В чем должна состоять наша политика? Если о настоящем, ближайшем времени, то есть как поступать должно теперь, частному человеку судить иногда бывает мудрено: ибо, не зная всех обстоятельств, тайных сношений, намерений и целей, известных только вверху, легко впасть в ошибки или, по крайней мере, попасть в пересыпание из пустого в порожнее,-- то прошедшее, положительнее, не подвержено случайностям; основанное на сущности вещей открыто для всех и по всем правам науки может и должно быть предметом ее беспристрастного рассуждения.
Точно то же должно сказать и о будущем, поскольку оно происходит от прошедшего через настоящее, которого, следовательно, кроме его случайности, также обойти нельзя.
Какими же правилами должна руководствоваться русская политика вообще?
Правилами, пока, Петра и Екатерины: во всех отношениях, войнах и переговорах,-- иметь в виду пользу России, принимать пока участие только в тех европейских делах, которые непосредственно ее касаются и не вмешиваться ни в какие прочие.
Рассмотрите все деяния Петра и Екатерины, и вы увидите, что они принимали участие в соседних делах только по отношению их к России, шагу не ступали, не нужного для России.
Петр воевал со Швецией, чтобы иметь место на Балтийском море: договоры и союзы его с Данией устремлены были для этой же цели.
Средоточием действий Екатерины было намерение возвратить от Польши ее старые завоевания, для чего и вступала она в союз по временам с Австрией и Пруссией.
Начав, впрочем, поневоле, войну с Турцией, она воспользовалась случаем распространить свои владения и т. д.
О потребностях, правах и обязанностях, желаниях и отвращениях другого народа судить всегда бывает мудрено, когда и свой для многих часто остается загадкою; недостает времени для настоящей заботы и о собственном своем государстве -- где же тут думать о чужих! Вмешиваться в чужие дела, по своему усмотрению, редко допустить можно.
|
|
Притом такое вмешательство подвергается всегда многим ограничениям, условиям, исключениям весьма неблаговидным. Франция с 1789 года переменила девяносто девять конституций и образов правления,-- мы не вмешивались в ее перемены, да и никто! От того, что она сильна и не оставит без наказаний никакого вмешательства Испании, также мы не трогаем,-- а в несчастную Италию готовы были двинуться войска, когда она начинала шевелиться против несносного владычества австрийского! Мы хотим, чтоб она страдала, стеснялась во всех своих движениях, пребывала в невежестве и в нищете, владея благословенейшей частью Европы. Где же тут справедливость?
Противоположные правила наказывались и наказываются в наше время самым жестоким образом.
Павел, в пылу своего великодушия, вознамерился сделаться опекуном Европы, и австрийцы, предав победоносное войско Суворова, доказали свою благодарность и вместе мечтательность его политики.
С такою же наградою старался Александр помогать Пруссии и Австрии, которые все-таки принуждены были идти на него с Наполеоном.
В 1813 и 1814 годах Россия спасла всю Европу, а в награду, по непостижимой слепоте наших дипломатов, получила себе только болезнь -- Польшу; другую болезнь привила себе по доброй воле: это Священный союз, который в наше время получил такую комическую развязку.
|
|
Политика великодушия и бескорыстия, избранная императором Александром, и заботы о европейском порядке, благодетельные и спасительные, может быть, для Европы явили свой горький плод для России в настоящей войне Турецкой, как то объяснил я в пятом письме своем.
Австрия, знаменитый член Священного союза, позабыв о нем, точно как и о недавнем своем спасении, перешла торжественно на сторону Запада и повредила Россию больше всех. А если бы вместо Австрии Россия в 1814 году заключила договор, устроила связь с побежденным Наполеоном или хоть со стесненною Францией? Но что прошло, того не воротишь.
Мы находимся теперь в самом затруднительном положении и не можем уже пока думать ни о каких распространениях! Дай Бог только оборониться от врагов! Решение дела принадлежит оружию больше, чем политике, хоть и политика могла б еще сделать многое, только, разумеется, не в войне.
Почему бы не послать торжественное посольство в Америку, с каким-нибудь громким именем, князем или графом, засвидетельствовать Штатам благодарность России за то доброжелательное участие, какое они ей показали в настоящей войне.
