Так угодно Богу (Dieu le veut), воскликнула некогда в Клермонте Европа, воспламененная вещим, задушевным голосом Петра Пустынника, и тысячи благородных сынов ее ринулись на Восток освобождать Гроб Господень, избавлять христиан от ига неверных, умирать за Святую веру.
Двести лет продолжались крестовые походы (1096--1291). Императоры и короли, герцоги и графы, рыцари и монахи, поселяне и горожане, спешили один за другим в отдаленную Азию, покидая жен, детей, удовольствия жизни, готовые на всякие жертвы и лишения в надежде мученических венцов. Тысячи погибали, другие являлись на их места с кликами: так угодно Богу!
Но тщетны были усилия европейских народов; не увенчались успехом их великодушные подвиги. Кровь пролилась понапрасну.
Христиане не освободились от тяжелого ига. Неверные остались господами святых мест. Не было так угодно Богу! Не только неверные остались господами святых мест, но вскоре и распространили свои владения. Турки не удовольствовались Азией.
Они переправились в Европу и поработили своей власти всю Восточную империю, взяли Константинополь, сняли крест со Святой Софии и подняли там свой полумесяц, обратив первопрестольный храм Православного христианства на служение Магомету.
Из Константинополя турки устремились во все окрестные стороны. Потоку их ничто, казалось, противостоять не могло. Европа вострепетала от нашествия новых варваров, возвращения средних веков.
Вознеслись торжественные молитвы во всех христианских храмах об отвращении страшной грозы: начались советы между государями, как оборониться от общего врага и положить пределы его властолюбивым замыслам.
Всех ревностнее действовали <...>, боявшиеся за Италию. Они старались устроить союз против турок, но без успеха.
|
|
Европейские государства были слишком заняты домашними делами и, увлекаясь ближайшими выгодами, не принимали никаких деятельных мер против отдаленных врагов, ограничивались бесплодными переговорами, желаниями и обещаниями. Турки могли спокойно продолжать свои завоевания.
Они распространялись по всем Африканским берегам Средиземного моря, покорили славянские сопредельные области, Пелопоннес, Греческие острова, Молдавию, Валахию, Трансильванию, Венгрию и два раза являлись под Веною, грозя Италии и Испании с о. Родоса.
На другой стороне они стеснили Польшу, взяли Каменец-Подольск, собирались на Киев, являлись в крымском войске под Астраханью, требовали права покровительства над Казанью и обязывались крымцам поставить свои полки против Москвы.
При Солимане II (1520--1566) достигли они до высшей степени своего могущества.
После этого славного султана они начали ослабевать внутренно, как бы повинуясь общему закону в жизни азиатских монархий. Но в самом ослаблении своем они долго еще были страшны для Европы, преимущественно для Германии и Австрии.
Победами принца Евгения, единственного своего полководца, австрийцы успели только возвратить от них Трансильванию и Венгрию (Карловицкий мир 1699 г., Пассаровицкий мир 1719 г.).
В дальнейших своих замыслах, разбитые вновь несколько раз, австрийцы принуждены были уступить (Белградский мир 1739 г.).
И турки, по окончании Австро-Германских войн, остались, так сказать, в бесспорном владении лучших стран по берегам Черного, Мраморного и Средиземного морей, в Европе, Азии и Африке, со множеством богатейших островов, в благословенном климате, с плодоноснейшей почвой, обильных всеми дарами природы, и подчинили своей власти в одной Европе более десяти миллионов христиан, между которыми первое место занимали и занимают славяне, а потом греки, валахи и проч.
|
|
Варварство турок осталось в Европе то же, что было и в Азии. Несчастный христианин не имел другого имени, кроме собаки, лишен всяких гражданских и человеческих прав и осужден на вечное рабство и невежество.
Турки утопали в роскоши. Христиане должны были на них работать. Европа, к стыду своему, переносила все эти дикие неистовства и казни над родными своими детьми и не думала об их освобождении, хотя и не прерывалось никогда убеждение, что турки не обитают в Европе, а стоят только станом.
Наконец Турция, покончив дела свои с Австрией, нашла себе сильную противницу с другой стороны, в восточной России, которую еще с самого начала утверждения их в Европе все государства, с папами во главе, считали главной преградой для турок и наследницею Восточной империи, стараясь беспрестанно убеждать ее к войне против Магомета.
Занятая борьбою с другими восточными варварами, Россия долго не принимала участия в европейских делах, ни в крестовых походах, ни в последующих предприятиях против турок и, отдаленная от Турции, не могла отвечать общему призванию, кроме денежных пособий.
