– Я – выдержу. – А потом, разглядев на лице матери грустную складку, изменила тон:
– Мамуленька, а можно, я схожу за лимонадом? Я ведь заработала бутылочку кока-колы или пепси!..
– Ты же никогда не любила кока-колу и пепси! – удивилась мать. – Терпеть не могла, называла бурдой…
– Мало ли что я раньше говорила! – капризно произнесла девочка. – По телику сказали, что в этих напитках много энергетических веществ. Значит, они полезны.
– Ну ладно, как хочешь… Только как же ты пойдёшь сразу после душа? Простынешь!
– Никогда! – девочка вскочила, закружилась по комнате, как легкокрылая бабочка. Быстро переоделась в платьице и выбежала из квартиры, задержавшись лишь на секундочку перед дверью, чтобы показать язык своему отражению в трюмо.
Что-то ещё было не так… Но что? И вдруг Надежда Сергеевна вспыхнула от чётко проступившей картинки: дочь взяла у неё деньги, а потом и пакет для продуктов – левой рукой!
Что же происходит с тобой, доченька?..
Две матери
Яна не упускала случая скорчить рожу перед зеркалом. Казалось, ей доставляло удовольствие заставлять Аню делать то, что ей было противно. В тот свой первый вечер в роли Ани она едва не провалилась: привычно повернула в скважине ключ левой рукой – и перехватила напряжённый взгляд Надежды Сергеевны. Мысленно обругав себя последней идиоткой, Яна изобразила на лице весёлую улыбку:
– Ну как, мамуль, ловко у меня получается действовать левой рукой? Весь день тренировалась!
Глаза Надежды Сергеевны оттаяли: загадка разрешилась так просто! А девочка продолжала щебетать:
– Мало ли что в жизни случится, надо уметь работать обеими руками! Ведь правда?
– Наверное, – не совсем уверенно согласилась мама. А Яна с нарочитой небрежностью взяла в правую руку бутылочку пепси…
На следующее утро, как только Надежда Сергеевна ушла на работу, Яна начала отрабатывать движения: надо было научиться делать всё правой рукой не хуже, чем левой. Скоро в школу – и там уж точно мигом раскусят в ней левшу! Мало того. И читать, и писать теперь придется слева направо. Научиться этому будет посложнее, чем заставить правую руку справляться с делами, как левая.
Наверное, не надо было так резко менять все Анькины привычки: ещё хорошо, что удалось притворными ласками усыпить неясные подозрения Надежды Сергеевны. Уж что-что, а изворачиваться Яна умеет, мгновенно рассеивает всякие «почему?»
Да потому что – переходный возраст («Ох, мамочка, ну когда же он закончится, этот противный возраст!..»); потому что Аня так любит свою мамочку, что не позволит и пылинке взгромоздиться на стерильно чистом полу. Потому что новая причёска ей больше нравится… С причёской пришлось повозиться. Упрямые волосы ни в какую не хотели слушаться, укладываться по-Анькиному!
Чтобы мать не дотрагивалась до неё, вечерами Яна стала безвылазно сидеть в Аниной комнате. Благо там стоял маленький телевизор. Анька редко включала его, ей больше нравилось читать книжки про животных и сказки. А Яна убирала звук, чтобы не было слышно, и замирала перед экраном, не отрывая глаз от мельтешащих кадров.
В то утро Надежда Сергеевна встала пораньше. Последняя суббота каникул – надо устроить «боевой смотр» Аниным учебникам и тетрадкам, одежде, ещё в начале лета купленной для школы.
– Доча, сбегай на рынок, купи продуктов, – попросила она. И девочка выскользнула за дверь с кошёлкой и списком покупок.
И что толкнуло Надежду Сергеевну зайти в комнату дочери? Та уже несколько дней не позволяла ей даже заглядывать: захлопывала дверь перед носом!
В комнате Ани было так же чисто, как и во всей квартире. Но… куда же делись Анины куклы? И книжная полка опустела, а ведь дочь, закрываясь в комнате, всякий раз говорила, что хочет почитать интересную книжку.