Если иметь возможности заключить России со Штатами такой союз, какой заключила Франция с Англией, то один обмен учтивостей заставил бы задуматься западные государства.
Посол, разумеется, умный, мог бы собрать сведения о кораблестроении, а можно бы, кажется, и заказать, хоть бы с лишенками, кораблик-другой! Учреждение прямого торгового сообщения России с Америкой также не очень вкусно показалось бы англичанам.
|
|
Экспедиции в Индию, хоть только на бумаге, в статьях, письмах, проектах, можно причислить к побудительным средствам честного мира. В нашем естественном положении нельзя пренебрегать и подобными средствами.
А может, все и переменится в одну минуту. Таковы судьбы войны.
Была, например, кажется, возможность в мае месяце разбить три турецких корпуса, стоявшие порознь, Омер-пашу в Варне, Мустафу в Силистрии, Измаила в Калафате, поднять Болгарию и Сербию и порешить все дела до прибытия западных союзников.
Так и теперь, разбей Меньшиков высадку, размечи буря Черноморскую неприятельскую эскадру, подбери наш флот поврежденные корабли, плени Горчаков Омер-пашу, сожги Нахимов остальные корабли в гаванях, поднимись все славянское народонаселение, не откроется тогда возможность пугнуть и Константинополь, занять Дарданеллы?
Тогда, когда мы потребуем от западных держав тех гарантий, которые они требуют теперь у нас, мы скажем им: вы требовали у нас золото, чтобы мы не нападали на Турцию, дайте нам залоги, что вы впредь не будете нападать на нас. Дайте нам Дарданеллы и Зунд!
Вот на будущее время цели внешней нашей политики, указанные нам теперь самими врагами, цели, которым посвящается это мое письмо.
Зунд! Это не так странно и невозможно, как с первого взгляда кажется, хоть мы и отвыкли под ферулою немецкой политики от всех смелых идей, Петровских и Екатерининских, излишнего дешевого и безопасного великодушия.
Зунда можем мы желать, искать и надеяться даже без случайностей нынешней войны, даже не как награду победы и условие мира. Можем мы получить даже и не так, как англичане получили Гибралтар, хоть и для того всегда мы имеем все средства.
Думали же шведские, польские короли о Северной монархии за двести лет до нашего времени, были близки к ней, имея в пятьдесят раз меньше силы, чем теперь Россия {См. мои "Историко-критические отрывки". 1846 г.}.
По замыслам Польши и Швеции прошло двести лет, теперь обстоятельства переменились, и ничего подобного произойти не может.
Не может при посредственностях и ограниченностях, при этих мелких торгашах и продажных душонках, которыми полны кабинеты европейские. А явись ныне какой-нибудь Наполеон хоть герцогом Макленбургским, а он будет завтра императором немецким, и угробит Францию, и возвысит голос пред Россией, и ударит Англию, и заставит слушаться Италию, Испанию, Голландию и всю Европу!
Прошло двести лет -- новое время должно дать только новую форму старой идее, а форму эту и должна найти высшая политика.
Английский флот сжег Копенгаген, английский флот хозяйничает теперь в датских гаванях, располагается зимовать и в нужном случае никак не отказывается повторить благодетельные явления 1806 года,-- что же?
Неужели Дания с удовольствием угощает у себя незваных гостей?
Угрозы английские и французские Швеции неужели производят в ней приятнейшее ощущение, чем в Дании?
А Пруссия, открытая со всеми берегами своими нападениям союзного флота и не имеющая никаких средств отразить высадку,-- вероятно, смотрит на плавание сотни кораблей по Балтийскому морю не совсем со спокойным сердцем, и прусский цольферейн не питает никаких нежных чувств к английской промышленности, к Манчестеру и Бирмингему; гораздо более к выгодному транзиту.
Итак, весь амфитеатр Балтийского моря разделяет почти одинаковые чувства, каждое государство по своим собственным причинам: соедините эти чувства -- вот дело высшей политики, соедините все их силы, устройте Северный союз, как Екатерина устраивала вооруженный нейтралитет. Выгода такого союза для каждого из названных государств, стоящих теперь между двух огней, очевидна.
