Глава девятая
ТО, ЧТО БЛЕСТИТ
На улице перед домом Стефани Бичем хлопали двери автомобилей. Звуки голосов сливались в ровный шум, по мере того, как все больше приглашенных заходило внутрь. В основном, все были в костюмах, хотя Хэллоуин ожидался только во вторник.
Улицу уже украсили к празднику. В окнах висели бумажные скелеты, на крылечках сияли тыквенные фонарики. Дождь утих, сменившись унылой холодной капелью. В палисаднике перед домом Стефани кто‑то воткнул в землю джутовое пугало нашего монстра из Джентри – легендарной Грязной Ведьмы. Волосы ей сделали из проволоки и шпагата, маркером нарисовали широкий оскал на грубом джутовом лице. Пугало стояло сбоку от крыльца и выглядело огромным и зловещим.
Мы с Росуэллом молча прошли по дорожке к воротам. Он не стал заморачиваться с костюмом, просто нацепил поверх своих зубов острые пластмассовые клыки. Всю дорогу Росуэлл как‑то странно на меня косился.
– Что? – не выдержал я. – Что ты на меня так смотришь?
– Ты не… ой! – Он дотронулся пальцем до губы, то есть до пластикового клыка. – Ты не открывал окно. Ты хоть знаешь, как давно ты не открывал окно в моей машине?
Тут и до меня дошло. Я отлично себя чувствовал – и это после пятнадцатиминутной поездки в машине!
– И что из этого?
– Ничего. Просто странно.
Я кивнул, и мы немного постояли перед воротами, глядя друг на друга. За нашими спинами кто‑то орал гимн школьной команды, очень громко, но очень фальшиво.
Мы вошли в ворота и побрели к черному входу в дом.
Дверь вела в огромную, ярко освещенную кухню, набитую посудой и разной утварью в виде коров или коровьей раскраски.
И еще там была Тэйт. Потому что теперь она была везде, лезла во все щели, всеми способами осложняла мне жизнь и не собиралась прекращать это занятие.
Увидев меня, она улыбнулась, но улыбка у нее вышла злой и торжествующей, будто она победила меня в какой‑то игре.
Тэйт стояла, прислонившись к шкафам, между Дрю и Дэни. Она тоже была без костюма, зато с каким‑то диким обручем на голове. Две светящиеся звездочки на длинных стерженьках‑антеннах, раскачивались над ее макушкой, бросая разноцветные отсветы по всей кухне.
Я сделал глубокий вдох и, стараясь держаться, как ни в чем не бывало, прошел мимо Тэйт к холодильнику. Достал с полки на двери банку «Натти Лайт»[9]и побрел к стойке.
Дэни, стоявший возле раковины, возился с бутылками и ложками, смешивая какой‑то коктейль. Для вечеринки он взял напрокат костюм скелета, а сверху нацепил толстовку с капюшоном на молнии, как герой фильма «Дони Дарко». Дрю, ясное дело, нарядился Фрэнком‑кроликом из того же фильма, только сейчас его кроличья маска валялась на стойке.
Дэни добавил в коктейль терновый джин и каплю гренадина и толчком послал стакан по стойке к Дрю.
– Попробуй и скажи, чего не хватает.
Дрю отпил глоток, поперхнулся и отставил стакан.
– Гадость!
Дэни, насупившись, швырнул в него мерной ложечкой.
– Гадость – это ты! Я ждал конструктивного отзыва, поганый засранец! Говори, чего не хватает?!
Дрю тоже запустил в него ложкой.
– Того, кто возьмет на себя смелость вылить это в сортир!
– Тогда сам смешивай себе коктейль, бармен недоделанный!
Они затеяли дружескую толкотню, потом Дэни натянул на голову Дрю кроличью маску, и они вместе устремились в гостиную. По дороге Дрю натянул Дэни на лицо капюшон.
Росуэлл к этому времени уже испарился – видимо, отправился на поиски Стефани.
