Дэни сделал открытый упор и закатил с первого раза.
Я смотрел на его опущенную голову и улыбался до ушей.
– А ты меня узнал?
Дэни выпрямился, смерил меня скучающим, недоверчивым взглядом.
– Ну, да‑а.
– Боже! – воскликнул Дрю. – Блин, да мы все тебя видели! И мы, между прочим, пока не в маразме!
– А я выглядел как‑то по‑другому?
Дэни стукнул кием об пол.
– О да, только в хорошем смысле. Ты был счастлив, Мэки. Знаешь, я уже забыл, когда видел тебя счастливым!
– Просто… просто я стал лучше себя чувствовать.
Дрю крутил в руках мелок, выписывая пальцем голубые полоски на тыльной стороне ладони.
– Вот и хорошо, – сказал он, не глядя на меня.
– В чем дело? Что‑то не так?
Дэни покачал головой.
– Ничего. Просто будь осторожен. Ты же понимаешь?
Я кивнул, дожидаясь, когда он объяснит, чего мне надо остерегаться и почему, но Дэни не прибавил ни слова, и братья вернулись к игре.
Через минуту Дрю снова поднял голову. Посмотрел на Тэйт, стоявшую возле игровых автоматов, и выразительно пошевелил бровями.
– Слушай, что между вами такое, а? Я все жду, кто первый бросит гранату.
Я промолчал. Признаться, я сам не знал, как назвать то, что с нами происходило – за исключением, что это было глупо и немного стыдно – просто когда Тэйт упрямо выпячивала подбородок, мне почему‑то хотелось быть к ней гораздо ближе, чем нужно.
Выйдя в зал, я стал прокладывать себе дорогу сквозь толпу, обходя ребят из нашей школы и незнакомцев.
Тэйт играла в пинбол, с ледяной невозмутимостью скармливая автомату четвертак за четвертаком.
– Эй, – сказал я, останавливаясь рядом.
Она оттянула пружинную катапульту и отправила первый мячик в море мигающих огоньков и ярких пластиковых сирен.
Я облокотился на крышку автомата.
– Слушай, тебе понравился концерт?
Тэйт продолжала игру, следя за мячиком, катившемся по минному полю препятствий и колокольчиков.
– Ничего так, для тех, кому такое нравится.
– А какую ты музыку любишь?
– Всякую. Разную. Слушай, ты не мог бы отойти от стекла?
Когда она говорила, у меня по шее бежали мурашки, то ли от нервов, то ли… от того, что мне нравился ее голос… как бы… Я встал рядом с автоматом и стал смотреть, как мячик снует среди препятствий и ловушек.
Напиток Морриган потихоньку выветривался, меня слегка вело, но это не было неприятно. Напротив, появилось ощущение расслабленности и свободы, как в легком подпитии.
Я пребывал в том волшебном состоянии, когда мир кажется податливым и ничто не выглядит ни непреодолимым, ни слишком страшным. Я стоял перед игровыми автоматами и смотрел на Тэйт. Она орудовала лапками с таким видом, будто занималась серьезным делом. И больше не разговаривала со мной.
Когда последний шарик скрылся в брюхе автомата, она со вздохом повернулась ко мне.
– Ну, что? Чего тебе надо?
– Не подкинешь меня домой? – Слова вырвались прежде, чем я успел их обдумать.
Она подняла голову, чтобы взглянуть на меня; ее лицо было непроницаемо, а подбородок торчал так упрямо, что мне захотелось схватить ее за плечи и трясти, чтобы она перестала так на меня смотреть.
После долгого молчания, заполненного пиликаньем сирен и миганием огоньков пинбола, Тэйт кивнула.
Мы отъехали всего на квартал от «Старлайт», когда я понял, что принял неправильное решение. Этой ночью боярышник выветривался гораздо быстрее, чем накануне, а вместе с ним улетучивалась и эйфория, вызванная моей игрой перед полным залом. Теперь каждый неровный участок дороги и каждая выбоина, на которой подскакивала машина, пробирали меня до костей.