Под защитою и покровительством России, приносящей им все свои силы, они могут спокойно жить и делать свои дела.
Естественного первенства России в Балтийском или Северном союзе никто из них оспорить не может, и если против одного Русского флота теперь с трудом могут предпринимать что-нибудь французы и англичане вместе, то что же они могут сделать, если все балтийские силы соединятся, шведские, датские, русские и прусские, займут Зунд и Бельты и если во всякой гавани будет для гостей приготовлена не нынешняя почетная встреча.
Дайте гарантии Швеции, Дании, Пруссии, предоставьте им торговые преимущества, употребите, если понадобятся, на благоприятное время угрозы,-- как поступал Наполеон, заставьте их понять свои выгоды, если на кого из них найдет затмение,-- тогда посмотрим, что могут сделать с нами западные союзники.
Россия в этом Северном или Балтийском союзе должна занимать по существу вещей первое место.
Вот вам одна форма северных отношений, соотносящая выгодам всех государств, а вот и другая.
Русский Государь есть законный наследник, есть единственный старший представитель династии Датской и Шведской, изгнанной, уступившей свое место французскому маршалу Бернадоту.
Почему же в нужном случае нашему Голштинскому герцогу не предъявить свои династические права и не предоставить, например, республиканское управление Дании и Швеции, оставляя себе один королевский титул? Неужели Дания и Швеция не рады будут получить себе даром в услужение все силы России для своей безопасности, воспользоваться ее могуществом для своих действий по всем морям, не тратить ничего на содержание своих дворов и управляться по собственному своему усмотрению?
Что они потеряют при таком распорядке и сколько выиграют?
Пруссия должна будет тогда и поневоле присоединиться к России, как в первом проекте к Северному союзу.
Дарданеллы и Зунд! Враги наши своими требованиями указывают теперь сами на эти необходимые для нас гарантии в случае нашего успеха, а умнейшие из них почуяли еще прежде нашего необходимость этих двух точек для России.
Прежде, нежели кто-нибудь осмелился думать у нас о Дарданеллах, еще менее о Зунде, Тьер, в своей "Истории консульства и империи", сказал, что Европа простись со своею свободою, если когда-нибудь Россия получит в свою власть эти два пролива.
Он ошибается. Напрасно боится Тьер. Сын Запада, он не может представить себе иначе крепости как точкою нападения.
Для русского они нужны только как точки обороны. Западные писатели судят по себе о восточных делах.
На Западе все учреждения, как заметил сам Дамане, основаны на предполагаемой оппозиции.
Наш Восток они считают таким же Западом, какой составляют сами.
Вот капитальная ошибка, с которой смешиваются все понятия и которую мои соотечественники, особенно политики и дипломаты, разделяют от души со своими братьями Запада.
Запад есть Запад, и Восток есть Восток, Запад не может быть Востоком, как Восток не может быть Западом. Россия есть государство распространяющееся, а не завоевательное, чего не понимают ни враги наши, ни друзья, ни мы сами, вменяя это себе даже в стыд,-- так велико наше невежество историческое и политическое!
Вот вам объяснение, почему большая часть войн русских, если не все, начинались с оборон, а не с наступления, и русский мужик, который, провожаемый женою и детьми с воем и плачем, вступает в рекрутское присутствие, хотя на другой день, с забритым лбом, делается лучшим солдатом в мире, есть верный представитель Русского государства.
Следовательно, Европа не должна бояться русских завоеваний, имея, впрочем, всегда для них отпор,-- вопреки боязливому Тьеру. Франция, Испания, Италия, Англия, Голландия и Юго-Западная Германия на одной стороне, а на другой -- Россия с силами Балтийского союза на севере, то есть Швецией, Данией и Пруссией, или Северной Германией, и с силами Дунайского союза на Юге, то есть со славянскими государствами, Венгрией, Молдавией, Валахией и Грецией (см. письмо 7),-- вот настоящее равновесие, вот Запад и Восток лицом к лицу, с соразмерным разделением сил,-- но зачем, повторяю, предлагать брань?