Я остался один на один с Тэйт, размышляя, стоит уйти или остаться. Меня абсолютно не привлекала перспектива обсуждать ее умершую сестру, но я не сомневался, что Тэйт все равно от меня не отвяжется, а значит, лучше обсудить это здесь и сейчас, без свидетелей.
Краем глаза я обратил внимание на изгибы тела Тэйт под футболкой, и мне вдруг захотелось до нее дотронуться, в то же время я помнил, что должен держаться ниже травы и тише воды.
Я остановился прямо перед Тэйт – так, по крайней мере, никто не мог слышать, о чем мы секретничаем. Она поджала губы в недоброй насмешливой ухмылке, с них вряд ли могло слететь что‑то приятное. Волосы Тэйт пахли грейпфрутом и чем‑то очень легким, трепещущим, совсем для нее нехарактерным, но почему‑то милым.
– И кто же ты такая? – спросил я, щелкая пальцем по ее «антенне».
– Ох, даже не знаю – скажем, киборг‑богомол. Нет, марсианин! Или алюминиевая фольга. А ты кто?
Я отставил в сторону пиво и уперся ладонями в шкафчик. Нет, это был не я – я стал кем‑то другим.
«Я – нормальный, обычный человек, родившийся в нормальной биологической семье, с карими глазами и розовыми ногтями, которые не синеют, когда официантка в кафешке приносит мне порцию жареной картошки не на алюминиевом, а на металлическом подносе».
Нет, ничего такого я конечно, не сказал.
Глаза Тэйт были суровыми и загадочными.
Не отнимая взгляда с моего лица, она протянула руку и взяла забракованный коктейль Дэни.
А я опустил голову и уставился в пол.
– Хватит смотреть на меня так.
– Как так?
«Будто я глупый и жалкий, а ты меня ненавидишь».
Я пожал плечами.
– Не знаю. Никак. – Я поднял глаза, поймав ее беззащитный взгляд. – Слушай, а что ты вообще тут делаешь?
Тут кто‑то в соседней комнате включил быструю попсовую песенку, вы все, конечно, ее знаете – про то, что все будет хорошо, что нужно быть собой и стараться изо всех сил, и тогда все сбудется, а остальное – вздор и полная чепуха.
Девчонки танцевали все вместе, подпевая себе вслух.
– Странная эта песня, – сказала Тэйт с каким‑то напористым оживлением, будто давая мне понять, что не меняет тему. – А главное, совсем не смешная.
В ее неотступном взгляде сквозила острая и ничем не замутненная печаль, своими ржавыми лучиками окаймлявшая ее зрачки. Но Тэйт продолжала ухмыляться беспощадной улыбкой. Из‑за этого вид у нее был такой, словно девушка едва сдерживается, чтобы не вцепиться кому‑нибудь в глотку.
Я прислонился к стойке, пытаясь придумать Ударную фразу и одним махом положить конец всем этим разговорам. Требовалось что‑нибудь окончательное и бесповоротное, такое, что решило бы проблему раз и навсегда.
Тэйт, продолжая ухмыляться мне в лицо, одним длинным глотком выпила коктейль Дэни.
Я никак не мог уразуметь, чего она добивается. Ее сестра умерла. Какая разница, где случилась эта смерть – в прелестной колыбельке на Уэлш‑стрит или в каком другом месте? Смерть – это смерть. Она необратима. Неотменяема. С ней ничего нельзя поделать, но Тэйт, похоже, вбила себе в голову, что мой правильный ответ позволит ей все исправить.
Глаза у нее были злые, посверкивающие звездочки на ободке осыпали плечи ее куртки серебристым инеем.
– Ты веришь в сказки?
– Нет.
– Даже в сладкие сказочки для взрослых, о том, что нужно играть по правилам, упорно трудиться, найти хорошую работу, обзавестись семьей, и тогда все будет замечательно?
Я хмыкнул и помотал головой.
– Хорошо. В таком случае тебя не меньше, чем меня должна доводить до исступления общая игра «А давайте все дружно притворимся»!
