Вау.
Он такой красивый — и без особых к тому усилий.
В жизни он гораздо красивее, чем я себе представляла. Мрачная, завораживающая и невероятно привлекательная внешность. Короткие, цвета ночной тьмы волосы гладко зачесаны назад и слегка завиваются на концах, а резко очерченный квадратный подбородок покрыт трехдневной щетиной. Гладкая медно-золотистая кожа безупречна — ни единого дефекта, за исключением небольшого шрама, пересекающего шею, но от этого Грэм не становился менее совершенным. Знаете, что я узнала о шрамах из романов Грэма? То, что они тоже могут быть прекрасными.
Он ни разу не улыбнулся, но в этом не было ничего удивительного — все-таки похороны отца. Когда он заговорил, его голос полился так ровно и естественно, как виски по кубикам льда. Как и все здесь присутствующие, я не могла отвести от него взгляда.
— Мой отец, Кент Рассел, дал мне стимул к жизни. День ото дня он бросал мне вызов, побуждая совершенствоваться не только как писателю, но и как человеку.
Следующие пять минут его речи привели к тому, что сотни людей задыхались от рыданий, желая тоже быть родственниками Кента. Я не читала ничего из того, что написал Кент, но слова Грэма разбудили во мне любопытство и желание взять одну из книг.
Под конец своей речи он взглянул в потолок и усмехнулся.
— Так вот, закончить я хочу словами моего отца. Вдохновляйтесь. Будьте честными. Не бойтесь авантюр. Жизнь у нас только одна. И в память о моем отце я планирую прожить ее так, словно каждый день — это последняя глава.
— Ох, черт возьми, — прошептала Тори, вытирая с глаз слезы. — Ты это видишь? — спросила она, указывая кивком головы на колени.
— Вижу что?
— Как огромен мой невидимый стояк в данный момент. Не знала, что можно возбудиться от надгробной речи.
Я засмеялась.
— Аналогично.
После того, как все закончилось, мы с Тори обменялись номерами телефонов, и она пригласила меня в свой книжный клуб. Когда мы распрощались, я разыскала служебное помещение, чтобы забрать цветы. Разыскивая свои розы, я не могла отделаться от ощущения неловкости, вызванного напускной помпезностью похорон Кента. Они слегка напоминали… цирковое представление.
Я не из тех, кто видит смысл в похоронных церемониях, во всяком случае, в общепринятых. В моей семье последнее прощание обычно заключалось в том, чтобы посадить дерево в память об усопшем близком: в знак почтения к его жизни и чтобы сделать мир чуточку прекраснее.
Одна из работниц арены прошла мимо с букетом моих цветов, и я, ойкнув, окликнула ее.
— Прошу прощения…
У нее в ушах были наушники, поэтому она меня не услышала, так что я поспешила за ней, стараясь не отставать в толпе. Женщина подошла к двери, распахнула ее и бросила цветы на улицу, после чего закрыла дверь и удалилась, пританцовывая под музыку.
— Этот букет стоил триста долларов, — громко простонала я, спеша выскочить в открытую дверь, пока она не закрылась. Когда же дверь захлопнулась за моей спиной, я метнулась к розам, которые валялись в мусорном баке в районе ворот. Вечерний воздух коснулся кожи, и я, окунувшись в сияющий свет луны, начала собирать брошенные цветы. Закончив, я сделала глубокий вдох. В вечерних сумерках ощущалось какое-то умиротворение, словно все вокруг слегка замедлилось, до утра избавившись от дневной суеты. Подойдя к двери, чтобы снова вернуться в подсобку, я несколько раз дернула ее и ощутила панику.
Заперто.
Вот черт.
Сжав кулаки, я изо всех сил забарабанила в закрытую дверь. Мне нужно снова попасть внутрь.
— Эй! — кричала я, как мне показалось, минут десять, после чего сдалась.
Спустя полчаса я сидела на бетонной ступеньке и таращилась на звезды, когда услышала, что дверь за моей спиной открылась. Повернувшись, я ахнула.
Это ты.
Грэм Рассел.
Стоит прямо за моей спиной.
— Хватит, — резко сказал он, заметив мой неотрывный, пристальный взгляд. — Прекрати на меня таращиться!