Шаг за шагом приближалась она, однако же, к Турции, как мы видели в десятом письме, и наконец, по прошествии трехсот почти лет, стала, чрез крымских татар, лицом к лицу с ней.
|
|
Единоверные славяне и прочие христиане, составляющие девять десятых населения Европейской Турции, обратили к ней свои взоры, как избавительнице и спасительнице от несносного ига, звали ее к себе на помощь.
Наступала, казалось, минута, давно ожиданная, прошенная, моленная, вожделенная для всех европейских государств,-- но нет, обстоятельства переменились: Турция перестала быть предметом страха для них, сделалась предметом их жадности.
Каждое из государств европейских находило свои несчастные выгоды в существовании Турции, хотя то было и на счет десяти миллионов христиан, осужденных на животное состояние под игом неверных.
Еще более -- европейские правительства начали, по какому-то безотчетному чутью, бояться излишнего усиления России, которая после Петра Великого становилась на почетное место между ними.
Они позабыли, что сами вызывали ее на борьбу с турками, и старались всеми силами мешать ей, возбуждали войны против нее, но Россия, как будто во исполнение высшего предопределения, разрушала все их замыслы, всякую войну обращала в свою пользу и двигалась быстро вперед.
Досада и зависть увеличивались и скоплялись. Случились другие великие происшествия, по коим Россия вознеслась на высокую степень могущества и славы.
Победоносная война с Наполеоном доставила ей первое место в системе государств европейских.
По ускорении от грозивших опасностей Европа испугалась ее насильственного влияния.
К несчастью, наше вмешательство в европейские дела, о коем говорил я в пятом письме, дало благовидный предлог правительствам, имевшим свои виды, к утверждению европейского общества в этом мнении. Франция и Англия решили начать войну с нами, и турецкие наши отношения подали им благовидный предлог.
Мы потребовали исполнения или только внимания, даже на одной бумаге, к прежним договорам: нашим ничтожным требованиям придано Бог знает какое значение, нашим объяснениям, самым унизительным, не оказано ни малейшего внимания, наши уступки отвержены почти с презрением, и нам объявлена война со стороны ожидавших только предлога Франции, Англии и Турции, с таким нейтралитетом Австрии, который для нас гораздо вреднее самой кровопролитной войны.
Высланы против нас многочисленные войска, снабженные в обилии всеми изобретениями наук и искусств, высланы против нас страшные флоты, каких не видали еще никакие моря. Все, что есть сильнейшего, опытнейшего, искуснейшего, вреднейшего между вещами и людьми, все обращено против нас.
Объявлено торжественно, что Россия должна быть обессилена, и соответственно с сими объявлениями предложены, все под личиною миролюбия, такие условия, которых сам Иоанн Грозный, велевший своим послам терпеть побои от Батория и бить челом хану в ответ на его ругательства самые поносные, которых, говорю, сам Иоанн Грозный, в эпоху своего неестественного страха, пред призраками его подлого воображения, не посмел бы сообщить своим подданным, загнанным, застращенным, безмолвным.
Разумеется, какой ответ враги получили от императора Николая Первого? Россия, послушная первому его голосу, собирается со всеми своими силами против напавшей на нее Европы и ропщет только, почему его голос не раздается громче, яснее, решительнее, чтоб сердцем сердцу весть подавалась.
В таком положении находятся теперь дела.
Мы объяснили прежде причины, по коим европейские государства, двинулись со всеми своими силами, чтоб спасти будто Турцию.
Мы объяснили причины, по коим Россия, вовсе теперь не думая, должна собраться также со всеми силами, чтоб отразить нападение.
Мы говорили о том, как гордиев узел запутывался и завязывался крепче и крепче в тех руках, которые хотели и надеялись развязать его, так что наконец все увидели необходимость меча.
Кровь пролита, и война началась.
Но все эти причины, частные, личные, временные, случайные,-- это только скудельные формы Божественной идеи.
Смею ли я выговорить ее? Восточная Европа, то есть Россия, посылается теперь туда, куда послана была Западная во время крестовых походов.
Тогда не принимала она участия, теперь наступил, видно, черед ее крестового похода.
Для чего посылается Восток? Для того же, может быть, для чего посылался Запад,-- для пробуждения его спящих сил.
Но зачем же Запад является здесь на стороне того, против чего сам он шел в продолжение двухсотлетних крестовых своих походов? Что значит эта злополучная вставка?
Запад обветшал, устарел, повредился и имеет такую же нужду в обновлении, какую Восток имеет в пробуждении.
В наказание за его гордость, жестокость ему дан последний предлог не Гроб Господень освобождать, а Мекку поддерживать, которой разрушение неминуемо.
