Д анное издание сочинения А.И. Архангельского «Кому служить?» предваряется вступительной статьёй его единомышленника и помощника, Ивана Ивановича Горбунова-Посадова. Несмотря на то, что написано это предварение было около ста лет тому назад, и написано несомненным единомышленником А.И. Архангельского, то есть может быть заподозрено в изрядной субъективности и даже в апологетическом характере представленных в нём свидетельств о жизни и сочинениях автора «Кому служить?», оно всё же содержит немало ценных сведений биографического характера, позволяющих составить представление о его жизненном пути. Поэтому мы желали бы, отсылая читателя к этому небезынтересному источнику и избегая, по возможности, повторений, только сообщить читателю ещё несколько подробностей биографии А.И. Архангельского, а также несколько наблюдений над содержанием и языком представленного здесь его сочинения, -- те сведения, которые, по ряду причин, были опущены или недостаточно, или с очевиднейшией субъективностью освещены И.И. Горбуновым-Посадовым. Особое внимание будет уделено при этом работе Л.Н. Толстого с текстом сочинения «Кому служить?» при составлении им сборников мудрых мыслей «На каждый день», «Круг чтения» и книги «Путь жизни».
*****
Сначала некоторые биографические подробности.
Александр Иванович Архангельский родился 1857-м году в Вятской губернии, в семье сельского дьякона.
Семья, судя по всему, не отличалась зажиточностью. Вот что об этом пишет сам Александр Иванович:
«Я взят почти от сохи, и если сам не пахал, то в семье у нас, по бедности, справляли полевые работы, вырос в суровых условиях бурсы и сухоедения, служил всё на низших должностях… до 35 лет…»[1].
Отец, предполагая видеть в сыне своего восприемника в духовном звании, действительно отдал Александра в бурсу, пребывание в которой навсегда лишило его симпатий к духовенству и желания идти по стопам отца. По признанию самого автора «Кому служить?», детские грёзы его в бурсе были далеки от смирения перед Богом и признания существующей действительности: он мечтал о деятельном добре, о помощи людям, об изменении мира к лучшему[2]. В итоге подросший Александр вместо духовного поприща выбирает учёбу в ветеринарной школе и последующую службу в земстве по полученной специальности ветеринарного фельдшера.
В первые годы своей «светской» жизни, как признаётся сам Архангельский, он сближается с молодой оппозицией, «революционерами», «нигилистами», «социалистами» - людьми, казавшимися ему тогда живым примером того, что его детские мечты в бурсе об осчастливливании человечества и победе над злом могут быть осуществлены[3].
Если верить сообщению И.И Горбунова - Посадова, что служить Архангельский начинает на 29-м годе его жизни[4], то получается, что это не могло быть ранее 1886-го года. При этом сам Горбунов-Посадов оставляет читателю только догадываться, каковы были мотивы и причины разрыва с
духовным сословием и выбора именно ветеринарии. В любом случае, приблизительно с 1886-1887 гг. Архангельский поселяется, в связи со службой, и до конца жизни, даже оставив службу, проживает в Бронницах, Московской губернии, где 5 лет исполняет свои ветеринарные обязанности.
Роковым для дальнейшей судьбы Архангельского событием стало попадание в его руки текста запретного сочинения Л.Н. Толстого «В чём моя вера?», которое Александр Иванович не только внимательно прочитал и принял близко к сердцу, но и решил переписать от руки своим аккуратным почерком[5], а также всенепременно познакомиться с самим автором, проживавшим в эти годы часть времени в Москве.
О первой встрече с Архангельским в Дневнике Л.Н. Толстого осталась удивительная и заставляющая поразмыслить запись, характеризующая, как нам кажется, не только Архангельского, но и самого Толстого этих лет. Вот эта запись, от 11 февраля 1889г.: «За кофе пришёл Архангельский, фельдшер ветеринар Бронницкий, переписывает «В чём моя вера?», свежий, ясный, сильный человек, но, кажется, пьёт. Надо помочь ему. Поговорил с ним, потом сел за работу» (50, 35. Курсив наш. – Р.А.) [6].
Далее – не менее интересно: «После обеда … пришла учащаяся на акушерских курсах, нервная, измученная, дочь
помещика. “ Зачем вы сюда приехали? Ведь бабки не учатся и принимают у 9/10 рожающих женщин“. Жалкая. Потом Попов, потом 3 студента, потом Архангельский, потом Тулинов, потом милый Касаткин. Студенты ужасны. Молодое сумасшествие, ещё бродящее. Фразы, слова, отсутствие живого чувства, ложь на лжи – ужасно Я волновался, а надо было жалеть » (Там же. Курсив везде наш. – Р.А.).
