Он встретил меня у черного хода и, видимо, хотел что‑то сказать, но я замотал головой. Росуэлл пожал плечами, указав рукой в сторону Литейного парка. Мы прошли через два квартала, не обменявшись ни единым словом.
В парке Росуэлл направился к деревянному столику для пикника на краю детской площадки, сел на лавку и положил руки на стол; он был в толстовке с капюшоном, рукава куртки опущены до запястий. Я посмотрел на него и понял, что мы все привыкли к этой собачьей погоде, научившись жить в вечном дожде без зонтов и плащей. Просто ходили насквозь мокрые, только и всего.
Я сел рядом с Росуэллом, пытаясь прокрутить в уме, что собирался ему сказать, горло саднило, и никакие слова не казались подходящими.
– Это… Чем занимался?
Он пожал плечами.
– Собирал телефонные часы и ждал весточки, что ты не умер. Я тебе звонил, но ты даже голосовой почтой не ответил.
Он говорил небрежно, как настоящий Росуэлл, но от его взгляда мне было не по себе.
Росуэлл обернулся и накрыл мою руку своей, резко, не то схватил, не то ударил.
– Ты меня жуть как напутал. Что это было?
Я смотрел на пустую площадку, на ржавую горку и брошенные качели, и пытался вести себя, как нормальный человек. Сердце бухало как перед выступлением на уроке. По другую сторону невысокой ограды виднелась гора отходов, смутной громадой вырисовывавшаяся на темном фоне неба и деревьев.
Я чувствовал на щеке пристальный взгляд Росуэлла.
– Хорошо, – сказал он, наконец. – Ничего личного, но в последнее время ты ведешь себя страннее, чем обычно. Не объяснишь, что происходит?
Сердце билось так быстро, что было больно. Прежде чем ответить, я закрыл глаза.
– Я не настоящий.
Росуэлл рассмеялся коротким невеселым смешком, похожим на лай.
– Нет. Ты настоящий. Другой вопрос, что ты, возможно, законченный псих, но сейчас я точно разговариваю не сам с собой!
Это было как избавление. Я должен был быть счастлив, но почему‑то у меня чуть не разорвалось сердце. Я сгорбился над столом и закрыл голову руками.
– Что с тобой? – спросил Росуэлл очень тихо. – Просто скажи, почему ты такой?
Вопрос прозвучал так, будто не хватало какого‑то ключевого фрагмента, чтобы я мог стать целым и таким же нормальным, как все вокруг!
Я уставился на траву, потому что не мог поднять на друга глаз. А потом рассказал ему все, только по частям. Про открытое окно и жалюзи, про колыбельку и то, как Эмма не испугалась, как просунула руку сквозь прутья и дотронулась до меня. Я рассказал ему, что всего лишь подкидыш, паразит, типа кукушонка или птенца коровьего трупиала.
Я ждал, что Росуэлл назовет меня вруном или снова заявит, что я псих. Джентри хорошо умел хранить свои тайны, здешние жители привыкли закрывать глаза на фрагмент картинки, который им не нравился.
Детская площадка располагалась в конце парка, за бейсбольными полями и огромным прямоугольником скошенной травы. Когда я был маленьким, мне очень хотелось именно играть здесь, но приходилось довольствоваться играми на траве – сначала в салки, потом во фрисби и тач‑футбол. Росуэлл никогда не спрашивал, почему я сторонюсь рукохода и каруселей.
Он глубоко вздохнул, обернулся на улицу.
– В моей семье никогда такого не было, – сказал он после долгого молчания. – Ну то есть похищения или подмены. С нами такого не случалось.
Целую минуту я не знал, что ответить. Это было очень смелое заявление, имея в виду историю славного города Джентри.
– Ты уверен?
– Абсолютно.
– Понимаешь, похоже, что в разное время такое произошло здесь практически в каждой семье. У всех найдутся отцы, двоюродные братья, бабушки или прадеды, которые могут рассказать историю о каком‑нибудь своем родственнике, который сделался до жути странным, а потом вдруг умер.
