Нана Сахиб переходит Рубикон 2 глава

К середине XIX века на территории Британской Ин­дии сохранялось лишь одно большое, формально суве­ренное княжество — Ауд. Его территория уже была порядком урезана Компанией еще во времена генерал-губернаторства Хейстингса, когда у наваба Ауда были отобраны города Бенарес и Аллахабад с прилегающими к ним районами.

Дальхузи решил окончательно покончить с мнимой независимостью Ауда. Английский резидент в Ауде пол­ковник Слиман попытался воспротивиться авантюристическому намерению генерал-губернатора, но его попытка не увенчалась успехом, и он был отозван в Калькутту. Крупный чиновник Компании Генри Лоуренс предупре­ждал Дальхузи, что аннексия может привести к взрыву народного возмущения. Это предостережение не было принято во внимание. На смену Слиману в качестве ре­зидента Компании в столицу княжества город Лакхнау выехал генерал Аутрам, имевший задание убедить на­ваба Ауда официально отречься от своих суверенных прав и передать их англичанам. Одновременно в Канпу­ре Дальхузи сосредоточил значительную армию для вторжения в княжество. 1 февраля 1856 года Аутрам в сопровождении двух офицеров явился к навабу Ауда Ваджид Али и предложил ему распустить армию, срыть замки феодалов и запретить населению носить оружие. Напрасно Ваджид Али убеждал Аутрама, что он «никогда не совершал ничего такого, что бы могло не понравиться британскому правительству. Наоборот, он делал все, чтобы угодить ему и выполнить все указания, которые от него получал» ¹⁸, и просил отложить выполнение этого приказа. Но участь княжества была уже решена. Позднее Дальхузи писал: «...я с самого начала выразил твердое намерение разрушить в Ауде укрепления и обезоружить население одновременно с опубликованием прокламации, которая должна была объявить о переходе страны в наши руки»¹⁶. Несмотря на советы опытных чиновников воздержаться от этих рискованных мер, Дальхузи ввел армию, сосредоточенную в Канпуре, в Ауд и, арестовав упорствовавшего Ваджид Али, аннексировал княжество.

«Итак, сегодня наша милостивая королева имеет на 5 миллионов подданных и на 1300 тысяч фунтов стерлингов доходов более чем вчера»²⁰, — доложил он в Лондон. Это сообщение было полной неожиданностью для Совета директоров, который не был поставлен генерал-тубернатором в известность о подготовке такой крупной военно-политической акции. Дальхузи самонадеянно писал 12 февраля: «В своих инструкциях я исходил из того, что оккупация будет санкционирована»²¹. Аннексировав Ауд, англичане экспроприировали земли многих местных феодалов, разграбили и разрушили замки. Административный пыл Дальхузи имел печальные последствия для Ост-Индской компании. Захват Компанией Ауда был еще одним толчком, который ускорил взрыв народного возмущения и поставил в оппози­цию колониальным порядкам в Индии сипаев Бенгальской армии.

Англо-индийская армия была важнейшим орудием утверждения английского господства. Крупный колони­альный чиновник Джон Малкольм писал: «Эта империя основана шпагой и может быть сохранена только шпагой», и далее: «...без армии это громадное здание, воз­двигнутое с такими трудами, начнет колебаться в осно­вании и непременно обрушится при первой будущей буре»²².

Войска Компании состояли из трех армий: Бенгаль­ской, Бомбейской и Мадрасской. Они использовались в завоевательных войнах как в самой Индии, так и за пределами — в Иране, Афганистане, Бирме.

К середине XIX века, когда Индия окончательно превратилась в колонию Англии, армия сипаев фактически выполняла полицейские функции. Она являлась главной силой, поддерживавшей власть колонизаторов в стране.

Наиболее значительной по численности и важной военно-политическом отношении была Бенгальская армия, в 1857 году она насчитывала около 170 тысяч человек (Мадрасская — 62 тысячи, Бомбейская — 56 тысяч). Европейцы в Бенгальской армии составляли лишь 24 тысячи солдат и офицеров.