И вот воспоминание Толстого об этих гостях и беседах с ними, записанное на следующий день, 12 февраля 1889 г.:
«Думал: я, бывало, злился на звоны Иверской и т.п. – Не право злился. Касаткин, Архангельский[7], не говоря об Ивине, с трудом расстаются с верою в чудеса и исполнением молитв о внешнем, так что же нетронутая масса? Придёт им в своё время, а пока нет повода, что ж им делать? Одни фарисеи, т.е. те, кто знает и продолжает. Горе вам, книжники и фарисеи-лицемеры. – Ещё думал. Я вчера лишнее говорил. Это не эгоизм – страх быть в глупом положении. А надо добродушно молчать, хоть бы приговаривая: понимаю, когда понимаешь» (Там же. Курсив наш. – Р.А.).
Из этих отрывков видно, что Толстого в день 11 февраля навестило, помимо Архангельского, множество молодых гостей. И не только впечатления от встречи и беседы
именно с А.И. Архангельским были смазаны этим многолюдьем, но и в целом впечатления от бесед этого дня у Толстого остались не очень-то удовлетворительные. Он, видимо, был не в духе. Множество посещений, встреч, приёмов в московском доме утомляло его и отвлекало от литературных работ. Это видно, к примеру, из сделанной им в Дневнике немногим ранее, 5 января, такой вот, похожей на вышеприведённую, записи: «… Папиросы, юбилеи, сборники, обеды с вином и при этом по призванию философская болтовня… <…> Страшные лицемеры, книжники и вредные » (50, 20-21. Курсив наш. – Р.А.). Далее, 9-10 января Толстой пишет обличительную статью «Праздник просвещения», по поводу которой в Дневнике вновь появляется запись: «Книжники лицемеры» (Там же. С. 21). При таком, утвердившемся в сознании писателя, критическом отношении к «книжникам», включая сюда и учащуюся молодёжь, становится понятным его «обличительно-увещевательное» настроение 11 февраля, которое в этот же день он сам подвергает в себе осуждению, а на следующий день, хоть и пытается рационализировать, но всё же сознаётся, что говорил «лишнее» из страха оказаться перед гостями в «глупом положении» (то есть сделал как раз то, что к такому положению вероятнее всего и приводит).
Наконец, настроение Толстого в день первой встречи с Александром Ивановичем объясняется отчасти и творческими его неудачами этого дня. После утренней беседы с Архангельским (который, однако, не ушёл, дожидаясь возможности продолжить общение) Толстой, как следует из Дневника, «сел за работу ». Очень важную, для него лично, работу. Месяцем раньше его навестил старый севастопольский товарищ, Александр Иванович Ершов, и попросил написать предисловие к новому изданию его
книги 1858г. «Севастопольские воспоминания артиллерийского офицера»[8]. Вот это-то предисловие Толстой и пытается теперь продолжить писать, но – безуспешно, ибо его опять то и дело отвлекают гости…
Рискнём предположить, что первоначально, ещё утром, Архангельский, был встречен гостеприимным и ласковым хозяином, с тревогой принявшим внешний вид никогда не отличавшегося здоровьем Александра Ивановича за свидетельство начинающегося пьянства. Вечером же, оказавшись уже в компании с другими посетителями, Архангельский имел дело уже и с совершенно другим Толстым: раздражённым витией, критиком, обличителем, да в придачу – проповедником близких ему и полюбившихся идей. Критику, адресованную «книжной» молодёжи, он, человек уже более чем тридцатилетнего, к тому времени, возраста и совсем другой, во многом уже определившейся, судьбы, вряд ли мог принять на свой счёт. А вот идеи неучастия в делах правительства и государственной службы, как и критика церкви, насилия, -- а таковые, вероятнее всего, прозвучали в возражениях Толстого молодым гостям – не могли не утвердиться в его сознании ещё прочнее, предопределив роковой для его судьбы шаг – уход со службы.
По цитате из книги Х.Н. Абрикосова «Жизнь А.И. Архангельского, приводимой И.И. Горбуновым-Посадовым в Предисловии[9], может составиться представление, что уже в этот период Архангельский бросил ветеринарную службу и занялся «личным трудом». Это не так, если судить по дневнику Толстого, с одной стороны, и по свидетельству самого же Горбунова-Посадова, определившего продолжительность периода земского фельдшерства А.И.
Архангельского в пять лет, причём – только с 29-го года его жизни, то есть – с 1886 года.