Росуэлл с ухмылкой покачал головой.
– Но в семье Ридов такого не было.
Я во все глаза уставился на него.
– Почему?
Росуэлл пожал плечами.
– Мы заговоренные. – Он сказал это будто в шутку, но абсолютно серьезно.
Росуэлл был жизнерадостным, энергичным и неунывающим. Он был идеальным сыном, о котором могла мечтать любая нормальная семья. Если бы я мог быть на него похожим, хоть немножко, моя жизнь сложилась бы иначе. Я вспомнил слова Морриган. Главное – намерение. Если ты веришь в то, что ты заговоренный, способный, симпатичный и популярный, то таким ты и будешь.
Улыбка сбежала с лица Росуэлла. Он уставился на свои ботинки.
– Не то, чтобы я чувствовал себя виноватым…
– Но чувствуешь?
Кивнув своим ногам, он невесело улыбнулся.
– Может, ты поэтому со мной дружишь? Ты об этом не думал? Типа, ты закрываешь глаза на мои странности, потому что сам странный, только по‑другому?
Росуэлл оторвал взгляд от ботинок и посмотрел на меня.
– Не совсем так. Мне больно разбивать тебе сердце, но, поверь, взаимная странность – не единственное основание для дружбы. Бывают и другие. Ты любопытный тип. Кроме того, с тобой мне не обязательно постоянно быть счастливым, славным и душой общества. Хочешь начистоту? Мэки, если честно, ты урод каких мало, но с тобой легко разговаривать.
Конечно, было здорово узнать, что у Росуэлла были другие уважительные причины дружить со мной (помимо факта, что наших отцов связывала церковная служба), но это не меняло сути – не смотря ни на что, я оставался лживым, ненормальным и мерзким типом.
– Мэки Дойл мертв. Я – не он. Я вообще никто!
Росуэлл упер локти в колени и наклонился вперед.
– Мэки – это ты. Я стал называть тебя Мэки в первом классе – тебя, дубина, а не кого‑то еще. Я никогда не знал никакого другого Малькольма Дойла. Если он мертв, мне жаль, но это ничего не меняет. Он – это не ты.
Я не мог поднять на него глаз.
– Ты… слушай, если ты это не всерьез, то лучше скажи прямо.
– Мэки, без обид, но, сколько я тебя знаю, ты всегда был чокнутым на всю голову. Но это не делает тебя никем. Если по чесноку, это делает тебя чертовски особенным!
Я впился пальцами в края столика.
– Это определяющее событие моей жизни, а ты относишься к нему, как к чему‑то обыденному! Будто оно ничего не значит!
Росуэлл откинулся на спинку скамейки и поднял глаза к небу.
– А может тебе пора перестать считать его определяющим? Вообще‑то жизнь людей не исчерпывается тем, что случилось с ними в младенчестве!
Я знал, что он прав, но его правота меня пугала. Я отвернулся, чтобы Росуэлл не видел, до чего мне не по себе. Не так‑то легко поверить что то, что определило твою жизнь, было всего лишь преходящим обстоятельством!
– Сегодня вечером я свалял дурака, – запинаясь, выдавил я.
– Я уже понял. Когда ты забился в судорогах, я сразу смекнул, что ты здорово влип. Колечко в языке, да? Значит, она так сильно тебе нравится? Так сильно, что ты плюнул на все и решился ее поцеловать?
Я покачал головой.
– Она… она вела себя так, будто я нормальный. Совсем не странный, ни капли не другой. Словно я могу быть кем угодно.
Росуэлл расхохотался так громко, что я испугался, не как бы нас не услышали с улицы.
– Так вот, значит, как ты выбираешь? Тебе нужна девушка, с кем ты можешь быть кем угодно?
– Нет! – Я облокотился о стол и уставился на дождь. – Да нет, просто… иногда здорово тусоваться с теми, с кем не чувствуешь себя законченным уродом.