Колонизаторы привлекали на военную службу в первую очередь представителей высших индусских каст — раджпутов и брахманов. Англичане стремились опереться на крепкую в экономическом отношении прослойку и использовать воинские традиции этих каст. Накануне восстания для Бенгальской армии было характерно определенное кастовое и религиозное единство. При вербовке в Мадрасскую армию, а отчасти и в Бом­бейскую использовалась уже не воинская традиция, а просто безвыходное положение населения. Поступление в армию для обездоленных представителей низших каст было почти единственным средством спасения от нужды. Различные принципы вербовки были связаны с расчетом! колонизаторов на противопоставление контингента Бенгальской армии сипаев низших каст, из которых состояли Мадрасская и Бомбейская армии.

Основной состав синайской пехоты Бенгальской ар­мии набирался среди воинственных раджпутов Ауда.

Предшественник Аутрама на посту резидента в Лакхнау полковник Слиман писал: «Крупные землевладельцы строят укрепления, которые они защищают с помощью своих земледельцев — раджпутов — храбрей­ших людей мира. Именно из этого крестьянства — воен­ных земледельцев Ауда — три четверти рекрутов получает наша туземная пехота Бенгальской армии»²³.

Другой английский чиновник писал: «Вряд ли в Ауде найдется семья, которая не была бы представлена в туземной армии»²⁴.

Положение армии сипаев в английском колониальном аппарате было сложным и противоречивым. С одной стороны, она служила колонизаторам орудием удержа­ния власти и угнетения населения Индии и поэтому бы­ла хорошо вооружена, экипирована и обеспечена; с дру­гой — и в армии сохранялось неравноправное положение индийцев по сравнению с англичанами.

Английские офицеры глумились над религиозными чувствами и обычаями индийцев, держались высокомерно по отношению к индийским солдатам и офицерам. Сипай, прослуживший много лет, мог получить лишь чин капитана, но и тогда он не имел права сидеть в присутствии британского офицера хотя бы и низшего ранга. Характерно также, что капитан-индиец после 40 летслужбы получал оклад 40 рупий в месяц, в то время как капитан-европеец независимо от стажа получа 563 рупии. В армейском уставе было записано: «Разумеется, что туземные офицеры точно так же подчинены офицерам своих рот, как и остальные сипаи. Они не имеют никакой особой власти, которая могла бы в каком-нибудь случае сделать их независимыми от ротного начальства»²⁵.

Бесправие индийцев в армии удивляло даже буржуазию метрополии. Один из политических деятелей запозданием сетовал: «Читая письма наших офицеров перед началом восстания, приходишь к выводу, что каждый субалтерн имеет власть повесить или застрелить сипая, если захочет, и он делает это кровавое дело с такой легкостью, как будто охотится на дикого зверя»²⁶. Бесчинства англичан в Ауде, родине большинства сипаев Бенгальской армии, переполнили чашу их тер­пения, сблизили с народом. Солдаты и офицеры и рань­ше были связаны с населением тесными религиозными, родственными и другими узами. Сипаи находились в постоянном контакте с родными деревнями, с той сре­дой, из которой они вышли.

Противопоставив себе Бенгальскую армию, англича­не создали направленную против себя самую органи­зованную силу сопротивления, какой только мог обла­дать индийский народ.

Карл Маркс писал: «В истории человечества су­ществует нечто вроде возмездия, и по закону историче­ского возмездия его орудие выковывает не угнетенный, а сам же угнетатель... Восстание в Индии начали не измученные, униженные и обобранные до нитки англи­чанами райяты, а одетые, сытые, выхоленные, откорм­ленные и избалованные англичанами сипаи»²⁷.

