Действительно, ранее накопленный капитал должен же быть когда-нибудь израсходован...
Действие всего механизма можно сравнить с работой паровой машины. Роль пара в цилиндре играет накопление свободного денежного капитала; когда давление пара на поршень достигает известной предельной нормы, сопротивление поршня преодолевается, поршень движется, доходит до конца цилиндра, для пара открывается свободный выход, и поршень возвращается в прежнее положение.
Точно так же скопляющийся свободный денежный капитал, достигнув известных размеров, проникает в промышленность, движет ее, расходуется, и промышленность приходит опять в прежнее состояние.
Естественно, что при таких условиях кризисы должны повторяться периодически.
Капиталистическая промышленность должна постоянно проходить один и тот же круг развития...
Повышение дисконтного процента, наблюдающееся, обыкновенно, к концу промышленного подъема, является верным признаком того, что свободного ссудного капитала в стране слишком мало для нужд промышленности.
В это время, ко всеобщему удивлению, оказывается, что деньги внезапно "вздорожали"; на самом деле дорожают не деньги, а ссудный капитал, и дорожает он потому, что на ссудном рынке осталось мало свободного незанятого капитала...
Чередование оживления и застоя промышленности находится в непосредственной связи с расширением основного капитала страны. Годы подъема промышленности суть, вместе с тем, годы создания нового основного капитала"70.
Легко видеть, до какой степени объяснение г. Афанасьевым современного русского кризиса укладывается в общую теорию кризисов, данную в моей книге.
Все фазисы развития переживаемого кризиса могли быть предвидены на основании теории, так как развитие это шло необыкновенно типично и закономерно.
Современный кризис, вероятно, прекратит споры о том, капиталистическая ли страна Россия или нет. Когда я указал в первом издании "Русской фабрики" на то, что и в России наблюдается чередование оживления и застоя торговли, в зависимости не от урожаев, а от фазисов промышленного цикла, мое указание было встречено недоверием или резким отрицанием.
Но переживаемый нами после прекрасного урожая 1899 г. промышленный кризис является достаточно красноречивым ответом русской жизни доктринерам народничества...71 Вернемся, однако, назад - к общей характеристике промышленного развития России в пореформенную эпоху.
Еще недавно самый факт успехов нашей капиталистической промышленности упорно отрицался влиятельной экономической школой, наиболее видными представителями которой являются гг. В.В. и Николай - он.
Теперь этот факт вряд ли будет оспариваться даже ими72. Особенно быстрым темпом растет наша промышленность за последнее десятилетие.
Не подлежит сомнению, что одним из важных факторов этого быстрого роста является таможенная политика последнего времени. Так, слабое развитие чугуноплавильного производства вплоть до 1887 г. и последующий быстрый рост его в значительной мере объясняются тарифными причинами.
В 1887 г. значительно повышена пошлина на чугун, железо и сталь (по тарифу 1868 г. чугун был обложен небольшой пошлиной в 5 коп. с пуда, но, фактически, значительно большая часть всего ввоза иностранного чугуна в Россию поступала беспошлинно благодаря предоставлению железным дорогам права беспошлинного привоза из-за границы рельсов и других железнодорожных материалов, а также льготам по беспошлинному привозу чугуна, установленным в пользу разных заводов. С 1881 г. все эти льготы были отмечены, а пошлины на чугун были постепенно повышаемы и в 1887 г. дошли до 25 коп., в 1891 г. до 30 коп. золотом с пуда по морской границе и до 35 коп. по западной сухопутной).
Резкое поднятие выплавки чугуна немедленно вслед за повышением пошлины находилось в несомненной связи с этой последней причиной. То же самое можно сказать и о некоторых других горнозаводских производствах, особенно каменноугольном, в котором наблюдается значительное увеличение добычи угля после повышения пошлины на иностранный уголь в 1886 и 1887 гг.
В мою задачу не входит рассмотрение и критика нашей таможенной политики.
Замечу только, что из факта быстрого роста нашей промышленности в новейшее время было бы очень ошибочно делать огульное заключение в пользу господствующей у нас таможенной системы.