Какое‑то время мы тихо сидели и смотрели на игровую площадку.
Росуэлл первый нарушил молчание. Он задал мне вопрос таким тоном, будто ему вдруг пришла в голову очень смешная мысль, и он едва сдерживается, чтобы не расхохотаться в голос.
– Слушай, а кого бы из них ты выбрал, если брать в расчет нормальность? Представь, что тебе не нужно убеждать девушку в своей унылой обыкновенности.
– Кого? – Я втянул голову в плечи и натянул рукава на руки. – Наверное, Тэйт.
Я ждал, что Росуэлл поднимет меня на смех, или спросит, о какой Тэйт идет речь – о Стюарт или же другой, с тем же именем, но не такой страшной.
Но Росуэлл просто кивнул и толкнул меня плечом.
– Ну, так в чем вопрос, чудила? Прикинь, она, конечно, нагоняет страх, но может оказаться классной. И уж точно интереснее, чем будущая университетская потаскушка.
Я рассмеялся, но смех получился таким неискренним, что я поперхнулся.
– Это невозможно. Я ее так разозлил, ты себе даже представить не можешь. Типа, ничего уже не исправить.
Росуэлл покачал головой.
– Нет ничего, что нельзя исправить! Хочешь пример? Боже, да наши близнецы как‑то собрали работающий снегоуборщик из двух неработающих, и участки кое‑как убранного снега были тому доказательством! Слушай, люди более предсказуемы, чем ты думаешь. И не так уж сильно меняются с годами. Помнишь, как в седьмом классе у нас были дебаты, и Тэйт в хлам разругалась с Дэни по вопросу о смертной казни? Так вот, она не разговаривала с близнецом целый месяц, а потом все равно простила.
– Круто. Только сейчас речь идет не о правах и свободах. И ей уже не двенадцать. – Я вздохнул и провел рукой по лицу. – Рос, ты даже не представляешь, каких дров я наломал! Короче, если у нее есть хоть капля мозгов, она должна меня ненавидеть.
Но Росуэлл только пожал плечами.
– Отлично, она тебя ненавидит. И что? Если хочешь с ней встречаться, значит, засунь свою гордость в задницу, иди и проси прощения. Если у нее, как ты говоришь, есть хоть капля мозгов, она тебя простит. А нет, тогда лучше переключиться на девчонок, которые считают тебя нормальным. Только выбирай красоток без пирсинга в языке, ладно?
После этого мы еще какое‑то время посидели молча, не глядя друг на друга, просто здорово и спокойно посидели.
Дождь почти перестал, превратившись в легкую промозглую пыль. Мне, как никогда, хотелось только одного – сидеть на скамейке с Росуэллом и чтобы мне всегда было так, как сейчас – хорошо и просто.
Глава двадцать вторая
ДРАКА
Следующий день оказался особенным, поскольку впервые за несколько недель не было дождя. Как обычно, погода, была пасмурной, но холодной и сухой: первый признак того, что дождь не может идти вечно, и зима когда‑нибудь все‑таки наступит.
За обедом Дрю и Дэни вели себя странно, светились как именинники и улыбались до ушей. Когда Росуэлл поинтересовался, что их так разводит, оба переглянулись и покатились со смеху.
Я положил локти на стол, с трудом подавив зевок.
– Выглядите, как новый четвертак!
– А ты как дерьмо, – съязвил Дэни, передавая мне картошку фри.
– Мы починили «Красную угрозу», – объявил Дрю. Он сиял, как семафор, тщетно пытаясь держаться невозмутимо. – Вчера ночью. Короче, выглядит этот полиграф как адова головоломка, но работает.
Мне захотелось спросить, зачем вообще нужно знать правду, если от этого всегда одни неприятности? И что чувствует тот, кого поймали с поличным? И каково это – позволить кому‑то узнать твои секреты?
После школы я решил отправиться домой длинным путем: в обход парковки, старательно огибая участки топкой грязи. Едва я добрался до белого дуба, как из школы вышли Элис и Тэйт. Вместе, что было весьма неожиданно.