Восстание 1857—1859 годов было ответом народов Индии на установление над их страной власти чуже­земцев. Терпение народа истощилось. Восстание было выражением воли всего населения Северной Индии, ви­девшего в нем акт исторической справедливости,

Перед взрывом

29 февраля 1856 года английское правительство утвер­дило назначение новым генерал-губернатором Индии виконта Чарлза Джона Каннинга. Собственно говоря, виконт никаких особенных заслуг не имел и опыта дея­тельности в колониях, подвластных ее величеству коро­леве Великобритании Виктории, не накопил. Но он был сыном Джорджа Каннинга, государственного деятеля Англии первой половины XIX века, премьер-министра, умного и гибкого политика, с именем которого связано упрочение власти растущей и крепнущей в то время английской торговой буржуазии. Совет директоров Ост-Индской компании, которому подчинялся генерал-гу­бернатор Индии, хотел громким именем Каннинга прикрыться от настойчиво звучавших требований промыш­ленников ликвидировать привилегии английской торго­вой буржуазии в эксплуатации крупнейшей и богатейшей колонии Англии.

Генерал-губернатор Индии имел большие, почти не­ограниченные полномочия. В его распоряжении были ар­мия, суд, полиция, он издавал законы и облагал налога­ми, он вершил судьбы целых народов, в Индии он был всемогущ. Казалось, ничто не могло поколебать веры английской буржуазии в прочность созданной системы подчинения и ограбления Индии. Однако наиболее дальновидные деятели английской колониальной по­литики понимали, что прочность и незыблемость поло­жения колонизаторов в Индии кажущиеся.

Новый генерал-губернатор Британской Индии Каннинг, отдавая себе отчет в предстоящих трудностях, сказал на банкете в честь его назначения: «В безоблач­ном небе Индии может возникнуть небольшое, не боль­ше ладони, облачко, но, разрастаясь все шире, оно в кон­це концов может разразиться бурей, которая превратит наше господство в руины»²⁸.

Прибыв в Калькутту, Каннинг убедился, что действи­тельность значительно мрачнее его тревожных предпо­ложений. В долине Ганга, в сердце Индии и колыбели ее древней культуры, зрело возмущение индийского на­рода против ненавистного ига английских колониза­торов. Индийские пандиты и мусульманские маулави, факиры и дервиши, народные певцы и поэты своими патриотическими песнями и рассказами будили в народе стремление подняться на священную борьбу за религию и свободу против ига ненавистных иноземцев и иновер­цев. Они пели о великих подвигах Рамы, о смелом и справедливом царе Викрамадитье, о могучей державе императора Акбара, о несчастной участи, которую уго­товили для народов Индии пришельцы из-за моря, и угрозе, нависшей над верой и религией индусов и мусуль­ман. В стране распространился слух, что индусские брах­маны и мусульманские муллы услышали одновременно предсказание и Вишну и Аллаха о том, что проклятое господство нечестивых христиан продлится не более 100 лет, — в 1757 году, битвой при Плесси, было поло­жено начало английского хозяйничанья в Индии, в 1857 году оно должно закончиться.

Слухи о скором конце власти англичан проникали из города в город, из села в село. Во время религиозных праздников участники мистических представлений, за­гримированные под героев древнего эпоса, выносили кукол, одетых в знакомую, ненавистную всем одежду англичан, набрасывались на этих кукол с обнаженными мечами и под восторженные крики зрителей руби­ли их.

В начале 1857 года по деревням начали передавать­ся небольшие лепешки — «чапати». Чапати распростра­нялись как среди индусов, так и среди мусульман. Анг­лийские чиновники, узнавшие о каких-то таинственных лепешках, были немало озадачены и, предчувствуя в них недобрый смысл, сочли благоразумным доложить ко­мандованию об этом странном явлении. 19 февраля служащий одного из магистратов написал своему на­чальству: «Сэр, я имею честь информировать вас, что во многих деревнях округа распространился сигнал, значение которого еще не установлено. Чаукидары де­ревень получали маленькие лепешки из атта с указани­ем раздать их по всему округу. Чаукидар, получая та­кую лепешку, приготовлял пять или шесть еще, и таким образом они переходили из деревни в деревню»²⁹.