— Подожди, постой! Она… — я вскочила с места, но, прежде чем успела попросить его придержать дверь, она снова захлопнулась, — …закроется.
Приподняв бровь, Грэм переваривал мои слова, а потом, тяжело вздохнув, дернул дверную ручку. — Ты, должно быть, шутишь, — и дернул еще раз, а потом еще, но дверь не открывалась. — Заперто.
— Ага, — кивнула я.
Похлопав по карманам брюк, он застонал.
— Пиджак остался внутри, на спинке стула. А в нем телефон.
— Прошу прощения, я могла бы предложить свой телефон, но он разряжен.
— Естественно, — сказал он угрюмо. — Потому что сегодняшний день не мог не стать еще хуже.
Несколько минут он безрезультатно колотил в дверь, после чего начал проклинать Вселенную за то, что жизнь его — это полный отстой. Отойдя в противоположную от ворот сторону, он положил руки на затылок — судя по виду, события сегодняшнего дня совсем его измучили.
— Мне очень жаль, — робко и тихо прошептала я. А что еще мне было сказать? — Соболезную твоей утрате.
Он равнодушно пожал плечами.
— Людям свойственно умирать. В жизни это случается сплошь и рядом.
— Да, но от этого не легче, и именно поэтому я тебе сочувствую.
Грэм не ответил. Да и не обязан был отвечать. Я же по-прежнему пребывала в состоянии потрясения от того, что стою так близко к нему. Откашлявшись, я снова заговорила, потому что молчать не умела:
— Речь была прекрасная.
Он бросил на меня холодный взгляд и снова отвернулся.
Я не унималась:
— Ты действительно смог показать, каким хорошим и добрым человеком был твой отец, и то, как он повлиял на твою жизнь и жизни многих других людей. Сегодняшняя речь… Она была совершенно… — Я замолчала, пытаясь подобрать подходящие слова, чтобы описать его надгробную речь.
— Полнейшим враньем, — закончил он мою фразу.
Я выпрямилась.
— Что?
— Надгробная речь была полным враньем. Я подобрал ее перед входом на арену. Какой-то незнакомец написал это и оставил у стены. И он — это совершенно ясно — никогда не находился с моим папашей под одной крышей дольше десяти минут. Потому что, если бы кому-то довелось испытать такое, он знал бы, каким дерьмовым человеком был Кент Рассел.
— Постой. Так речь на поминальной церемонии по твоему отцу была плагиатом?
— Когда ты произносишь это таким тоном, слово звучит ужасно, — сухо произнес он.
— Может быть, звучит ужасно, потому что так и есть?
— Мой отец был жестоким человеком. Он манипулировал людьми и ситуациями, чтобы каждый доллар приносил максимальную выгоду. Он смеялся над тем, что вы, люди, платите деньги за кучу его дерьмовых мотивирующих книг и строите свои жизни, опираясь на ту чепуху, о которой он писал. Возьмем его книгу «Тридцать дней до трезвой жизни». Когда он писал ее, то пил не просыхая. Стыдно признать, сколько раз мне буквально приходилось вытаскивать отца из его же блевотины и испражнений. «Пятьдесят способов влюбиться»? Он трахался с проститутками и увольнял секретарш за то, что они отказывались спать с ним. Он был мусором. Пародией на человека. Я уверен: ничьих жизней он не спас, хотя об этом очень пафосно сегодня весь вечер заявляли. Он использовал вас всех, чтобы оплачивать свою яхту и однодневные интрижки.
Я была так ошеломлена, что у меня буквально отвисла челюсть.
— Вау! — выдохнула я и пнула носком ботинка небольшой камешек. — Скажи, а что ты чувствуешь на самом деле?
Он принял мой вызов — медленно повернулся ко мне лицом и шагнул ближе, заставляя мое сердце учащенно забиться. Ни один из мужчин не должен быть таким красивым, как он. Грэм профессионально умел скрывать эмоции за каменным лицом. Интересно, он вообще умеет улыбаться?
— Ты хочешь знать, что я чувствую на самом деле?
Нет.
Да.
Наверное.