В таких сложных вопросах, как связь между системой тарифа и состоянием промышленности, прежде всего, не нужно упускать из виду, что post hoc далеко еще не есть propter hoc60*.
Что протекционизм далеко не всесилен и не обладает чудодейственной силой создавать новые отрасли производства, лучшим доказательством этому служит наша промышленная история.
Чугуноплавильное производство принадлежало у нас искони к наиболее покровительствуемым и опекаемым правительством.
В дореформенной России ввоз чугуна был запрещен и, сверх того, правительство жертвовало громадные денежные суммы на поддержание частных горных заводов.
И, тем не менее, эта отрасль промышленности находилась в полнейшем застое вплоть до освобождения крестьян.
Протекционизм не только не развивал, но скорее убивал наше железоделательное производство, приводя к повышению цен на железо и к полному застою техники.
После освобождения крестьян, в период почти полного отсутствия тарифной охраны, чугуноплавильное производство развивалось, хотя и очень медленно.
Наконец, со второй половины 80-х годов начинается поразительно быстрое развитие этого производства. Наши протекционисты видят причину медленности роста выплавки чугуна в 60-х и 70-х годах в отсутствии таможенной охраны.
По их мнению, если бы наше правительство тарифами 1857 и 1868 гг. не свернуло с истинного пути протекционизма и не сделало некоторых опасных уступок "либералам" - фритредерам, то в настоящее время Россия по степени развития своей промышленности представляла бы собой чуть ли не вторую Америку.
Но почтенные апологеты крупного капитала упускают из виду, что беспошлинный привоз в Россию рельсов и железнодорожных принадлежностей благоприятствовал быстрой постройке сети железных дорог, а именно, в расширении нашей железнодорожной сети и заключается главнейшая причина развития нашей промышленности.
Доказательством того, что новейший промышленный подъем вызван не только таможенными переменами, является его общий характер.
Бумаготкацкая промышленность от них нисколько не выиграла, так как и до этих перемен пошлины на большинство хлопчатобумажных тканей (особенно низших сортов) имели почти запретительный характер.
Известно, что коренной недостаток протекционизма заключается в том, что, "поощряя" одну отрасль промышленности, он задерживает развитие других.
Так и в данном случае. В 1887 г. была повышена пошлина на хлопок-сырец и на бумажную пряжу. Повышение обложения хлопка содействовало росту хлопководства в наших среднеазиатских владениях, но могло только затруднить развитие бумагопрядения и ткачества.
А повышение обложения пряжи должно было неблагоприятно повлиять на бумаготкацкую промышленность. Тарифом 1891 г. пошлина на хлопок еще повышена; тем не менее хлопчатобумажное производство продолжало, хотя и с колебаниями, расти.
Быстрый рост производства отмечается во всех отраслях промышленности в [табл. 6].
Чем же вызывается этот рост? Главнейшим моментом его явилось, как уже сказано, Коренное изменение условий транспорта под влиянием постройки сети железных дорог.
Влияние расширения железнодорожной сети на развитие товарного обмена вряд ли может быть преувеличено.
Всякая новая железнодорожная линия есть новый обширный рынок, открывающийся для русской промышленности, так как рынком для товаров могут служить только другие товары.
В другом месте (в книге "Промышленные кризисы") я подробно развил теорию рынков, которая мне кажется единственно возможным базисом для построения общей теории капиталистического процесса.
Согласно этой теории, капиталистическое производство само создает для себя рынок61*.
Единственным условием, требующимся для создания нового рынка, является пропорциональное распределение производства.
Правда, это единственное условие составляет, вместе с тем, чрезвычайно важное препятствие для роста капиталистического производства, ибо полная пропорциональность распределения производства недостижима в капиталистическом хозяйстве, и даже достижение той грубой и несовершенной пропорциональности, которая требуется, чтобы рост капиталистического производства не прекратился, встречает значительные затруднения.
Однако в одном случае затруднения эти чрезвычайно сокращаются.