Они шли рядышком, беседуя о чем‑то. По крайней мере, Элис точно что‑то говорила. А Тэйт пялилась на блеклый горизонт над пригородом с таким видом, будто умирала от скуки.
Когда они остановились, все стало напоминать сцену гангстерской стрелки.
Элис улыбалась Тэйт, но вид у нее был скорее раздраженный, чем дружелюбный.
– Я хочу сказать, что ты должна постараться. Не надо заставлять себя ходить на вечеринки или записываться в группу чирлидеров! Просто будь нормальной!
Тэйт ничего не ответила.
Элис наклонилась к ней.
– Пойми, ты ведешь себя очень странно. Это настораживает, прости, что говорю тебе прямо, но кто‑то же должен сказать!
– Хорошо, – хмыкнула Тэйт. – Отлично, ты все сказала! Не буду тебя задерживать, может, теперь пойдешь под трибуны и перепихнешься с кем‑нибудь по‑быстрому?
Элис рассмеялась, но совсем не по‑доброму.
– Боже, все‑таки ты неисправимая лохушка! Просто не представляю, на что ты рассчитывала, надеясь подцепить Мэки, но вы определенно друг друга стоите!
Тэйт смерила ее долгим презрительным взглядом. Такой еще называют испепеляющим.
– Не твое дело судить о том, чего я стою. Видишь ли, то, что ты предпочитаешь делиться подробностями своей интимной жизни со всеми подряд, еще не делает нас задушевными подругами. Если честно, это делает тебя жуткой сукой.
Элис влепила Тэйт пощечину. Звук получился оглушительным, мне показалось, что Элис даже растерялась.
Голова Тэйт мотнулась в сторону. Миг спустя она шлепнула Элис в ответ – несильно и незло, как будто хотела поддразнить.
Элис бросилась на нее, но Тэйт отступила и откинула ее руки в стороны. Она двигалась быстро, словно играла в «вышибалу» или в хоккей с мячом, и все выглядело не всерьез, а просто несмешной глупой шуткой.
И тогда Элис ударила Тэйт по‑настоящему. Не знаю, хотела она этого, или оно само так вышло. Может, это была дурацкая случайность, секундная потеря контроля и координации, но удар вышел, что надо. Из носа у Тэйт брызнула кровь, заливая ее рубашку.
В первую секунду Тэйт оцепенела. Потом улыбнулась – знаете, когда человек весь в крови, это, пожалуй, самое страшное, что он может сделать.
Кровь капала с подбородка Тэйт, впитываясь в воротник ее футболки.
Я вытащил руки из карманов и направился к парковке. А когда Тэйт ударом ноги опрокинула Элис на землю, я бросился бежать.
Вокруг уже столпились люди, образовав круг. Элис лежала на асфальте, а Тэйт избивала ее ногами. Кровь алела на ее рубашке, капала с подбородка, текла по шее. При этом она умудрялась держать спину прямо и надменно, как на портретах разных английских королев.
– Эй! – заорал я. – Эй, прекрати, хватит!
Я протиснулся сквозь толпу и попытался схватить Тэйт за руку. В какой‑то момент мне удалось поймать ее за рубашку, но она вырвалась.
Элис отползла назад, пытаясь подняться на ноги.
Вокруг меня все орали, плотнее сдвигая кольцо, но никто даже не думал прервать избиение.
Я локтями проложил себе путь в центр круга и обхватил Тэйт вокруг талии.
– Тэйт! ТЭЙТ!
Она выгнулась всем телом, забилась, как пойманная рыба. Но я сжал ее еще крепче.
– Тэйт! – крикнул я ей в самое ухо. – Прекрати!
Ее окровавленная рубашка обжигала мне руки.
Элис, не вставая, отползала в сторону, перебирая ногами. Она рыдала короткими, судорожными всхлипами, тушь черными дорожками стекала по ее щекам.