– Слушай, ты говоришь не по делу. Я соболезную, честное слово. Это ужасно. Но ради всего святого – меня это не касается!
Ее улыбка заледенела, а глаза распахнулись еще шире. Когда Тэйт заговорила, ее голос прозвучал пронзительно, насмешливо и угрожающе.
– Ах, ну тогда давай притворимся, Мэки! Притворимся, что ты вдруг поведешь себя, как мужчина, взглянешь в лицо фактам и перестанешь делать вид, будто мы живем в сладкой сказке, а вокруг только радуги, котята и единороги! Притворимся, что ты не будешь обращаться со мной, как с полоумной, и расскажешь, как мерзкие маленькие чудища появляются в детских кроватках вроде той, где спала моя сестра! Почему ты не хочешь рассказать мне об этом?
Мои щеки пылали, как будто мне надавали пощечин.
– Почему? – Вопрос прозвучал очень громко, как хриплый лай. Я взял себя в руки и понизил голос до шепота. – При чем тут я? Какое я имею к этому отношение?
Она подняла на меня глаза и покачала головой, рассыпая вокруг серебряные искорки.
– То есть, ты всерьез считаешь, что вокруг одни дураки?
На миг я перестал дышать. Потом наклонился и постарался произнести как можно злее и тверже:
– Выходит, ты назначила меня экспертом по вопросу, почему в вашей семье случилась такая беда? Что же я такое сделал, что ты решила, будто это имеет ко мне какое‑то отношение?
Тэйт издала короткий презрительный смешок.
– Уверяю тебя, будь у меня выбор, я бы поискала кого‑то больше похожего на мужчину. Но у меня есть только ты!
Я выплеснул пиво в раковину, где оно зашипело пенной шапкой, и отпрянул от стойки. Прочь из кухни, прочь от злой беспощадной улыбки Тэйт!
Впервые после арт‑проекта близнецов я вспомнил о своем изуродованном шкафчике и даже на долю секунды допустил, что это Тэйт нацарапала слово «Выродок» на его дверце. Но эта мысль умерла быстрой смертью. Надпись появилась в день похорон, что практически исключало ее участие, тем более тогда я еще не успел довести ее до белого каления.
В гостиной музыкальный центр надрывался все громче, а толпа становилась плотнее.
Я прокладывал себе путь сквозь супергероев и ведьмочек в поисках места, где можно было «бросить якорь».
– Мэки! – Элис с улыбкой помахала мне с дивана. – Мэки, иди сюда! – Все в ней было простым, естественным и радостным – настоящий сверкающий остров в бурном море. Как раз то, что мне было нужно.
Когда я сел рядом, она придвинулась ближе, так что ее нога прижалась к моей. От нее пахло текилой и какими‑то духами, от которых у меня немедленно заслезились глаза.
Этой ночью Элис нарядилась кошкой – на мой взгляд, это было слишком нарочито. Мне больше нравилось представлять ее в белой теннисной форме – недоступную, чистую и безупречную. Накладные ушки и жирные черные усы на ее щеках слишком бросались в глаза. Тем более что добрая треть девчонок сегодня была кошками.
– Привет, – промурлыкала Элис, наклоняясь ко мне ближе. Выбившиеся из‑под заколки завитые локоны щекотали мне руку. – Нам нужно найти местечко потише.
Губы Элис были гладкими и блестящими. А в ее рту гудела штанга пирсинга – исполняя свою злую и опасную песенку. Интересно, сможет ли сила «Наицелебнейшего боярышника» защитить меня от стали? Если я действительно захочу того, чего, мне казалось, я хочу?
А хотел я поцеловать Элис. Только это не было чистым и страстным желанием, которое обычно порождают мечты о поцелуе. Мое желание напоминало решимость человека, надумавшего очертя голову прыгнуть в ледяную воду и одновременно понимающего, что ничего хорошего его там не ждет. Но я хотел отключиться. Посмотреть, каково это – быть другим.