И – ни одной иконы не осталось, даже воск от свечи тщательно счищен с полки!
Надежда Сергеевна никогда не была богомольной. Просто – крещёная в детстве, по большим праздникам ходила в церковь, изредка и так заходила: поставить свечку или заказать молебен. Когда родилась Анечка, они вместе с матерью повезли её и окрестили в храме. И потом, узнав, что её мама стала возить с собой маленькую внучку на службу, Надежда Сергеевна даже умилилась в душе: хоть Анечка будет причащаться и молиться! Ах, если бы в своё время и её саму с детства приучили к храму! Но теперь уж поздно, так пусть хотя бы Анечка растёт с верой в душе. Пока жива была бабушка, она успела научить Аню самым нужным молитвам, возила её к Причастию. Сейчас, правда, доченька давно уже не ходит в храм, но иногда зажигает свечки перед иконами, потихоньку молится. Крестик носит…
Крестик? Да ведь и крестика на ней, кажется, нет. Не кажется: что лукавить – точно нет. Утром она вышла в ночной сорочке с большим вырезом, повихлялась перед зеркалом, потом пошла умываться и чистить зубы. И крестика на ней не было!
Как изменилась Аня! Просто другая девочка!
Что вообще происходит с детьми? В их доме в один день пропали два ребёнка! Анины одноклассники, Стася и Лёша. Они не сбежали из дому: все вещи остались нетронутыми, никаких странностей в их поведении не было, с родителями не ссорились. Необъяснимо и то, что пропали в одно и то же время дети, не то что никогда не дружившие – попросту не замечавшие друг друга. Если бы исчезли Севка и Юрка, это всё-таки можно было бы как-то объяснить: мальчишки – не разлей вода, вместе подались куда-то. У Стаси и Алёши не было ничего общего.
Никто не видел и чтобы дети садились в чью-то машину. К тому же похитители теперь уж давно позвонили бы, потребовали выкуп. Но никто не звонил, не писал, не присылал электронных писем.
Вся эта история с исчезновением Стаси и Алёши была странной и запутанной. Дети, игравшие на площадке, в один голос уверяли, будто в то утро у них во дворе появился какой-то магазин, в котором исполнялись желания. Будто бы вечно голодную Нину Сермягину там накормили так, что её три дня рвало чем-то чёрным и зелёным; Вике подарили игрушки, а Рите наряд настоящей принцессы. Только все эти подарки оказались хуже китайских подделок: в один миг пришли в полную негодность. В этот-то магазин и зашли сначала Стася, а потом и Алёша. Зашли – и больше их никто не видел. Исчезли вместе с магазином.
Да ведь, говорят, и Аня тоже туда заходила. Вылетела из него стрелой – и сразу домой. И как раз с того дня с ней случилось что-то непонятное. Слишком уж она стала непохожей на себя. Что же с ней сделали в этом… как его – «Ящике Пандоры»?
У Риты в тот день бабушку на «скорой» увезли. Рита что-то такое натворила дома, что бабушка как вошла – так и рухнула на пол. Теперь внучка каждый день торчит под окнами больницы, но бабушка не хочет её даже видеть. Заявила, что лучше будет снимать квартиру, чем жить с такой внучкой.
И Вика ходит потерянная, глаза зарёванные. Такой она была после похорон матери.
Только Аня выглядит довольной жизнью. Всё у неё ладится – лучше некуда. И во дворе никто к ней больше не пристаёт, не обзывает собачницей. Так ведь и с собаками она перестала возиться.
Может быть, Надежда Сергеевна так не тревожилась бы о дочери, ведь вроде бы все перемены были исключительно к лучшему, но вот уже третью ночь Аня снится ей – бледная, исхудавшая, – и плачет:
– Мамочка, спаси меня! Мамочка, милая, помоги!..
Надежда Сергеевна в волнении ходила по квартире, вспоминая одно за другим события последних дней. Почему так не радует её идеально вылизанная квартира? В ней стало трудно дышать. Что настораживает в изменившемся облике Ани? Что в ней – не так? Отдельные штрихи упрямо не хотели складываться в законченную картину. Чего-то ещё не хватало.