Тэйт, похоже, ничего не замечала. Она смотрела прямо перед собой, сквозь залитое дождем ветровое стекло, и болтала о школе и независимом кино. Она держалась абсолютно спокойно, как будто никуда не спешила и ждала своего звездного часа. То есть минуты, когда она задаст свой роковой вопрос, и мне ничего не останется, кроме как ответить.
Воздух загустел от запаха железа. Я проглотил ком в горле и приоткрыл окно.
Мы были в шести кварталах от моего дома, когда наступила расплата – отвратительная и неизбежная. Я закрыл глаза и стал считать в обратном порядке, пытаясь унять дрожь и выдавить отравленный воздух из легких. В животе что‑то всколыхнулось, но я заставил себя не обращать внимания и медленно, глубоко дышать. Пот лил с меня градом.
Когда теплая судорога снова скрутила желудок, я откашлялся.
– Тэйт, остановись, пожалуйста.
– Эй… Эй, что с тобой?
– Мне что‑то очень нехорошо.
Что было огромным преуменьшением. Мне никогда в жизни не было так плохо, даже от чертового железа или нержавеющей стали, даже в самых худших случаях.
Головокружение накатывало волнами, перед глазами все плыло. В ушах шумело, пелена черных точек мешала смотреть. Запах металла стоял во рту и носу. Он просочился мне под кожу, в кровь, пульсировал в костях и суставах.
Тэйт схватилась за рычаг и переключила передачу в режим парковки.
– Это…
Но я уже рывком открыл дверь.
Я вывалился наружу, но ноги отказались меня держать. Из кромешной тьмы земля вздыбилась мне навстречу. Я упал на четвереньки и постоял так, не шевелясь, пережидая самое худшее, пока не нашел в себе силы лечь. Мне нужно было побыть в тишине и одиночестве. Свернуться клубочком в темной комнате, где ни звука, ни движения.
Прижавшись щекой к траве, я вдыхал зеленые запахи листьев, стеблей и корней. Дождь легко и прохладно падал мне на лицо. Мне нужна была Морриган.
– Мэки, ты как?
Тэйт согнулась надо мной с протянутой рукой, словно хотела взять меня за плечо, но боялась дотронуться. Все мое тело приступами сотрясала страшная судорожная дрожь.
Я крепко зажмурился, стараясь совсем не шевелиться. Каждый вздох отзывался бурей спазмов в груди.
– Мэки, скажи, что ты в порядке! – В ее голосе звенело напряжение.
Боль в локтях и коленях становилась все сильнее, из тупой и пульсирующей она быстро превращалась в удары молотка.
Я поднял глаза на Тэйт, пытаясь придумать, что бы ей сказать, чтобы она замолчала. Но боялся выдать голосом свое состояние.
Тэйт нащупала мою руку, ее пальцы накрыли мои костяшки, обхватили ладонь. Ее прикосновение не было грубым, но от нажатия боль прострелила руку до локтя, так что я дернулся, закусив губу.
– У тебя руки совсем холодные! – сказала она.
От тревоги, звучавшей в ее голосе, у меня еще сильнее разболелось горло. Я зажмурился до звездочек в глазах и стал молиться, чтобы она поскорее убралась отсюда, чтобы оставила меня в покое, дала мне возможность отлежаться и придумать, что делать дальше. Ее страх только подчеркивал, насколько все плохо. Лишал последних сил. Нужно было, чтобы она поскорее ушла, но у меня не было власти над ней. Даже если бы я ее обидел, назвал последними словами, она бы все равно не сделала так, как я говорю. Лицо Тэйт белым овалом плыло надо мной.
Единственным местом, где мне могли помочь, был Дом Хаоса.
– Ты… должна уйти, – сказал я так твердо, как смог.