Архангельский навещал Толстого ещё, по крайней мере, дважды: 16 мая 1895 года в Москве (53,32), и, по-видимому, несколько ранее (точную дату Горбунов-Посадов не называет) – в Ясной Поляне. Очевидно, во время этого яснополянского визита Архангельский уже давно не служил, и жил, вместе со своей женой, очень бедно, занимаясь, починкой часов. Чтобы попасть к Толстому, он прошёл, как пишет Горбунов-Посадов, 250 вёрст от Бронниц до Ясной Поляны, без денег, но зато с инструментами «для починки часов, замков и других мелких слесарных работ», которыми по пути зарабатывал на жизнь[10]. Иначе говоря этот визит не мог состояться раньше 1892-1893гг. Толстой следил за судьбой своего молодого единомышленника, знал и о его решении оставить службу, и о новом его образе жизни. В письме И.Б. Файнерману, датирующемся приблизительно июнем-июлем 1893г., Толстой приводит Архангельского как пример нравственного, честного труженика, который, как и сам Файнерман, посвятил себя ремеслу, «заливает резиновые вещи и часы чинит» (90, 284-286).
Таким образом, описанные у самого А.И. Архангельского и в статье-предисловии И.И. Горбунова-Посадова события: оставление службы, нужда, начало сотрудничества с «Посредником», торговля книжками этого издательства и подготовка первого варианта деревенского «Скотолечебника» -- все относятся к периоду приблизительно 1890-1892 гг., к 1893-му же году Александр Иванович находит себе иное, более подходящее и посильное, трудовое поприще.
К 1895 году, видимо, усилились и проблемы Александра Ивановича со здоровьем, к чему можно отнести запись Л.Н. Толстого в Дневнике 16 мая 1895 года, в день посещения Архангельским московского дома Толстых: «Я боюсьза него» (53, 32).
Написанию книги «Кому служить?» предшествовали события, изложенные довольно подробно как самим А.И. Архангельским в представленной здесь его книге, так и И.И. Горбуновым-Посадовым в Предисловии к ней. Эти-то события, вкупе с постоянным влиянием идей Л.Н. Толстого, и сделали неизбежным окончательное превращение скромного ветеринарного фельдшера в религиозного проповедника. В период 1889-1895 гг. Архангельский знакомится не только с Л.Н. Толстым, но и со многими его единомышленниками и помощниками, работавшими в издательстве «Посредник», во главе с Горбуновым-Посадовым. Он-то и привлекает пока ещё ветеринарного фельдшера Архангельского к составлению популярного «скотолечебника», то есть справочника по болезням скота. Горбунов-Посадов нигде в своей статье не затрудняет себя тем, чтобы припомнить точные даты даже близко касавшихся его и А.И. Архангельского событий. Известно только, что первое издание справочника быстро разошлось, и издательство вознамерилось переиздать его. Но на второе издание в 1895 году от Архангельского, уже высказавшего неортодоксальные взгляды на ветеринарную и прочую государственную службу и оставившего её, потребовали отдельного цензурного разрешения, для получение которого перед автором было поставлено заведомо неприемлемое для его новых, известных властям, убеждений требование: включить в новое издание свод правил об исполнении всех принудительных полицейски - ветеринарных мероприятий. В ответ Архангельский пишет, в расчёте на понимание, взволнованное письмо всё тому же И.И. Горбунову-
Посадову. Письмо Архангельского, явившееся не личным сообщением адресату, а протестом и манифестом новых убеждений, было поэтому прочитано и Л.Н. Толстым, который 29 августа 1895г. ответил Архангельскому с восторгом и одобрением:
«Очень радостно чувствовать своё единение и знать, что единение это не есть заимствование, не основывается на доверии, а вытекает из того, что сходишься в том, что истина. <…> Вся же исповедь ваша поразила меня, во 1-х, своей искренностью; видно, что она писана не для читателей, как литературные произведения, а для того, чтобы самому себе уяснить свои мысли и своё отношение к предмету, а во 2-х, тем, что из неё видно, что нет того мирского положения, высокого или скромного, которое бы, при настоящем серьёзном усвоении христианского мировоззрения, не оказалось бы ложным и несовместимым с христианской совестью» (68, 150-151).