Элис придвинулась так близко, что ее грудь уперлась мне в плечо.
– Не хочешь посидеть где‑нибудь?
– Мы же и так сидим. – У меня начали потеть ладони.
Она недовольно посмотрела на меня, склонила голову набок.
– Я имела в виду более уединенное место, скажем… наверху. Спальню или типа того.
Я не знал, что на это ответить. Да, да, нет и опять да.
Я покосился в сторону лестницы и вдруг поперхнулся воздухом.
Там стояли две девицы и перешептывались, облокотившись о перила.
Одна, очень хорошенькая, была в пышном платье, с короной на голове и волшебной палочкой в руке. Вся такая нежная и розовая, как принцесса, которую будят поцелуем в конце сказки, только очень невысокого роста. Нет, правда, совсем коротышка. Встань она рядом, наверное едва достала бы головой мне до локтя. Вдобавок у нее были совершенно гигантские уши, в жизни таких не видел.
Малютка стояла на ступеньке, просунув ножку между балясин и держась за перила. Она болтала с другой девицей, которая не была ни маленькой, ни розовой, ни хорошенькой.
Лицо второй незнакомки лоснилось, как свежая кожа после страшного ожога. Ее шею окольцовывал неровная открытая рана. Никакой крови, только рваная серая плоть и лохмотья кожи.
Девица улыбалась безумной улыбкой, широкой, как шрам. Она рассеянно обвела глазами переполненную комнату, а когда снова улыбнулась, ее улыбка предназначалась только мне.
Я повернулся к Элис.
– Выйдем на улицу!
Она покачала головой:
– Там холодно.
Высокая незнакомка начала спускаться по ступенькам. Я почувствовал слабый смрад мертвечины. И исходил он совсем не от ее костюма.
Я схватил Элис за руку – вышло грубее, чем я хотел – и рывком поднял ее с дивана.
– Давай выйдем, ладно? Просто прогуляемся!
За дверью гости кучковались группками в крытом дворе, хохотали, курили и потягивали пиво из пластиковых стаканчиков. Я старался дышать медленно, но сердце тяжело и быстро колотилось где‑то в районе горла.
Рядом со мной Элис сражалась со своим костюмом кошечки.
– Боже, какой же гадкий этот хвост!
Согласен, он был именно таким, только не в том смысле, какой вкладывала в это Элис. Внезапно она очутилась прямо напротив меня и поднялась на цыпочки.
Штанга пирсинга у нее во рту зазвенела громче. Теплая рука Элис устроилась на моей руке. Губы находились в каких‑то трех дюймах от моих.
Я сглотнул, судорожно пытаясь понять, почему, черт возьми, это не лучшее мгновение моей жизни.
– В чем дело? – спросила Элис, обдав меня запахом текилы и нержавеющей стали, и подбоченилась. – Слушай, ты что, гей или типа того?
Я смотрел на нее во все глаза. В свете фонаря над крыльцом она была очень красивой и очень далекой.
Я покачал головой.
– Тогда что с тобой не так? Нет, серьезно!
Элис никогда по‑настоящему на меня не смотрела. Она меня не видела. Вот и сейчас придумала собственную версию. А Тэйт была абсолютно права – ответ лежал в опасной близости от любого, кто решился бы открыть глаза.
Тэйт, ее лицо в нескольких дюймах от моего, она смотрит на меня, медленно говорит, что тварь в гробу не была ее сестрой, что кто‑то другой умер в колыбельке, и что она хочет только одного – чтобы кто‑то выслушал ее.
Элис наклонилась ко мне ближе.
– Ты вообще меня слушаешь?
Нет, я ее не слушал. Сейчас я стоял под деревом, истекающем дождевой капелью, с девушкой, чья сестра стала очередной жертвой странных обстоятельств в нашем дерьмовом маленьком городке, с девушкой, которой хватило решимости прийти в ярость, вместо того, чтобы страдать. Сейчас я мог думать только об этом, а Элис была далеко‑далеко.
