- 120 – (140)
небесном*). Человек в сущности своей, духом своим есть небесный житель. Плоть сама по себе не ведает ни заблуждения, ни страха смерти, только большие глаза духа в человеке терзают её искушениями и страхами. И как Моисей перед Израилем в пустыне вознёс змию – этот символ искушения и мудрости – так и нам выделить и поднять на вид требования духа, чтобы найти спасение в пустыне нашей жизни, пустыне смертей. Чтобы найти спасение, надо возвеличить в себе требования духа, надо перенести руководящий интерес жизни из области плоти в область духа. Духа нельзя видеть или ощупать; его всякий знает в себе и можно только поверить в действительность духа, в действительность этой небесной жизни. Люди разделяются в духовном отношении на живых и мёртвых, т.е. на верующих и неверующих. Неверующий говорит: какой там дух, а вот что съел, употребил, то и моё, и он, не много думая, заботится только о внешности, делает свои плотские и злые дела, лжёт, величается, рабствует, не чувствует в себе потребностей высших: свободы, правды, любви; и хоро -
__________
*) Никто не восходил на небо, как только сшедший с небес сын человеческий, сущий на небесах. Иоанн. III. 13. – Это же самое, только поиначе, говорит философ: «Назначение человека осуществлять истину и добро в этом мире, лишённом истинности и доброты. Мать-природа, ненормальная действительность, носящая в себе своё собственное осуждение, породила человека не по чистой случайности, не отбором, приспособленным к внешним условиям, но по внутренней необходимости, именно, чтобы дать распуститься этому божественному цветку добра и истины». А. Шпир. Очерки критической философии. Издание «Посредника», 1901 г., стр. 82.
Хаос – это не то, что когда-то, очень давно, было, а это есть то, что мы видим сейчас, кругом: безнравственная ненормальная действительность, мать-природа. Порядок же, добро, истину, норму жизни человек имеет в себе; здесь начинается царство неба.
- 121 – (141)
нится от света разума, потому что мёртв, и потому что свет только живому даёт жизнь, а мёртвое сушит и гноит. Вера в действительность духовной или небесной жизни даёт другое направление мыслям человека. Верующий побуждается верою к высшей жизни, в которую верит, обращает внимание своё вовнутрь, старается разобраться в своих чувствах, в своих мыслях, старается делать свою жизнь по высшим требованиям: свободной, правдивой, любовной; ищет истину и тянется к свету, потому что жизнь духа невозможна без света разума. Свет же разума есть то, что выше всего; это есть то, что сказано в заповеди: «Я есмь Господь Бог твой». Среди людей нет ни совершенных жителей тьмы, ни совершенных жителей света, а все на распутьи, и каждый, имея свободу идти, идёт туда или сюда. Но всякий верующий в действительность духа, живущий под светом разума, пребывает в царстве Бога и имеет жизнь вечную. И придёт время, когда не будет мёртвых, все будет слышать голос духа и в добре блаженствовать, а злое погашать муками покаяния.
Человек испытывает в своей душе противоречие в требованиях от жизни, о которых говорит Ап. Павел: Рим. VII. 22. «Ибо по внутреннему человеку нахожу удовольствие в законе Божьем».
2. «Но в членах моих вижу иной закон, противоборствующий закону ума моего, и делающий меня пленником закона греховного, находящегося в членах моих».