– Что? Я не могу бросить тебя на обочине дороги! Господи, кажется, у тебя шок. Ты заболел или это травма? Кто‑то должен остаться с тобой!
– Тэйт… послушай меня. Пожалуйста, найди Росуэлла и привези его сюда, ладно?
– Мэки, ты меня путаешь!
– Прошу тебя, просто привези Росуэлла.
Ей это не понравилось, но она встала (никогда в жизни я не видел ее такой испуганной) и бросилась к машине.
Когда «бьюик» отъехал от обочины, я закрыл глаза. Потом испустил жалкий прерывистый вздох чистого облегчения. Вздох получился такой слабый, что проще было представить, что он донесся откуда‑то со стороны, а я тут не при чем. Что вообще все доносится откуда‑то со стороны, а я просто сплю, возможно, у себя дома, и мне только снится, будто грудь сдавило так, что не вздохнуть. Воздух сделался слишком густым, а стал совсем как вода, зато земля перестала пронизывать холодом.
Я уткнулся лицом в траву, гадая, не так ли чувствуют себя люди, когда понимают, что пришла смерть.
Часть третья
НЕПРИКАЯННЫЕ МЕРТВЕЦЫ
Глава пятнадцатая
БАНКЕТ
Я провалялся на земле, зарывшись лицом в мокрую траву под моросящим дождем, пропитывавшим мою одежду, довольно долго. Я знал, что если полежу еще немного, то приедут Тэйт и Росуэлл, которые непременно захотят отвезти меня домой или, еще хуже, в больницу.
Так что, хочешь не хочешь, нужно было вставать и двигать отсюда.
Процесс оказался мучительным и многоступенчатым, но я справился. Улица была пустынна, дождь скрадывал все приметы. Я тащился через участки света и провалы густой тени. Уличные фонари жужжали так громко, что у меня ныли суставы, когда я проходил мимо. Мало‑помалу я добрался до Уэлш‑стрит, потом до Орчард, спустился по склону оврага и перешел через мост.
Колени у меня подгибались, зато теперь я знал, что когда прежде задумывался о своем здоровье или шансах умереть, то даже не понимал по‑настоящему, о чем идет речь. Я просто не представлял, насколько сильно хочу жить.
Земля была скользкой и раскисшей, но я упрямо ковылял, поскальзываясь, по крутой тропинке, ведущей на дно оврага. Сам шлаковый отвал был смутной расплывчатой тенью. Но никогда еще он не казался мне таким приветливым.
Я привалился к подножию холма, упершись затылком в рыхлый гравий. На этот раз со мной не было никого, кто мог бы показать мне дверь, поддержать или втащить внутрь.
Я лежал на глине и сланцах, соображая, что делать. У меня уже начали неметь руки, когда я услышал хруст шагов, но не со стороны оврага, а из‑под холма. Пласт гравия отъехал в сторону, распахнулась дверь, за которой вспыхнул прямоугольник желтого света.
Это была Карлина.
– Все‑таки решил прийти? – спросила она, поднимая над головой фонарь, так что мы оба очутились в кругу света. – Видок у тебя не очень.
Я кивнул, пытаясь принять сидячее положение и хоть немного отдышаться.
– Слушай, как ты думаешь, со мной могут расплатиться прямо сейчас?
Карлина стояла в дверном проеме. Фонарь светил так ярко, что я не видел ее лица.
– Что ты с собой делаешь? Ладно, неважно. Пойдем со мной.
Я кое‑как поднялся на ноги и побрел внутрь.
Карлина закрыла дверь, потом повернулась ко мне.
– Что с тобой такое? Неужели у тебя нет никакого аварийного запаса?
Я помотал головой.
Она вздохнула, вытащила из кармана пузырек и отколупнула ногтем крышечку.
– Ладно, вдохни.
Карлина поднесла бутылочку к моему лицу, и я жадно вдохнул, чувствуя, как расправляются мои несчастные легкие. Это был не тот стимулятор, который я пил раньше, но меня с ног до головы обдало живительным ароматом зеленой листвы, за которым последовало судорожное, жадное облегчение от долгожданного притока воздуха.