Не пора ли жить в мире Востоку и Западу, Северу и Югу? Не пора ли человечеству думать о мире, а не о войне и употреблять, собирать свои силы не для того, чтоб грозить друг другу, а содействовать для общего преуспевания, для достижения цели, предназначенной ему Всеблагим Творцом.
Стыд и срам, что, прожив семь тысяч лет, достигнув по всем отраслям знаний такой степени совершенства, оно не умеет еще только управиться с собою!
Россия, в том положении, которое мы сейчас представили, должна быть главным орудием такого мира.
Совершенно покойная, одним своим словом, мнением или советом, духовно, а не вещественно, она будет значить тогда в системе даже западной европейской политики гораздо более, нежели теперь стотысячными своими армиями,-- поддерживая слабого, защищая правого, помогая бедному, покровительствуя обиженному,-- внимая тому признанию, которое определил ей Бог, как почуял поэт в одну из лучших минут своего вдохновения:
Тебе он дал свое призванье,
Тебе он славный дал удел
Хранить для мира достоянье
Высоких жертв и чистых дел:
Хранить племен святое братство,
Любви живительный сосуд,
И веры пламенной богатство,
И правду, и бескровный суд.
О! Вспомни свой удел высокий!
Былое в сердце воскреси;
И в нем сокрытого глубоко
Ты духа жизни допроси!
Внимай ему: и все народы
Обняв любовию своей,
Скажи им таинства свободы:
Сиянье веры им пролей!..
И станешь в славе ты чудесной
Превыше всех земных сынов,
Как этот синий свод небесный,
Прозрачный Вышнего покров.
Все это так, скажут мне в ответ.
Ваша поэзия, природа ваших свойств, ваша история, ваша естественная политика не позволяют нам бояться нападения с вашей стороны,-- однако Елизавета принимала решительное участие в Семилетней войне, Павел присылал войско завоевать Италию для Австрии, Александр управлял всеми действиями Европы по своему усмотрению и удерживал ее движение, Николай уничтожил Венгрию, не позволил Австрии биться с Пруссией, удержал Голштинию за Данией...
Это были наши ошибки.
Но кто же поручится, скажут в продолжение возражений, чтоб иной государь, владея Зундом и Дарданеллами, без ведома нашего, не справясь с Историей, вопреки народному характеру не решился в одно прекрасное утро на какую-нибудь ошибку, еще покрепче предыдущих, которая может быть пагубной для того или для другого европейского государства или для всех вообще? Можем ли мы допустить это, и в чем состоят ваши гарантии?
На этот вопрос я ничего сказать не могу, разве только то, что о таких европейских гарантиях, в настоящем смысле этого слова, может и даже должна заботиться высшая политика, благородная, человеколюбивая, справедливая политика настоящего прогресса.
Такие гарантии могут быть предметом общих совещаний всех государств, даже в мирное время, не обнажая меча,-- совещаний на законах права, науки и взаимных их отношений, естественных и исторических,-- Совет Европейских Амфиктионов, о которых был намек в моих исторических афоризмах (1836).
Эти гарантии не будут, разумеется, иметь ничего общего ни с разрушенным Севастополем, ни с простреленным Кронштадтом, о чем так хлопочут теперь враги.
Условия, в коих нить человеческого смысла, скажу, кстати, о коих могли разговаривать только такие министерства, как нынешние: ибо, с одной стороны, потребуя Севастополя для обеспечения Турции, вы с одинаковым правом можете требовать Свеаборга для обеспечения Швеции, Динабурга для обеспечения Пруссии и Бреста для обозначения Австрии,-- когда же кому деланы подобные требования?
А с другой стороны,-- если бы Россия уступила теперь -- предполагаю невозможное -- ту или другую крепость, то кто же остановит ее впредь к нападениям и завоеваниям в других странах, если когда-нибудь ей то заблагорассудится? С 70 миллионами жителей трудно ли ей всегда идти на Швецию, имеющую три миллиона, Пруссию, имеющую 15, Австрию, имеющую 35, из которых 20 составляют самое преданное России население? Кто же остановит Россию -- кроме собственных дипломатов, если род их не переведется? Следовательно, дерзость предположений равняется только их слабости.