Это именно тогда, когда капиталистическое производство растет в среде натурального хозяйства.
Представим себе, например, что общественное производство слагается из двух отраслей производства: производства сукна и производства хлеба.
Если продукты обеих отраслей предназначаются исключительно для сбыта, то в таком случае равенство спроса и предложения обоих товаров, устойчивость их цен возможны лишь в случае пропорционального изменения размера производства каждого продукта.
Для того, чтобы нашелся добавочный рынок для удвоенного количества сукна, нужно соответствующее увеличение производства хлеба.
Если же производство сукна вырастет без соответствующего роста количества производимого хлеба, то цена сукна понизится - произойдет перепроизводство сукна.
Так как производители сукна и хлеба не находятся ни в каком соглашении друг с другом и не могут контролировать производства своих товаров, то нет основания ожидать, чтобы расширение производства сукна сопровождалось пропорциональным расширением производства хлеба.
Правда, цена является регулятором капиталистического производства и восстановляет, в конце концов, известного рода грубую пропорциональность в капиталистическом хозяйстве.
Но регулятор этот весьма несовершенен и восстановление пропорциональности нередко достигается путем сокращения производства.
В случае непропорционального роста производства сукна последует падение его цены, и производство сократится.
Неорганизованность производства явится, таким образом, прямым тормозом его роста.
Предположим теперь, что суконное производство имеет капиталистический характер и продукты его предназначаются для сбыта, в то время как в земледелии преобладает натуральное производство.
В этом случае рост суконного производства отнюдь не требует соответствующего роста изготовления земледельческих продуктов. Для того чтобы расширился сбыт сукна, необходимо, чтобы земледелец в силу тех или иных причин стал обменивать большую часть своего хлеба на сукно.
Эта необходимость обмена возрастающего количества хлеба на сукно может возникать из самых разнообразных причин: например, вследствие упадка домашней промышленности, доставлявшей крестьянину предметы одежды.
Рост суконного производства может при этом совершаться при отсутствии роста общей суммы производимых земледельческих продуктов; рынок для сукна будет возрастать вследствие того, что все большая часть земледельческих продуктов будет вовлекаться в обмен, хотя общая сумма производства земледельческих продуктов будет оставаться стационарной или даже падать.
Далее, в случае преобладания натурального хозяйства природные производительные силы страны остаются на низкой ступени развития, остаются мало использованными населением.
Поэтому они допускают значительное расширение производства.
Так, например, пока население редко, и хлеб производится преимущественно для собственного потребления, призводство земледельческих продуктов в случае надобности (а такая надобность возникает, например, при расширении сферы меновых отношений) легко может быть увеличено.
Расширение производства хлеба, как товара, поступающего в обмен на сукно, не наталкивается в этом случае на такие препятствия, как расширение капиталистического земледелия в странах старинной культуры.
Эти два момента: 1) возможность роста товарного обмена при стационарном или даже сокращающемся производстве
1) большая легкость расширения производства в силу чисто естественных условий и составляют основные преимущества капиталистической промышленности в молодых странах с преобладающим натуральным хозяйством сравнительно с капиталистической промышленностью старых капиталистических стран.
По этой причине условия рынка несравненно больше благоприятствуют росту капиталистической промышленности в России, чем в старых капиталистических странах Запада.
Сравним для примера действие новой проводимой линии железной дороги в России и в Англии. В России новая железнодорожная ветка открывает новый рынок для капиталистической промышленности.
Крестьяне, жившие в районе этой ветки, быть может, раньше не покупали фабричных продуктов, теперь же они получают возможность приобретать эти продукты в обмен на свои изделия.
Тот рынок, которого Англия ищет за тысячи верст в отдаленных странах Африки или Азии, открывается для русского фабриканта в непосредственном соседстве благодаря проведению новой железнодорожной линии.
Напротив, в Англии новая железнодорожная линия не открывает никакого нового рынка, ибо население соответствующего района и раньше участвовало в товарном обмене.
Капиталистическая промышленность старой капиталистической страны может расти, так сказать, только за свой собственный счет, в то время как юный капитализм растет и за счет других, вытесняемых им форм хозяйства.