Когда я снова смог дышать и даже выпрямился, не держась за стену, Карлина взяла меня за локоть и повела в сторону вестибюля.
– Ну что, отпустило?
Я кивнул, все еще слегка оглушенный разницей между дыханием и удушьем.
Карлина повела меня дальше, качая головой и тихонько приговаривая себе под нос:
– Нет, ну что за беда с этими мальчишками! Почему вам вечно не терпится во всем дойти до предела? Нет, ну неужели не понятно, что если ты перестал быть ходячим трупом, это еще не делает тебя неуязвимым?!
Я кивал и молча шел за ней по туннелю в главный вестибюль, а оттуда в огромный зал с высоким потолком и лужами воды на полу.
Сейчас вся комната была заполнена болтающими и смеющимися людьми. Некоторые играли на скрипках и виолончелях, в дальнем углу девушка с длинными кудрявыми волосами настраивала арфу, но большинство просто стояли группками и выглядели на удивление довольными жизнью. На полу блестели лужи, пестрели кучи ярких осенних листьев.
Морриган сидела возле одного из темных озер. Сняв ботинки и носки, она с удовольствием болтала ногами в воде. Присмотревшись, я увидел, что она играет с бумажным корабликом, гоняя его по воде прутиком.
Карлина положила руку мне на плечо.
– Посиди тут. Сейчас я попрошу Джанис принести тебе боярышника, и мы быстренько приведем тебя в порядок.
Выбрав сухое место, я опустился на пол и привалился спиной к стене. Способность дышать ко мне вернулась, и это было замечательно, но я ужасно устал.
Морриган обернулась и увидела меня. Она вскочила, бросилась бегом через весь зал и вскарабкалась ко мне на ноги, смешно поерзав мокрыми пятками по отворотам моих джинсов.
Звонко чмокнув меня в щеку, девочка свернулась клубочком на моих коленях и стала смотреть на толпу. Я устроился у стены поудобнее, Морриган обвила меня руками за шею. Меня все еще знобило, ведь я промок до нитки, а она была на удивление теплой.
Несколько мертвых девиц обступили лужу, оставленную Морриган, и со смехом пытались столкнуть друг друга в воду. Розовая крошка, которую я видел на вечеринке, промчалась мимо них в своем пышном принцессином платьице, размахивая волшебной палочкой.
Из другого пруда, чуть дальше, медленно, в зловещем молчании, всплывала синеликая девушка. Волосы у нее были бледно‑зеленого оттенка плесени, а нос уже начал прогнивать в нескольких местах.
Морриган обхватила ладошками мое лицо.
– Скажи, ты собой доволен? Ведь у тебя – и у остальных музыкантов – все получилось, вы доставили всем столько радости!
Я не знал, что на это ответить. Было немного неловко чувствовать свой личный вклад в купание полуразложившихся девушек.
Морриган положила головку мне на плечо.
– Они счастливы, – сказала она. – Выступление прошло успешно, а значит, теперь все радуются!
Стоявшая в сторонке девица в рваной пышной юбке с фижмами и с облезшей кожей на ключицах подняла над головой бокал. Волосы у нее были заплетены в косы и короной уложены вокруг головы, фижмы, как и кости, просвечивали сквозь истлевшую ткань юбки.
– Будь проклят Дом Мучений! Да падет гнев Господень на ведьму, пусть она сгниет, как падаль!
Эти слова были встречены смехом и визгом, девицы стали подбрасывать в воздух охапки багровых и оранжевых листьев, все звонко хлопали в ладоши.
– Пусть сгниет, пусть сгниет! – хором распевали они. – Пусть сгниет в Доме Мучений!
Я непонимающе улыбнулся, глядя, как они орут и пляшут, но Морриган только вздохнула, нервно теребя свой прутик.
