – даже северные дикие даны! – каждой твари по паре.
По приказу херцога Радомиру предоставили шатер, вернее – обычную армейскую палатку, из числа захваченных у римлян, которую разбили ближе к лагерю готов, так уж выпал жребий. А что? Готов в дружине… хм – в дружине? В микродружине, что ли… В общем, готов – трое и словен – трое, это если князя не считать. Вот и бросили жребий, где встать, чтоб никого не обидеть – каждому ведь хотелось поближе к своим. Поболтать, обжиться – Варимберт поведал, что стоять здесь придется несколько дней, а то и неделю, пока не вернутся разведчики да Аттила-рэкс не решит, куда дальше двигать. Скорее всего – к Августобоне… если там нет еще войск Торисмунда. Вот потому и ждали разведчиков.
Миусс, конечно же давно уже усвистал к своим соплеменникам, что же касается проводников, Амбрионикса и Керновии, то те давно отправились к маркитантам – в обоз, в разбитый рядом с войском лагерь торговцев всякой всячиной и падших женщин, готовых за медяху удовлетворить самое похотливое желание. Впрочем, «гунны» особыми изысками не отличались, а проститутки, как подозревал Рад, были здесь старыми и некрасивыми, ибо воин в походе не разборчив.
Застолбив место, князь спустился к реке, напившись прохладной водицы, уселся на бережку, глядя на падавшие на воду длинные тени кустов – за спиною садилось оранжевое, на глазах тускневшее солнце. Слева, в камышах, крякали утки, справа, за ивами и ольхою, надрывно кричал коростель, что нисколько не отвлекало Радомира от нахлынувших дум.
Ну, добрался. Ну, нашел. Теперь за малым дело, оставалось лишь забрать у Аттилы корону. Всего-то! Взять, да вот так заявиться, прорвав двойное кольцо охраны. Мда-а… Другой вариант – забрать корону во время какого-нибудь буйного пира, Аттила на такие пьянства падок весьма, весь его двор и приближенные упьются, как свиньи… тогда хоть самого рэкса выноси. Да! Пир! То, что надо.
Только вот, позовут ли на пир, даже если он скоро и будет, какого-то безвестного словенского вождя, князя. Князь… Радомир хмыкнул – это его дружинники так прозвали, а на самом-то деле – какой он князь? Так, вождишко. Но и то приятно – из простых-то шоферов, и… Вот уж верно говорят – из грязи да в князи.
Если не позовут на пир? А ведь и не позовут. Придется уж самому навязаться, Варимберт-херцог там наверняка будет, вот и явиться… с чем-нибудь важным, с докладом к примеру… Атилла, при всех его недостатках, хозяин хлебосольный – на лавку точно усадит, не посмотрит на звание, да еще и заставит выпить. Вот тут и…
– Княже!
Радомир оглянулся, увидев идущих к нему парней – Серого Карася, Горноста и еще какого-то незнакомого верзилу с пегой бородой и руками-граблями. На мощной шее верзилы тускло поблескивала массивная золотая гривна, с левого плеча ниспадал алый узорчатый плащ-корзно, заколотый бронзовой, покрытой густо-красной эмалью, фибулой, явно трофейной, галльской. Рукоять висевшего на роскошной перевязи меча меча отливала золотом.
– До пошлют боги тебе удачу, славный князь Радомир, – подойдя ближе, верзила слегка поклонился и ухмыльнулся в усы.
Горност и Серый Карась встали по бокам у незнакомца, словно его верные воины, что сильно не понравилось Раду, сразу почувствовавшем в поведении своих дружинников какой-то подлый подвох. Впрочем, хевдинг с Серым Карасем никогда особо не приятельствовал, а Горност… Что Горност? Этот парень всегда пел под Карасеву дудку.
– Меня зовут Велегор, сын Гостомысла-князя, что владеет землями по Данапру-реке.
Рад скривил губы:
– На Данапре сидят готы. И город их там – Данпарстад.