Это противоречие между требованиями личности и требованиями разума приводит человека к самоотвержению, к желанной смерти, для блага же существа смертного это совершенно не нужно. Если бы наша жизнь представляла собою в этом мире единое законченное всё, то не только для самоотвержения и желания смерти, но и для самого внутреннего противоречия
- 122 – (142)
не было бы места, или оно, случайно возникнувши, должно бы уничтожаться с первым же вопросом о благе; а между тем оно именно с первым-то сознательным вопросом о нашем благе и рождается, и потом, чем больше мы пытаем о своём благе, тем оно больше разрастается и укрепляется. Это показывает не что-нибудь, как только одно, что человек несёт в себе начало другого, особенного отношения к миру, начало новое, живущее на счёт старого и вступающее поэтому с ним в борьбу, которая и выражается для него внутренним противоречием в требованиях от жизни. Возникновение же во мне этого нового начала совершенно не имело бы места, если бы моя жизнь в этом мире оканчивалась бы уничтожением. Надо поставить Источником и Началом жизни злодеяние и обман, чтобы допустить, что Они, давая мне в разуме поедающее меня начало новой жизни, потом уничтожили бы всю мою жизнь; и это живущее в людях разумное начало, начало добра, правды и любви, всё то, чем человечество высоко и чем оно дорожит, надо тогда почитать обманом, ненужностью, огромною болезнию – тогда надо поставить Бога безумием; короче сказать: если не верить в бессмертие, то людям надо перестать быть людьми. Учение о непротивлении злому разрешает наше внутреннее противоречие в требованиях от жизни в пользу этого нового начала, чем не только не уничтожает самого явления противоречия, но доводит до крайности и утверждает; уничтожает его только понятие о бессмертии. Учение же о непротивлении злому не выдумано, а оно естественно и неотвратимо вытекает и обнаруживается для человека из его религиозной жизни, из его унаследованной и приобретённой нравственности, так что ему предстоит либо принять это учение, либо явно пойти назад до того, чтобы перестать быть человеком. В итоге само
- 123 – (143)
возникновение учения о непротивлении злому как нельзя более доказывает наше бессмертие, чем связываются между собою оба эти учения.
*****
Всякий человек в известной мере тянется к свету, старается сделаться, по возможности, разумным, мудрым и хотя в разные времена в разных обществах людей разное бывает понятие о мудрости, но действительная мудрость признаётся всегда и везде; это мудрость религиозная, мудрость о жизни самого человека. Религия в её истинном смысле, в смысле науки о жизни человека своими заповедями ставит, так сказать, вехи, маяки, столбы по дороге мудрости, руководствуясь которыми человек всегда будет в обладании разумением, всегда будет мудрым. И вот самая главная и всеобъемлющая заповедь разумной жизни, заповедь высшей мудрости, есть заповедь о непротивлении злому. Когда сильный и мудрый, сталкиваясь в жизни со злом или злым, не сучит кулаки, не унижает себя, а силу борьбы, силу своей жизни проявляет в возможно большем освещении предлежащего зла светом своего разумения, то это можно назвать сознательным непротивлением злому. Когда же человек или вообще существо в природе слабосильное и глупое, сталкиваясь со злом или злым, смиряется и покоряется по страху, то это можно назвать бессознательным непротивлением злому. Но, в сущности, это, как явление в природе, одно и то же проявление разумения, разница только в силе, в достоинстве, так сказать, в возрасте разумного существа. Вся разумная жизнь человека высказывается и выражается в этой заповеди Исуса; в ней лежит основание и вершина, рождение и совершенство человека, как разумного существа на земле. Не противиться значит разуметь, иначе нельзя не противиться, иначе
- 124 – (144)
нельзя разуметь. Всё, что мы имеем хорошего, доброго, разумного, сделано не этими господами, что сучат кулаки и обнажают мечи, а людьми покорности, терпения, непротивления. Наша жизнь полна явлениями непротивления, и в ней, среди всех прочих заповедей нравственности, заповедь о непротивлении злому главенствует, и так прочно закреплена рабством, покорностью и вековечным терпением каждого многострадального народа, что остаётся только выдвинуть её в сознание и возвеличить, как закон жизни.
В мире внешней природы, у растений, у животных нет ни добра, ни зла; нет также этого и в живом неосмысленном теле человеческом; грань эта, отделяющая добро от зла, начинается в душе человека его способностью сознавать и разуметь. Прекращение борьбы при исполнении заповеди о непротивлении злому это самое показывает на деле жизни; оно показывает, что в области взаимных отношений людей, как разумных существ, внешний мир не место для борьбы со злом, а что место это в душе человека, там, где начинается понятие о добре и зле. В душе человека с юных лет идёт непрестанная борьба со злом и туда, где совершается эта естественная работа, как работа земледельца над своим полем, работа насилия высших свойств души над низшими побуждениями плоти – туда следует закладывать начало всякого доброго и разумного дела и там, в этой духовной области, бороться с невежеством, с дикостью, с заблуждением и со всем тем, что человек считает злом.