– Дом чего? – переспросил я. – О чем они говорят?
– На самом деле, надо говорить Дом Мистерий, – ответила Морриган. – Так называется владение моей сестрицы, о котором все должны отзываться с почтением. А вместо этого девочки насмехаются и соревнуются в остроумии, но это потому, что они боятся.
– Почему же они боятся твою сестру?
– Потому что она внушает страх. – Голова Морриган тяжело легла мне на плечо, она зашептала, прикрывшись ладошкой: – Честно говоря, я сама ее боюсь.
Тут я увидел Джанис, пробиравшуюся к нам сквозь толпу. Она по‑прежнему была босиком, но сменила старинные ползунки на платье – или просто натянула его поверх.
Волосы Джанис высоко зачесала кверху, а в руках держала широкий расписной веер. Вид у нее был всклокоченный и заспанный, как будто ее подняли с постели. Я сразу обратил внимание, что бутылочка, которую она несла, была намного больше прежних пузырьков и флакончиков.
– Вот, это тебе для безумных ночей и рукоплещущих толп, – сказала Джанис, протягивая мне бутыль. – Короче, пусть твоя гитара и дальше служит доброму делу. А ты, – грозно шикнула она на Морриган, – брысь от него, дай человеку отдышаться!
Морриган торопливо потрепала меня по щеке. Потом спрыгнула с моих коленей и пошлепала к своему озеру и оставленному там кораблику.
– Поправляйся! – крикнула она мне, обернувшись, и помахала своим прутиком.
Я сколупнул крышечку с бутылки и сделал большой глоток.
Облегчение было настолько явным, что Джанис рассмеялась.
– А вот если бы ты жил с нами, как нормальный уродец, с тобой бы такого не случалось!
К нам подошли Лютер и Карлина. Они держались за руки, прижимаясь друг к другу.
Джанис покачала головой, глядя на них.
– Слушайте, может, попробуете уговорить его? Подумать только, живет наверху, в городе, как местный!
Лютер поднял брови.
– Да я сам не понимаю! Чего там хорошего? Одни сложности, неприятности. Ты такой же ненормальный, как этот чокнутый Кори!
Я оцепенел.
– Келлан Кори? Тот, что из музыкального магазина на Хановер‑стрит?
Лютер кивнул.
– Он был странным типом. Думал, что сможет жить наверху, если будет принимать тонизирующие средства и ладить с местными! И чем все закончилось?
Я посмотрел на бутылку. Возразить было нечего: что бы там ни думал Кори, это определенно не довело его до добра.
Чуть поодаль Морриган и розовая крошка побросали свои игрушки и скакали вокруг озера, держась за руки.
Джанис смотрела на них, пока они не устали и не присели.
– Она славная девчушка. Порой, конечно, достает своими капризами, зато никогда не притесняет и не просит больше того, что мы можем дать. Она заботится о нас.
– Почему она посылает нас играть музыку? – спросил я. – Это что, правда, нужно городу?
На мой вопрос ответила Карлина.
– Когда мы играем для жителей, то отдаем им нечто бесценное и прекрасное, а они в ответ дарят нам свое восхищение. Я знаю, сегодня ты сам это почувствовал. Ты почувствовал, кто ты такой – один из нас, живущих здесь, один их тех, кто выходит играть ради восхищения горожан, ради поддержания мира.
Лютер приобнял ее за талию, притянул к себе и поцеловал.
Я отвернулся, мне показалось невежливо подглядывать. Они целовались абсолютно естественно, без тени смущения, просто потому, что любили друг друга. Мне стало совсем не по себе, когда я понял, что в моей жизни любовь, даже к членам моей семьи, всегда была щедро приправлена стыдом и неловкостью.
Почувствовав себя лучше, я встал, пересек зал и уселся на краю озера Морриган, рядом с ее корабликом. Он был раскрашен цветными восковыми мелками, чтобы не промокал, но действие пропитки уже заканчивалось, и дно начало разбухать.