А других предположений, для себя нужных, министры найти не умеют. Они не могут возвыситься над мелкими материальными, завтрашними выгодами и довольствуются старыми положительными апофегмами, не замечая их негодности: не должно допускать это государство до такого-то усиления, такой-то союз страшен, надо его разделить, а здесь надо устроить enlenle cordiale, там посеять раздор и возбудить соперничество!
Несчастные игроки играют в ералаш по копейке и бьются изо всех своих сил, чтобы обыграть друг друга рубля на два полтиной! У них ли будете вы спрашивать благородства, человеколюбия, внимания к высшим потребностям человечества? Для высокого полета нужны не восковые крылья, как у этих бедных Икаров!
Западные политики отжили свой век, и наука поет уже им вечную память, а Евангелие напоминает: "Вина нового не вливают в мехи старые!".
Но возвратимся к русской политике, как мы определили ее выше, касательно европейских отношений.
Оставляя в покое Европу в ожидании благоприятных обстоятельств, мы должны обратить все свое внимание на Азию, которую упустили почти совсем из виду, хотя собственно она предназначена вам по преимуществу, Азию, куда хотят, также по какому-то чутью, хоть и не с добрым намерением, отбросить нас наши враги!
Что сделали бы англичане из наших местных и прочих отношений к Азии! Чего нам искать в Европе со стороны вещественных выгод? Мне приходит на память совет старого Добрыни, дяди Владимирова и брата Малуши, ключницы Ольгиной.
Увидев одно из побежденных им племен в сапогах, он сказал своему изменнику: нет, эти не будут платить нам дань; пойдем лучше искать дальше лапотников.
Этот совет, известный нам из древней летописи, может вместе с некоторыми другими приложен быть и к нынешней политике.
Европейцы ходят не только в сапогах, но даже лакированы, и от них поживиться нам нечем, да и не для чего, не на что!
Пусть живут себе европейские народы как знают, и распоряжаются в своих землях как угодно, а нам принадлежит еще половина Азии, Китай, Япония, Тибет, Бухара, Хива, Кокан, Персия, если мы хотим, а может быть, и должны распространить свои владения для разнесения по Азии европейского элемента, да возвысится Иафет над своими братьями.
Старые наши цари, по своим обстоятельствам имея слишком много дел дома, около себя, не могли простирать своих видов на какие-нибудь отдаленные владения Азии, не могли искать там союзов и желать непосредственного участия в их делах, но они принимали с готовностью всякий их вызов и поддерживали все сношения, сколько позволяли им обстоятельства.
С другой стороны, примечательно, что азиатские страны, даже самые отдаленные, искони обращались к Москве с выражением своего усердия и готовности.
С XV столетия, с основания Русского государства, в настоящем смысле этого слова, являются в Москве посольства из многих стран азиатских, даже самых дальних. Назовем для примера Персидское (около 1475), Чагатайское (1489), Грузинское (1492), Шамаханское (1499). Бабур, основатель империи Великих Моголов, присылал посольство (1533) к Царю Василию Ивановичу; цари Хивинский и Бухарский -- к Грозному, по покорении под его власть Астрахани около 155 года, и пр.
Не стану напоминать о кавказских многократных сношениях этого рода.
А Петр? Петр думал об Индии, и о Китае, и о Персии, и об острове Мадагаскар. Недавно еще найден его указ брать мальчиков для обучения японскому языку!
Проложите дороги в Азию или отыщите старые, устройте сообщения, хоть по следам, указанным Александром Македонским и Наполеоном, заведите караваны, опояшьте железными дорогами Азиатскую Россию, пошлите пароходы по всем рекам и озерам, соедините ее с Европейскою (ибо, владея железными рудниками по всему пространству, имея свободные руки, не может быть, чтоб они обошлись нам дороже выписываемых из Англии и Бельгии), повезите европейские товары, хотя транзитом, в Азию, привезите азиатские товары для себя и для европейцев из самых богатейших стран, как Китай и Япония, и вы умножите довольство и обилие по всему земному шару.
Азия, Европа, влияние на весь мир! Какая великолепная будущность для России! А что здесь невозможного?
Странное дело! Никак, никогда не могу я остановиться на этих мыслях о силе, могуществе, богатстве, славе.