За нашими спинами громыхнула дверь с москитной сеткой, я стремительно обернулся, ожидая увидеть двух странных девиц, но это была Тэйт. Она вышла на заднее крыльцо и глядела на нас, облокотившись о перила лестницы, серебристые звездочки раскачивались над ее головой.
Свет из кухни освещал волосы Тэйт как нимб, превращая ее в сверхъестественное неоновое существо с антеннами на голове. Я не видел ее лица, но ее силуэт как бы мигал между нами. Я. Элис. Я. Элис.
Но вот Тэйт шагнула из круга света, и я, наконец, смог разглядеть ее лицо. Не знаю, чего я ждал. Наверное, чего‑нибудь особенного. А она выглядела, как всегда. Абсолютно безучастной.
– Тебя Росуэлл ищет. – Губы у нее были тонкие, она смотрела мне прямо в лицо.
Я нашел Росуэлла в гостиной в компании девочек из школьного совета. Он заулыбался, замахал мне рукой, потом бросился щекотать Стефани, которая заходилась от хохота, когда он притворно кусал ее своими клыками.
Я протиснулся поближе к скучающей и слегка перебравшей Дженне Портер. Она была в белой тоге, с листьями в волосах, но в современных туфлях. Они были ярко‑красными, с крохотными дырочками в виде цветочков на мысках, и совершенно не подходили к ее костюму.
– Привет, – сказал я.
Дженна кивнула мне и улыбнулась.
Две странные девицы шептались возле гардеробной, прикрывая рты ладошками. Я сделал вид, будто ничего не заметил, но Дженна покосилась на них и покачала головой.
– Жду не дождусь, когда смогу убраться отсюда, – пробормотала она, нащупывая на шее маленький стальной крестик. – Сразу после выпускного перееду в Нью‑Йорк.
– А что в Нью‑Йорке? – спросил я, вскидывая брови. Кажется, голос меня не выдал, под взглядом незнакомок было трудно вести себя естественно. Единственное, чего мне хотелось – поддерживать эту беседу.
Дженна пожала плечами.
– Ну, тогда в Чикаго. Или в Бостон. Или в Лос‑Анджелес, да куда угодно! – Взгляд ее уже слегка расфокусировался, она безотчетно улыбалась сама себе. – Да забей, я уеду хоть в Ньюарк, хоть в Детройт, лишь бы подальше от этого богом проклятого места!
Ей не нужно было говорить вслух о том, о чем она подумала – лишь бы подальше от этих людей.
Я открыл рот, собираясь выдать что‑нибудь утешительное и вдохновляющее, как вдруг почувствовал запах гнилого мяса.
Девица с разорванным горлом смотрела прямо на меня. Она прокладывала себе дорогу сквозь толпу, розовая крошка семенила за ней, и ритм моего сердца мгновенно вышел из‑под контроля.
Дженна издала какой‑то скулящий звук, смесь отвращения и испуга.
– В жизни не видела такого мерзостного костюма! И что это должно означать?
Разлагающаяся девица не удостоила ее ответом. Она лишь повернула к Дженне свое лицо с безумной улыбкой, и та с видимым облегчением отошла и затерялась в толпе.
А я остался один на один с особой, словно только что вылезшей из могилы.
– Ты от нас прячешься? – спросила она, подходя ко мне ближе. От ее дыхания несло холодом и затхлостью. – А я думала, нам стоит поболтать о боярышнике, нет?
– Вали отсюда, – прошептал я, глядя поверх ее головы, лишь бы не замечать, как ее разорванное горло раскрывается и чавкает при каждом слове.
Девица со шрамом улыбнулась еще шире. Зубы у нее были желтые и острые.
– В чем дело? Боишься, что мы привлечем внимание? Выдадим твою маленькую тайну? Но, милый, ведь сейчас наше время – время, когда даже самые гадкие из нас могут выйти в город и поглазеть на мир, как все прочие.