– То ниже по реке, а мы – выше, – Велегор примирительно улыбнулся. – Вот какое дело, князь. Твои люди, – он кивнул на глядевших, словно нашкодившие коты, дружинников, – хотят немного послужить у меня. Если, конечно, ты их отпустишь.
– Почему – у тебя? – нахмурился хевдинг и, гневно взглянув на отступников, с сарказмом спросил: – Ну? И чем же вам у меня плохо?
– Ничем, – поклонившись, молвил Серый Карась. – Но дружина Велегора охраняет самого Аттилу-князя! Та служба – великая честь.
– И великое жалованье, – презрительно хмыкнул Рад.
– Если ты их не отпустишь, они будут верно служить тебе, – поспешно добавил Велегор, – Но… я подумал – раз уж они ко мне попросились, схожу к тебе сам, поговорю…
– Хорошо, что пришел, – хевдинг кивнул, мучительно соображая, как сейчас поступить.
С одной стороны, отдавать опытных и умелых бойцов не хотелось, а с другой… Раз эти парни сами так решили – как же можно было им доверять? Мотив, что и говорить, понятный: в дружине при самом Аттиле куда как почетней и, главное, хлебней. Да и, судя по одежке и прочим аксессуарам, Велегор-князь не брезговал набегами и грабежом… А вот Радомир в этом смысле как-то не очень прославился, и, между прочим, зря. Военная добыча – важное дело, и перебежчиков, вообще-то, можно было понять. Что ж, раз так – пусть уходят? Пусть… Однако по всему стану сразу же пойдут слухи, что дружинники князя Радомира разбегаются, бросают своего вождя из-за скупости последнего. Именно так все и подумают – из-за скупости. Все так, едва ли Рада можно было бы назвать, как поется в песнях – «щедрым на кольца», за полным неимением таковых. Как-то не о добыче он в последнее время думал. Выходит, зря.
– Я понимаю… Твои люди не уйдут просто так, – Велегор улыбнулся, показав крупные, как у лошади, зубы. – Я дам за них замену. Славных воинов!
Радомир скривил губы в усмешке:
– Вот как?
– Именно так и есть, поверь! Славные и храбрые. Только я их не понимаю. И так-то не очень хорошо знаю готский, а уж тот язык, на котором говорят эти парни…
– Откуда же они родом?
– Называют себя данами. Бьются, как смерч! В бою – лучше их нету, но, правду скажу, в стражниках их лучше не использовать.
– Добро, – подумав, махнул рукой Радомир.
Обмен – это другое дело, тем более, Карася и Горноста все-равно не удержать. Хорошо хоть Скорька не с ними. Только интересно, где он вообще? Что-то давненько не было видно. Усвистал вслед за Керновией в купеческий лагерь? Очень может быть, очень…
– Так мы договорились, князь? Вот тебе моя рука!
– Договорились, – Рад пожал протянутую руку.
– Я сейчас же пришлю тебе тех двоих, о которых говорил, – довольно прищурился верзила. – Зовут их Готбальд и Ракса.
– Хорошо, я буду ждать.
– Тогда пошли, парни, – махнув рукой низко поклонившимся Раду отступникам, Велегор снова оскалил зубы: я твой должник, князь. А они – мои.
За синей грядою дальних холмов опускалось солнце. На плоскогорье еще продолжался день, а здесь, на равнине, медленно плыли сумерки, окутывая своим сиреневым покрывалом роскошные шатры знати, палатки и шалаши простых воинов, кибитки стоявших лагерем наособицу купцов, тех самых торговцев, маркитантов, что, подобно рыбам-прилипалам, плывут за акулами в надежде поживы. Скупали – и очень недорого – все! Награбленное добро, невольников, скот, наживались неслыханно, по принципу – кому война, а кому мать родна. Выгодное было дело, но и – опасное. Везеготы могли невзначай налететь, разграбить, а ночью – так и вообще спутать с гуннами. Слава Господу, покуда везло, и торговцы радостно подсчитывали вслух барыши, вызывая завистливые взгляды веселых девок, тоже во множестве колесивших вслед за войском. Любым – вот уж кому поистине было все равно – везеготы, гунны, римляне… Лишь бы платили за любовь если и не звонкой монетой, так хотя бы кружкой доброго вина из подвалов ближайшего разграбленного и сожженного монастыря. Почему б монастырь и не сжечь, ведь гунны – язычники! Гунны… Что же касается готов, гепидов, герулов и прочих, так те, хоть и считали себя христианами, но грабили обители ничуть не хуже гуннов, причем – без малейших угрызений совести, ведь монастыри-то были католическими, а готы, гепиды, герулы – ариане. С точки зрения добрых католиков – страшные еретики, даже хуже язычников.