Дверь тихонько скрипнула – и Надежда Сергеевна обернулась, досадуя на новую привычку дочери крадучись входить в квартиру, словно она пытается застать мать врасплох. Раньше Аня с порога кричала:
– Мамочка, я пришла! – и громко хлопала дверью. Подумать только: раньше это всегда раздражало мать, а теперь что-то недоброе чудилось ей в новых повадках дочери.
Та поставила сумки на пол, привычно повернулась к зеркалу. И состроила такую безобразно-злющую мину, что Надежда Сергеевна содрогнулась: ещё неделю назад такого не было! Но… что это! Ей на миг показалось, что у Аниного отражения в зеркале выкатилась из глаза слезинка. Так и есть: застыла на щеке.
– Ты плачешь? – бросилась она к дочери. – Кто тебя обидел?
Девочка сердито стукнула кулаком – левым, опять левым! – по зеркалу. Повернулась – и Надежда Сергеевна увидела совершенно сухие глаза.
– Кто меня может обидеть! – раздражённо бросила дочь. – Я и не думала плакать. Тебе показалось.
– Извини… – смутилась мать. Но взгляд её чуть дольше, чем обычно, задержался на тоненьких плечиках дочери. Крестика на ней не было.
Она долго не решалась задать прямой вопрос. Отнесла в кухню и разобрала продукты, сварила борщ – Аня всегда любила его. В последнее время она совсем ничего не ела, только пила кока-колу и пепси. Сейчас мать приготовила самые любимые Анины кушанья: жареную картошку, блинчики со сгущёнкой, грушевый компот. Позвала дочь обедать. Но она отказалась:
– Я по дороге поела мороженого.
– И что же? – не поняла мать. Аня прежде не страдала плохим аппетитом, и порция мороженого никогда не помешала бы ей поесть ещё и борща и других вкусностей.
Надежда Сергеевна словно бы невзначай открыла дверь Аниной комнаты. И успела заметить на лице девочки злобное выражение, мгновенно сменившееся маской: я вся внимание!
– Анечка, так ты, может быть, к Причастию готовишься – постишься? – спросила Надежда Сергеевна. Холодная ярость плеснула из не по-детски высокомерных глаз:
– Нет, не готовлюсь! И весь старый хлам, как видишь, я выкинула! Ты ведь без меня заходила в мою комнату! – голос её звенел обвиняюще.
– С каких это пор я не могу в неё заходить? – возмутилась мать.
– Вот с этих самых! – отрезала девочка, в которой всё меньше оставалось от прежней Ани. Неужели ещё неделю назад Аня боялась не то что словом – взглядом обидеть мамочку?..
Мать вышла из комнаты, молча глотая слёзы. Обедать не стала: сыта по горло!.. А дочь и не подумала просить прощения. Как сидела в своей комнате, так и не вышла.
Решение пришло будто бы само собой. Надо сходить в церковь. Поставить свечку за упокой родителей и ещё одну – об Анечкином здравии. Что-нибудь заказать… там подскажут, что. Если, не дай Бог, Аня попала в дурную компанию, в какую-то секту – за неё надо помолиться!
Неимоверная тяжесть, сдавившая душу, стала чуть легче от этих мыслей. Доченька озлобилась, сама не понимает, что творит. Так бывает! – но Бог милостив. Он простит их обеих, неразумных, и поможет Анечке снова стать прежней доброй и любящей доченькой.
Наверное, в церкви уже началась служба. Может, отложить поездку на завтра – чтобы уж прийти без опоздания? Ну нет, – одёрнула себя Надежда Сергеевна, – надо идти сейчас. Доченька хоть и грубит, и отчуждается, но не зря же во сне просит помощи!
И женщина надела длинную юбку, накинула на плечи шёлковый платочек, чтобы при входе в церковь повязать его на голову. Всё, как когда-то учила мама…
Как нарочно, трамвая не было. В обратную сторону трамваи шли исправно, а к церкви ехать было не на чем. Стоять и дальше не было смысла, и Надежда Сергеевна пошла пешком. Едва она отошла от остановки на сотню шагов, как позади послышался лязг трамвайных колёс. Сразу три трамвая, один за другим, обогнали её. Ни вернуться, ни добежать до следующей остановки она бы уже не успела. Так и пришлось идти пешком до самой церкви.