В этом же письме Л.Н. Толстой сожалеет, что А.И. Архангельский ничего не пишет о своих делах, своей жизни. Действительно, дальнейшее общение А.И. Архангельского с обожаемым вероучителем ограничилось, если не считать присылки им в начале 1897г. рукописи книги «Кому служить?», лишь несколькими письмами. Так, 14 ноября 1905г. И.И. Горбунов-Посадов лично прочитал Толстому вслух «прекрасное, хорошее» письмо Архангельского, где он высказывает вполне утопическую на тот момент идею об издании газеты «толстовского» направления[11]. «Он живёт Богом» - отозвался Лев
Николаевич[12]. Есть сведения и о письме от 18 февраля 1906г., которое Толстой читал вслух 21 февраля, снова найдя в нём очень близкую себе идею о недопустимости для народа обращаться за помощью к правительству, а также близкий, не раз использованный им самим образ-сравнение: толпа, напирающая изнутри на дверь, которая открывается вовнутрь[13] (ЯЗ-2, с. 56). Вероятно, сам Лев Николаевич и не вспомнил в тот день, что впервые образ прочной двери, которую можно открыть, только прекратив напирать на неё, отступив и потянув на себя, он использовал в той самой книге «В чём моя вера?», которая и привела к нему Александра Ивановича и с которой в жизни последнего начался важнейший и наиболее драматичный период (см.: 23, 401). Среди других писем - просьба в декабре 1896 г. о помощи арестованным за религиозные убеждения (вероятно, за религиозный отказ от военной службы) молодым людям, которую Толстой переслал своей влиятельной в столичных кругах знакомой Варваре Ивановне Иксуль фон Гильдебрандт (69, 217-218), и аналогичная просьба о помощи арестованному революционеру П.В. Всесвятскому, на которую Толстой ответил 1 января 1906г. отказом, искренне интересуясь при этом, как дела и здоровье самого Александра Ивановича (76, 73). А дела и здоровье его были к этому времени уже совсем плохи. Ещё примерно десятилетием раньше Архангельский перенёс операцию на почке[14] (ЯЗ-2, с. 266), после которой периодически возникали новые осложнения почечной болезни. В 1900г., 13 октября, в связи с очередным таким осложнением, Архангельский был
помещён в Шереметьевскую больницу в Москве, ту самую, в которой работал тогда помощником смотрителя друг детства Льва Николаевича и дядя Софьи Андреевны Толстой, Константин Александрович Иславин (90, 323). Оттуда Александр Иванович выписался только в конце апреля 1901 года. Болезнь, однако, не отпустила. В 1904г. он снова тяжело болен, его навещает Х.Н. Абрикосов[15]. 26 сентября 1906г. А.И. Архангельский скончался дома, в г. Бронницы, на руках у жены. О смерти автора «Кому служить?» Толстой узнал только из письма от 10 октября жившего в Бронницах и знавшего Архангельского Алексея Михайловича Веселова (76, 215). «Бука» так и оправдал до конца своё, полученное в детстве, прозвище: если и просил у кого-то помощи, то не для себя. Он сам не написал ни Толстому, ни Горбунову-Посадову, что умирает, и строго запретил жене писать кому-либо о своём состоянии: «вдруг они приедут, а он поправился». Не жаловался и на боли, стонал только во сне. Умер он, как и жил все последние годы, в огромной бедности. Последние слова, которые услышала от него жена, были сказаны после того, как клиент расплатился за починенные часы: «Ну, вот всё-таки 30 копеек, вот нам на обед будет»[16]…
*****
Итак, как и многие в том же возрасте, переживая «кризис зрелости», не чувствуя удовлетворённости своей ветеринарной службой, Александр Иванович стал искать другого смысла и содержания своей жизни. Нашёл он этот смысл в религиозной христианской вере, но, отвратившись, раз и навсегда, от церкви и духовенства, он неизбежно
пришёл к свободному, внецерковному христианству, христианству Христа, а не попов и богословов, исповеданному Л.Н. Толстым в сочинении «В чём моя вера?». Под влиянием же бесед с его автором и другими его единомышленниками Архангельский решает, что повод для оставления постылой земской службы вполне достаточен. Однако жена, родственники, знакомые и множество других людей, окружавших его, так не считали, и многочисленными недоуменными вопросами и упрёками наводили и его на размышление о степени правильности сделанного им шага[17]. Необходимость объяснения, рационализации причин ухода с ветеринарной службы, очевидно, стала для А.И. Архангельского главным стимулом к написанию представленного здесь сочинения. Рукопись Архангельский, конечно, сразу отсылает обожаемому Льву Николаевичу. Тот знакомится с рукописью 4-5 января 1897 года, как раз в те дни, когда сам обдумывает план новой статьи против «солдатства» и службы правительству (53, 129). В Дневнике сохранилась об этом запись от 5 января: «Вчера читал статью Архангельского “Кому служить?” и очень радовался» (Там же). Последовало написание поощрительного письма автору, цитируемого в предисловии Горбунова-Посадова[18]. В этом же, 1897 году, в письме ещё одному своему единомышленнику, также, судя по всему, оставившему службу, Григорию Семёновичу Рубан - Щуровскому, Толстой упоминает о «записке» Архангельского (имея в виду всё то же сочинение «Кому служить?), где мысли, высказанные Рубан - Щуровским в своих письмах, выражены, по его мнению, «очень сильно» (70, 97).