Кто-то из английских офицеров вспомнил, что 50 лет назад в небольшом городке Веллур среди туземных сол­дат-сипаев также распространялись чапати и после это­го однажды ночью солдаты перерезали английских офи­церов и восстали. Для колонизаторов стало очевидным, что в некоторых районах Северной Индии зреет мятеж, который необходимо было пресечь силой оружия.

Все надежды возлагались на Бенгальскую армию сипаев. Однако в армии, созданной как орудие завоева­ния Индии и задуманной как прочная опора колониаль­ных порядков, также зрели семена недовольства. Из полка в полк солдаты передавали священный цветок ин­дусов — красный лотос, который, по мнению некоторых чиновников, был знаком согласия принять участие в борьбе против ферингов. Полковые муллы в своих про­поведях призывали солдат-мусульман готовиться к пра­вой борьбе за ислам. Индусские пандиты также подняли свой голос за беспощадное истребление врагов веры.

На заборах военных лагерей появились листовки, в которых неизвестные авторы писали: «Братья, убейте наших тиранов, их не много!», «Если сипаи объединят­ся — белые будут каплей в море! Братья, бросимся сво­ими телами на шпаги ферингов. Если мы все восста­нем — успех обеспечен. От Калькутты до Пешавера бу­дет гореть земля!»³⁰ Один за другим начали вспыхивать склады с военным снаряжением. Командующий войска­ми генерал Георг Ансон приказал найти поджигателей и предать их военно-полевому суду. Поиски виновников пожаров не увенчались успехом, и обескураженный ге­нерал доложил генерал-губернатору: «Странно, что не­возможно обнаружить поджигателей. Все здесь начеку, но все же нет возможности выследить виновников»³¹.

В ночь на 5 февраля 1857 года в небольшом военном лагере Бархампур тайно собрались представители не­скольких индийских полков. Встреча происходила в абсолютной темноте и лишь у места, где выступали сипаи, горел неяркий светильник. Красный дрожащий огонек едва освещал лоскуток материи, которым выступавшие прикрывали лицо. Они говорили о предстоящем восста­нии и обсуждали возможность похода на Калькутту для того, чтобы покончить с английским господством в Ин­дии. В лагере сложилась тревожная и напряженная об­становка. Командир дивизии генерал Хирей доложил в Калькутту 11 февраля: «Ежеминутно ожидаю под собой взрыва мины»³².

В это время согласно приказу английского командо­вания началось вооружение Бенгальской армии новы­ми, более совершенными ружьями Энфилда. По полкам прошел слух, что это преднамеренное оскорбление религиозных чувств индийцев. «Феринги выдают к этим ружьям патроны, смазанные коровьим салом», — переда­вали с возмущением друг другу индусы (корова, согласно канонам индуизма,— священное животное).

«Обертки патронов пропитаны салом грязной свиньи. Аллах не простит нас, если мы будем пользоваться ими», — шептали мусульмане.

26 февраля 19-й полк сипаев, дислоцированный в Бархампуре, должен был принять новое оружие и с этой целью был выстроен на плацу. Ни один сипай не согласился взять новое ружье. Командир полка полковник Митчел приказал подвести к непокорному полку артиллерию и кавалеристов. Взбунтовавшихся солдат отправили в расположенный в 100 милях от Бархампура во­енный лагерь Барракпур. Прибытие мятежного полка накалило обстановку и в этом гарнизоне.

В конце марта в Барракпур прибыло новое подраз­деление английских войск. Сипаи, решившие, что они будут разоружены, заволновались.

29 марта после полудня молодой сипай 34-го полка Мангал Панди призвал солдат восстать в защиту рели­гии. «Братья, поднимайтесь против ферингов! Умрем за веру!» — кричал он, обращаясь к солдатам, марширо­вавшим на учебном плацу. Английский офицер, коман­довавший подразделением, приказал арестовать смутья­на. Никто из индийцев не пошевелился. Мангал Панди схватил ружье и. выстрелив в англичанина, легко ранил его. Денщик одного из офицеров Шейх Пальту сообщил англичанам о событии на плацу. Дежурный офицер вско­чил на лошадь и помчался к месту происшествия. Ман­гал Панди, увидев скачущего англичанина, выстрелил в него, но попал в лошадь. Успевший подняться офицер, прицелился. Раздался выстрел, но пуля из пистолета пролетела мимо сипая. Англичанин рванул из ножен шпагу и бросился вперед. Индиец выхватил клинок. Против сипая сражались два английских офицера. Но, ловко орудовавший клинком, Мангал Панди начал тес­нить их и легко ранил обоих. На выручку офицерам по­доспел Шейх Пальту, схвативший Мангала Панди. Офицеры, пользуясь моментом, бросились бежать.