За излучиной, в лагере гуннов, слышались песни, и отблески сотен костров согревали низкое вечернее небо. Было тепло, но звезды мерцали лишь изредка – к ночи собрались тучи, уже прошел небольшой дождик, не по-осеннему нудный, а веселый, весенний. Простучал каплями по крытым рогожей повозкам, словно барабанными палочками, да так же внезапно, как и начался, прекратился, оставив после себя теплую, почти что уже летнюю, свежесть.
Здесь, средь возов маркитантов и веселых дев, тоже горели костры, тоже варили еду, пели песни, потягивая еще остававшееся вино. Кто-то из воинов загостился, обнимая полуголых девок, а кого-то они уже увели в свои кибитки продажной и быстрой любви, изрядно сдобренной Бахусом и варварским безудержным весельем.
Протянув руки к костру, Керновия оглянулась назад – из стоявшей рядом кибитки как раз доносились сладострастные стоны – и, покачав головою, перекрестилась.
– Не осуждай этих людей, дева, – поворошив угли длинной суковатой палкой, улыбнулся купец – чернобородый, лет тридцати пяти, грек по имени Евсевий. Веселый и добродушный торговец людьми, он как-то сразу сошелся с гостями – Амбриониксом, Керновией… ну и со Скорькой – куда же его девать-то? Он теперь за Керновией, как привязанный, шастал, и, нельзя сказать, чтобы девушке – благочестивой и набожной христианке, послушнице! – внимание молодого язычника было столь уж неприятно.
Евсевия, вообще-то, отыскал Амбрионикс, искавший в купеческом лагере купца Варсонея. Про Варсонея никто из тех, к кому обратился галл, не знал ничего, так, только на уровне слухов – мол, есть такой, а здесь ли он еще, или убрался уже от греха подальше – один Господь ведает.
– Ты у Евсевия-грека спроси, – посоветовал худющий, словно сухостоина, погонщик мулов. – Он многих здесь знает.
– Евсевия-грека? А его где найти?
– А во-он, ближе к речке, кибитка.
Так с Евсевием и познакомились. Грек оказался человеком на редкость хлебосольным, всем своим поведением напрочь отрицая сложившееся о торговцах мнение: мол, все они скареды, скупердяи и за медяху ломаную родную матушку продадут.
Нет, не таким оказался Евсевий – гостеприимный, приятный лицом, обходительный. Общаться с ним было одно удовольствие. Вот и гости – только уселись к костру, а казалось, сто лет уже этого господина знают. Именно потому много друзей у грека водилось, и сам он много чего знал.
– Варсоней? Гм-гм… – торговец наморщил лоб. – Да, есть тут такой, если еще не съехал. Со дня на день собирался в Августобону, а там с барочниками договориться – да в Лютецию, невольниц продать.
– Невольниц?
– Исключительно невольниц, друзья мои. Варсоней вообще-то нелюдим и прижимист, но, как-то подвыпив, хвастал – мол, есть у него в Лютеции свой человек, напарник. Девок перепродает с большим наваром, но только красивых. Вот Варсоней красивых и скупает… и цену дает хорошую, хоть и скуп. Видать, выгодно! Так вы, если он вам нужен, поспешите.
– И где же его найти? – поспешно вскинулся Амбрионикс.