Не дав мне возможности ответить, он продолжил:
— Я считаю абсурдной идею продажи билетов на похороны. Я считаю нелепостью извлекать выгоду из смерти человека, превращая прощание с ним в цирковое представление. Я считаю ужасным, что люди платят дополнительные деньги, чтобы попасть на VIP-поминки после всего этого действа. Хотя, с другой стороны, люди ведь платят деньги, чтобы посидеть на том же диване, на котором сидел Джеффри Дамер. (Примеч.: Джеффри Дамер — американский серийный убийца). Вообще пора перестать удивляться людям, но, тем не менее, день ото дня они продолжают повергать меня в шок отсутствием интеллекта.
— Ничего себе… — Я разгладила подол своего белого платья и покачалась с пятки на мысок. — Ты действительно не любил его, да?
Он опустил взгляд на землю, а потом снова посмотрел на меня.
— Ни в малейшей степени.
Я посмотрела в вечернюю мглу, а потом подняла взгляд к звездам.
— Забавно, не правда ли? Как человек, которого один считает ангелом, для другого может стать самым страшным демоном? — Хотя мои мысли, кажется, ему неинтересны. Он вернулся к двери и снова начал стучать по ней.
— Maktub, — улыбнулась я.
— Что?
— Maktub. Это означает, что все заранее предначертано, у всего происходящего есть свои причины. — Не долго думая, я протянула Грэму руку. — Кстати, меня зовут Люси. Это сокращенное от Люсиль.
Он недовольно прищурил глаза.
— Понятно.
Я хихикнула и подошла ближе, все еще протягивая руку.
— Понимаю, писатели иногда не улавливают простых намеков, но это тот самый момент, когда ты должен пожать мне руку.
— Я тебя совсем не знаю.
— Удивительно, но именно в такой момент и нужно пожать человеку руку.
— Грэм Рассел, — сказал он, пожимая мне руку. — Меня зовут Грэм Рассел.
Застенчиво улыбнувшись, я потрясла его руку.
— О, я знаю, кто ты. Звучит заезжено, но я твоя самая горячая поклонница — читала абсолютно все, что ты написал.
— Это невозможно. Кое-что из написанного мной никогда не публиковалось.
— Возможно, но если бы ты опубликовал это, я обязательно прочла бы.
— Ты читала «Урожай»?
Я сморщила нос.
— Да.
Он улыбнулся… нет, просто губы дернулись. Мне показалось.
— Все так плохо, как мне кажется, да? — спросил он.
— Нет, просто я… эта книга не похожа на остальные. — Я прикусила нижнюю губу. — Совершенно не похожа, но я не могу понять чем.
— Я написал ее после смерти бабушки. — Он переступил с ноги на ногу. — Полное дерьмо, которое никогда не должно быть опубликовано.
— Нет, — торопливо сказала я. — От нее у меня тоже захватывало дух, просто по-другому. И поверь, будь она полным отстоем, я так и сказала бы тебе, потому что лгуньей я всегда была никудышней. — Нахмурив брови и сморщив нос, я поднялась на носочки — мама всегда делала точно так же — и снова уставилась на звезды. — Ты не думал посадить дерево?
— Что?
— Дерево. В память об отце. Когда кое-кто из моих близких умер, ее кремировали, и мы с сестрой посадили дерево, под которым зарыли ее прах. На праздники мы покупаем ее любимые конфеты, садимся под деревом и съедаем их в память о ней. Это полный жизненный цикл. Она пришла частью энергии мира и ушла, став ею же.
— Вы на самом деле верите в эти древние предрассудки, да?
— На самом деле, это отличный способ сохранить красоту окружающей среды.
— Люсиль …
— Можешь называть меня Люси.
— Сколько тебе лет?
— Двадцать шесть.
— Люси — это имя для ребенка. Если ты действительно хочешь чего-то добиться в этом мире, тебе следует стремиться стать Люсиль.
— Приму к сведению. А если ты хочешь когда-нибудь стать душой компании, тебе следует подумать о прозвище Сухарь.
— У тебя всегда такие дурацкие шутки?
— Нет, только на похоронах, на которые людям продают билеты.
— И по какой цене продавали?
— Она варьировалась от двух сотен до двух тысяч долларов.
— Чтобы посмотреть на покойника?
Я пригладила руками волосы.