Именно в этом различии и лежит ключ к пониманию того перемещения капитала из старых стран в новые страны, которое является таким могучим фактором распространения капиталистического способа производства по всему земному шару.
У нас долгое время господствовало представление, будто росту капиталистического способа производства в России препятствует недостаток рынка.
Этот взгляд является типичным примером, к каким несообразностям может приводить плохо понятая теория.
Теоретическим опровержением этого взгляда является теория рынков, основания которой изложены выше.
Фактическим же опровержением его является общеизвестный факт притока в Россию иностранных капиталов.
Действительно, если бы в России рынок для продуктов капиталистической индустрии был ограниченнее, чем в Западной Европе, то поток капиталов должен бы был направляться из России в Западную Европу, ибо капитал, как и всякий товар, ищет наиболее выгодного рынка.
Высокая норма прибыли, господствующая в России, является неоспоримым доказательством несостоятельности вышеназванного взгляда.
Только крайняя степень доктринерства, игнорирующего реальные факты жизни, могла вызвать мнение об отсутствии рынка для продуктов капиталистической индустрии в той стране, в которой барыши крупных капиталистов промышленных предприятий достигают иногда 100% в год (как это имело место по отношению к некоторым металлургическим заводам Донецкого бассейна) и где 20% дивиденда не представляют ничего исключительного для акционерных предприятий.
Не подлежит ни малейшему сомнению, что ни в одной европейской стране рыночные условия не складываются так благоприятно для роста капиталистической промышленности, как в России, и доказательством этого является то, что ни одна европейская страна не представляет собой такого заманчивого места для помещения иностранных капиталов, как Россия.
Высокая норма прибыли в России непререкаемо свидетельствует об обширности русского рынка.
Эта высокая норма прибыли всегда сопутствует первым шагам капиталистического производства и зависит, главным образом, от того, что пока капиталистическое производство не становится господствующей формой промышленности, до тех пор прибыль капиталистического производителя заключает в себе долю ценности, извлекаемой не только из производственного процесса (как в развитом капиталистическом хозяйстве), но также и из процесса продажи.
Так, например, огромные барыши наших металлургических заводов основываются не на крайней эксплуатации занятых в металлургических заводах рабочих (или, по крайней мере, не только на этой эксплуатации), но, главным образом, на крайней эксплуатации покупателя.
Население обложено своего рода данью в пользу немногих крупных капиталистов, - в этой дани, платимой всеми покупателями без различия класса и общественного положения, кроется источник этих колоссальных барышей.
Но откуда же возникает необходимость для покупателя уплачивать эту дань? Почему цена на чугун так мало соответствует его относительной трудовой ценности?
Потому что количество чугуна, имеющегося на русском рынке, слишком мало сравнительно со спросом на этот продукт.
Предложение продуктов нашей капиталистической индустрией далеко не достигает спроса - рынок слишком мало заполнен этими продуктами, - это дает возможность продавать эти продукты по цене, дающей огромные барыши.
Русский промышленный капитал питается не только соками эксплуатируемых им рабочих, но и соками других, некапиталистических производителей, прежде всего земледельца-крестьянина.
Земледелец, который покупает плуг или косу по цене вдвое высшей стоимости производства, еще больше участвует в создании высокой нормы прибыли Юзов, Коккерилей и прочих владельцев металлургических заводов, чем их собственные рабочие.
В этой возможности стричь овец, так сказать, вдвойне жечь свечу с обоих концов, и заключается секрет привлекательности России для иностранных капиталистов.
В России продавец-капиталист находится в привилегированном, монопольном положении, которое не может не утратиться с дальнейшим ростом капиталистического производства.
Рынок для капиталистической промышленности складывается всего благоприятнее в таких странах, в которых, как в России, при обилии естественных богатств масса населения еще не порвала с прежними архаическими формами хозяйства.
Прилив иностранных капиталов и иностранной предприимчивости явился могучим стимулом нашего промышленного развития последнего времени.