– Ты видел метеоритный дождь Орионид? – пискнула розовая крошка, выглядывая из‑за спины своей безобразной подруги. – Они теперь все время падают – сияющие небесные тела, оторванные от родительского тела. Ориониды порождены кометой Галлея. Ты их видел?
Я замотал головой. Щеки малютки были розовые‑прерозовые.
Первая девица покосилась на свою подругу.
– Заткнись, дура! Никому не интересны твои дурацкие звезды!
– Ему интересно, – возразила розовая. – Я видела, как он смотрел в небо на кухне. Он просто пожирал глазами Ориониды! – Она шутливо замахнулась своей волшебной палочкой на приятельницу и неуклюже потрепала меня по руке. – Все нормально, не смущайся! Не все так бесчувственны к красоте, как она.
Я смотрел прямо перед собой, с каждым вдохом впитывая запах тухлого мяса.
– Слушайте, чего вам надо?
Девица со шрамом улыбнулась до ушей.
– Тебя, чего же еще? Мы за тобой охотимся!
– Да, – поддакнула розовая крошка и улыбнулась так, что ее глазки сощурились в два полумесяца. – Мы охотимся! – Она откинула головку назад и засмеялась так искренне, словно в жизни не слышала ничего смешнее.
Ее спутница наклонилась ко мне, уставившись мне лицо своими мутными глазами.
– Твоя приемная сестра приняла нашу помощь, так что теперь она у нас долгу. Приходи на шлаковый отвал, да не мешкай. Если не придешь, мы найдем Эмму и взыщем плату с нее!
– Ах, не будь такой злючкой! – пропищала розовая, легонько шлепнув подругу палочкой и посмотрев на меня. – Малькольм, честное слово, если будешь вести себя, как паинька, то все будет замечательно‑презамечательно!
На этом они ушли, а я остался посреди насыщенно‑цветочной гостиной Стефани Бичем с привкусом падали во рту.
Она назвала меня Малькольм.
Внезапно передо мной вырос Дрю, от которого попахивало травкой и папье‑маше.
– Боже! – воскликнул он, стаскивая маску кролика. – И что это значило?
– Что значило? – тупо повторил я, поворачиваясь к нему.
– Ну, эти девицы. – Он сузил глаза. – Мне показалось, у вас состоялся очень напряженный разговор.
Я пожал плечами и опустил взгляд.
– Никогда их раньше не видел.
Мы оба прекрасно понимали, что это не ответ, несмотря на его правдивость.
Дрю многозначительно приподнял брови.
– Надеюсь, ты не планируешь замутить с кем‑то из них? Честно сказать, долговязая страшна, как не знаю что!
– Нет, это мне не грозит, – сказал я, хватая за руку проходившего мимо Росуэлла. – Слушай, ты не собираешься уходить?
Он не выказал удивления – он никогда этого не делал – только ущипнул Стефани за щечку и молча направился к выходу.
В машине мы немного посидели, молча глядя перед собой. Мое сердце продолжало громко стучать с перебоями.
Росуэлл повернул ключ зажигания.
– Ну что, хочешь ненадолго заглянуть к Мэйсонам?
– Нет! – выкрикнул я так, что сам испугался, поэтому поспешил добавить: – Мне домой надо. Дела всякие…
Росуэлл кивнул, включая передачу. В профиль его лицо выглядело серьезнее и моложе, чем обычно.
Я ничего не добавил, просто не смог придумать, что бы еще сказать. Слишком много крутилось в голове.
Я снова и снова твердил себе, что Эмма сейчас дома, скорее всего, зависла над своим ботаническим проектом, а может, уже устроилась с книжкой в кровати. И что с ней ничего не случилось. И не должно случиться, потому что я не мог допустить даже мысли об этом.
«Приходи на шлаковый отвал». Это звучало, как приглашение. Но шлаковый отвал был просто осыпающейся грудой щебня. Он порос сорняками, был давно заброшен, что я мог там найти?