Вечеринка тоже заканчивалась, гости парочками и по трое покидали зал. Оставшиеся в обнимку лежали на полу или прижимали друг дружку к стенам.
Только синелицая девушка отчего‑то не принимала участия во всеобщем веселье. Похоже, даже в Доме Хаоса мертвецы не пользовались популярностью на праздниках.
В углу Карлина продолжала обнимать Лютера за шею. Она жадно целовала его, притягивала его губы к себе, и ни костлявое лицо басиста, ни его кривые зазубренные зубы не имели никакого значения – красоты Карлины с лихвой хватало на обоих.
Когда улеглась первая волна вызванной тоником эйфории, я стал думать о Тэйт. Что‑то она подумала, когда вернулась на обочину с Росуэллом и увидела, что я сбежал? Но у меня не было выбора. Я должен был или добраться туда, где мне могли помочь, или остаться на траве, пока не отключился бы навсегда. Даже сейчас я помнил невыносимую боль, жуткую тяжесть в груди и страх, что больше не смогу сделать ни вздоха.
Я не хотел слишком много думать о том, как там Тэйт, но не мог выбросить из головы ее взгляд. Ее горе вдруг сделалось для меня почти осязаемым, я не мог забыть о нем.
Встряхнув головой, я посмотрел на воду, пытаясь разглядеть дно. Но поверхность озера была так темна, что я не разглядел ничего, кроме ступенек, высеченных в одной из стен и уходящих куда‑то вниз.
– Зачем тут лестница?
Морриган непонимающе посмотрела на меня.
– А зачем вообще бывают лестницы? Чтобы спускаться и подниматься!
– Но зачем спускаться и подниматься в озеро?
Морриган закрутила кораблик прутиком, так что он закачался и завертелся волчком.
– Так ведь здесь не всегда было озеро! В наказание мне моя великая сестрица послала наводнение. С тех пор мы не можем пользоваться нижними помещениями, там живут только неприкаянные мертвецы, не обремененные необходимостью дышать.
– А откуда берется вода? – спросил я, следя за раскачивающимся корабликом.
– Отовсюду! Падает с неба, просачивается из‑под земли.
– А ты не боишься, что твоя сестра совсем вас утопит?
– Да нет, рано или поздно она успокоится или ей надоест нас мучить. Может, она уже сожалеет о том, что поддалась раздражению. А пока мы ждем, мы вообще легко приспосабливаемся. – Морриган улыбнулась и взбрыкнула ногами, шлепнув пятками по воде. – Моя сестрица совершает большую ошибку, устраивая нам такие испытания, потому что мы, конечно, привыкли к своему образу жизни, но не настолько, как она думает. Дай нам трупы детей – мы их оживим. Дай нам воду – мы научимся плавать!
– Но воды слишком много. Что вы будете делать, если потоп не прекратится?
– Ах, вот увидишь, моя сестрица непременно подобреет после Дня всех душ! Как только она получит свое возлияние, мы попытаемся уговорить ее немного прикрутить дождик.
– Что такое День всех душ? Я никогда о нем не слышал. Это то же, что Хэллоуин?
Морриган прыснула и постучала меня по голове своим прутиком.
– Дуралей! Хэллоуин – это всего лишь другое название кануна Дня всех святых, когда люди зажигают фонари и сжигают кости домашнего скота, чтобы отогнать нечистую силу. За Хэллоуином наступает День всех святых, это для праведников, которых почитают, прославляют, причисляют к лику святых, а еще у них иногда отрезают пальцы и хранят, как реликвии. А уже после этого наступает День всех душ или День поминовения усопших – то есть, всех оставшихся.
– Всех оставшихся?
Морриган кивнула.
– Тех, кто в земле. В День всех душ моя сестра возобновляет свою власть над городом и освящает принесенную ей жертву. В эту ночь мы все собираемся на церковном дворе, где сжигаем шалфей и руту. А потом, перед самым восходом солнца, свидетельствуем совершенное кровопролитие, и мир снова делается лучше!