В нашей металлургической промышленности повторяется теперь то же, что раньше имело место в других отраслях производства, освободившихся теперь от владычества иноземного капитала и ставших достоянием "отечественных” капиталистов.
Наиболее прочно укоренившеюся отраслью капиталистической индустрии может считаться у нас хлопчатобумажная промышленность, представители которой (Морозовы, Крестовниковы62* и др.) выступают, обыкновенно, во главе "всероссийского" купечества во всех тех случаях, когда наш отечественный торгово-промышленный капитал обращается за какой-нибудь новой поддержкой к государству.
Однако и в этой, казалось бы, вполне национальной отрасли нашего капитализма пионерами и "насадителями" явились те же иностранцы.
Не восходя уже в глубь времен, к началу нашей хлопчатобумажной промышленности в конце прошлого века, еще так недавно полновластным владыкой хлочатобумажного прядильно-ткацкого производства был немецкий выходец Л. Кноп63*.
В интересной брошюре "Контора Кноп и ее значение" (СПб., 1895) сообщается много весьма любопытных подробностей о совершенно исключительной роли этой конторы в нашем мануфактурном мире в течение нескольких десятилетий. Контора Кноп была долгое время почти единственным посредников по приобретению из Англии хлопчатобумажных прядильно-ткацких машин, и на этом основалось ее значение.
Почти все хлопчатобумажные фабрики центрального промышленного района России были выстроены конторой Кноп, владелец которой скоро сделался важнейшим акционером целого ряда фабрик.
Устройство и оборудование новых фабрик производилось при посредстве этой конторы весьма просто.
Процесс заказа и сооружения фабрики обыкновенно происходил так: "Надумал фабрикант строить ту или иную фабрику, - читаем в названной брошюре, - и является с почтительным видом в контору, куда уже ранее наведывался, будут ли с ним иметь дела и впредь.
Одного его имени конторе достаточно, чтобы тотчас справиться: какая у него фабрика, не было ли провинности по отношению конторы, сколько у него и его жены денег, где положены, сколько его фабрика приносит дохода или убытка.
Само собою разумеется, что такой фабрикант удостоится приема только в том случае, когда справка благоприятна". Окончательные переговоры вел сам Роман Романович (управляющий конторой), и окончательная резолюция его выражалась словами: "Хорошо, мы тебе построим фабрику".
Обрадованный фабрикант в таких случаях иногда осмеливался заметить, что он-де слышал о кое-каких новостях или усовершенствованиях, и просить, чтобы это было введено в новую фабрику, но всегда получал сердитый ответ: "Это не твое дело, в Англии лучше тебя знают". "
Таким образом, фабрика заказана, заказчик получал свой номер в списках конторы, и тогда контора сообщала своему агентству в Англии, что для такого-то номера в России следует оборудовать такую-то фабрику...
Получив из Англии все чертежи и указания как по расположению машин и орудий, так и по их движению, контора отсылает их в том виде, как получила, на строящуюся фабрику, если там находятся директора-англичане, которым будет поручена новая фабрика; если же таких англичан нет, то вручает все это вновь назначенному ею же самою директору...
Как только стройка подвигалась к концу, появлялись английские машины в полном ассортименте, а с ними и английские монтеры.
Последние были совершенно независимы не только от директоров и механиков фабрик, но и от конторы Кноп.
По делам своим они переписывались лично каждый со своим заводом"73.
Кроме участия в качестве пайщика или акционера во многих фабриках фирма Кноп имеет свои собственные, в том числе первую в России по технической высоте и размеру производства Креигольмскую мануфактуру около Нарвы.
По словам Шульце-Геверница64*, Кренгольмская бумагопрядильня - величайшая в свете. Она имеет более 400 тыс. веретен и представляет собой, по словам того же автора, "уголок Англии на русской почве"74. Шульце-Геверниц полагает, что издержки производства в Кренгольме не выше, чем на германских фабриках.
Вообще Кренгольмская мануфактура в техническом отношении не уступает лучшим германским бумагопрядильням.