Служба уже заканчивалась, когда женщина несмело вошла в храм. Стоявшие внутри прихожане нестройно пели непонятное: «Взбранной Воеводе победительная, яко избавльшеся от злых, благодарственная восписуем Ти, рабы Твои, Богородице, но яко имущая державу непобедимую, от всяких нас бед свободи, да зовем Ти: радуйся, Невесто неневестная!»
Надежда Сергеевна тихонечко подошла к иконной лавке, купила две большие свечи. Рядом, в окошечке регистратуры, пожилая монахиня записывала имена под диктовку женщины в чёрном платке и почему-то брюках:
– …Михаила, Александры… И ещё вот некрещёная она, моя доченька, её тоже запишите, пожалуйста!
– Некрещёных не записываем! – строго ответила церковница. – Ещё крещёные есть?
– Так я ведь из-за неё и пришла, из-за доченьки, – заплакала женщина в чёрном. – Пропала она, моя Стасенька!..
Господи, неужели это мама Стаси?
Гордая Александра Петровна всегда держалась прямо, мимо соседей проходила не глядя. А тут - жалкая, понурая, она с безумной надеждой смотрела на монашку, словно та могла помочь отыскать её доченьку.
Сердце у Надежды Сергеевны заныло: а моя-то доченька разве не пропала? И здесь – и будто подменили её!..
Церковница меж тем наставительно говорила Александре Петровне, что не нужно ей убиваться, отчаяние греховно. Раньше надо было дочку окрестить да за ручку в храм водить. Глядишь, ничего бы с ней и не случилось.
– Да я же сама первый раз в церковь пришла! – плакала соседка. - Как меня в детстве окрестили, так на том всё и кончилось. Росла без веры, над верующими смеялась…
– А как припекло, значит, сразу и о Боге вспомнила, и не смешно стало? - укорила её монашка. – Ничем я тебе, милая, помочь не могу. Вон – отец Филофей идет, спроси у него, что делать.
Надежда Сергеевна тоже увидела, как прихожане благословляются у седовласого батюшки. Александра Петровна медлила, робела подходить к священнику. Тогда Надежда Сергеевна подошла к ней, поздоровалась и мягко предложила:
– Давайте вместе к батюшке подойдем! Одно у нас горе…
Соседка не успела возразить, что, мол, её-то горе – горше горького, потому что у неё дочь пропала. А о чём тужить, когда дочь при тебе!.. Пока собиралась с мыслями, как сказать, чтобы не обидеть доброжелательную соседку, они уже подошли к батюшке. Поклонились, не представляя, как начать разговор. А священник сам пришел им на помощь. Перекрестил склонённые головы и сочувственно спросил:
– Что, сестрицы, горе у вас?
И дождался, когда обе кое-как уняли подступившие слезы, заговорили:
– Доченька моя, Стасенька, пропала. И милиция не может найти, и детективные агентства… Да ещё вот беда: она ведь некрещёная! Из-за этого и обедню за неё не принимают…
– А моя доченька Анечка вроде и при мне – а будто не она! Смотрю – и душа холодеет: не она! Неужели за несколько дней она могла совершенно измениться?..
Долго, долго беседовал священник то с одной женщиной, то с другой, то с обеими сразу. Монашка из регистратуры стояла поодаль, не смея прервать беседу батюшки, и укоризненно глядела на женщин: не дадут отдохнуть старику! Он-то перед службой держался за сердце, пил лекарство. И сейчас ему бы в келью, отлежаться да помолиться – так нет, готовы до утра выспрашивать обо всём отца Филофея. Не видят, что он еле на ногах держится.