Какие бы блестящие картины ни представляло мне воображение, не могу я долго любоваться ими, и тотчас опускается пред глазами моими завеса, их скрывающая.
Начну я за здравие и сведу всегда как будто за упокой, отвлекая свой мысленных взор от дальнего горизонта к настоящей минуте!
Не сила, не могущество, не слава, не Европа, не Азия, не золото и серебро, не камни самоцветные нам нужны, дороги и важны!
Нужны, дороги и важны сами мы себе, наше развитие, наше усовершенствование в страхе Божием, на поприще нравственности, наук, искусств, управления, общежития, возделывание тех десяти талантов, которыми в таком обилии наделил нас Бог и с коих потребуется лихва.
Мы не только не печемся о них, не только зарываем их, но расточаем, умышленно, губим и уничтожаем святые дары, считаем опасными, все под влиянием внешней политики, о чем я представлю свои мысли в следующем, последнем письме, чтоб разделаться, наконец, с этим несчастным вопросом, который совершенно случайно отвлек меня от моей Истории, воспламенил мое воображение, а потом целый год давил по ночам, как домовой, и мерещился в глазах беспрестанно по дням, как противное привидение, так что я начал уже боятся, чтоб не сойти с ума.
Примечания
Карьера погодина взмывает в высь стремительно январь 1825 он защищает магистерскую диссертацию что открывает ему возможность к университетскому преподаванию одновременно он дает частные уроки в дворянских семьях.
О погодине до своей смерти хорошо отзывается Н. М. Карамзин Придворный историограф (государственная должность ее занимал только Н.М. Карамзин после его смерти в 1826 году должность была вокантной до конца существования Российской Империи).
Возможно именно тогда его первый раз замечают во властных кругах.
Второй раз его заметили после его статьи в журнале Москвитянин об отношениях России и Польши) статья была напичатана в 1831 году в журнале Москвитянин консервативный Русский журнал.
Дальше 1832 год во время чтенья одной из трех лекций адьюнкта Погодина (нижняя преподовательская должность в университетах империи). На лекции пресутствует Товарищ Министра Просвещения (первый заместитель минстра просвящения). С.С. Уваров). Лекция Уварову Нравится.
Дальше в 1833 году Уваров Становится министром просвящения.
Поднимает Материалы погодина по истории и составляет доклад императору. В котором и формулирует государственную идеологию.
1.Погодин становится одним из праводников государственной идеологии в исторической науки он воспитывает в своих студентах уважения к понятиям о любви и неновисти добре изле верности и предательстве прекрасном и безобразном принятым в Российском государстве.
Поскольку взгляды Погодина И российского государства совпадают
Погодин в 1836 году становится профессором а в 1841 году академиком.
Погодин также первым в Русской истории формулирует концепцию преподования исторической науки. Его взгляд его отношение к конкретным историческим деятелям настоящего и прошлаго становится государственной идеологией по истории. В том числе и взгляд на историческое возникновение государства Российского в том числе и та его часть которая касается самобытности (специфических особенностей возникновения русского государства.
И когда позже, но еще при жизни николая Первого уже Академик Погодин выскажет взгляды которые расходятся с государственной идеологией его не тронут.
Потому что Николай Первый Прекрасно видел, что погодин искренне преданный родине человек и сформулировал в истории те принципы которые лично Николай Первый и его чиновники от Просвящения позже возведут в ранг государственной идеологии в исторической науке.
И из благодарности и личного уважения Николай Первый не тронул Погодина.
2. отношение уварова к Славянофилам.
Министерство Народного просвещения.
Канцелярия министра 30 мая 1847. № 688-й. (документ официально не публиковался поскольку имел как бы мы сейчас сказали гриф для служебного пользования).
Господину Попечителю Московского Учебного Округа.
По Высочайшему повелению.
В конце прошлого столетия родилась между соплеменными нам народами на Западе, именно в Богемии, мысль, что все народы славянского происхождения, рассеянные по Европе и подвластные разным скипетрам, должны когда-либо слиться в одно целое и составить государство славянское.
Эта мысль мало-помалу овладела всеми ветвями славянского племени в Европе, сперва в литературном, потом и в политическом смысле.