Она выпалила все это скороговоркой, как будто прочитала стихотворение или рассказала сказку, а не сообщила о том, что регулярно происходит в нашем тихом стареющем городке.
Я сурово посмотрел на Морриган.
– Значит, ты не видишь в этом ничего плохого? Госпожа ворует детей, чтобы зарезать их на ваших глазах, а тебе и горя мало? Все нормально, да? При этом ты постоянно твердишь, что твоя сестрица настоящая ведьма, и что ее злодеяния переходят всякие границы, но если это так, то почему вы с этим миритесь?
Я смотрел на нее в упор, а она робко прикрыла ладошкой рот, как будто хотела спрятать свои зубы.
– Будь добр, держись подальше от моей сестрицы. Она – суровая и жестокая Госпожа, которая никогда не скупится на наказания. Ребенок уже сейчас в ее доме, но она не тронет его до наступления кровавой ночи жертвоприношения.
– Значит, вы просто будете стоять и смотреть, как твоя сестра убивает ребенка?
Я подумал о злых глазах Тэйт, о той отчаянной настойчивости, с которой она твердила, что умершая девочка не была ее сестрой. Моя мама не захотела даже говорить со мной об этом, но детей, вместо которых появлялись подменыши, куда‑то забирали. Они не исчезали бесследно. Но если подмена осуществлялась с определенной целью, значит, Натали была еще жива и сейчас беспомощно ожидала того, кто пустит ей кровь!
Морриган встала и торжественно воздела в воздух прутик, словно меч или скипетр.
– Ты ничем не можешь помочь этому младенцу. Моя сестра – чудовищная злодейка, и ты навредишь только себе самому, если попробуешь встать у нее поперек дороги.
– Ты говоришь об убийстве ребенка! О чьей‑то дочери! – Я судорожно выдохнул и закрыл глаза. – О чьей‑то сестре!
– Но это всего лишь ничтожная крупинка в величественной картине вселенной. Пустяк, тем более, что это происходит всего раз в семь лет. Смешная цена за годы богатства, здоровья и процветания!
Джанис подошла и села рядом со мной, свесив ноги в озеро.
– Это нужно городу, Мэки. И всем нам.
– Значит, вы все собираетесь на церковном дворе, жжете шалфей и убиваете детишек? Нечего сказать, круто! Нет, просто восхитительно!
– Это не наших рук дело.
У меня вдруг перехватило горло, как будто я собирался расхохотаться, но только без тени веселья или юмора.
– Вы позволяете этому случиться!
Джанис вздохнула и дотронулась до моей руки.
– Послушай, ты воспринимаешь все чересчур эмоционально. Попробуй рассуждать логически. Это идет на пользу всем – и нам, и Дому Мучений, и жителям города.
– Нет, – покачал головой я. – Жителям это точно не на пользу. Это приносит им только боль и ужас. Разве можно быть счастливым, если у тебя похищают детей?
Морриган горячо закивала.
– Так ведь именно для этого существует наша музыка! Госпожа наказывает город, а мы его утешаем!
– А тебе никогда не приходило в голову, что можно обойтись без мучений? Тогда и музыка не понадобилась бы!
Джанис покачала головой.
– Ты не понимаешь! Мы просто такие, какие есть.
– Да? – переспросил я. – Отлично, но я‑то не такой!
Морриган поймала меня за руку, схватила за запястье. Ладошка у нее была мокрая от возни в воде, но все равно теплая.
– Ой, не будь таким гадким! Ты не хуже нас знаешь, как обстоят дела. И знаешь, чем все кончится.
– Да, знаю, – я выдернул руку из ее ладони и встал. – Я ухожу.