Интересы насилия для каждого разумного человека ограничиваются своим телом, своею плотию, потому что в этом насилии духа над плотию состоит работа и питание души. Другой же человек, чужая плоть, имеет своего однородного хозяина и насилие, направленное на неё, не имеет разумного оправдания; оно
- 125 – (145)
не нужно. Непротивление злому имеет именно эту самую цель, цель обнаружения ненужности насилия, чтобы обезоружить насильника не по своей личной ошибочной воле, а по непреложной воле Хозяина всякой жизни; потому что всё ненужное, как зимняя шелуха змеи, как осенний жёлтый лист отпадают и уничтожаются по воле Творца, и потому что высший смысл жизни человека на земле состоит в том, чтобы исполнять не свою волю, но волю Господа жизни. Много есть средств обезоружить злодея, но возвеличивается непротивление потому, что оно не угнетает, не уничтожает человека в его целом, но уничтожает только то, что есть злого, ненужного, мёртвого в человеке. Ценность заповеди о непротивлении злому состоит в том, что она, делая ненужным насилие, осуществляет требования разума и сердца и открывает возможность совершенно доброй жизни, жизни по воле Творца.
«Разумная деятельность от безумной отличается только уместностью». В мире человек. Мир живёт, несомненно, по воле Того, Кого мы называем Богом. Человек, чтобы жить, необходимо должен желать жить. Воля Бога может простираться внутрь, в пределы личности, но кто возьмётся утверждать, чтобы она была там необходима? Кто возьмётся утверждать, чтобы человек сам своей волею не мог управиться сам в себе и понимать и делать всё то, что требуется от него для жизни того мира, в котором он живёт; утверждать это значит отрицать данную Богом человеку свободу жизни, свободу спасти себя или погубить, отрицать своё разумное существо – утверждать это значит отрицать человека. Воля человека может простираться в мир за пределы его существа, но кто решится утверждать, чтобы она была там необходима? Кто решится утверждать, чтобы в жизни мира мог быть ущерб от его,
- 126 – (146)
человеческого, личного невмешательства? Утверждать это -значит говорить о недостаточности воли Божией, значит отрицать Бога. И в том, и в другом случае очевидно, что неизбежной необходимости нет, а есть только одна возможность. Мирское зло состоит в утрате или в туманности сознания пределов личности; необходимость ставится на место возможности: люди или отрекаются от своей воли или свою волю ставят на место воли Божией. Исполнение заповеди о непротивлении злому восстановляет порядок жизни напоминанием и утверждением об уместности.
Успех оправдывает дело; победил, так и прав, правда в победителе. Таково плотское, животное, языческое понятие об истине – понятие, по которому слово истина только пустой звук. Что такое истина? Вот ужо повесят тебя с твоей истиной, сказал Пилат. Но Христос видит истину, и видит её на противоположном конце: прав побеждённый. Если ты лично в борьбе с человеком победил, то знай, что неправ непременно ты, что истина не на твоей стороне. Истина в побеждённом, в побеждённом Бог; побеждённый воплощает в себе понятие о господстве, о Боге, первое и основное понятие разумного существа. Таково положение человека на земле и единственный путь из этого, на первый взгляд, печального положения – это не противиться злому, не бороться с человеком, признать себя навсегда побеждённым заранее, быть навсегда побеждённым Богом – путь, который освящается и возвеличивается истинною религиею, разумением о жизни человека. Человек есть раб; таково его естественное состояние; и свобода его лишь в том, какого избрать себе господина *).
_________
*) Слова Л.Н Толстого. Из личных бесед.
- 127 – (147)
Все мы живы только потому, что нужны Богу; и все мы нужны Богу только в состоянии подвигающихся к Нему. Затем и борьба, затем и страдания, чтобы обеспечено было это движение посредством внешних обстоятельств, когда мы не хотим делать этого по внутреннему побуждению, прямо и добровольно. И все мы идём к Богу, буйной толпой, толкая вперёд, и вышибая друг друга подзатыльниками и заушениями. Когда же кто-нибудь, измучившись, завопит раздирающим душу голосом: господа, ужели нельзя без этого! – то мы останавливаемся и в недоумении восклицаем: а как же иначе, так всегда было; правда, что дурно, но что же делать?! Что же делать, что же делать! Ничего особенного не надо делать, а надо идти вперёд по пути жизни, но идти стройной и мирной толпой, поддерживая ослабевших и поднимая упавших, радуясь, веселясь и пользуясь всеми теми благами, какие доступны человеку в этом мире; а чтобы это случилось, ничего особенного не надо делать, а надо только не противиться злому.