Все эти факты приводят Шульце-Геверница в несколько восторженное состояние, и он помещает в своих содержательных этюдах о русской промышленности настоящий дифирамб Кнопу, видя в его деятельности опровержение мнения Ницше65* об измельчании современной породы людей.
Но даже при вполне хладнокровной оценке роли Кнопа нельзя не признать эту роль весьма выдающейся в деле "европеизирования" нашего доморощенного, грубого и неповоротливого капитализма.
Англичане, которых выписывал Кноп, сыграли роль шведов, которые учили русское войско победам.
Московские фабриканты и русские техники мало-помалу начинают усваивать высшую капиталистическую культуру, представителями которой на русской почве являлись полуграмотные и пьянствовавшие кноповские мастера-англичане, и фирма Кноп утратила свое полновластное владычество в главной твердыне нашей национальной промышленности - хлопчатобумажной индустрии.
Металлургическое производство юга является самым новейшим продуктом нашего капитализма, и здесь еще полновластно царят иностранцы.
Без помощи иностранного капитала криворожским рудам еще долго пришлось бы мирно покоиться под черноземными полями Приднепровского края.
Точно так же в металлургическом деле Донецкого бассейна пионером явился англичанин Юз, стоящий и поныне во главе железоделательной промышленности южного района.
Чем энергичнее будет притекать в Россию иностранный капитал, тем скорее мы выйдем из теперешнего состояния превышения спроса на продукты капиталистической промышленности сравнительно с предложением их.
Наш рынок слишком мало еще использован капитализмом, и потому опасаться хронического перепроизводства, которое одно время выступило грозным призраком на западноевропейском горизонте, нет никаких оснований.
Правда, прилив иностранных капиталов покончит в более или менее близком будущем с той своеобразной и приятной для пораженного ею больного болезнью, которую Роза Люксембург66* метко назвала "гипертрофией прибыли".
Этой болезнью наш отечественный капитал страдает так давно, что ее стали считать почти неизлечимой.
Современный кризис и падение цен железа начинают, однако, подавать надежду на прекращение этой болезни. Во время летнего совещания горнопромышленников юга с министром земледелия и государственных имуществ горнопромышленники заговорили о перепроизводстве в России железа и необходимости поддержать их барыши при помощи средства, так удачно действующего в сахарной промышленности, - нормировки производства и вывозных премий.
Но можно быть уверенным, что государство откажет в своей помощи мерам, направленным к поддержанию цены железа на теперешней ее ненормальной высоте, ибо, во-первых, казна сама является крупнейшим потребителем железа, а, во-вторых дороговизна железа, как хорошо известно нашему финансовому ведомству, является одним из могущественных тормозов нашего промышленного развития.
Нормировка чугуноплавильного производства явилась бы существенной задержкой дальнейшего роста нашей промышленности и потому вожделения горнозаводчиков не могут рассчитывать на удовлетворение.
Вернемся, однако, к статистической характеристике промышленных успехов последнего десятилетия.
Еще не так давно в нашей прогрессивной печати господствовали самые странные теории относительно характера нашего промышленного развития.
Так, целый ряд писателей - гг. В.В., Николай - он, Карышев67*, Каблуков и др. - отстаивали с большим жаром поразительное положение, будто число фабричных рабочих в России по отношению ко всему населению (г. Каблуков утверждал даже, что и абсолютно) падает75.
По обыкновению припутали Маркса и приписали ему чудовищный закон, по которому рост промышленности сопровождается уменьшением доли населения, занятого промышленным трудом (причем, однако, забывали указать, какие доли населения растут на счет этой падающей доли промышленных рабочих).
В первом издании "Русской фабрики" я должен был отвести немало места опровержению этого вполне самобытного тезиса.
Я указал (и, надеюсь, доказал), что в основании его лежит целый ряд статистических ошибок. Г-н В.В. сравнивал за разные годы данные, относившиеся к различным группам фабричных рабочих. Гг. Николай - он и Карышев сравнивали с числом фабричных рабочих за новейшие годы данные, выражавшие за прошлые годы число фабричных рабочих, плюс горнозаводские плюс кустари.