Командир дивизии Хирси приказал окружить плац английскими войсками и арестовать смутьяна. Увидев приближающихся английских солдат и понимая безна­дежность сопротивления, Мангал Панди выстрелил себе в грудь. Но выстрел оказался не смертельным. Раненого сипая схватили и отнесли в тюрьму. Через несколько дней состоялся суд военного трибунала. Мангал Пандл был приговорен к смертной казни через повешение. Что­бы привести приговор в исполнение, англичанам при­шлось вызвать палачей из Калькутты, так как солдаты гарнизона не внушали им доверия. 8 апреля Мангал Панди был повешен, а через несколько дней был обнаружен труп неожиданно пропавшего Шейха Пальту. Найти виновников его смерти не удалось. Командование разоружило неблагонадежный полк. Однако положение в стране становилось все более напряженным. Назначен­ный 20 марта 1857 года резидентом в аннексированное, но все еще не успокоенное княжество Ауд один из наи­более авторитетных английских чиновников в Индии, Генри Лоуренс, 3 мая получил перехваченное англий­скими властями письмо сипаев 7-го иррегулярного полка к солдатам 48-го пехотного полка. «Мы, — писали си­паи 7-го полка, — готовы послушаться совета наших братьев из 48-го полка относительно дела о патронах и, если нужно, готовы сопротивляться силой»³³.

Становилось все более очевидным, что помимо надви­гавшихся повсюду крестьянских волнений колонизато­рам угрожал также солдатский мятеж. Антианглийские настроения охватывали все более широкие слои населе­ния: и бедноту и имущих горожан. Ими стремились вос­пользоваться, чтобы вернуть утерянную власть, бывшие правители аннексированных англичанами индийских кня­жеств.

Генри Лоуренс доносил генерал-губернатору о том, что «признаки интриг также наблюдаются среди почтен­ных жителей города»³⁴. Он был прав. Сведения о захва­тах земель у знатнейших династий индийских правите­лей и весьма правдоподобные слухи о готовящихся в Калькутте новых аннексиях множили ряды недовольных. Страх за судьбу своих владений побуждал князей и крупных землевладельцев к активным действиям.

Среди отдельных групп феодальной знати, обиженной английской администрацией, росло убеждение в необхо­димости борьбы за освобождение Индии от англичан для восстановления утраченной власти. До англичан дошли слухи, что восстание начнется 31 мая.

Однако было бы ошибкой считать, что в Индии су­ществовала единая организация по подготовке антианг-лкйского восстания. Растущее недовольство различных слоев еще не означало организованной подготовки к объ­единенному выступлению. Несравнимым было положе­ние оппозиционных классов, разные перед ними стояли задачи. Но тягостный и унизительный гнет колонизато­ров сплотил в антианглийской борьбе весь индийский народ.

Наиболее влиятельным среди феодалов, готовых взяться за оружие в борьбе против англичан, был Нана Сахиб, приемный сын бывшего правителя маратхов пеш-вы Баджи Рао II.

Приемный сын пешвы

Пешва маратхов Баджи Рао II, потерпевший жестокое поражение в войнах с Ост-Индской компанией еще в начале века, был препровожден англичанами в Битхур — небольшой городок на берегу Ганга. Брат Баджи Рао, Джимаджи Аппа, также высланный из Махарашт­ры, поселился ниже по Гангу, в священном городе ин­дусов Бейаресе. Братьев сопровождали тысячи слуг.