Однако, если допустить, что эти девицы были столь потусторонними, какими казались, то у них мог быть секрет, разом отметавший все вопросы.
Например, там мог быть тайный проход. Ведь всем было известно, что время от времени мертвые вставали и бродили по пустынным улицам нашего городка. Если верить слухам и страшному шепотку ночных сказок, то под известью и щебнем что‑то жило.
Я, конечно, не был большим специалистом в таких делах, но эта долговязая девица явно принадлежала к миру мертвых. Исходивший от нее запах был ничем иным, как густым и тошнотворным смрадом разложения, не говоря уже о том, что живых людей с перерезанными венами и артериями не бывает.
Меня мутило при воспоминании о ее жуткой ухмылке и том, что долговязая была лишь первой ласточкой того, что я обнаружу, если явлюсь в назначенное место.
Но когда по пути домой я смотрел в темное окно, все эти соображения уже не имели значения.
Эмма. Она хотела помочь – и крохотный пузырек настойки в самом деле помог – но какова расплата, какова цена?
Только ответ не имел значения. Я не мог допустить, чтобы с Эммой что‑то случилось. А раз так, я знал, что надо делать.
Глава десятая
МОНСТРЫ
В нашем квартале было тихо. Никаких тварей, никаких мертвецов, никто не прятался в темноте.
Я шел по Конкорд‑стрит к Орчард‑серкл, мимо тупика и вниз по склону к мосту.
Мне было очень одиноко на пустынных улицах в такой поздний час, но настоящее одиночество я испытал, когда пробирался через глубокий овраг, отделявший наш квартал от центра города, без малейшего представления о том, куда иду и во что ввязываюсь.
Начав спуск, я сразу почувствовал сырой сладковатый запашок, напоминавший смесь гнили и садового компоста.
Гитарист из «Распутин поет блюз» стоял на мостике, его силуэт почти сливался с темнотой и казался неестественно высоким из‑за шляпы. Он курил, а когда поднял глаза, кончик его сигареты вспыхнул яркой неистовой краснотой.
Я шагнул на мост.
– Ты меня ждешь?
Он кивнул и махнул рукой в сторону дальнего конца моста.
– Давай прогуляемся.
Моя кожа покрылась мурашками.
– Кто ты… как тебя зовут?
– Называй меня Лютер, если хочешь.
– А если не захочу?
– Тогда зови меня как‑нибудь иначе.
Выдержав загадочную паузу, он снова указал на дальнюю сторону оврага, потом кивнул на шлаковый отвал.
– Куда мы идем?
– В преисподнюю, куда же еще?
От звука его голоса по моей спине пробежала дрожь. Нужно было совершенно спятить, чтобы добровольно отправиться в логово мертвецов. Просто выжить из ума. Я знал, что должен сказать «нет» и уносить ноги, пока не поздно.
И чего бы я этим добился? Да, у меня было множество оснований повернуться, подняться по склону, прибежав к себе домой и запереть дверь. Но когда дело касалось Эммы, моя преданность не знала границ. Ради нее я был готов на все.
Поэтому я пошел за Лютером по мосту и дальше, по извилистой тропке, сбегавшей на дно оврага, где высился черный бугристый отвал. Чем ниже мы спускались, тем выше он становился, гигантский на фоне неба.
Лютер с улыбкой прикоснулся к полям своей шляпы.
– Дом, милый дом.
– То есть, вы живете в шлаковом отвале?
Он передернул плечами, как отмахнулся.
– Если быть точным, под ним.
Лютер сунул руку под пальто и вытащил нож. Лезвие было длинное и желтое, костяное, может даже из слоновой кости.
Я отшатнулся.
Лютер рассмеялся.
– Не дури. Я не собираюсь тебя резать.
С этими словами он по самую рукоятку воткнул нож в подножие холма.
Лезвие вошло в шлак, секунду‑другую все оставалось без изменений. Потом целый пласт щебня отошел в сторону, открыв узкую дверь.