— Плюс наценка.
— Я уже волнуюсь за будущее поколение.
— Не волнуйся. Предыдущее поколение тоже переживало за тебя. И вот смотри — ты вырос обаятельным весельчаком, — поддразнила я его.
Он почти улыбнулся — во всяком случае, мне так показалось. И это было почти прекрасно.
— Знаешь, я должна была догадаться, что эту надгробную речь написал не ты. На эту мысль меня должен был навести финал — по нему сразу понятно, что не ты автор этих слов.
Грэм выгнул бровь.
— На самом деле, это надгробное восхваление написал я.
Я засмеялась.
— Нет, не ты.
Он даже не улыбнулся.
— Ты права, это не я. Но откуда у тебя такая уверенность?
— Ну… ты пишешь ужасы и триллеры. Я читаю их с восемнадцати лет, и ни в одном еще ни разу не было счастливого конца.
— Неправда, — возразил он.
Я кивнула.
— Правда. Монстры всегда побеждают. Я начала читать твои книги, когда потеряла одного из своих лучших друзей. Их мрачность принесла мне некоторое облегчение. Понимание того, что в мире есть и другая боль, помогло мне справиться с собственной. Как это ни странно, твои книги подарили мне умиротворение.
— Уверен, найдется хоть одна со счастливым концом.
— Ни одной. — Я пожала плечами. — Ничего страшного. Все они по-прежнему шедевры, просто не такие позитивные, как сегодняшняя надгробная речь. — Я осеклась и снова хихикнула. — Позитивная надгробная речь. Наверное, более несуразной фразы я в жизни не произносила.
Мы снова замолчали, и Грэм каждую пару минут возвращался к попыткам достучаться в закрытую дверь. После каждой неудачи он разочарованно вздыхал.
— Сожалею о твоем отце, — сказала я ему еще раз, заметив его напряженное состояние. Для него это был трудный день, и мне было ясно: он хотел побыть один, а тут я. В день похорон своего отца он оказался загнанным в компанию к совершенно постороннему человеку.
— Обычное дело. Людям свойственно умирать.
— О, нет. Я сожалею не о его смерти. Я из тех, кто верит, что смерть — это всего лишь начало нового пути. Я хотела сказать: мне жаль, что для тебя он не был тем, кем был для всех остальных.
На секунду мне показалось, что он хочет что-то сказать, но в итоге Грэм предпочел промолчать.
— Ты не часто выражаешь свои чувства, да? — спросила я.
— Зато ты слишком часто выражаешь свои, — буркнул он.
— Ты вообще написал хоть что-то?
— Поминальные слова? Нет. А среди оставленных у стены была записка от тебя? Это ее я читал?
Я рассмеялась.
— Нет, но во время церемонии я кое-что набросала. — Порывшись в сумочке, я вытащила небольшой клочок бумаги. — Не так красиво, как было у тебя — твоя речь была довольно многословной — но это мои слова.
Он протянул руку, и я вложила листок в его ладонь. Наши пальцы легко коснулись друг друга.
Я лишусь рассудка через три, две…
— Надо мной воздух, подо мной земля, во мне огонь, вокруг меня вода… — прочитал он вслух написанные мной слова и, присвистнув, медленно покачал головой. — Ого, так ты из чудаков-хиппи.
— Да, я чудачка-хиппи.
Уголки его рта дернулись, словно он силой заставлял себя не улыбаться.
— Моя мать всегда повторяла эти слова мне и моим сестрам.
— Значит, твоя мама тоже чудачка-хиппи.
Я почувствовала легкий болезненный укол в сердце, но продолжила улыбаться. Найдя подходящее местечко на земле, я снова села.
— Да, она такой и была.
— Была, — пробормотал он, нахмурившись. — Прости.
— Все в порядке. Как-то один человек сказал мне, что людям свойственно умирать — в жизни это случается сплошь и рядом.
— Да, но… — начал он и осекся. Наши глаза встретились, и на мгновение холодность исчезла из его взгляда, сменившись печалью и болью. Это был тот взгляд, который он сегодня весь день скрывал от окружающих. Взгляд, который, вероятно, он всю жизнь скрывал от себя самого. — Я написал прощальные слова, — прошептал он, садясь рядом со мной на землю. Он подтянул колени к груди и закатал рукава рубашки.