Непротивление, устраняя борьбу, освобождает вероятность и возможность успокоения, освобождает поле для иного, духовного взаимодействия, в котором уже другие силы и другие интересы. Призвание же человека на земле, как показано это в Евангелии искушением Исуса от дьявола и беседою с Никодимом, именно в том и состоит, чтобы освобождать и возвеличивать это разумное сознание, этого Сына Человеческого, этого Сына Божия в человеке. Не противиться значит пробуждать, воскрешать Сына Божия, Христа, противиться – угнетать, распинать Его. Человек – разумное существо, благо разумного существа лежит в торжестве и господстве разума; для торжества же и господства разума необходимо, прежде всего, успокоение страстей плоти. И как в жизни одного человека, так
- 128 – (148)
и в общественной жизни народов, никогда не может утвердиться господство разума на почве страстей. Заповедью о непротивлении злому достигается осуществление в жизни этой аксиомы мудрости.
Разумение и сознание заложено в души всех людей, и Евангелие внушает ценить это дороже всего: «Кто скажет брату своему рака, подлежит суду, а кто скажет безумный, подлежит геенне огненной». Только души человеческие в сознании и разумении находят общность, единство, единение и любовь; во внешнем же мире каждое существо любит само себя больше всего остального мира. Заповедь о непротивлении злому, определяя место для борьбы со злом, разрешает вопрос вечного противоречия между внешним миром розни и вражды и духовным миром единения и любви и соединяет их в одно царство Бога, как об этом вдохновенно сказал Исус Нафанаилу: «Отныне уничтожается грань между небом и землёю, и силы неба будут так же служить человеку, как служат ему силы земли» *).
6.
Однажды мы с ветеринарным врачом ездили по деревням, собирали сходы и проповедовали мужикам устав добровольного земского страхования скота, которое тогда только что вводилось. В одной деревне врач, заканчивая свою речь, сказал: «Теперь страхование вводится от всех болезней, не как раньше было, от одной чумы, теперь не нужно уже звать ветеринара, для того чтобы определить, отчего пала корова, потому что всё равно, отчего бы она ни пала, раз застрахована, деньги выдадут». Стоявший в стороне высокий седой
____________
*) Ин. 1. 51. «И говорит ему: истинно, истинно говорю вам: отныне будете видеть небо отверстым, и Ангелов Божиих, восходящих и нисходящих к Сыну человеческому».
- 129 – (149)
старик сказал: «Вот это будет больно хорошо, чтобы вы к нам не ездили». Это было сказано трезвым человеком и серьёзно, и произвело некоторое замешательство в мыслях. Мы думали, что разносим радостную весть, благодать, добро для мужика, и вдруг – такая отповедь. Дорогою, потом, в разговоре по этому случаю, врач объяснил слова старика невежеством, мужицкой тупостью, а во мне тогда уже шевелилась критическая мысль о полезности своей деятельности, и я приложил это в своей памяти. Старик этими словами сказал, как ему надоели все эти постоянно беспокоящие его господа и как будет хорошо, если они перестанут делать это. Ему очевидно, что в этих чиновниках нет ни особого ума, ни особенных добродетелей, ни особенной пользы, а есть только возможность постоянно его тревожить, разорять и унижать, и он, старый человек, спокойно говорит: ох, как бы было бы хорошо, как бы вас не было.