– Мальчишку, слугу своего, пошлю проводить, – грек махнул рукой и, обернувшись, громко позвал. – Эй, Эней, подойди-ка!
Амбрионикс ушел вместе со слугою, и Евсевий принялся расспрашивать Скорьку о стране словен, которых купец называл то склавинами, то антами.
– Анты – плохое слово, ругательное, – сразу же запротестовал юный воин. – Так нас готы прозвали, за то, что якобы мы всегда были за гуннов.
– Ах, вот оно что! – грек явно был рад возможности узнать что-то новое, даже похвастал, что знает много словенских слов.
– Вот, к примеру: снег, волк, сено.
– Да, есть такие слова, – негромко засмеялся Скорька.
Евсевий разговаривал с ним по-готски, с галлом же – по-латыни. А Керновия ни с кем не разговаривала, просто молча слушала – понимала ли? Готский – вряд ли, а вот латынь – да.
– У меня в Константинополе есть хороший знакомец, Григорий его зовут, Григорий Пселл, – продолжал хвастать купец, – Очень, скажу я вам, богатый человек, но, вместе с тем – простой и общительный, мы с ним еще в юности торговали на пару оливковым маслом, да прогорели, он у кого-то крупный заем взял под залог оставшегося от отца дома, а я… а меня где только потом не носило. Пора бы, наверное, и домой вернуться… – прикрыв глаза, грек немного помолчал и продолжил: – Так вот, к чему я все это. Три корабля сейчас у Григория. Хорошие морские корабли, крутобокие и вместительные скафы, ходят по понту Евксинскому в Херсонес – а это от земель склавен близко, верно?
– Так готы вообще-то, – скривился Скорька. – И море зовется – Готское. А по-ромейски – да – Эвксинский понт.
– Вот, даст Господь, вернусь в Константинополь с товаром, невольников всех продам, да, наверное, подамся к Григорию, надоело по миру мотаться на старости лет.
Купец вдруг хитро прищурился и, свесив голову набок, спросил:
– А твой князь… как, ты говорил, его зовут – Радомир?
– Да, так. А что ты про него спрашиваешь?
– После того как… Ну, как все закончится, неважно, чем… Он собирается возвращаться в родные края?
– Конечно! – юный воин отозвался, не задумываясь. – У него ж там жена! Красивая и молодая. Правда… ну, это наши дела, не твои.
– Так-так, – обрадованно потер руки купец. – И можно с большой вероятностью предположить, что твой князь со своей дружиною обязательно вернется домой?
– Вернется… – Скорька искоса взглянул на Керновию и сконфуженно улыбнулся. – За всю дружину не скажу, однако… кто знает, как там все сложится? А что?
– Просто возвращаться в родные края вам удобней всего через Константинополь. Там сесть на корабль – и в Херсонес. И все это – абсолютно бесплатно. Даром!
– Даром?!
– Ну да. В Константинополь вы же пойдете со мной… всей дружиной. И кто же осмелится на нас по пути напасть? К тому же мне не придется нанимать охрану.
– А-а-а! – протянул Скорька. – Вот в чем твоя выгода.
– А я никогда свей выгоды не скрываю – говорю прямо, как есть.
Купец приосанился и бросил быстрый взгляд куда-то поверх головы Керновии:
– О! Похоже, ваш друг идет.
Девчушка тотчас же обернулась:
– Амбрионикс! Ну, как там? Сладил свое дело?
– Не сладил, – галл хмуро уселся к костру и пожаловался. – Этот гад Варсоней и слушать ни о чем не хочет. Цену заломил – хоть самому в рабство продайся, да еще вас всех с собой прихвати. И то – не хватит!
– А я ж предупреждал – такой уж человек Варсоней. Потому-то никто тут с ним особо и не общается.
Амбрионикс опустил голову и сплюнул:
– Ночь обещал подождать, а утром, сказал – отъеду. Не хочет продавать, тварь, да и нет у меня таких денег. И вряд ли в ближайшее время будут.