— Да ладно?
— Да.
— Хочешь поделиться со мной? — спросила я.
— Нет.
— Ладно.
— Да, — тихо пробормотал он.
— Ладно.
— Это прощание. Оно совсем коротенькое… — предупредил он и, засунув руку в задний карман, вытащил из него небольшой сложенный лист бумаги.
Я слегка толкнула его в бедро.
— Грэм, ты сейчас сидишь на земле, подпирая запертую дверь в компании чудачки-хиппи, которую, скорее всего, больше никогда не увидишь. Ты не должен переживать по поводу того, что поделишься этим со мной.
— Ладно. — Он откашлялся. Грэм нервничал сильнее, чем должен был. — Я ненавидел своего отца, и несколько дней назад он умер. Он был для меня самым страшным демоном, самым ужасным монстром и моим ожившим кошмаром. Тем не менее, с его смертью все вокруг словно потеряло для меня интерес. Мне не хватает воспоминаний о том, чего никогда не было.
Ничего себе!
Слов было мало, но выражали они так много.
— Это так и есть? — спросила я. У меня мурашки побежали по спине, а волоски на руках встали дыбом.
Он кивнул.
— Так и есть.
— Грэм-Сухарь? — тихо сказала я, поворачиваясь к нему лицом и слегка наклоняясь.
— Да, Люсиль? — ответил он, поворачиваясь ко мне.
— Каждое написанное тобой слово становится новой любимой историей для меня.
Он приоткрыл рот, чтобы снова что-то сказать, но звук распахнувшейся двери разрушил нашу зрительную связь. Я повернулась и увидела за спиной Грэма охранника, который выкрикнул:
— Я нашел его! У этой двери замки срабатывают автоматически. Думаю, она за ним захлопнулась, вот он тут и остался.
— О, Господи! Не прошло и года! — произнес женский голос. В ту секунду, когда его обладательница появилась в поле нашего зрения, я удивленно прищурила глаза.
— Джейн.
— Лира?
Мы с Грэмом заговорили одновременно, глядя на мою старшую сестру, с которой мы не виделись уже не один год — на мою беременную старшую сестру, которая при виде меня вытаращила глаза.
— Что за Джейн? — спросила я.
— Что за Лира? — спросил в свою очередь Грэм.
Во взгляде ее отразились смешанные чувства, и она прижала ладони к груди.
— Что ты здесь делаешь, Люси? — спросила Лира дрожащим голосом.
— Я доставляла цветы для траурной церемонии.
— Ты делал заказ в «Садах Моне»? — спросила Лира у Грэма.
Я была несколько удивлена тем, что она знала название нашего магазина.
— Я делал заказы в нескольких магазинах. Какое это имеет значение? Подождите, а откуда вы знаете друг друга? — спросил Грэм, сбитый с толку.
— Ну, — начала я, и по телу прошла волна дрожи при виде живота Лиры и при виде ее глаз — таких же, как у мамы. Глаза моей сестры наполнились слезами, словно ее поймали на самой чудовищной лжи, и я приоткрыла губы, чтобы озвучить чудовищную правду: — Она моя сестра.
Глава 3
Грэм
— Твоя сестра? — спросил я, эхом повторяя слова Люси и тупо глядя на жену, которая вообще ничего не говорила. — С каких это пор у тебя появилась сестра?
— С каких это пор ты замужем и беременна? — спросила Люси.
— Это долгая история, — тихо сказала она, положила руку на живот и поморщилась. — Грэм, пора ехать. У меня ноги отекли, и я совершенно без сил.
Глаза Джейн — глаза Лиры — метнулись к Люси, которая все еще смущенно смотрела на нее. У них были одинакового цвета глаза, но на этом сходство и заканчивалось. Взгляд одних шоколадных глаз был, как всегда, ледяной, взгляд других — мягкий, полный тепла.
Я не мог отвести глаз от Люси. В голове крутилась мысль: как могло получиться, что такое существо, как Люси, оказалось одной крови с таким человеком, как моя жена. Если у Джейн и есть полная противоположность, то это Люси.