А батюшка сам окликнул её:
– Мать Леонтия, прими-ка у этой сестрицы записочки! Что – она не написала? Ну так запиши сорокоуст о здравии отроковицы Анны и молебен Спасителю, Пресвятой Богородице, Архистратигу Божию Михаилу со всеми Небесными Силами и святой Анне Кашинской. А я себе в синодик запишу и Анечку, и Настеньку. Да-да, и Настеньку. У меня там ещё есть несколько имен некрещёных. В келейной молитве и о некрещёных молятся.
– Вот что, матушки, – добавил он, помолчав. – Давайте мы вместе будем за обеих отроковиц молиться. С поклончиками земными. С постом, со слезой, когда пойдет от сердца. Даст Бог – и вымолим.
– Батюшка, а может, тогда и за Алёшу надо молиться? – несмело спросила Надежда Сергеевна. – Его-то родители, сколько я помню, о церкви и слышать не хотят…
– И об отроке Алексии помолимся, – вздохнул священник. – Знать бы точно, вдруг да он всё-таки крещён…
– Крещён, это точно! – подтвердила Надежда Сергеевна. – В один день крестили: мы с мамой мою Анечку принесли, а Алёшу его бабушка, тайком от сына со снохой. Родители потом шумели, ругались, крестик сразу с него сняли, чуть ли не выкинули со скандалом, – да ещё и требовали, чтобы бабушка его «назад открестила»!.. Так можно, батюшка, я и за Алёшу сорокоуст закажу?
– А я молебны… – подала голос Александра Петровна.
Домой обе шли, держась за руки, как любящие сестры. Надежда Сергеевна поделилась неотвязной мыслью: уж она ли это, Анечка, или кто-то (Боже мой, кто? Кому могло понадобиться!) её подменил… В это невозможно поверить, но – уж слишком она не похожа на себя! И Александра Петровна надоумила, как можно проверить, Аня это или её двойник.
– И как я сама не додумалась? – удивилась Надежда Сергеевна. Очень уж простое это было средство. И верное. Никакой переходный возраст не переменит в несколько дней человека настолько, чтобы он уж во всём стал своей полной противоположностью.
Дома Надежда Сергеевна долго и горячо молилась по новенькому молитвослову, купленному в церкви. Мать Леонтия сама показала им, где в нём находятся молитвы о детях. И какие это были молитвы!
«…Господи, в милостивой власти Твоей чадо моё, раба Твоя Анна, помилуй и спаси её, имени Твоего ради, – молилась она, плача. – Господи, прости ей все согрешения вольные и невольные, совершенные пред Тобою. Господи, настави её на истинный путь заповедей Твоих и разум просвети светом Христовым во спасение души и исцеление тела…»
Слёзы бежали из глаз матери, а сердцу становилось ощутимо легче с каждым поклоном. Обе женщины до глубокой ночи молились о здравии отрока Алексия и отроковиц Анны и Анастасии.
И обеим в эту ночь спалось так спокойно, будто все их беды уже миновали.
«Ты – не Аня!..»
Утром Надежда Сергеевна встала чуть свет – и поспешила на птичий рынок. У самого входа какой-то мужичок продавал щенков. Просил недорого, да Надежда Сергеевна и не собиралась торговаться. Выбрала самого симпатичного, с белым пятнышком на лохматом коричневом лбу, и купила. Щенок сразу признал её за свою. Радостно тявкнул, завозился, устраиваясь поудобнее на тёплых руках женщины, а потом приподнялся и лизнул её прямо в лицо розовым язычком. Надежда Сергеевна отстранила щенка, прикрикнула:
– Ишь, лизун какой! Лежи смирно!
Щенок ничуть не обиделся, до того ли ему было, ведь с высоты открывалась такая заманчивая картина! Дома и деревья, пешеходы и машины чуть покачивались в такт хозяйкиным шагам, а сама она была такая большая, тёплая и уютная! Похоже, с ней можно будет ужиться. Она ведь не станет больно лупить его только за то, что он изгрызёт пару-другую туфель, и тыкать носом в нечаянно сделанную лужу!..
Но в квартире щенку не понравилось. Хоть и были открыты настежь все окна, чуткий собачий нос учуял резкий запах нежити – и шерсть на затылке вздыбилась, щенок глухо зарычал. А хозяйка, не дав ему опомниться, толкнула дверь, из-за которой просто воняло жуткой нежитью, – и вошла в самое логово врага!