Глава шестнадцатая
ВПОЛНЕ НОРМАЛЬНЫЙ
Я выбрался из оврага на Орчард‑стрит и направился домой. Меня переполняли злость и отвращение – в том числе, к самому себе. Нет, я не собирался позволять им втянуть меня в такую мерзость – ни за что. Тем не менее, Дом Хаоса продолжал оставаться моей родиной, местом, откуда я пришел в Джентри. И если я хотел и дальше быть здоровым, то должен был работать на Морриган, хотя меня мутило от одной мысли об этом.
Мне хотелось поговорить с Эммой, но я не осмеливался обсуждать с ней то, что меня по‑настоящему волновало, к тому же она все равно спала. Когда я посмотрел на часы, время было без четверти три. Дождь продолжал идти, но кого это удивляло?
Мне навстречу по улице ехала машина, желтый свет фар пронизывал пелену дождя. Машина остановилась так резко, что ее переднее колесо ударилось о бордюр и отскочило.
Тэйт выбежала на дорогу и бросилась ко мне, оставив криво припаркованный «бьюик» посреди велодорожки.
– Эй! – закричала она, пробираясь через сточную канаву к тротуару.
Я остановился.
Добежав до меня, Тэйт остановилась, упершись руками в бока. Вылезая из машины, она включила аварийку, сигналы пульсировали сквозь дождь, как ровное оранжевое сердцебиение.
– У меня твоя гитара!
Я хотел спросить, что она делает в такое время на улице, почему колесит по городу совсем одна.
– Ты знаешь, сколько времени?
Она вскинула на меня глаза.
– Да, как ни странно! Глубокая, провались она, ночь! Что, черт возьми, с тобой случилось?
Я пожал плечами и, как мог, напустил на себя непроницаемый вид.
– Ты не притворялся, – сказала Тэйт. – Там, в машине, все было по‑настоящему.
Я кивнул.
Она откинула со лба мокрые волосы.
– Ну, сейчас‑то ты в порядке?
– Все путем. Не беспокойся.
Она отвернулась, поглядев на улицу как бы поверх дорожной разметки, покачала головой.
– Слушай, что с тобой такое?
Я ответил не сразу. Потому что знал, что даже если сумею выкрутиться, не вдаваясь в детали, Тэйт все равно повторит свой вопрос, только другими словами, поэтому я перешел к главному.
– Послушай, вот в твоей жизни – или в тебе самой – есть что‑то такое, что тебя реально бесит?
Она рассмеялась коротким лающим смехом.
– Даже не знаю, с чего начать!
Тэйт по‑прежнему смотрела на меня снизу вверх, но вдруг выражение ее лица изменилось.
– Что?
– Ничего. Просто до чего же у тебя темные глаза!
Лицо ее сделалось задумчивым и слегка взволнованным, как будто она не осуждала и не презирала меня, а просто рассматривала.
Я сделал глубокий вдох и взял ее за руку.
– Мне нужно поговорить с тобой о Натали, – сказал я и потащил ее к краю участка миссис Фили. – Присядь.
Тэйт явно колебалась, однако села на землю, а я устроился рядом.
– Можно сначала я спрошу тебя кое о чем? – выдохнул я.
Тэйт кивнула, искоса глядя на меня, и машинально вырвала пучок сухой травы. Она больше не улыбалась.
– Что если я скажу, что твою сестру похитили? Что ты была права, и что в нашем дерьмовом городке творятся ужасные, чудовищные вещи? Что тогда? Для тебя это будет иметь значение? Тебе станет от этого легче?
Дождь маленькими фонтанчиками рассыпал свои брызги, вспыхивавшие в лучах включенной аварийки машины Тэйт. Вдали, на перекрестке, загорелся красный сигнал светофора, и тротуар внезапно приобрел кровавый цвет. Мне вдруг подумалось, что дождь идет всю мою жизнь.
Тэйт не ответила, только вырвала еще один пучок травы. Ее лицо окаменело.
– О чем ты думаешь? – Мой вопрос прозвучал шепотом, хотя я совсем этого не хотел.