– Тэйт, прекрати! – Я хотел сказать это твердо и властно, как имеющий право, но голос меня подвел. В ушах уже начало звенеть. – Прошу тебя, прекрати.
Она тряслась всем телом у меня на груди. Я увидел, как Элис встала на ноги. Во взгляде, который она бросила на нас – на меня – гнев смешивался с чем‑то очень сложным. Потом она развернулась и бросилась в толпу.
Тэйт обмякла и перестала вырываться из моих рук.
Внезапно меня накрыло уже знакомое, покалывающее ощущение невесомости, как будто я сейчас взлечу. Абсолютно обманчивое, разумеется, потому что на самом деле это означало только одно – сейчас я отрублюсь.
Я отпустил Тэйт и попятился назад, раскинув руки в стороны. На секунду я подумал, что придется сесть, но как‑то удержался на ногах.
Отойдя в сторону, я начал стирать с себя кровь, соскребать ее о мокрую траву, о джинсы, обо все, что подворачивалось, лишь бы поскорее очистить кожу. Я вымазал кровью запястья, но на этот раз меня не мутило, как на День донора. Я даже смог самостоятельно войти в школу.
Тэйт побрела за мной.
На крыльце я споткнулся о последнюю ступеньку и едва не упал.
Тэйт положила мне руку на плечо.
– Что с тобой?
– Мне нужна вода, – хрипло выдавил я из себя. Она стояла так близко, что из‑за ее запаха я не мог дышать. – Руки.
Тэйт схватила меня за руки и сунула их под фонтанчик с питьевой водой. Вода обожгла меня холодом, сразу защипали все трещинки и ссадины.
Тэйт стояла рядом и держала меня за запястья, нажимая на рычаг бедром.
Когда розовая вода стекла в канализацию, Тэйт отпустила меня, и я привалился к стене. Кисти моих рук превратились в сплошные нервные окончания, в ушах продолжало звенеть.
Тэйт рассматривала меня, скрестив руки на груди. Кровь текла у нее из носа, капала на пол. Я смотрел на ее лицо, на рот, скрывшийся за вязким алым пятном. Со всей этой кровью она была так мучительно красива, что я невольно улыбнулся.
Тэйт вздохнула, слегка опустив напряженные плечи.
– Ты как, в порядке?
Я кивнул, похлопав себя ладонью по рубашке.
– Тогда мне нужно умыться.
Она повернулась ко мне спиной и, не прибавив ни слова, прошествовала в дамский туалет.
Я сел на пол и закрыл глаза. Потом у меня затряслись руки, и я стал вытирать их о рубашку.
Тэйт вышла из туалета, прижимая к носу целый ворох пропитавшихся красным бумажных салфеток. Когда она присела на корточки рядом, я отвернулся, зажав нос рукавом.
Тэйт то ли не заметила, что я стараюсь не вдыхать ее запах, то ли сочла, что это не самый неприятный момент во всей истории. Так или иначе, она смотрела только на мои руки.
– Боже, да что это с тобой?
– Все нормально, ничего страшного, – ответил я, зажимая рукой рот и нос. – Пошли отсюда!
Тэйт высморкалась в свои салфетки. Запах крови был влажен и красен.
– Пошли? Никуда я с тобой не пойду! Слушай, прости, что я отделала твою девушку, но порой приходится вести себя, как шваль из подворотни, это некоторым полезно. Проехали?
– Все не так, как ты думаешь. Нам нужно поговорить.
Тэйт встала. Теперь она возвышалась надо мной с угрожающим выражением лица.
– О чем? О том, что ты продолжаешь волочиться за Элис, хотя она злобная дрянь? И продолжаешь гадать, где она оставила свои мозги? Нет, спасибо, не интересно! Эту историю я уже знаю!
– Тэйт, прошу тебя, дай мне шанс. Просто выслушай.
– Зачем? – Тэйт смерила меня самым ужасным, самым уничижительным взглядом. – Как недавно сказал один бескорыстный герой: мне то что за дело?