Лютер убрал нож, открыл дверь и жестом пригласил меня внутрь.
За порогом стояла тьма, пахло плесенью. Вход оказался очень низким, оттуда тянуло сыростью и холодом, но я не колебался. Лютер вошел в низкий туннель следом за мной. Обернувшись, я заметил только выцветшую черноту его пальто и жест, указывающий вниз.
Мы шли медленно, одной рукой я держался за стену. Поверхность ее была грубая, с вкраплениями рыхлой породы, но, насколько я мог убедиться, угроза обрушения туннелю не грозила.
Пол под моими ногами неуклонно понижался, и с каждым шагом я все яснее понимал, что мы находимся глубоко под землей. Ниже уровня погребов и подвалов, ниже водопровода, разветвленной сетью бегущего под улицами нашего городка. Тяжесть земли сверху давила и душила, но одновременно успокаивала. Я чувствовал себя как в коконе.
Постепенно тоннель начал расширяться, воздух стал сырее и прохладнее. Далеко впереди, внизу, горел свет.
Когда мы дошли до угла, Лютер остановился, расправил воротник, одернул манжеты.
Свет пробивался из узкой щели между двух тяжелых створок дверей.
Лютер схватился за ручки и распахнул створки. Потом сорвал с себя шляпу и низко поклонился.
– Добро пожаловать в Дом Хаоса!
Я оказался в подобии вестибюля с каменным полом и высоким потолком. Вдоль стен тянулись ряды горящих факелов, дым пах чем‑то черным и маслянистым, вроде керосина.
Разномастные рукоятки факелов были вырезаны из толстых сучьев и бейсбольных бит, кажется, я даже разглядел там древко от садовой лопаты или топора. В стенах были и другие проходы, даже ниже того, через который мы вошли. Друг напротив друга из стен выступали два огромных каменных камина, но ни один из них не горел.
Рядом с одним из каминов тусовалась стайка девиц, во все глаза пялившихся на нас с Лютером. На них были длинные грязные платья и зашнурованные на спине корсеты. От девиц пахло еще отвратительнее, чем от тех двоих на вечеринке. Я невольно подумал о морге.
В дальнем конце комнаты высился массивный деревянный стол. За таким обычно сидят библиотекари или администраторы, на стуле возле него никого не было.
Лютер положил мне руку между лопаток, и я невольно вздрогнул от тяжести и неожиданности этого жеста.
– Иди, – тихо сказал он. – И не надо бояться. Она просто хочет с тобой познакомиться.
Лютер подтолкнул меня, и мы вместе перегнулись через стол.
На полу сидела маленькая девочка. На ней было белое нарядное платьице, сшитое из чего‑то вроде хирургической марли и выглядевшее так, будто оно побывало в огне. Девочка сидела, подобрав под себя ноги, и чертила на полу обугленной палочкой. Рисунки у нее получались загадочные – сплошные глаза и огромные зубастые пасти.
Лютер прислонился к столу и нажал на кнопку маленького латунного колокольчика.
– Вот ваш мальчик!
Девочка обернулась и посмотрела на меня. Когда она улыбнулась, я невольно отпрянул. Лицо у нее было детское и невинное, а вот рот оказался полон крохотных зазубренных зубок. Вместо приличных и подобающих тридцати двух, их там было штук пятьдесят или шестьдесят, не меньше.
– Ах, – сказала девочка и, отложив палочку, протянула мне грязную ладошку. – Прости, мне следовало быть осторожнее! – Голосок у нее был нежный, но из‑за катастрофы с зубами она сильно шепелявила. – Теперь ты будешь считать меня уродиной!
Честно говоря, да. Она была настоящей уродиной, возможно, даже страшилищем, вот только глаза у нее были большие и круглые. Наверное, вырасти она большая, сделалась бы ходячей жутью, но сейчас она была милой, в том смысле, в каком бывают «милыми» малыши индюков или сумчатых крыс.