В чём же «сила» этой книги, заставившая так полюбить её Л.Н. Толстого и даже использовать в работе над своими сборниками мудрых мыслей?
Ключ к пониманию причин такого не только внимания, но и огромной симпатии писателя к личности, идеям и сочинениям Архангельского надо искать, как нам думается, в некоторых, особенно дорогих Толстому в последние десятилетия его жизни, чертах сходства судьбы Александра Ивановича с судьбами не только Толстого, но и ряда авторитетных и уважаемых для него «мудрецов и учителей человечества», проповедовавших некоторые близкие ему идеи. Среди таковых, к примеру, - автор 14 посланий Нового Завета апостол Павел[19], ключевая фигура немецкой реформации Мартин Лютер, французский учёный и религиозный писатель Блез Паскаль, или его соотечественник, публицист, философ, проповедник Фелисите Робер де Ламеннэ. Мы ни в коем случае не ставим в один ряд эти всемирно-признанные, исторические, фигуры и личность скромного выходца из бурсы, Александра Архангельского. Мы только подчёркиваем, что для мировоззрения «позднего» Толстого эта несоразмерность отступала на второй план. Политические ухищрения Лютера, научные изыскания Паскаля, католичество или «христианский социализм» Ламеннэ – всё это, как и многочисленные мистические и догматические, даже откровенно суеверные, детали их мировоззрений, отступало на второй план перед главным для Толстого: их протестом против господствующих религиозных учений и
утверждением того, что представлялось каждому из них истиной христианства. В этом-то их судьба сходна не только с судьбой вполне уверенно стоящего рядом с ними Льва Николаевича Толстого, но и с судьбами многих его малоизвестных, как А.И. Архангельский, или вовсе забытых друзей и единомышленников.
Если уж зашла выше речь о толстовском «Круге чтения», вспомним, что Лев Николаевич включил туда биографию Ламеннэ, предварив её собственным рассуждением о «ступенях развития» христианских религиозных протестантов и обличителей церковной лжи и социальных зол. Приводим это рассуждение полностью:
«Большие умы и горячие сердца, те люди, которые оставляют после себя глубокий след, представляют в своей жизни с особенной яркостью те самые ступени развития, которые проходятся, в большей или меньшей степени, всеми обыкновенным и людьми.
Ступени эти такие: 1) Детская, внушённая вера, полное подчинение авторитету, спокойное и уверенное общение со всеми окружающими. 2) Углубление в сущность этой внушённой и принятой по доверию веры, невысказанные сомнения в её истинности и особенный задор в её утверждении и распространении. Одобрение и восхваление со стороны окружающих. 3) Попытка очистить принятое на веру вероучение от всего ложного, излишнего, суеверного, улучшить его и на нём основать жизнь; разрыв с прежде сочувствовавшими, их недоброжелательство, и, наконец, 4) совершенное освобождение от принятого по доверию учения, признание только того, что согласно с разумом и совестью, сознание своего одиночества среди людей и единства с Богом, высокая и малого числа близких, и страх и ненависть большинства и — конец.
Все люди, хотят они или не хотят этого, более или менее сознательно проходят эти ступени. Сначала 1) полное доверие, потом 2) иногда чуть заметные, но все-таки сомнения, потом 3) иногда самые слабые, но все-таки попытки кое-как утвердить свое понимание жизни и, наконец, 4) становление лицом к лицу с Богом, полное познание истины, одиночество и — конец» (42, 160-161).
Толстой настаивает, что по этим ступеням, так или иначе, движутся все, даже обыкновенные, люди. Разумеется, что не все проходят этот путь до конца. Подчеркнём ещё раз, что, по вере Л.Н. Толстого, Александр Иванович Архангельский подпадал как раз под такой разряд «больших умов и горячих сердец», людей недюжинных, не только способных, но и желающих пройти весь путь жизни, все четыре ступеньки до конца.