Самый поход его настоящий с нелепыми своими причинами, это последнее слово европейской политики, служит неопровержимым доказательством его несчастного упадка, печальным градусом его политического образования.
Просвещенные европейские государства сочли необходимым условием своего существования и благосостояния пребывание в Европе миллиона диких варваров, которые сверх того задерживают десять миллионов христиан на пути их развития под игом своего жестокого рабства! Турки необходимы для Европы! Хороша же стала Европа! Высоко просвещение, для которого нужно, необходимо варварство! Умен тот ум, который ищет поддержки в безумии!
Вы не хотите отдать Турцию России, так разделите ее между собою, поссорьтесь при дележе и начните войну с Россией, если она не согласится дать вам следующую долю; но воевать за Турцию -- это верх нелепости, доказывающей, на какую степень упали, как опошлели самые умные головы в Европе! Они не умели разделиться в Турции -- она так мала,-- не умели увеличить собственных своих средств, усилиться, разбогатеть, получить новые владения!
И с какой стороны вы ни посмотрите на настоящую войну, везде вы увидите те же нелепости.
Европейцам негде жить -- на одну милю приходится в некоторых странах по пяти тысяч человек, а в Турции целые области лежат впусте, другие представляют простор для двойного и тройного числа обитателей, и они оставляются в бесспорном владении вражеского племени.
Европейцы загоняются нуждою на пески, на снег, на скалы, а в Турции пропадают даром самые плодоносные, обильные всеми дарами природы области.
Европейцам нечего есть, а турецкая почва родит хлеба самсто и может насытить тройное народонаселение как в Европе, так и в Азии, и в Африке -- и она оставляется в запустении!
Европейцам грозят революции от размножившегося числа пролетариев и нищих, ученых и не ученых, а в турецких владениях найдется занятие для миллионов!
Европейские государства все в неоплатных долгах и стонут под тягостью налогов, которых половина идет на проценты, а для ведения бессмысленной войны в Турции они находят в год по тысяче миллионов фраков.
Что, если бы они употребили эти громадные суммы на основание новых государств, себе подчиненных, в Азии, Африке и Америке, на огромную колонизацию, которая избавила бы нашу часть света от излишнего населения, доставила бы пролетариям целые области во владение без системы коммунизма или, пожалуй, с ней, успокоила бы Европу лучше всяких полицейских, цензурных, тарифных и инквизиционных мер, задушила бы революции в самом их источнике, то есть в пустом желудке (а не пьяной голове), открыла б ей новые пути сообщения, разлила бы везде довольство и доставила б людям возможность пользоваться дарами Божиими, не нарушая ничьего исторического права?
Ясно ли, что здравый смысл помутился в умнейших головах европейских, и они не видят ясных вещей, лезут спьяна на стену, проливают свою кровь, подвергаются всем нуждам, лишениям и болезням, тратят свои лучшие силы, вместо того чтоб получать, радоваться и наслаждаться!
И не одна эта война служит для меня подтверждением европейского упадка: Луи Филипп, заботясь о династических интересах, Гизо, устраивающий испанские бракосочетания (и пугающий теперь Россию революцией Франции), Луи Блан, предъявляющий право работы, Прудон и Кабет, основывающие свои фаланстерии, Красная Палата 24 февраля, не представившая человечеству ни одной живой мысли, не произнесшая ни одного человеческого слова, которое нашло бы путь к сердцу, несмотря на полную свободу мысли и слова, коей она пользовалась в продолжение полугода, Франкфуртское собрание всех философов, историков, богословов, натуралистов, эстетиков и политиков Германии, которое год рассуждало о Grundrechte и требовало себе Позена и Ломбардии, умалчивая благородно об Эльзасе и Лотарингии, не представляют ли живые доказательства умственного и нравственного повреждения, расслабления и ослепления? {Какие победоносные доказательства в свою пользу мог бы извлечь умный консерватизм из Палаты 24 февраля и Франкфуртского собрания?}
А Вера! Вера исчезла в Европе, говоря вообще. Штраус со своими приемниками довел протестантизм, по столбовой его дороге, до крайности, до бездны, то есть до неверия, а неисправимый дух католицизма выразился в послании парижского архиепископа, призывающего победу луне Магометовой над крестом Православия.
В дополнение можем указать на французскую медаль с надписью: "Католицизм, протестантизм, исламизм под покровительством Божиим" -- и последний тост апостолического генерала графа Коронини "в честь славного полководца (Омер-паша), который снискал себе бессмертное имя, защищая религию и отечество!". Омер-паша защищал религию! Какую? Омер-паша защищал отечество! Какое?