Отчаянная женщина! – изумился щенок, дивясь такой храбрости хозяйки. Ни когтей, ни клыков – а как смело идет прямо к холодной белой нежити, растянувшейся на кровати. И ведь стоит несчастному кутёнку на минуточку залезть на диван или кресло, как его тут же с криком швыряют на пол, больно шлёпают тапком. А тут – большущая тварь нагло дрыхнет на хозяйском месте, ещё сохранившем чей-то добрый и живой запах.
Так пахнет от детей, привыкших тискать котят и кутят (но тискать не больно: в этом запахе не было злости). Этот живой запах был совсем уже слабеньким, видно, нежить всеми силами старалась его истребить, но всё же он был – и успокаивал напугавшегося щенка лучше всяких уговоров.
Надежда Сергеевна тоже смотрела на девочку – и горло сдавило холодными тисками боли. Аня никогда не спала вытянувшись во всю длину: как бы ни старалась мама уложить дочку поровнее, она тут же сворачивалась клубочком, подтянув к подбородку коленки. Так и спала – бельчонком в дупле…
Девочка почувствовала взгляд… нет – сразу два взгляда – и рывком поднялась, села на постели.
– Это тебе… щенок… – женщина протянула и положила прямо ей в руки горячее мохнатое тельце. Щенок завопил от такой несправедливости: за что? А Яна брезгливо отшвырнула его от себя, возмущённо замахала руками, пытаясь отряхнуться от собачьей шерсти.
– Фу, что за гадость! – крикнула она. – От него же грязь и вонь!
Надежда Сергеевна бережно подняла с пола барахтающегося щенка, прижала к себе, успокаивая: не бойся, маленький, больше она тебя не обидит!
– Ты – не Аня! – сказала она и сама не узнала свой голос. Сейчас он звучал жёстко и сухо. – Ты не моя дочь!
– Да? – в сощуренных глазах Яны плескалась злая ирония. – И чем ты это докажешь? Тем, что я взялась за ум, разлюбила собак? Да тебя все просто на смех поднимут. А будешь упорствовать, так и в психушку угодишь. Это надо же – так свихнуться, что не узнавать родную дочь!.. Так что, любезная маменька, позвольте вам с вашей псиной выйти вон!
И она жутко осклабилась, обнажив белоснежные зубы. Всё! – больше не надо притворяться перед этой Живой. Пусть скажет спасибо, что пока ещё её терпят в квартире. Ненадолго, конечно. Надо поскорее устроить переход в этот мир Аджедан, а Живой – в Зазеркалье. Хватит тянуть, пока она не додумалась устроить генетическую экспертизу…
Так чего ещё ей нужно, почему не уходит к себе, как было велено? Яна нахмурилась: женщина чего-то хотела от неё.
– Где моя дочь? Куда ты её дела? – спросила она звенящим голосом.
– Скоро узнаешь, – отмахнулась Яна. – Очень скоро, может быть, даже этой ночью. Не только узнаешь, но и сама будешь с ней.
– Ты… убила её? – потрясённо прошептала Надежда Сергеевна.
– Ну нет, живая она мне нужнее! – засмеялась Яна. – Жива твоя Анька, жива и здорова!
Как ни странно, Надежда Сергеевна сразу поверила этим словам. Хоть её сердце и чуяло беду, но не такую. На самом донышке, почти придавленная отчаянием, ещё трепыхалась надежда. Что-то говорило матери, что Анечка жива. И ждет её помощи! Значит, хватит стоять столбом перед оборотнем. Надо действовать.
В этой комнате было трудно молиться. И Надежда Сергеевна вышла, плотно прикрыв за собой дверь. Так… для начала покормить щенка, а потом – встать на молитву! Как жаль, что она не додумалась сразу купить в церкви иконы и… стыдно сказать – сама она по-прежнему была без крестика! Вот и завладела нечисть её жильем. Ну да пусть не радуется, по её не будет!