Трудно было найти менее подходящее место и время для признания – я сидел на полу в западном крыле школы, а Тэйт стояла надо мной, едва не капая своей кровью мне на макушку. Я не мог поднять на нее глаз. А когда хотел заговорить, то только буркнул что‑то нечленораздельное в рукав.
Тэйт дернула плечом и вздохнула.
– Прости, неужели ты так разнервничался из‑за моего отказа? Ждал более теплого приема? Или того, чтобы я сказала – ты молодец, поступай в том же духе? Вот что, Мэки, хватит мямлить в рукав! Мне наплевать, что с тобой и почему ты ведешь себя как последний засранец!
Я стиснул зубы, собрался с силами и произнес чуть громче:
– Твоя сестра не умерла.
Перемена была разительной.
Тэйт оторвала руки от своего разбитого носа и уставилась на меня. Глаза у нее были широко распахнуты, кровь лилась из носа на губу, но она ничего не замечала.
– Закрой лицо! – выдавил я в рукав и отвернулся, задержав дыхание.
Тэйт снова прижала салфетки к носу и посмотрела на меня поверх рук.
– Повтори!
– Она жива. По крайней мере, я так думаю. Пока жива!
Тэйт судорожно втянула в себя воздух, ее глаза вспыхнули, словно у нее в голове зажглась лампочка.
– Вот с этого места давай поподробнее!
– Слушай, я не могу говорить об этом здесь.
– Ах вот оно что! – прошипела Тэйт. – Значит, мы все‑таки будем об этом говорить?
Я помассировал пальцами веки.
– Хорошо, ты была права. Довольна? Ты была права насчет нашего города. Да, здесь живут… люди. Странные, секретные люди, о которых никто не знает. – Такие, как я. – Они забрали Натали, но они ничего не сделают с ней до пятницы.
– Хорошо. Как мне ее вернуть?
Я отнял руки от лица, но не решился посмотреть на нее.
– Не знаю.
Тэйт издала хриплый судорожный звук, совсем не похожий на смех.
– Замечательно. Нет, просто шикарно!
– Я не знаю, но что‑нибудь придумаю.
Она стояла надо мной: злые глаза и окровавленные салфетки.
– А с чего вдруг ты будешь над этим думать? Что я должна сделать, чтобы заслужить геройскую помощь самого Мэки Дойла?
Я поднял на нее глаза. На ее лице проступило отчаяние, но почти незаметно, как будто она всеми силами пыталась его спрятать.
– Можно я провожу тебя домой?
Несколько секунд я ждал, что Тэйт назовет меня поганым уродом и предложит катиться ко всем чертям, но она только кивнула и направилась к выходу.
Дом, в котором жила Тэйт, был старше нашего, с крохотным запущенным садиком, заваленным мусором и палой листвой.
Внутри тощая девочка сидела на диване и смотрела телик – какой‑то кислотный мультик про космический корабль.
Когда мы вошли, девочка оторвала взгляд от экрана и уставилась на Тэйт с ее пригоршней окровавленных салфеток.
– О боже, тебя исключили?
– Конни, заткнись, а?
Девочка сползла с дивана и с вызовом подошла к закрытой двери.
– Ма‑а‑ам, а Тэйт дралась!
Тэйт сделала глубокий вдох, потом указала наверх.
– Марш в свою комнату. Живо!
Конни вернулась в гостиную и поплелась вверх по лестнице. Дверь осталась закрытой.
Тэйт вздохнула и повела меня в ванную. Там она прямиком направилась к шкафчику с лекарствами и стала одной рукой перебирать тюбики и пузырьки, а второй все также прижимала к носу свои окровавленные салфетки.
Отыскав бутылочку с перекисью водорода и пакет с ватными шариками, она с грохотом захлопнула шкафчик. Потом выбросила бумажные салфетки в раковину, и их запах растекся по тесному помещению.
Я схватился за душевую занавеску, чтобы не упасть, а Тэйт стремительно обернулась на звук.
– Как ты, Мэки?