Представителем развратившейся литературы, в частности, можем выбрать Ламартина, который обвиняет теперь Европу даже за вспомоществование, оказанное некогда грекам, и восстает против "религиозных антипатий" к туркам.
Эти интересы, говорит он, бледнеют пред интересами цивилизации, общими интересами племен и общим равновесием.
Несчастная цивилизация! Несчастные интересы! Несчастное равновесие! Несчастный сугубо и ты, Ламартин, рыцарь печального образа, доведя до таких поносных результатов свои MИditations politiques!
А какова журналистика! Для журналистики Восточная Европа, славянские племена, русский народ,-- одним словом, сто миллионов европейцев как бы не существуют, и они видят всю Россию только в нотах Министерства иностранных дел.
Ни одной человеческой мысли не встречаешь на длинных столбцах газет и в толстых волюмах журналов, кроме общих мест, набранных по заказу, за деньги.
Везде, по выражению поэта, опиум чернил, разведенный слюной бешеной собаки. Они твердят только: надо отодвинуть Россию на двести лет назад...
Назад! Вы ли это говорите, поклонники и ревнители прогресса? Назад! Неужели это последнее слово европейской цивилизации? Назад! Но ведь нас 70 миллионов.
Семьдесят миллионов человек вы хотите не только остановить на пути их человеческого совершенствования, но хотите воротить их на 200 лет к состоянию их, по вашему мнению, дикости, уничтожить все их труды и поразить все их успехи.
Назад! Для чего же вы хлопочете столько времени о прекращении торга неграми, употребляете столько миллионов для распространения образованности между черными жителями внутренней Африки? Раздаете с таким усилием Библии на всех языках бронзовым сынам Америки и Австралии? Назад! Но ведь мы ваши братья, белокожие, русоволосые, христиане.
Для чего же вы переплываете моря, проникаете пустыни, восходите на горы, чтоб сообщить диким обитателям какие-нибудь плоды вашей цивилизации? Горе вам, книжники, фарисеи, лицемеры, яко преходите море и сушу, сотворити единого пришельца: и егда будет, творите его сына геенны сугубейша вас! И за что вскинулись вы так на нас? Что мы вам сделали? Кого мы обидели? Французов? За сожженную Москву мы сохранили им Париж в целости.
Англичан? Триста лет мы предоставляли им все выгоды торговли, кормили их, обували их своими кожами и одевали своим льном и пенькою. И кто же помог им избавиться от страшной их опасности: континентальной системы? немцев? Мы спасли их от ига Наполеонова.
Австрийцев? Не хочу и воспоминать о наших несчастных благодеяниях этому незнающему ни стыда, ни совести племени.
Вон его из русской памяти!
Не укоряйте нас Польшею, которую вы сами предательски нам подсунули и которой теперь ничего не хотите сделать.
Соседние дела не принадлежат никакому чужому суду.
Пусть англичане уступят прежде свою Ирландию и откажутся от Шотландии. Пусть французы отдадут немцам Эльзас и Лотарингию, а туркам Алжир.
Пусть Швеция разлучится с Норвегией и Дания с Шлезвигом и Голштинией.
Пусть австрийцы уйдут из Италии. Пусть возвратятся Гибральтар Испании и Мальта Италии. Сравните же, европейские полуученые, одноглазые историки, приращение Русского государства с вашими завоеваниями и потом произнесите ваш приговор, которого мы не боимся пред трибуналом Истории, точно как и на поле сражения.
Одно невежество ваше и наше было причиною, что эти вопросы представляли вам столько общих мест для ваших декламаций, кои мы сами с подобострастием слушали!
Назад! Разумеете ли вы, что вы говорите? Одно это слово свидетельствует о вашем нравственном упадке со всеми блистательными в то же время открытиями и произведениями наук, искусств, промышленности, торговли и общежития.
И ни один из первых европейских писателей не возвысил своего голоса среди этого вавилонского гама, не произнес твердого, беспристрастного, благородного, умного слова, которое вразумило бы толпу, рассеяло мрак, господствующий теперь даже в святилищах просвещения, облегший самую западную Церковь! Несчастное положение!
О, грустно, грустно мне! Ложится тьма густая
На дальнем Западе -- стране святых чудес,
Светила прежние бледнеют, догорая,
И звезды лучшие срываются с небес.
А как прекрасен был тот Запад величавый!
Как долго мир, колено преклонив,
И чудно озарен его высокой славой,
Пред ним безмолвствовал смирен и молчалив!
Там солнце мудрости встречали наши очи.
Кометы бурных сеч бродили в высоте.
И тихо, как луна -- царица летней ночи,
Сияла там любовь в невинной красоте.