На момент знакомства Архангельского с Толстым он готов уже был встать на третью «ступень» религиозного совершенствования, на которой пребывал сам Лев Николаевич. В их судьбах уже миновал как период подчинения авторитету и стремления к максимально бесконфликтному, взаимоприятному (так и хочется добавить – «комильфотному») общению с окружающими (для Архангельского это были годы детства и юности, отец-дьякон и духовные наставники в бурсе), так и второй период, вторая «ступень» -- проверки внушённой веры «на прочность» и соответствие реалиям жизни. Для Архангельского «второй ступенью» стали годы разрыва со своим сословием и его образом жизни, учения «полезному» ветеринарному знанию и продолжавшейся ещё в год знакомства с Толстым службы ветеринарным фельдшером, которую он, в соответствии с христианскими идеалами, желал понимать как бескорыстное и жертвенное «служение
братиям», обществу, народу[20], но которая, однако, реальными своими обстоятельствами была далека от этих идеалов, в особенности – в той их интерпретации, с которой ознакомился Архангельский, прочитав сочинение Толстого «В чём моя вера?». Таким образом, Толстой, естественным образом, оказался наставником Александра Ивановича в утверждении его на новой «ступени» христианской сознательности и в соответствующем ей образе жизни. Наставник, надо сказать, был сам далёк от идеального, ибо Лев Николаевич постоянно сам переживал периоды сомнений, ослабевания веры, которые только катализировались обстоятельствами его личной жизни.
Здесь, на этом этапе, сказалась важная для Толстого тема «преодоления грехов, соблазнов и суеверий»[21]. Книгу «Кому служить?» пишет автор уже зрелый, многократно проверивший свои положения и, главное, получивший их одобрение Толстым как вероучителем. Одобрению же могло предшествовать и противоположное: неодобрение, порицание, осуждение. Рискнём предположить, что оно было высказано Толстым по поводу «суеверия» Архангельского ещё в день их первой встречи, тот самый, 11 февраля 1889г., про который на следующий день раздражённый Толстой написал в Дневнике цитированную нами выше сентенцию о том, что-де его гостями были молодые обманщики, «фарисеи-лицемеры», - и несчастный Архангельский назван среди них! «Суеверием», по доктрине Толстого, могло быть, в случае с Архангельским, то оправдание им своего пребывания на службе, о котором он сам пишет в «Кому служить?»: общественное благо, служение людям на правительственной службе. Соблазном,
который нужно было преодолеть Архангельскому, был, соответственно, соблазн этого дела, не только полезного, но и оплачиваемого гарантированным жалованьем и одобряемого начальством. Наконец, «корнем зла» должны были оказаться «грехи», которым предавался Архангельский, которые ставили его в соблазнительное положение государственного служащего, которое, в свою очередь, требовало оправдания суеверием общественно-государственной пользы и общего блага. Грехами этими являлись: праздность (уклонение от тяжёлого, истинно полезного, ручного труда), корыстолюбие и тщеславие, желание похвалы, одобрения от людей.
Примечательно, что последний «грех» Толстой находил и у себя, и в судьбах других крупных исторических персонажей. Так, в другом отрывке из «Круга чтения», посвящённом Блезу Паскалю, Толстой так писал о тщеславии:
«Ни одна страсть не удерживает людей так долго в своей власти, не скрывает от них так прочно, иногда до самого конца, тщету временной мирской жизни и ни одна не отдаляет так людей от понимания смысла человеческой жизни и её истинного блага, как страсть славы людской, в какой бы форме она ни проявлялась: мелочного тщеславия, честолюбия, славолюбия.
Всякая похоть носит в себе своё наказание, и страдания, которые сопутствуют её удовлетворению, обличают ее ничтожество. Кроме того, всякая похоть ослабевает с годами, славолюбие же с годами всё больше и больше разгорается. Главное же то, что забота о славе людской всегда соединяется с мыслью о служении людям, и человеку легко обманываться, когда он ищет одобрения людей, что он живёт не для себя, а для блага тех людей, одобрения которых он добивается. И потому это самая коварная и опасная страсть и труднее всех других
искореняемая. Освобождаются от этой страсти только люди с большими душевными силами.
Большие душевные силы дают этим людям возможность быстро достигнуть большой славы, и эти же душевные силы дают им возможность увидать ничтожество её» (41, 477).