– Эй, эй, – обеспокоенно повернулся к купцу плохо понимавший латынь Скорька. – О чем он говорит-то?
– Варсоней-торговец девушку продавать не хочет!
– Девушку? Какую девушку?
– Не знаю. У дружка своего спроси.
– Не хочет, говоришь? – Скорька ненадолго задумался и, вдруг лукаво улыбнувшись, спросил: – А зачем вообще ее покупать? Куда лучше умыкнуть, украсть… как, бывает, невест умыкают.
– Украсть?! – Амбрионикс посмотрел вначале на грека, потом на воина. – Но… как это сделать? Имейте в виду, у него надежная стража.
– Стражу надо отвлечь.
Весь план молодые люди придумали и обсудили в подробностях здесь же, при полном содействии Евсевия, как видно, не очень-то уважавшего своего прижимистого коллегу и конкурента. А иначе им было бы довольно трудно друг друга понять: Амбрионикс совершенно не знал языка словен и плохо понимал готский, Скорька, в свою очередь, не говорил по-латыни, а уж Керновия – это была вообще отдельная песня. Деревня, она деревня и есть.
Наконец, обо всем договорившись, пошли. К большому удивлению Скорьки, Керновия согласилась принять самое деятельное участие во всем этом деле, взяв на себя если и не главную, то довольно ответственную роль, без которой вообще бы все встало.
Шумела река. То шел дождь, то вновь проглядывали луна и звезды. Пройдя берегом – Амбрионикс постарался запомнить дорогу – вся троица (грек, конечно, с ними не пошел, одно дело – помогать советом, и совсем другое – участвовать) оказалась перед группой составленных кругом кибиток. Выпряженные и оставленные пастись волы глухо мычали рядом. Посреди круга горел костер. Сидевшие вокруг него вооруженные копьями слуги – молодые косматые парни – вдруг насторожились, услыхав чьи-то шаги:
– Кого там несет на ночь глядя?
– Меня.
– Что значит – меня?
– Я плохо… плохо говорить латынь.
– Так говори по-нашему, по-галльски. Из какого ты народа, девица?
– Из эдуев.
– Ого! Мы тоже эдуи. Так что тебе надо? Кого-то ищешь?
– Ищу… Тех, кто заплатит за мои песни.
– Ха-ха! – парни плотоядно переглянулись. – Лучше б поискала, кто тебя заплатит за любовь! Скорей бы нашла.
– Тьфу ты, тьфу! – Керновия быстро перекрестилась. – Вы что же, не христиане?
Стражники замялись:
– Ну, вообще-то, да.
– Что ж тогда болтаете всякую гнусь? Господа не боитесь?
– Да как тебе сказать, дева…
– Так я могу здесь перед кем-нибудь спеть?
– Пожалуй, да, – один из парней почесал лохматый затылок. – Только подожди немного. Пойду спрошу у хозяина, если не спит, так и он послушает. Но честно предупреждаю – заплатит он вряд ли. Такой уж это человек.
– Ничего. Мне б поесть чего-нибудь…
– Поесть? Так садись, похлебай похлебки. Вкусная! Садись, садись, не стесняйся. Как зовут-то тебя? Керновия… Красивое имя. Ой, до чего ж ты худая. Ешь, ешь…
Крадущийся в ночи вслед за галлом Скорька вздрогнул, услыхав вдруг раздавшийся так близко голос. Чистый, звонкий и прозрачный, как ручеек. Как красиво пела Керновия! И на сердце юноши вдруг стало радостно, хоть судя по мотиву песня и была грустной.
– Глезия! – остановившись около повозки, тихо позвал Амбрионикс. – Глезия, отзовись, если ты здесь!
– Не мешай спать! И поищи свою девку в соседней кибитке.
– В соседней… Идем, Скорька.
Крадущиеся шаги. Шумное дыхание мулов. Тоненький голосок – песня.
– Глезия… Мне сказали, что ты здесь. Отзовись, Глезия.