Слышавший это, я, ещё в детстве, в бурсе, мечтал о том, как было бы хорошо, если бы не было бедных, обиженных, несчастных, какую бы такую придумать машину, чтобы человеку нельзя было обижать человека, и молился об этом Богу за всенощной в своей бурсацкой церкви. Потом, со временем, меня невольно притянуло к себе общество людей, которые на многое открыли мне глаза и оставили во мне лучшие, возвышенные воспоминания – людей братства, равенства и свободы, которых называли то нигилистами, то социалистами, то революционерами – но я не видел тогда, что можно поставить верного на место того, что они находили нужным разрушить, и был ещё глуп, и страх за свою шкуру взял во мне верх, и я не пошёл с ними на те страдания, на которые они самоотверженно шли, но и до сих пор я ставлю их себе в пример по части любви к народу, мужества и самоотвержения, по части страдания
- 130 – (150)
за идею. И вот теперь, в 35 лет, я почти бессознательно, но неотразимо почувствовал, что голос Бога зовёт меня к Себе в третий раз. К этому времени я уже много нагрешил, и сознавал грехи свои, понимал, что если моя жизнь нужна в жертву правды, то разве можно её жалеть, и всем существом отдался этому новому призыву. И, стараясь, прежде всего, разобрать дело, я, к великой радости, находил, что то, о чём я в детстве молился, что потом покоряло меня в обществе людей братства, равенства и свободы, и что властно захватило меня теперь, что это всё одно и то же – то великое и святое дело, которого добивались и отдавали жизнь свою за него самые лучшие, самые совершенные люди, какие только были во все времена на земле, такие, которых люди даже обоготворяли за их добро. Я понял, что моё дело не в том, чтобы придумывать что-нибудь и сделать особенное что-нибудь, а только послушаться тех великих людей и самому разуметь. Но мало этого, я понял, что это не изобретение доброжелателей человечества, а что это гораздо глубже, твёрже, несокрушимее, что это закон природы разумного существа, что это, наконец, моя вера, моя религия, что это основа веры предков, отцов и братьев моих, что я пришёл домой, что и ходить некуда за общим спасением, а что оно в нас самих, что страданиями и жертвами жизнию лучших, предшествовавших людей это давно лежит уже и в нашем сердце, и в нашей религии; что надо только твёрдо держаться за то, что мы христиане, что мы имеем право быть христианами, что нас много, что таковы мы все; что враги света и свободы и сильные мира сего сами тоже христиане, к тому же обязаны религией; что, как-никак, эти большие рыбы наконец запутались в Исусовом неводе премудрости, во Христовой сети
- 131 – (151)
веры*); что ещё несколько сот лет тому назад они могли отречься от христианства, а теперь уже этого сделать нельзя, никто не пойдёт за ними; что они, наконец, попались так, что уже окончательно податься некуда. В этом состоит наше величайшее победное во Христе торжество. Старик прав, божественно прав: прав старик деревенский, и прав тот великий старик «лев из колена Иудина, иже победил есть разгнути книгу и разрешити печати ея». Близко, при дверях уже то время, когда первые окажутся последними, а последние первыми, или когда не будет ни первых, ни последних.
Пусть всякий человек своими собственными глазами и из своего положения смотрит на истину и применяет её к себе; истина от этого не только не пострадает, но это единственный способ её возвеличения. Что же касается меня, то истина мне открылась тем, что служить грех.
Грех принимать участие в делах тех громадных разбойничьих становищ, которые называются государствами, и которые, раскинувшись по всему миру, поделили его между собою, так что человеку, ищущему спасения, деться некуда. И грех кормиться от разбойничьего стана. Грех брать насильственно плату за труд не только в сомнительных случаях, но и тогда, когда эта плата справедлива. Евангелие учит, что грех должника душить за горло, потому что мы прежде всего сами все должники у Отца нашего небесного. Но ещё больший грех навязывать свой труд насильственно другим людям, которые его не хотят принимать. А из этих грехов состояла, в её существенном значении, служба моя, служба земского ветеринарного фельдшера; из этих же грехов состоит служба громадного большинства служащих.
___________
*) См. сочинение Петра Хельчицкого «Сеть веры».