– Не очень…
– Так убирайся отсюда! Посиди внизу или выйди на свежий воздух, пока я тут занята…
Я отправился на кухню и открыл морозилку. Там почти ничего не было – несколько пластиковых контейнеров без этикеток, пачка замороженных вафель, зато отыскалась формочка для льда, правда, полупустая. Я высыпал ледяные кубики в пластиковый пакет, торчавший из мусорки. Потом заново наполнил формочку водой и убрал ее в морозилку.
После вышел на крыльцо и уселся на ступеньку, уронив голову на руки и поставив пакет со льдом возле ног.
Через несколько минут из дома появилась Тэйт и остановилась надо мной. Кровь у нее из носа больше не шла, зато вся щека была располосована ногтями. Ее мокрые волосы стояли дыбом, как иглы у ежа, и она успела сменить рубашку.
Воображение немедленно представило мне дивный и мучительный образ Тэйт, смывающей кровь с шеи и голой груди. В моем ролике лифчик у нее был черный и весь кружевной, хотя в реальности я не мог себе представить, как Тэйт заходит в магазин и выбирает нечто подобное.
Она села рядом и, не глядя на меня, протянула руку. Я отдал ей лед, она взяла. Руки ее слегка дрожали, но лицо было непроницаемо.
– Ты в порядке? – спросил негромко.
Она пробежала пальцами по волосам. Под ее левым глазом набухала красная царапина.
– Нет, но жить буду.
Мне захотелось улыбнуться, потому что голос ее прозвучал так устало, а запястья выглядели такими неправдоподобно узкими по сравнению с моими. Мы сидели рядом, не разговаривая и не дотрагиваясь друг друга.
– Мне бы хотелось быть такой как ты, – сказал я, и это было ужасно странно – произносить вслух именно то, что я думал. Ведь я говорил не только о нормальности. Тэйт могла быть грустной и сердитой, но при этом она всегда точно знала, кто она такая.
Она рассмеялась.
– С какой стати кому‑то – тем более, тебе! – хотеть быть таким как я?
– Потому что ты всегда поступаешь так, как будто точно знаешь, что делаешь.
Тэйт улыбнулась мне быстрой лукавой улыбкой.
– А почему ты думаешь, что я знаю, что делаю?
Мы рассмеялись и почти одновременно замолчали.
Тэйт зачесала волосы назад, как мальчишка, но даже с мокрой головой и царапинами на щеке, даже на ветхом крылечке, она была красавицей.
– Тэйт.
Она подняла глаза, пластиковый пакет со льдом зашуршал и захрустел у нее под рукой.
– Что?
– Я сожалею.
Она посмотрела на грязный дворик, вздохнула.
– Я знаю.
– Нет, не знаешь. По крайней мере, не все. Просто все… все не так, как ты думаешь.
Тэйт отложила пакет со льдом в сторону и повернулась лицом ко мне.
– Откуда ты знаешь, что я думаю?
– Честно? В основном, из личного опыта.
Тэйт обхватила меня за шею и потянула мою голову вниз. Потом поцеловала меня, медленно и легко. Чего‑чего, а этого я совершенно не ожидал. Я не смел даже надеяться, что когда‑нибудь она снова подпустит меня к себе, а теперь её руки обвивались вокруг меня, ее губы прижимались к моим. А ведь я ничего не сделал, только подтвердил то, о чем она сама догадывалась.
Я поднял руку, коснулся ее щеки, шеи. Тэйт отстранилась, глаза у нее сделались глубокими и настороженными. Я прикоснулся к ее мокрым волосам.
– Что? – спросил я, положив руку на основание ее шеи.
Тэйт встала и потянула меня за руку.
– Хочешь подняться в мою комнату? Ко мне, наверх? Хочешь? Ненадолго?
– Ты уверена?
– Говори, хочешь или нет?