От этого движения повсюду между народами славянского происхождения усилилось стремление к изучению языков, древностей и всех памятников славянских племен; но, к сожалению, это развитие отдельных ветвей славянских недолго оставалось в мирных пределах науки: скоро подпало оно искажению, частью от влияния общих тревожных идей политических, частью от возбужденных предрассудков религиозных, частью и от собственных недоразумений каждого племени.
Европейское понятие о славянстве раздробилось уже на столько же ветвей, сколько находится отдельных земель.
Название славянства, драгоценное для восьмидесяти миллионов, разделенных на многие народы, занимающих безмерное пространство земли, по языку своему помнящих единое происхождение и древнее родство, как оказывается ныне, употребляется во зло под личиною чистого братства.
Эти идеи Запада о славянстве естественно тяготеют к России, как средоточию племен славянских; потому что и в языке русских, и в вере, и в законах дышит и бодрствует древнее начало народной жизни, от различных судеб исторических давно умершее в других славянских народах.
Но и у нас западные понятия могут увлечь людей, пылких и не прозревающих опасности своих мечтаний.
Для охранения преподавателей, принадлежащих к ведомству Министерства народного просвещения, долженствующих проливать в юные умы учащихся благотворный свет истинных, полезных знаний и чувство любви к престолу и вере, от вредного влияния разрушительных начал, почитаю священным долгом, с Высочайшего соизволения государя императора, изложить значение народного начала в видах правительства и мысли о сем важном современном вопросе передать вашему сиятельству для конфиденциального сообщения их преподавателям, цензорам и некоторым из членов ученых обществ, в ведомстве Московского университета состоящим, в круг занятий коих входят преимущественно словесность и история отечественная.
Вопрос о славянстве в отношении к нам представляет две стороны: одну, которую злонамеренные могут употребить на возбуждение умов и распространение опасной пропаганды, преступной и возмутительной; другая же сторона содержит в себе святыню наших верований, нашей самобытности, нашего народного духа, в пределах законного развития имеющую неоспоримое право на попечение правительства.
Русское славянство в чистоте своей должно выражать безусловную приверженность к православию и самодержавию; но все, что выходит из этих пределов, есть примесь чуждых понятий, игра фантазии или личина, под которой злоумышленные стараются уловить неопытность и увлечь мечтателей.
Раскрытию этого начала мы обязаны ближайшим знакомством с церковнославянским языком, на котором чтение Священного Писания, недавно чуждое высшим слоям общества, ныне понятно юному поколению, одолжены знакомством и с другими славянскими наречиями, полезным и необходимым для ученых исследований языка отечественного.
Этим же направлением главнейшие памятники нашей древней славянорусской словесности вышли из забвения, и множество актов и документов, служащих к разысканиям историческим, обнародовано на иждивение правительства.
Но этому славянству русскому, нами во всей чистоте принимаемому, должна быть чужда всякая примесь политических идей; тогда остальным началом, в нем сокровенным, будет наше государственное начало, на котором непоколебимо стоят трон и алтарь, собственно русское начало, русский дух, наша святыня.
В этом славянстве мы, русские, должны искать своего народного начала, источника и народного просвещения.
Каждый народ, в периоде самобытности своей, вмещает в себе два элемента: общий наследственный от народа-родоначальника, исчезающего в поколениях, и частный, составляющий личность народа.
Общий элемент в нас есть родовой, Славянский, частный - наш, собственный русский.
Посредством личности своей каждый народ развивает в жизни человечества особую мысль Провидения и содействует исполнению благих Его предначертаний.
Так, все славянские государства были в свое время славны и могущественны, и все, как бы по очереди, пали: Моравия, Болгария, Сербия, Померания, Чехия, Кроация, Славония, Далмация, Босния, Польша.
Многие Славяне даже потеряли язык свой вместе с воспоминаниями о прежней самобытности: в Померании, Мекленбурге, Саксонии и в других странах Германии славянское наречие вытеснено немецким, в Морее - Греческим, в Венгрии - Мадьярским.
Этим славянам, утратившим значение свое, свойственно с сожалением вспоминать славное прошедшее.