Не исключаем, что те «несообразности» положения ветеринарного земского служащего с учением Христа, о которых столь подробно пишет А.И. Архангельский в первой главе своей книги «Кому служить?»[22], служащие рационализациями для совершённого уже им «по совести» оставления службы, являлись не столько результатами собственных его размышлений, сколько «откровениями» из личных бесед с Толстым, эмоционально воспринятыми «горячим сердцем» Александра Ивановича как руководство к действиям. Следующие главы сочинения, содержащие в себе ниспровержение мирских «людей-идолов», критику духовенства, монархии и государственности вообще и весьма остроумное, талантливое религиозно-философское обоснование доктрины о непротивлении злу насилием – только подтверждают этот наш вывод. Влияние Толстого выражается не только в самих аргументах, к которым прибегает А.И. Архангельский, но даже в подборе материала, «иллюстрирующего» их. Это не только особо любимые Толстым места из Евангелий, но и его устные и дневниковые размышления, которыми Архангельский делится с читателем в обширных сносках. Или – важнейшая, не утратившая своей актуальности, совершенно толстовская мысль о том, что «человек обижен в самом главном, в достоинстве разумного существа»[23].
Итак, Архангельский был для Толстого, при первом с ним знакомстве в начале 1889 года, человеком, прошедшим,
пусть и с рядом особенностей, те же «ступени» к пониманию и исполнению учения Христа, тот же жизненный путь, что и он сам, и готовый, могущий встать, хотя ещё и не вставший, на ту же критическую, третью «ступень» активного конфликта с окружением, с правительством, с господствующей церковью, на которой уже находился сам Лев Николаевич. Вряд ли можно отрицать, что на эту, едва ли посильную для него, ступень Архангельский встал под прямым влиянием учительно-увещевательных личных бесед и текстов Л.Н. Толстого.
*****
Один раз с восторгом и радостью прочитав сочинение своего единомышленника, Л.Н. Толстой уже никогда не упускал «Кому служить?» из виду. 31 октября 1904 г. Толстой больше часа читал книгу Архангельского вслух. Среди слушателей были Мария Львовна, Абрикосов и Д.П. Маковицкий, которые, увлёкшись, продолжили чтение после Льва Николаевича. Толстой говорил по этому поводу: «Люблю вслух читать сочинения, о которых хочу создать себе представление, какое впечатление они произведут на других. Переношусь в слушателей, замечаю, ясно ли им, следят ли, не скучно ли им. Некоторые места у Архангельского были растянуты, много метафизики, я сокращал. Много хорошего, искренно и горячо написано, язык прекрасный. Архангельский лучше Эмерсона. Его мысль та, что насилие, которым хотим установить благоустройство (извне на людей действовать), портит людей. <…> В каждом человеке есть божественное начало, действуйте на это »[24].
Как видим, Толстой не только отыскивает в сочинении Архангельского согласные с собственным мировоззрением
идеи, но и любуется языком, каким написана книга «Кому служить?», исправляя языковые и стилистические огрехи автора. Это не случайное, не эпизодическое увлечение: именно в таком, отредактированном, виде отрывки из «Кому служить?» были помещены Толстым в целый ряд своих сочинений: «Круг чтения», «На каждый день», «Путь жизни», а также, в качестве эпиграфа, в главу IX статьи «Неизбежный переворот». Рассмотрим содержание и значение этих отрывков в контексте сочинений Толстого.
Как можно видеть из Таблицы №1 (см. Приложение), Л.Н. Толстой, готовя сборники мыслей «На каждый день», «Круг чтения» и «Путь жизни», основные изменения в отобранных им текстах из книги «Кому служить?» А.И. Архангельского произвёл в отношении стиля, языка книги, а также общей композиции отрывков. Произведены сокращения очевидных длиннот и повторений. Некоторые предложения упрощены по структуре. Увеличено в ряде случаев количество делений отрывка на абзацы. Всё это долженствовало упростить понимание книги слабо подготовленным читателем. Изменения коснулись не только синтаксиса, но и лексики: устранены некоторые просторечные выражения, которые, как, разумеется, догадался Л.Н. Толстой, Архангельский ввёл намеренно (и не вполне обоснованно)[25]. Наибольшие изменения по линии
сокращения и упрощения текста коснулись философских рассуждений автора, наименьшие – отрывка, повествующего о визите полицейского исправника, несомненно, понравившегося Толстому не только в идейном, но и в художественно-образном плане.
Что же касается идейного содержания отобранных отрывков, то все они, так или иначе, касаются темы насилия как метода взаимоотношений с людьми и отказа от него. Так, десять отрывков, отобранные Л.Н. Толстым из книги Архангельского для своего «Круга чтения», явно имеют между собой внутреннюю логическую связь, отражающую мировоззрение автора «Кому служить?» как последователя Л.Н. Толстого. Вот тематика отрывков:
1. Дух. Истинная жизни человека не в теле, а в духе.