В 14 милях от тихого Битхура лежал город Канпур, крупнейший военный форпост англичан. Через него шла в то время Единственная хорошая стратегическая дорога от Дели до Бенгалии, сооруженная еще во времена рас­цвета государства Великих Моголов. В районе Канпура она пересекала Ганг. От Канпура 270 миль до Дели, 684 мили до Калькутты и 40 миль до Лакхнау — столицы княжества Ауд. Канпур — пыльный с узкими улицами, заставленными палатками и лотками, шумный и суетли­вый город, где скрещивались торговые и военные пути Индии, откуда лежала дорога в Ауд, в отдаленные княжества Центральной Индии и в столицу Могольской им­перии Дели,—был важнейшей военной базой колониза­торов. Весь этот район входил в состав административ­ного района, известного под названием Северо-Западные провинции Британской Индии. Уже в 1803 году (спустя два года после его захвата) Канпур стал центром нало­гового района — дистрикта — с населением более милли­она человек * (* По данным переписи 1853 г., население дистрикта составляло около 1 млн. 200 тыс. человек, из них индусов было 1 млн. 86 тыс.³⁵.). Абсолютное большинство жителей дист­рикта и самого Канпура составляли хиндустанцы, инду­сы по религии, занятые главным образом в сельском хозяйстве. Значительная часть обрабатываемой земли находилась во владении членов военно-земледельческой касты индусов — раджпутов. Англичане, вторгшиеся в район Канпура, сразу же обратили внимание, что мест­ные жители резко отличаются от мирных жителей Бенгалии. Посетивший Канпур епископ Гебер, например, писал: «Иногда мне казалось, что передо мной знойная и воинственная родина черноморских казаков. Я полагаю, что эту иллюзию увеличивало и несколько сходное одея­ние жителей, всегда имеющих при себе оружие»³⁶.

Феодалы наделяли раджпутов значительными земель­ными участками. Большая часть земли принадлежала вождям, остальной землей пользовались рядовые раджпуты, объединенные в общины. Феодал, заинтересован­ный в раджпутах прежде всего как в воинской силе, давал общинам и вождям значительные привилегии. Анг­лийские колонизаторы, захватив районы, населенные во­инственными раджпутами, превратили раджпутскую общину в фискальную единицу, а вождей кланов прирав­няли ко всем остальным земледельцам. Для английских колонизаторов раджпутская община была не воинской ячейкой, готовой по первому зову стать под знамена сво­его господина, а обычным объектом эксплуатации. Были отобраны земли и у вождей раджпутов — этой старой аристократии, сохранившей патриархальные взаимоот­ношения с преданными им общинниками. Аграрная по­литика англичан вызывала растущее возмущение сво­бодолюбивых раджпутов, часто возникали вооруженные столкновения с англичанами, но организовать массовое объединенное сопротивление колонизаторам раджпуты до того времени не могли.

Чиновники Компании, ведавшие сбором налогов, бы­ли взяточниками и спекулянтами. Ко времени приезда в Битхур пешвы Баджи Рао в Канпуре произошел шум­ный скандал: коллектор Канпура Равенскродт, запутав­шийся в темных махинациях при сборе налогов, бежал из города, прихватив из казны около 275 тысяч рупий.

Баджи Рао и приехавшие с ним маратхи жили обо­собленно, в стороне от бурных событий, за пределами Битхура. Пешва не помышлял больше о борьбе против могущественной Ост-Индской компании. Эта лояльность оплачивалась Советом директоров ежегодной пенсией в 800 тыс. рупий «для содержания его самого и его семьи»³⁷, богатым, но не шумным дворцом и джагиром с 52 деревнями. Об его унижении Баджи Рао никто не напоминал, если не считать присутствия при дворе оставленного англичанами резидента, который относился к пешве с подчеркнутой лицемерной почтительностью.

Дни во дворце текли однообразно и скучно. Одна забота тяготила пешву — несмотря на то что он женился несколько раз, судьба не сохранила ему наследника.