Кажется – и зачем Амбрионикс ее искал? Далась ему эта востроглазая девчонка, которую и видел-то всего раз в жизни. А вот, как-то прикипел – сразу и навсегда. Любовь с первого взгляда? Или – это уже он сам себе нафантазировал? Кто знает…
Тишина. И, чуть погодя, едва слышно:
– Кто ты?
– Амбрионикс! – радостно воскликнул галл. И, тут же понизив голос, добавил: – Мы вместе бежали от гуннов, помнишь, по рву? Они схватили тебя…
– Амбрионикс?!!! Ты жив?
– Как видишь. Я пришел за тобой, собирайся.
– Но…
– Быстрее давай, к утру мы должны быть уже далеко.
– У меня связаны руки…
– Хорошо, – Амбрионикс вытащил из-за пояса нож.
Радомир поднялся, как и все, с рассветом. Сходил к подернутой утренним туманом реке, вернулся… У палатки его ждали пятеро. Высокий старик в черном, до пят плаще, и с длинными седыми усами, трое воинов-гуннов, и какой-то бритый сухопарый мужик с постной рожей монаха.
– Я – Гунтамунд-тунгин, – посмотрев на князя, величественно представился старец. – Ты – Радомир-хевдинг?
– Ну я, – предчувствуя что-то недоброе, нахмурился князь. – А что такое?
Гунтамунд кивнул на сухопарго:
– Сей достойнейший человек, Варсоней-торговец, принес нашему повелителю жалобу на твоих людей, сегодняшней ночью совершивших у него покражу.
– Что-о?! – удивленно переспросил Рад. – Быков, что ли, увели?
– Украли молодую рабыню. Утром открылось все, слуги купца случайно опознали одну молодую девицу – она их ночью и отвлекла, а с нею – твоего воина.
– Кого же именно?
– Он не назвал своего имени. Сказал, будет говорить только в присутствии своего князя.
– Хорошо, идем, – хевдинг отрывисто кивнул и обернулся, махнув рукой Хукбольду. – Бери двух новичков-данов и пошли со мной. Быстро.
Даны – Готбальд и Ракса – оказались чем-то похожими друг на друга парнями, одинаково светловолосыми, худыми, но жилистыми. И очень юными – лет, может, по пятнадцать-четырнадцать. Впрочем, держались они весьма уверенно, посматривая вокруг, словно молодые задиристые волчата. У Гутбальда был меч, у Ракса – копье, скорее даже рогатина – длиной метра полтора, с листовидным лезвием, коми можно было и рубить и колоть. Страшное оружие в умелых руках. Оба парня уже обзавелись дорогими плащами из местных тканей, и сверкающими римскими доспехами – значит, бились достойно, раз смогли захватить трофеи.
– Сюда, – оглянулся на ходу старец. – Вон, к тому дубу.
Радомир издалека еще увидал стоявших у дуба Керновию и Скорьку. Оба были связаны и находились под охраною вооруженных мечами и копьями воинов.
– Ну? – подойдя, по-словенски спросил князь. – И что тут происходит? Быстро говори – в чем провинились?
Скорька пожал плечами и улыбнулся разбитыми в кровь губами:
– Да ни в чем, княже. Просто наш проводник выкрал какую-то девчонку, а подумали почему-то на нас, схватили. Я отбивался и… Если б не Керновия…
– Твой человек просто неистовый, хевдинг! – взглянув на Радомира, недобро прищурился тунгин (так готы да и вообще все германцы именовали судей). – Едва мы схватили девчонку, даже не схватили, а просто хотели поговорить, как он выскочил, словно дикий зверь, накинулся… Что он тебе сказал?
– Невольницу украл не он. Кто – не знает. Какой-то парень, кажется, галл. Надо среди торговцев искать, там много подобного народу трется. А наших воинов облыжно в чем ни попадя обвинять – то не только мне, самому конунгу поруха!
– Ну, ладно, ладно, – помялся старик. – Сам же конунг и приказал разобраться.
Стоявшие за спиной Радомира даны неожиданно захихикали. Спросили по-готски:
– Дозволь сказать?