Но всех превзошел г. Каблуков, поместивший на стр. 12 своей книги "Об условиях развития крестьянского хозяйства" две цифры фабричных рабочих в 1865 г., расходившиеся более чем на 100 процентов, и не заметивший противоречивости этих цифр. Дальше идти было некуда.
Быть может, по этой причине после появления книги г. Каблукова полемика по данному вопросу затихла, и главный автор означенного тезиса, г. В.В., в весьма недвусмысленных выражениях отказался от него в "Сыне отечества" и признал ошибку Николая-она.
Ввиду этого я не считаю себя обязанным воспроизводить перед читателем мою полемику по данному вопросу с г.—оном, которая имелась в первом издании настоящей работы76, ибо спор наш, по-видимому, кончен, и названный тезис может считаться окончательно опровергнутым.
Действительно трудно было бы поддерживать этот тезис ввиду тех цифр о росте наших фабрично-заводских рабочих, которые были приведены выше [см. табл. 5].
Прирост рабочих за десятилетие 1887-1897 гг. определяется на основании этих данных следующими цифрами (см. ниже).
Эти цифры не требуют комментариев. Нет ни одной группы производства, в которой бы процент прироста рабочих не был значительно - иногда во много раз - выше процента прироста населения (население Российской империи за десять лет должно было возрасти, приблизительно, процентов на 13-15).
Но цифры фабрично-заводских и горных рабочих еще отнюдь не исчерпывают числа рабочих, занятых в крупном производстве.
Прежде всего к ним следует присоединить рабочих, занятых в чрезвычайно важной отрасли нашей капиталистической индустрии, которой принадлежит руководящая роль в развитии нашего капитализма вообще, - в железнодорожном транспорте.
Получаем следующие цифры: Средний ежегодный прирост рабочих в крупном капиталистическом производстве и железнодорожном транспорте почти достигает, таким образом, за десятилетие 1887-1897 гг. 6 1/2 % в год (т.е. раз в пять выше процента прироста населения).
[Таблица 9]. Хлопчатобумажные фабрики, имеющие более 100 рабочих, в пятидесяти губерниях Европейской России79. Разряды фабрик [Таблица 9]. Хлопчатобумажные фабрики, имеющие более 100 рабочих, в пятидесяти губерниях Европейской России79. Разряды фабрик Если вспомнить, что наибольший рост нашей промышленности происходил за два последних года (после 1897 г.), то нужно признать, что к настоящему времени число рабочих в крупном производстве и железнодорожном транспорте приближается, по официальным данным,к 3 млн.; но так как официальные данные о числе рабочих, как давно известно и как определенно указывается в последнем "Своде", далеко отстают от действительности, то действительное число рабочих на фабриках, заводах, рудниках и железных дорогах должно теперь значительно превосходить 3 млн.
Но, разумеется, эта цифра далеко не выражает собой всего числа рабочих в крупном капиталистическом промышленном производстве вообще, так как в нее не входят рабочие в строительном производстве: штукатуры, плотники и пр., число которых должно быть громадно (вероятно, более миллиона), рабочие в водном и сухопутном нежелезнодорожном транспорте, по нагрузке судов, рабочие на рыболовных тонях и многие др.
Имея в руках эти данные, странно вспомнить то еще очень недавнее время, когда мои гораздо более скромные расчеты вероятного прироста фабричных рабочих вызывали такое ожесточенное отрицание.
Действительность далеко превзошла мои ожидания. То же следует сказать и по другому вопросу, по которому мне приходилось полемизировать с г. Карышевым, - по вопросу о концентрации производства.