Но Россия, по воле Провидения, выдержала удары судеб и приобрела самобытность, претерпев многоразличные, долговременные бедствия, внутренние и внешние, она одна возносится над могилами единородных государств и своею собственною личностью представляет беспримерную историю по необъятности владений, многочисленности обитателей и могуществу народного духа, благоговейно преданная своей вере, своему государю, сохранившая свой язык, знамение народного ума, народных доблестей, народного чувства.
Тогда как прочие славянские народы, в изнеможении своем от чуждого владычества, еще гордятся общим славянским происхождением, Россия, не помрачившая славы предков, славна своими народными доблестями, славна и прошедшим, и настоящим.
Итак, независимо от общего славянства, в действительности не существующего, а изменившегося в нескольких славянских племенах, мы должны следовать за своими судьбами, свыше нам указанными, и в своем родном начале, в своей личности народной, в своей вере, преданности к престолу, в языке, словесности, в истории, в своих законах, нравах и обычаях, мы обязаны утвердить живительное начало русского ума, русских доблестей, русского чувства.
Вот искомое начало народное, и не славяно-русское, а чисто-русское, непоколебимое в своем основании, собственно наша народность. Великий преобразователь России не все вновь в ней создал: стихии для его творения уже были приготовлены венценосными его предшественниками.
Могучею волею Петр I совершил в свое царствование то, для чего потребны столетия; но он совершил то, до чего народы достигают и в постепенном своем развитии. Какие следствия его преобразований? Мы, оставаясь русскими по духу и сердцу, сравнились с европейцами в образованности.
Ломоносов для пересоздания слова русского там же искал сокровищ науки, где Петр Великий находил их для пересоздания государства. Чего ж нам ожидать от соплеменных народов? Ответ мы находим в истории и прошедшей, и современной.
Святая Русь бедствовала и страдала одна, одна проливала кровь свою за престол и веру, одна подвигалась твердым и быстрым шагом на поприще гражданского своего развития; одна ополчалась против двадцати народов, вторгнувшихся в ее пределы с огнем и мечом в руках.
Все, что имеем мы на Руси, принадлежит нам одним, без участия других славянских народов, ныне простирающих к нам руки и молящих о покровительстве, не столько по внушению братской любви, как по расчетам мелкого и не всегда бескорыстного эгоизма.
С таким воззрением на нашу народность я обращаю слово преимущественно к тем преподавателям, которым досталось обрабатывать на ученом поприще участок славный, но и трудный - русский язык и русскую словесность, с прочими соплеменными наречиями, как вспомогательными средствами для народного языка, русскую историю, историю русского законодательства.
Им предпочтительно пред другими принадлежит возбуждение духа отечественного не из славянства, игрою фантазии созданного, а из начала русского, в пределах науки, без всякой примеси современных идей политических.
Преподаватели, следуя видам правительства и научая вверенное им юношество тому или другому предмету, да поучают его и впредь по-русски мыслить и чувствовать: только этим способом будущие члены общества составят одну великую семью с одинакими мыслями, с одинакою волею, с одинаким чувством.
Таково воззрение правительства на славянство вообще и на славянство в отношении к России, таковы мысли о начале народном и народности, источнике народного просвещения, коими следует руководствоваться при направлении умов учащегося юношества.
Московский университет, старый блюститель отечественного языка, в сердце России, пред стенами священного Кремля, свидетеля и бедствий, и радостей народных, в особенности должен показать пламенное усердие в развитии русского просвещения из русского начала нашей народности.
Разливая на учащихся свет истинных, полезных знаний об отечественной истории и словесности, об отечественных законах и преданиях, университет, без сомнения, истребит влиянием своим необдуманные порывы некоторых из прежних его питомцев, отделивших себя от общих исторических мнений не столько, по какому-либо убеждению, сколько по легкомыслию и добродушной мечтательности.
Не славнее ли для нас имя русского, то знаменитое наше имя, которое с основания государства нашего повторялось и повторяется миллионами народа в жизни общественной? Да слышится в университетах имя русского, как слышится оно в русском народе, который, не мудрствуя лукаво, без воображаемого славянства, сохранил веру отцов наших, язык, нравы, обычаи, всю народность.