2. «Ошибка поклонения».
3. Идолы языческого, общественно-государственного, жизнепонимания, ложно занявшие место единого Бога: правительства, духовенство и т.д.
4. «Добро» (название отрывка дано Л.Н. Толстым).
5. Смысл жизни.
6. «Закон насилия и закон любви» (название дано Л.Н. Толстым).
7. Приходит время торжества Царства Бога на земле.
8. «Покаяние» (название дано Л.Н. Толстым).
9. Пример практики неповиновения правительствам: история с полицейским надзирателем.
10. Безумие насилия правительств и церквей и неизбежность перехода людей из власти правительств во власть Бога, к исполнению Его воли.
Косвенным свидетельством того, что главной и самой близкой для Л.Н. Толстого идеей сочинения А.И Архангельского была идея отказа от насилия, непротивление, является и то, что шесть из названных выше десяти
отрывков, включённых Толстым в «Круг чтения», а также 3 из 4-х отрывков в его книге «На каждый день» и эпиграф к IX главе статьи «Неизбежный переворот» (38, 90) взяты из V главы «Кому служить?», как раз посвящённой утверждению христианского ненасилия. Появление отрывка из Архангельского в качестве эпиграфа в статье «Неизбежный переворот», в свою очередь, тоже совершенно закономерно, ибо вся статья посвящена Толстым стоящей перед человечеством проблеме и необходимости отказа от насилия, от «закона насилия» в пользу «закона любви» и разумного убеждения.
*****
Без сомнения, в книге Архангельского Толстого обаял, помимо близкого идейного содержания, также и «опрощённый» стиль автора, сочетающий в себе черты исповеди, биографии, религиозно-философского трактата и устной доверительной беседы «простого», «своего брата человека» с таким же «простым честным тружеником». Автор сразу выдаёт своё знакомство с исповедью Л.Н. Толстого, начиная свою «исповедь-проповедь» немного торжественным и, в то же время, интимно-исповедальным вступлением. Начинается вступление с признания Александра Ивановича в том, что он, хоть и «считался от рождения православным христианином, но сам себя считал неверующим; полагал, что нужно только жить по совести и на пользу людей, и думал про себя, что я так и живу, и потому прав»[26]. Но если Толстого сомнения, метания и религиозные поиски привели к «встрече» с Христом и обретению веры в его учение как учение о благе, то у
Архангельского, как и у большинства «толстовцев», происходит первоначально «встреча» с сочинениями самого Льва Николаевича, разъяснившими ему христианство в его настоящем значении. Продолжая своё интимно-доверительное исповедание, Архангельский признаётся, что, читая Толстого, он «сильно придирался» к его идеям, тщетно пытаясь ухватиться за ставшие уже привычными оправдания своего образа жизни: «где уж мне», «человек я маленький», «не до жиру, быть бы живу…» и др. Но у него не получалось. Именно потому не получалось, что христианское научение Л.Н. Толстого, как и собственно учение Христа, было адресовано именно такому «маленькому», «простому», связанному обстоятельствами и запутавшемуся во лжах и противоречиях окружающей жизни, физически сравнительно благополучному, но экзистенциально голодающему, ищущему человеку, каким и был в тот период Александр Иванович. Та деталь, что он вспомнил своего умершего отца и свою вину перед ним даёт нам ещё одно основание предположить, что кризис зрелости уже до чтения работ Толстого проявился в Архангельском в форме неудовлетворённости своим положением на службе, экзистенциального вакуума, даже, возможно, раскаяния в отказе от духовной карьеры, толстовское же научение лишь позволило ему подвести под это своё состояние и вызванный им иррациональный поступок отказа от службы кажущийся ему прочным религиозно-рационалистический «фундамент».
Стилевая упрощённость, в сравнении даже с введением, увеличивается с первой же главы. Разговорный стиль, местами очевидно преднамеренный и утрированный, подчёркивается и усиливается Архангельским использованием ряда просторечных лексических и синтаксических форм. Один из ярчайших и распространённейших в тексте примеров – многократное
использование притяжательного местоимения «их» исключительно в просторечной форме: «ихних»[27]. Множество слов содержат эмоционально-экспрессивную, чаще негативную, оценочную окраску («дармоеды», «дармоедство», «нахлебник», «разумники» (с иронией), «служака», «мерзавцы», «подлецы», «бандырь» (преступник, бандит), «зацапать», «насильничество», «трудники» и др.); как видим, и здесь часть лексики можно отнести исключительно к просторечным формам.
Все случаи упо