Я кивнул, весь задыхающийся и наэлектризованный, едва соображая, как это понимать – как возвращение к системе поощрений и наказаний, или как что‑то настоящее. Но если поцелуй мог означать все, что угодно, а не только признательность за мою капитуляцию, то в дом я пошел за Тэйт только потому, что ее рука в моей ладони была теплой, а на губах я чувствовал вкус ее гигиенической помады.
Комната Тэйт оказалась калейдоскопом знаменитостей. Все стены были обклеены постерами, Квентин Тарантино соседствовал с Робом Зомби[17]и Сэмми Соса.[18]Здесь было очень опрятно, но совершенно непохоже на обычную комнату девушки. Главным цветом спальни был коммунистический серый, за исключением чудовищного аляповатого постельного покрывала в цветочек.
Тэйт села на кровать, а я остановился в дверях, скрестив руки.
Она наклонилась и стала расшнуровывать ботинки.
– Тэйт?
Она подняла голову.
– Чего?
– Зачем ты это делаешь? Надеюсь, не из‑за того, что я сказал то, что ты хотела услышать?
Она покачала головой и взялась за пуговицы рубашки.
– Еще никто не сказал мне то, что я хочу услышать.
Бюстгальтер у нее оказался ничем не примечательным, самым простым, грязно‑белого цвета. Зато сама Тэйт оказалась худее и крепче, чем я воображал, а ее груди высовывались из лифчика и мягко круглились, как фрукты. Боже, боже, боже.
Она сбросила рубашку на пол и протянула руку.
– Иди сюда!
Я сел рядом, сгорая от жара и неловкости, но Тэйт просто обняла меня за шею. Потом поцеловала, я тоже ее поцеловал, и вся неловкость куда‑то исчезла. Снаружи полыхнула молния. Надвигалась гроза, порывами налетал ветер, небо быстро темнело.
Тэйт стянула с меня капюшон, задрала вверх толстовку. Я стал рывками стаскивать ее через голову, запутался, потом распутался.
Мы смеялись, и я понял, что у меня растрепались волосы, потому что Тэйт стала их приглаживать.
Потом я взялся за застежку ее бюстгальтера. Металлические крючки обжигали мне пальцы, но после нескольких попыток я добился успеха.
Тэйт сбросила с плеч лямки и наклонилась ко мне, чтобы я мог провести руками по ее спине и ребрам.
Когда я обнял ее, она со свистом втянула в себя воздух. Кожа у нее покрылась мурашками. Мое сердце колотилось, как ненормальное, я не понимал, это от нервов или от возбуждения, но какая разница? И то и другое было одинаково приятно.
Поднялся ветер, ветки деревьев застучали в окно. Потом снова полыхнула молния, и сразу же раздался удар грома.
Тэйт зажмурилась, как от яркого света. Я склонился над ней и стал целовать в шею, под ухом. Она легла щекой мне на плечо, прямо на голую кожу, и меня снова охватило чувство абсолютной правильности происходящего. Все шло, как надо, все было на своих местах, а значит, я мог ни о чем не волноваться.
И тут в дверь яростно заколотили.
– Тэйт? – Загрохотала дверная ручка. – Тэйт! Открой!
Тэйт со вздохом оттолкнула меня, села и нашарила свой бюстгальтер. Потом повернулась к двери.
– Это срочно?
– Тэйт, серьезно тебе говорю – впусти меня!
– Конни, я спросила – это срочно?
– Да! – испуганно и пронзительно донеслось из‑за двери. Следующие слова были заглушены раскатом грома и свистом ветра. – Дым! Над церковью! Там что‑то горит!
Тэйт застегнула лифчик, натянула рубашку, бросила мне мою футболку. Я натянул ее трясущимися руками, и мы вместе сбежали вниз по лестнице на крыльцо.
Глава двадцать третья
ГРЕХИ НАШИ
Дым был маслянисто‑черный. Он поднимался вверх ровной колонной, на сотню или на две сотни футов над городом, как библейский «столп огненный».
– Черт, – сказал я, каким‑то совершенно тусклым голосом. – Черт. Это же церковь горит.