И эту полемику я не воспроизвожу в настоящем издании ввиду того, что г. Карышев, выступавший в "Русском богатстве"69* (№ 11, 1894 г., "Народнохозяйственные наброски) с утверждением, что у нас наблюдается не концентрация, а раздробление производства, впоследствии сам отказался от этого тезиса (ср. его статью в "Известиях Московского сельскохозяйственного института"70*, 1898, кн. I - "Материалы по русскому народному хозяйству"). Г-н Карышев вдался даже в противоположную крайность: при помощи столь же неудачных статистических сопоставлений, на основании которых он в 1894 г. утверждал огромный рост мелких фабрик, он стал в 1898 г. утверждать, будто в России происходит "значительное сокращение числа мелких фабрик" и будто число фабрик в России быстро падает.
И в том и в другом случае г. Карышев был одинаково неправ.
Само собой разумеется, что он грубо заблуждался, когда утверждал, что "размножение числа промышленных единиц направилось (в России), главным образом, в сторону развития мелкого типа предприятий, расширение размера крупных заметно начало приостанавливаться, и в результате получилось мельчание средних размеров производства” ("Русское богатство" № 11, 1894 г., стр. 25).
Но и новейшие его утверждения столь же далеки от истины. Изменение средних цифр рабочих или суммы производства на одну фабрику не дает правильного представления о размерах концентрации в тех случаях, когда эти средние слагаются из весьма разнородных величин. Единственное средство поближе подойти к занимающему нас вопросу - это не довольствоваться выводом "средних", а разбить производство на группы приблизительно сходных по размерам предприятий и посмотреть, как изменяется каждая группа за соответствующие годы.
Работа эта очень кропотливая, так как приходится суммировать длинные ряды цифр рабочих на отдельных предприятиях. Нижеследующие данные относятся к хлопчатобумажному производству [см. табл. 9] Эта таблица бросает яркий свет на внутренние изменения нашей хлопчатобумажной фабричной промышленности по мере ее роста.
Читатель видит, что число рабочих, занятых на крупных хлопчато-бумажных фабриках, возросло за 28 лет почти в три раза, а число самих фабрик увеличилось менее чем на 50%. При этом число наименее крупных фабрик (от 100 до 500 рабочих) несколько сократилось, а сумма занятых на них рабочих немного возросла. Более значителен рост фабрик с 500-1 000 рабочих; число их и сумма занятых на них рабочих возросли больше чем в полтора раза.
Крупные фабрики, от 1 тыс. до 5 тыс. рабочих, по своему числу более чем удвоились, а по количеству рабочих почти утроились.
Наконец, огромных фабрик с 5 тыс. рабочих и более в 1866 г. совсем не было, в 1879 г. такая фабрика была только одна, а в 1894 г. их было уже восемь. Количество рабочих на самых крупных фабриках за 15 лет - 1879-1894 гг. - увеличилось более чем в шесть раз. В 1886 г. на долю фабрик, имеющих более 1 000 рабочих, приходилось 49% всего числа рабочих, в 1897 г. - 60%, а в 1894 г. - 74%. На долю средних и мелких фабрик, имеющих менее 500 рабочих, в 1866 г. приходилось 28% общей суммы рабочих, в 1879 г. - 18%, в 1894 г. - 12%.
Концентрация производства шла настолько энергично и быстро, что в 1894 г. на 68 крупных фабриках было почти втрое более рабочих, чем на 156 остальных.
К сожалению, я не мог настолько же детально анализировать изменение размера фабрик в других производствах.
Концентрация производства во всех важнейших отраслях нашей капиталистической промышленности, во всяком случае, не подлежит сомнению.
Вот, например, данные о концентрации углепромышленности юга России80. В 1882-1883 гг. добыча угля на крупных копях с производством более 5 тыс. вагонов в год составляла немного более 40% всей годовой добычи, а в 1894-1895 гг. - уже 79%. За 13 лет - 1882-1894 гг. - добыча угля на крупных копях возросла почти в 7 раз, на средних копях (1-5 тыс. вагонов в год) осталась почти без перемены, на мелких (менее 1 тыс. вагонов) увеличилась немного больше чем в два раза. В 1882-1883 гг. мелкие копи поставляли 17% всей годовой добычи угля, а в 1894-1895 гг. - только 10%. Некоторое представление о концентрации производства в нашей фабрично-заводской промышленности вообще может дать табл. 1181, заимств<