– Чего смеетесь, черти? – недовольно обернулся князь. – Ну, говорите, чего хотели!
– Тот, кто украл – совершил нехорошее, недостойное, дело!
– Вот-вот, – явно обрадовался, как видно, понимавший по-готски купец.
– Ему надо было вначале убить торговца, а потом забрать все! Это – достойно воина, в этом – доблесть. Клянусь Одином и Тором, мы бы так и сделали, верно, Ракса?
– Ну-ну? – тунгин посмотрел на ланов с неожиданным оживлением. – Вы говорите, надо было сначала убить? А потом? Убивать уже после кражи – поздно?
– Убивать никогда не поздно, достойнейший, – даны переглянулись, видать, нравилось им внимание столь почтенных людей, лестно было. – В соседних с нашими землях недавно был такой случай: один славный воин, прельстившись, тайно похитил у одного купца кусок серебра величиной с лошадиную голову.
– Ого!
– Похитил под горячую руку, а немного погодя устыдился своего поступка – ведь, так уж вышло, он стал вором! Позор!
– Да-да, позор!
– Тогда, подумав, сей воин смыл позор кровью – он снова явился в дом того купца и оттяпал ему голову своей разящей секирой! И забрал все! А позор – смыл. Ведь теперь серебро стало не краденым, а законной добычей.
– Так-так, – тунгин явно обрадовался, он почему-то уже не казался князю таким уж строгим. – Славные обычаи, славные законы. Надеюсь, твой человек все понял.
– Не понял, так я ему объясню.
– Эй, эй, – опасливо взвизгнул купец. – Это что еще за законы такие? Языческие?
– А у нас других нет, – пряча усмешку в усах, Гунтамунд-тунгин широко развел руки. – Ведь наш конунг – язычник. Так какие же могут быть законы? Значит, ты, уважаемый Варсоней-торговец, обвиняешь этого воина в том, что он…
Работорговец замахал руками:
– Постой, постой, о, достойнеший. Ни в чем таком я его не обвинял. Не он крал – даю, но он – способствовал.
– Вот именно!
– Даже и не способствовал. А вот эта девка, она…
– Да! Кто твоему воину эта девушка? – судья повернулся к князю. – Спроси, хевдинг.
– Он говорит – жена! А обвинение жены – обвинение мужа.
– Так… почтеннейший Варсоней! Куда же ты?
Напрасно кричал тунгин: подобрав полы туники, торговец стремглав несся прочь, смешно перепрыгивая лужи.
– И все-таки надо было его убить, – угрюмо бросил Ракса. – Клянусь Вотаном, так бы я и сделал. Догнал бы и раскроил череп. В следующий раз знал бы, как возводить поклеп на славных воинов!
– В какой еще следующий раз? – обхватив голову руками, громко расхохотался тунгин. – Клянусь, в твоей дружине достойные парни, хевдинг!
Радомир скупо улыбнулся, глядя, как воины развязывают подсудимых. Хотел что-то сказать, да не успел – послышался топот копыт, потом утробно завыла труба, зарокотали привешенные к луке седла барабаны. И вдруг все резко стихло.
– Глашатаи конунга, – негромко промолвил тунгин. – Видать, что-то случилось.
– Слушайте, слушайте, слушайте! – зычно выкрикнул один из гонцов, плечистый, в сверкающем на солнце шлеме с красными петушиными перьями. – Всем херцогам, эрлам и хевдингам явиться к шатру повелителя тотчас же! Готовитесь в великой битве – войско Торисмунла будет здесь к полудню.
Аттила успел перегруппировать войска, поставив их так, как ему было нужно. Гепиды, герулы, словене, готы и прочие, выстроившись стройными, прикрытыми щитами рядами, выглядели ничуть не хуже римлян, так что говорить – немало римских полководцев (тех же германцев по происхождению) служило нынче повелителю гуннов не за страх, а за совесть, а многие – за звонкую монету, что в качестве дани бесперебойно шла со всех концов империи, и с запада, и с востока, из Константинополя.