- 132 – (152)
Деньги эти, которые заведомо собираются насилием, представляют собою цену всего, что может произвести насилие: цену непосильного труда, слёз, крови, жизни отцов, матерей, детей, братьев и сестёр, цену непорочности, целомудрия, супружеской верности, сыновней любви – эту денежную цену всего, что для человека на земле и благо, и свято, потому что для насилия, для силы звериной нет ничего благого, нет ничего святого. По-настоящему, я должен был гнушаться, бежать с чувством страха и отвращения от таких денег; они должны были обжигать мне руки. Если же этого не было со мною, и я свободно и легко их брал, считал, клал спокойно в боковой карман, к самому сердцу, шёл на базар, покупал на них и ещё торговался, то это происходило не оттого, что будто деньги, все вообще деньги чистые, а происходило это от моей бесчувственности, глупости, от моей нравственной тупости, в которой я мнил о себе, что я не только не злодей, но приношу пользу обществу, даже больше, я воображал себя особенно полезным именно тем самым крестьянам, которые суть жертвы наибольшего насилия.
Но и помимо того, что источник жалованья – эти деньги, добытые грабежом и обманом – оскверняет и уничтожает всякое служение ближнему, помимо этого, служение народу,в высшем смысле служения Богу и ближнему, нельзя совместить с должностью и жалованьем, хотя бы эти деньги падали с небес. В уместности поступков состоит всё дело разумной жизни. Предметом материальной выгоды, как предметом в жизни второстепенным, должны быть и дела второстепенные: земледелие, ремёсла, науки, искусства. Но и в земледелии, в ремёслах, науках, искусствах, как и вообще в жизни, то, что убеждение земледельца, ремесленника, учёного, художника, что вообще есть личное убеждение человека, то превыше всякой цены,
- 133 – (153)
не может иметь разумной продажи и не может происходить по должности. Личное убеждение человека, как плод духовной жизни его, есть святыня для него, и деятельность убеждения всегда должна быть жертвою Богу, и только в таком случае приобретает свою святость веры. Служба тем только и отличается от ремесла, от простого житейского дела, что в ней нет места господству личного убеждения. И человек, поступающий на службу, в распоряжение других людей, тем порабощает себя в высшем смысле, как бы оскопляется в духе и делается бесплодным в смысле истинного богослужения.
Отощает ли у человека карман, заговорит ли у него совесть о том, что он бездельник, или просто, чтобы чем-нибудь кормиться, всякий с радостью идёт на службу. Как будто нет других способов прокормить себя и как будто нельзя удовлетворить требованиям возмущённой совести иначе, как только по должности, как только отдавши себя в рабство, корыстное, постыдное рабство. Служить, служить, служить! Ужели так и нельзя уже просто жить, жить самому по себе свободным братом между людьми, почему непременно кому-нибудь и чему-нибудь надо служить? И разве все люди всегда так или иначе не служат друг другу: земледельцы, ремесленники, купцы, жёны, матери, отцы, дети, сёстры, братья – тем все мы и живы, что все всегда служим друг другу. Если в общем течении жизни многие забываются и служат больше себе, то можно не забываться самому и при доброй воле служить больше другим, чем себе. Но людям хочется как-то особенно служить, именно по должности и за жалованье. Говорят: «мы служим делу, а не лицам». Но какому делу – Божьему ли? Если Божьему, то Божие дело не может происходить по должности и по найму, а если не Божьему, то ведь рабство и преклонение перед делом, перед вымы-
- 134 – (154)
слом, перед изделием человеческим, перед идолом, в смысле истинного человеческого достоинства ниже и бессмысленнее рабства перед целым живым человеком, всегда носящим в себе, в пучине заблуждения и обмана, и живой образ, и подобие Бога; разве только, что служение идолу оставляет место для гордости перед людьми, чтобы кой-кому можно было сказать: «я тебе далеко не брат»; не в этом ли преимущество и приманка службы! Нет, это не что-нибудь правое, возвышенное, полезное, а это просто наша вековая привычка рабствовать, и ещё коварный обман, очарование плоти, влекущее человека в кабак, в дом терпимости, и вот, наконец, на службу, на торную дорогу, на лёгкую работу, на глупое чванство, на сладкие харчи.