Она налила в блюдечко молочка, в другое положила нежные кусочки щенячьего корма. Видела бы Аня, как её мама сама покупала всё это для щенка, как теперь кормит его!
А щеночек торопливо глотал ароматные мясные кусочки и запивал их тёплым молочком. Он уже простил хозяйку за то, что случилось в комнате с нежитью. В конце концов всё устроилось к лучшему. Кормят здесь вкусно и вдоволь. А нежить… Ну что ж, хозяйка умная, уж как-нибудь да придумает, как прихлопнуть эту гадину.
Помяни нечисть – и она тут как тут! Встала на пороге, уже одетая, и с ухмылкой цедит сквозь зубы:
– Я отлучусь до вечера, а ты… мамочка… поскучай тут со своей живой игрушкой. Не забудь убирать за ней лужи! Я тут для верности кое-что с собой прихватила, – и она торжествующе звякнула зажатыми в левой руке сразу двумя связками ключей: Аниных и Надежды Сергеевниных. – Можешь вздремнуть или посмотреть сериальчик – как будет угодно. Прыгать из окна пока не советую: щенка можешь выбросить, а ты мне живая пригодишься.
И она вышла, донельзя довольная собой. Запасных ключей в квартире не было, это она знала точно: все щёлочки обнюхала, все уголки просмотрела.
Надежда Сергеевна, выждав, пока послышался шум удаляющегося лифта, бросилась к телефону. Но в трубке была мёртвая тишина. Перерезала провод!
Что же делать? Ведь эта нечисть не просто так ушла из дому. Наверное, пошла за подмогой, чтобы и её отправить к дочери. Куда? Она не знала, но, верно, это было гиблое место! И как ни хотелось матери поскорее обнять и утешить свою настрадавшуюся доченьку, ей надо было прежде успеть кое-что сделать здесь. Как же выбраться на волю?
А может, попытаться самой найти Аню?
Она с неясной надеждой глянула на щенка. Правда, он совсем маленький, но – не зря же так испугалась его эта тварь!
– Маленький, хороший, – Надежда Сергеевна смотрела в глаза щенка – и за один этот любящий и страдающий взгляд он готов был прыгнуть с седьмого этажа и схватить за пятки противную нежить… Но хозяйка просила о другом. – Я понимаю, что ты малыш, но… Попробуй, вдруг у тебя получится! Нам с тобой надо найти Аню, мою доченьку!
Теплое слово Аня пахло той самой девочкой, которую выжила отсюда злая нежить. И «доченька» – тоже пахло мягкими заботливыми руками, выходившими не один десяток щенков. А раз так, стоило постараться!
Щенок забавно потянул воздух носом, сморщился, будто собирался чихнуть (уж слишком сильно воняло противной тварью!), но сквозь гадкую вонь в ноздри пробилась слабенькая струйка Живого запаха, который, оказывается, звали Аней и Доченькой!
Люди любят запутывать и усложнять самые простые вещи – и дают сразу столько имен, что и не упомнишь. Прежняя хозяйка звала своё единственное чадо то сыночком, то Вовкой, то негодником, то солнышком, то оболтусом. А с пришедшей в гости соседской девчонкой вышел полный конфуз.
– Рыбонька, поиграй с кутятками! – ласково предложила ей хозяйка. Щенки навострили уши, услышав вкусное слово. И хоть от девочки совсем не пахло рыбой, всё-таки решили на всякий случай попробовать её на вкус. Ну и крик же поднялся, ну и влетело же всем им тогда! И кто лупил-то – сама хозяйка! Небось её никто даже за косы не оттаскал за то, что ввела честных щенков в заблуждение…
Глупый, глупый щен! – кутёнок больно стукнул себя лапой по лохматому уху. Надо искать потерявшуюся куда-то Аню, а он расселся, развспоминался… Он отряхнулся, сбрасывая брызги ненужных мыслей, и, опустив нос, медленно пополз на брюхе (молоко противно булькало и норовило вырваться на волю) – пополз туда, где тоненький запах Ани был сильнее. В прихожую, к зеркалу.