Главные силы Аттилы выстроились широким фронтом по всей долине, имея с левого фланга в реку, а справа, с севера – горные кряжи. Кроме того, на флангах располагалась неудержимая гуннская конница – тысячи храбрых и метких лучников, не знавших пощады.
Торисмунд благоразумно поставил вперед всякий сброд – алеманов, за которыми, потрясая секирами и мечами шагала тяжелая готская пехота, параллельно которой неслись всадники – те же готы и союзные галлы – галло-римляне, ведь Галлия все еще являлась провинцией Западной римской империи, вернее – все шестнадцать галльских провинций, известных со времен Диоклетиана. И когда-то созданный самим Цезарем галльский легион «алаудов» – «жаворонков», нынче, правда, переформированный, но все же помнивший былую славу, сомкнув красные римские скутумы, чеканил шаг. Развевались на шлемах петушиные перья, и над всей долиной гремел древний клич легиона.
– Алауда! Алауда! Цезарь!
Вестготы и франки, поглядывая на своих союзников, исходили завистью, ибо сами-то выглядели куда менее внушительно. Зато как бились!
Они быстро приближались – алауды, готы, франки. Снова разорвал небо клич. Полетели дротики и камни. В ответ гуннские стрелы закрыли тучей солнце. Воины еще не сошлись, но появились уже и раненые, и убитые с обеих сторон – и под голубым, с золотым крестом, знаменем короля Торисмунда, и под кроваво-красным, с серой оскаленной головой волка, стягом Аттилы.
– С нами Бог! – кричали готы и франки.
Их поддерживали легионеры:
– Алауда! Алауда! Цезарь!
– Бог с нами!!! – скаля зубы, отзывались германцы Аттилы.
А гунны выли:
– Хунну-у-у! Хунну-у-у-у!
– Да поможет нам Свентовит! – Серый Карась поудобнее перехватил древко секиры.
– Э, не рвись в бой, парень, – проходя мимо, усмехнулся детинушка Велегор. – Наше дело – защищать великого князя!
– То так.
Кивнув, Карась посмотрел на Аттилу – тот сидел на черном коне всего-то в паре десятков шагов от воина. Золотой, сверкающий в лучах солнца шлем, курчавая рыжеватая бородка, редкие усики, вздернутый нос. Вроде, нет в повелителе гуннов ничего демонического, мужик, как мужик, обычный. Однако как его все боялись!
– А-а-а-а-а!!!!
Бухх!!!
Они наконец столкнулись. С грохотом, воем и кровью. Сразу же завязалась сеча! Германские отряды Аттилы громили алеманов… И тем поспешили на выручку везеготы.
– С нами Бог!
Врешь! Остготы считали иначе:
– Господь – с нами! Бей их, парни, круши!
Всюду слышался звон мечей, молодецкое хэканье, кличи… Проносились тучи стрел. Развевались на ветру стяги. Вокруг искаженные страшными гримасами лица… Чьи? Да это же – враг! Бей его, бей! Ткни в грудь копьем, рви кольчугу, намотай кишки на копье! Ах, как пахнет кровавая требуха врага! Так тебе! Бог с нами! С нами Бог… Удар. Еще удар. Уа-а-а-а!!!! Бегите, вражины, бегите! А вот тебе еще… Ага, упал! Упал, повалился… Господи… почему? Почему вдруг погасло солнце?
– Ху-нну-у-у-у!!!
Проскочив вдоль реки, гуннская конница с налета обрушилась на алаудов… и, наткнувшись на упорное сопротивление, отскочила прочь. Чтобы, собравшись с силами, броситься снова… И снова.
Дротики и меткие стрелы десятками впивались в щиты, делая их тяжелыми и почти бесполезными в сече. Вот один «жаворонок» уже бросил свой щит, вот – другой, третий, десятый. Уже не было плотной стены щитов – знаменитой римской черепахи, и гунны прорвали строй… а следом за ними ринулась и германская пехота.