В 1827 году в Битхур из небольшой деревушки Вену, расположенной в бывшем государстве маратхов, приехал с семьей обедневший торговец зерном старый знакомый пешвы Мадху Нарайн. Его трехлетний сын Данду Панг понравился пешве, и он решил усыновить его. Так маль­чик, получивший в новом доме имя Нана Сахиб, стал приемным сыном Баджи Рао. Когда Нана подрос, пешва часто рассказывал ему о великой империи, созданной его предками, о кровавых сражениях, в которых мужало великое государство маратхов, и иногда давал подер­жать усыпанный драгоценными камнями старый меч пешв, с которым они ходили в бой против жестоких пол­чищ афганцев, сильных и беспощадных армий Великих Моголов и других врагов их державы. Юный Нана меч­тал о подвигах и славе великих предков его отца.

В военных упражнениях и играх, которыми каждый день занимался Нана Сахиб, принимали участие его братья Бала Рао и Баба Бхат, а также сын одного из верных пешве маратхов Тантия Рамчандра Пандуранга — молчаливый, худощавый, но сильный юноша. Тан­тия, который был примерно на десять лет старше Нана Сахиба, ловко владел оружием, и в награду за искусство в фехтовании Баджи Рао подарил ему красивую шапку (топи); после этого все звали его Тантия Топи.

Через несколько лет в однообразной жизни битхурского дворца произошло еще одно событие — в Бенаресе умер брат Баджи Рао. После похорон своего господина маратхи, жившие в этом городе, приехала в Битхур, чтобы служить пешве. Среди них был брахман Марапант Тонбе. Дочь этого брахмана — подвижная хорошенькая Манубай—скоро стала всеобщей любимицей. Когда Манубай было пять лет, у нее умерла мать. Детские годы девочки проходили в обществе приемных сыновей пеш­вы. Вместе с племянником Нана Сахиба (сыном скон­чавшегося брата) Рао Сахибом она восхищенно смотрела, как лихо скачут на взмыленных скакунах Нана Са­хиб, Бала Рао, Баба Бхат и Тантия Топи, как умело они фехтуют блестящими саблями, как метко стреляют из пистолетов. Самым большим удовольствием для нее было прокатиться вместе с Нана верхом на его лошади. Ее отец и старый пешва часто удивлялись, видя, как девочка вместо кукол «грает щитом и деревянным ме­чом. Когда Манубай подросла, она включилась в воен­ные забавы своих друзей. Она смело скакала на коне, умело владела саблей и метко стреляла.

Но увлекательная и безмятежная жизнь в Битхуре для Манубай продолжалась недолго: едва ей минуло 14 лет, ее выдали замуж за раджу маратхского княже­ства Джханси, расположенного в Центральной Индии. Манубай, по старому обычаю маратхов, вошла в дом своего мужа с новым именем — Лакшми Бай.

Между тем старого пешву все больше тревожила судьба его наследника. Он видел, как колонизаторы од­ного за другим лишают индийских махардж княжеств и прав, как утрачивали свое величие знатнейшие дина­стии. Взволнованный пешва пробовал узнать у генерал-губернатора Дальхузи, что его ждет: он всегда столь лояльно относился к англичанам. Ничего утешительного в ответ он не услышал. Англичане даже не гарантирова­ли ему признания его наследника и сохранения за ним тех прав, которыми пользовался сам Баджи Рао. Послед­ний маратхский пешва умер 28 января 1851 года в воз­расте 76 лет. В завещании он написал, что «передает ис­ключительное право на трон пешвы, всю власть, фамиль­ные владения пешвы, сокровища, все недвижимое иму­щество и личную собственность Нана Сахибу»³⁸.

Но, как и опасался Баджи Рао, лорд Дальхузи не признал наследственных прав Нана Сахиба. Напрасно Нана посылал письма в Калькутту и жаловался на не­справедливость — никто не хотел его слушать. Самоуп­равство англичан возмутило юношу. Он наивно надеялся добиться справедливости в Лондоне. Своим доверенным лицом он выбрал с этой целью Азимуллу-хана.