Там в ярких радугах сливались вдохновенья.
И веры огнь живой потоки света лил!..
О! никогда земля, от первых дней творенья,
Не зрела над собой столь пламенных светил!
Но горе! век прошел, и мертвенным покровом
Задернут Запад весь! Там будет мрак глубок.
Услышь же глас судьбы, воспрянь в сиянье новом,
Проснися, дремлющий Восток!
Вот для этого-то пробуждения, как мы заметили выше, и идет теперь Восток туда, куда послан был прежде Запад!
Неисповедимы пути Промысла, по коим посылает Он народы для их нравственного, умственного, гражданского, человеческого воспитания! Что за таинственное влечение увлекало, например, Германию в продолжение тысячи слишком лет в Италию? Как удивительно потянуло старую Россию в продолжение последних полутораста лет на Запад! А прежде всю Западную Европу на Восток или Александра Македонского с греческим образованием во глубину Азии!
Теперь -- Восточная Европа, то есть Россия, убедится чрез грозное столкновение с Западом на Востоке в необходимости образования, в истине Петровской пословицы, что ученье -- свет, а неученье -- тьма.
Во тьме мы упали бы в пропасть. Нельзя жить в Европе и не участвовать в общем ее движении, не следить за ее изобретениями и открытиями, физическими, химическими, механическими, финансовыми, административными, житейскими.
Если Австрия или Пруссия может в день примчать свои войска к границам Польши, то нельзя нам волочиться туда два месяца.
Если их штуцера берут теперь на 2000 шагов, то нельзя довольствоваться нам тульскими ружьями и надеяться на один штык, который уже и не доходит до своего места назначения.
Если их конические пули уходят глубже в тело и производят рану смертоносную, то нельзя нам стрелять прежним горохом! Если винт сообщает их кораблям способности двигаться как угодно, то нельзя остаться нам со старыми методами кораблестроения,-- а механика, химия, физика, астрономия позовут к себе естественные науки; естественные науки приманят математику, высшая математика потребует философии, необходимой и для медицины, а философия спросит себе грамоту, без грамоты в науках и шагу не ступишь.
Науки не такого рода произведения, чтобы можно было питаться ими в меру, только в предохранение от голодной смерти: все или ничего -- вот их девиз.
Нельзя ограничить число людей, образованных известными цифрами, ибо пределы этих официальных цифр наполняются, по известному закону, посредственностями и пошлостями, а таланты-то все останутся вне оных.
Правительство увидит или уже увидело, в продолжение этой войны, необходимость в тысячах людей, образованных на местах, а их иметь никак нельзя без общего деятельного, искреннего покровительства всем наукам, всем искусствам, образованию и просвещению вообще, без всякого ограничения сословий.
Ломоносов, преобразователь русской словесности, был крестьянин. Не стану приводить множества других примеров. Множество услуг и словесности и просвещению оказано нашими дворянами, духовными,-- честь им, слава и благодарность Отечества! Мы все дети одной матери, Святой Руси, и тем отличаемся от западных своих братьев, что никогда в самые темные времена не питали друг к другу зависти и ненависти, не преграждали дороги никому и никуда.
Как бы то ни было, ум уже приведен в движение и сам собою: общие опасности, личные скорби, участие детей и родных, чувство народной чести, ненависть к неблагодарности союзников, оскорбленное самолюбие при необходимостях уступить, напрягают все духовные силы.
Множество вопросов, о которых прежде и в голову иным не приходило, обращаются повсеместно. Новые мысли зарождаются, плодятся и по мере сообщения увеличиваются в своем содержании.
Возникают различные желания и надежды. Послышались песни, разыгралась фантазия. Все сословия волнуются одинокими чувствами любопытства и живого участия: приведу в пример одно из первых моих писем, которое распространилось в тысячах экземпляров и попало в такие захолустья, к таким лицам, которые были дальше, чем от своих антиподов.
Дух народный везде вообще возвышается. А этот народ считает ведь единоплеменных пятьдесят миллионов, а этот народ занимает пространство в 15 тысяч верст длиною и восемь шириною.
Вообразите же, что за великое явление представится в истории, какой запас новых сил прибавится к европейскому духовному капиталу, какое движение произойдет в области ума, если этот даровитейший народ Европы получит полное, искреннее содействие, ободрение, поощрение правительства на пути к образованию и пойдет свободно к священной его цели.
Присоедините еще к этому движению тридцать миллионов славян, занимающих почти всю южную половину средней Европы, от Эльбы до берегов Средиземного моря и пределов Италии. Что может произойти между такими...
1854 г.
Июль.