Человек, по какому-то непонятному влечению, старается заглушить растущее в нём, по законам природы, новое, высшее благо, благо разумного сознания. Непонятное влечение это можно объяснить только инерцией, которую мы заимствовали подражанием от наших учителей и вождей, инерцией непомерного пристрастия к благам исключительно грубой плотской жизни. Только этим можно объяснить всюду разлитое пьянство, табакурство, мясоедение, особенно выставленные детородные приманки, карты, усыпляющее и одуряющее молитвословие (напр., Господи помилуй сорок раз), торговая и промышленная конкуренция, кипучая общественная деятельность. Недавно мне пришлось, мимо идучи, постоять около карусели, на которой кружились за деньги дети и взрослые. И я размышлял, какая цель этого дела, и нашёл, что цель та же, чтобы забыться. Вот так всё человечество кружится на той необозримой карусели, которая называется, по писанию, царством антихриста. Люди с жадностью и на всевозможные лады упиваются всем, что их сколько-нибудь одуряет. Служба принадлежит к тому же разряду усыпляющих и угнетающих
- 135 – (155)
разумное сознание средств: чтобы не трудиться ни сердцем, ни умом, не ломать головы над каждой мелочью своей жизни и не ведать, чем будет завтра пообедать, не собирать себе пропитание по грошам и учитывать праведность каждой копейки; а то ли дело получать готовое содержание, войти в готовые определённые рамки, то ли дело на службе: будешь сыт и будешь делать, что прикажут, по рабской пословице: «ешь, что поставлено, а делай, что заставлено». Но от закона природы не уйдёшь, разве только себя изуродуешь.
Недавно я был в гостях у знакомых. Разговор зашёл, между прочим, об одном красивом молодом человеке, который был настолько близорук от природы, что шутили про него, будто он снимал шляпу перед фонарными столбами.
- Вот, говорили, недоумок. Недоумок, заметила одна, а теперь, поди ж ты, говорит, служит в Москве и хорошее жалованье получает.
- Что ж, сказал я, служить это не то, что нашему брату мастеровать, тут большого ума и не нужно.
- Ну, уж вы со своим мастерством…
- В самом деле, продолжал я, в мастерстве ежели большой ум, так это подай Господи, а на службе большой ум даже вредит, и много вредит. С маленьким-то умом человек привыкнет к делу - и строчит себе, да строчит…
- Конечно, ежели приучить, перебил меня сидевший рядом со мною мальчик, вот у нас Питютькин: дурак-дурак, а привык на колокольне звонить, и лучше сторожей отличается.
Все засмеялись.
- Я, говорю, в газетах читал, что в Америке и в Индии приучают обезьян служить в рудниках и на заводах, и не нахвалятся: работают они, описывается, прилежнее людей, не ссорятся, не бунтуют, и жалованье
- 136 – (156)
не надо платить. Самое это ихнее, обезьянье, собачье дело – служить, а человеку это должно быть не благопристойно, не подобает.
Моё заключение было принято не совсем благосклонно, но никто не возражал, и разговор перешёл на более интересную тему о том, как удивительно служат в балаганах и цирках собаки и свиньи и у венгерцев обезьяны, а я погрузился в размышления.
Истинное достоинство человека, думал я, состоит в высших потребностях духа: свободы, правды, любви, которым не место на службе, и которые приобретаются не наукою, не привычкою, но верою. Искренно верующий есть человек, а прочие все существа мира, учёные и неучёные, только более или менее близкая или отдалённая возможность. Люди все, если не сознают этого, то бессознательно чувствуют, и искреннее, непритворное уважение своё невольно склоняют на сторону человека свободного, правдивого и любовного. И так оно должно быть, и так бы оно и было всегда, если бы не соблазны, между которыми обеспеченное прокормление и глупые побрякушки – дипломы, мундиры, титулы – соблазн службы наиболее морочит людей и застилает им глаза. Не говоря о меньшей братии, сколько есть правителей, представителей, учителей, учёных, которые, благодаря внешнему положению, благодаря побрякушкам, служат предметом ожидания высших благ, но которые суть только Питютькины, на колокольне звонят. Сколько злодеев и подлецов, под защитою побрякушек и готовых хлебов, не стыдятся злодействовать и делать подлости среди добрых людей. И сколько женщин, обольщённых побрякушками и обеспеченных прокормлением, горько чувствуют свою ошибку в выборе мужа, когда, поживши, сделаются поумнее. Даже более того, где эти люди, которые в делах жизни своей руководствуются высшими потребностями духа,