Надежда Сергеевна вздохнула: ну правильно, чего же было и ждать – несмышлёный щенок привёл к зеркалу. А казалось, идёт по следу… И сама-то хороша: совсем вылетело из головы, что дверь заперта. Она подняла кутёнка на руки, тот нетерпеливо взлаял; как ей показалось, зачем-то подмигнул своему отражению – и… прыгнул с её рук прямо в зеркало! И на глазах изумлённой хозяйки влетел в него, словно в воду, – даже круги пошли по стеклу! Остановился, коротко тявкнув, и бросился куда-то в сторону. Надежда Сергеевна едва не упала от ужаса, увидев, как её собственное отражение вдруг зло сверкнуло глазами и бросилось за щенком! Или за его отражением? Два хорошеньких щенка согласно кивнули друг другу и что есть духу помчались в разные стороны. Лови, угадывай, где настоящий!..
Надежда Сергеевна без сил опустилась на пол, а когда оторопь прошла, в зеркале, отражающем всё, кроме неё самой, уже не было видно ни щенков, ни её зеркального двойника.
Так вот в чем дело! – безумная догадка молнией озарила Надежду Сергеевну. И как ни нелепа была эта мысль, приходилось принять её как единственную версию. Анечку заманили в зеркало, и теперь она томится там, не в силах вырваться из плена. А здесь вместо неё поселилась эта тварь!
Где же были мои глаза!..
Но – хватит корить себя. Надо спешить к Ане! Она резко поднялась, шагнула к зеркалу – и больно ударилась о его твердую поверхность. То, что удалось щенку, ей оказалось не под силу.
Что же, что теперь делать! Господи, помоги!
Помощь идёт!
Кто-то позвонил в дверь, и Надежда Сергеевна бросилась к ней. Впрочем… Она сорвала с верёвки в ванной мокрую простыню и накинула на зеркало. Теперь соглядатаи из Зазеркалья не узнают, что здесь происходит.
В дверь уже не звонили – колотили ногами. Надежда Сергеевна приникла к дверному глазку: на лестничной площадке стояла встревоженная Александра Петровна. Правильно встревожилась: соседка обещала рассказать ей о результатах «эксперимента» со щенком – и не пришла. И к телефону не подходит…
Надежда Сергеевна крикнула в дверную скважину:
– Александра Петровна, не уходите, я здесь! Всё худшее подтвердилось! Ждите записки – я сейчас!..
Она торопливо набросала на вырванном из блокнота листке: «Дочка случайно унесла мои ключи. Пожалуйста, позовите слесаря». И поставила подпись. Писать обо всём, что произошло, нельзя: всё равно никто из посторонних не поверит. Только бы Александра Петровна помогла ей скорее выбраться из квартиры!
Свернув узенькой трубочкой записку, она протолкнула её сквозь замочное отверстие. И вскоре услышала:
– Ужас какой! Я всё поняла! Всё!.. Ждите – я мигом!
Но первым делом Александра Петровна побежала в магазин. Потому что без пол-литра «Родника» слесарь Капитоныч не станет торопиться. А за бутылку – взломает дверь за милую душу!
Так и вышло. Ей не пришлось долго искать слесаря: Капитоныч резался в домино с тремя коллегами возле конторы жилищного участка. Услышав о том, что в квартире на седьмом этаже жилица осталась за запертой дверью и без ключей, а ей, хоть и воскресенье, надо срочно на работу, он философски вздохнул:
– Всем надо срочно! А я занят. Вот уж ближе к вечеру, может, освобожусь…
– Пал Капитоныч, – заискивающе улыбнулась Александра Петровна. – Я же не просто так вас зову… – и она чуть высунула из пакета бутылочное горлышко с акцизной маркой.
– Говоришь, на работу ей? – Капитоныч вмиг потерял интерес к игре. – Так бы сразу и сказала! А документ-то хоть покажи, какой… Да не этот, – досадливо отодвинул он, не читая, записку. Заглянул в пакет – и довольно крякнул. Бутылочка водки и батон сервелата… Вот это «документ»!.. – Чё, пошли скорее!