Сын бедного мусульманина, Азимулла-хан в детстве поступил слугой в богатую семью. Гостями его хозяина часто были европейцы, и любознательный, способный мальчик быстро усвоил английский и французский язы­ки. Несколько лет спустя он узнал, что в Канпуре откры­лась школа для индийцев, где преподавание ведется на английском языке. Азимулла решил попытать счастья, и ему повезло — он был зачислен в школу учителем. В Канпуре молодой учитель был представлен претенден­ту на наследство пешвы. Широкая эрудиция Азимуллы-хана произвела благоприятное впечатление на Нана Са­хиба. Он предложил ему место в своем дворце, и скоро бывший учитель стал правой рукой Нана.

Провожая Азимуллу-хана в Лондон, Нана вручил ему письмо Совету директоров Компании, в котором пи­сал, что он ожидает не снисходительности к себе, а тре­бует законных прав. «Это совершенно несправедливо, что к знатному роду пешв Компания относится так пре­небрежительно», — писал он в своем письме. Искренне полагая, что отказ признать его права — это лишь само­управство калькуттских чиновников, он обращался к Совету директоров: «Мы спрашиваем компанию, имеют ли они какое-нибудь право изменить положение, по ко­торому выплачивается пенсия? Нет, Компании нужно спросить сосвоих служащих, выплачивают ли они пен­сии или присваивают их?»³⁹

Проницательный политик, умный дипломат и обая­тельный собеседник, Азимулла-хан быстро снискал рас­положение высших кругов Лондона. Он развил кипучую деятельность, наносил ежедневные визиты крупным чи­новникам, встречался с дипломатами, знакомился с жен­щинами высшего света и через них пытался добиться благоприятного решения вопроса. Везде ему сопутство­вал успех. Везде, но когда дело доходило до денег и прав пешвы на пенсию, тон его собеседников сразу ме­нялся, Азимулла-хан наталкивался на холодное равно­душие и скрытую враждебность. Английские колониза­торы не привыкли тратить деньги без крайней нужды. Пешве, бывшему владетелю маратхов, платили за лояль­ность, но за что было платить золото человеку, лояль­ность или нелояльность которого совершенно безразлич­на Великобритании? Он, по мнению англичан, не имел ни сил, ни власти, а авторитета еще не приобрел. В от­вете Совета директоров, который вез из Лондона Ази­мулла-хан, говорилось: «Мы полностью одобряем реше­ние генерал-губернатора, отклонившего претензии при­емного сына Баджи Рао на пенсию»⁴⁰.

Но результатом поездки Азимуллы-хана было не только это неутешительное письмо. Тонкий политик и вдумчивый наблюдатель, он сумел объективно разобрать­ся в политической обстановке в Англии. Он знал, что Нана в случае неудачи миссии в Лондоне захочет про­славленным мечом пешв добиться того, чего не удалось достигнуть переговорами. На обратном пути Азимулла заехал в Стамбул — столицу мусульманского мира — и имел там несколько встреч с представителями высшего духовенства и чиновничества. Здесь с ним познакомился корреспондент лондонской «Таймс» Рассел, записавший в своем дневнике: «Я приехал на несколько дней в Кон­стантинополь и остановился в отеле «Миссири», где не­сколько раз видел красивого, стройного человека с тем­ной кожей, одетого в яркую восточную одежду, укра­шенного перстнями и драгоценностями. Его вид был для меня необычен. Он говорил по-английски и французски и заказывал изысканнейшие блюда. Как я мог узнать, это был индийский принц, возвращающийся домой после неудачного визита в Лондон с жалобой на Ост-Индскую компанию»⁴¹. В беседах выяснилось, что Азимулла на­меревался посетить Крым и побывать у стен Севастопо­ля, где русские солдаты сражались с англо-франко-ту­рецким десантом. Рассел спросил о цели визита индий­ского гостя в Крым. Азимулла с дерзкой откровенностью ответил, что хочет посмотреть богатырей русских, кото­рые бьют совместные силы французов и англичан⁴².