— Грэм! — резко произнесла Джейн, вынуждая меня отвести взгляд от девушки с теплыми глазами. Я повернулся к ней и выгнул бровь. Она скрестила на животе руки и демонстративно засопела. — Сегодня был тяжелый день. Пора ехать. — Джейн развернулась и уже собралась уйти, когда Люси, до сих пор не сводящая глаз со своей сестры, заговорила:
— Такую значительную часть своей жизни ты скрывала от собственной семьи? Ты действительно нас так ненавидишь? — спросила Люси дрожащим голосом.
На мгновение Джейн напряглась всем телом, выпрямилась, но не обернулась.
— Ты не моя семья.
С этими словами она ушла.
Несколько секунд я стоял столбом — кажется, ноги мои просто отказывались двигаться. Что же касается Люси… Прямо на моих глазах ее сердце разбилось — я увидел это. Полностью, без лишних предисловий, ее мир полетел в тартарары. Море эмоций затопило эти нежные глаза, и по щекам ее заструились слезы, которые Люси даже не пыталась сдерживать. Она дала волю чувствам и не сопротивлялась ни текущим слезам, ни дрожи в теле. Я практически видел, как вся тяжесть мира опустилась на эти хрупкие плечи, пригибая Люси к земле. Она согнулась всем телом, отчего стала казаться маленькой и беззащитной. Ни раньше, ни потом я не видел никого, кто настолько открыто выражал свои эмоции…
Стоп.
Мои мысли унеслись в прошлое — к воспоминаниям, которые я похоронил глубоко в себе. Я отвел от нее взгляд, опустил рукава и попытался заглушить в себе отголосок боли, которую чувствовала Люси. Двигаясь по направлению к двери — охранник до сих пор держал ее открытой — я обернулся на сломленную горем женщину и откашлялся.
— Люсиль, — окликнул я ее, поправляя галстук. — Маленький совет.
— Что? — Она стояла, обхватив себя руками, а когда взглянула на меня, то от улыбки на ее лице не осталось и следа. На смену ей пришел тяжелый хмурый взгляд.
— Не давай волю чувствам, — выдохнул я. — Не позволяй другим так управлять твоими эмоциями. Отключи их.
— Отключить чувства?
Я кивнул.
— Я не могу, — возразила она, не переставая плакать. Люси прижала ладонь к груди и покачала головой. — Так уж я устроена. Девушка, чувствительная ко всему.
Уверен, так и есть. Она — девушка, которая чувствовала все. Я — мужчина, который не чувствовал ничего.
— Тогда мир сделает все возможное, чтобы уничтожить тебя, — сказал я ей. — Чем больше чувств ты даришь, тем больше у тебя будут отнимать. Поверь мне. Возьми себя в руки.
— Но… она моя сестра, и…
— Она тебе не сестра.
— Что?
Я потер ладонью шею, а потом засунул руки в карманы.
— Она с легкостью сказала, что не считает тебя своей семьей. Значит, ей наплевать на тебя.
— Нет. — Она покачала головой, сжимая в руке кулон в виде сердца. — Нет, ты не понимаешь. Наши взаимоотношения с сестрой…
— Их нет. Если ты любишь кого-то, то неужели ни разу не произнесешь его имя? Я никогда не слышал о тебе.
Люси молчала, а ее эмоции немного поутихли, и она вытерла слезы. Закрыв глаза, она вздохнула и тихо заговорила, обращаясь сама к себе:
— Надо мной воздух, подо мной земля, во мне огонь, вокруг меня вода, их дух — это я… — Она продолжала повторять эти слова, а я изумленно всматривался в ее лицо, потрясенный тем, какой она оказалась на самом деле. Такая разная: взбалмошная, переменчивая, пылкая, абсолютно не сдерживающая своих эмоций. Люси как будто полностью осознавала свои недостатки, но не обращала на них внимания. И каким-то образом эти недостатки делали ее натуру цельной.
— Тебя это не утомляет? — спросил я. — Такие сильные эмоции?
— А ты не устал ничего не чувствовать?
В этот момент я понял, что столкнулся с полной своей противоположностью, и понятия не имел, что ответить такому непонятному для меня человеку, как она.
— До свидания, Люсиль, — сказал я.
— До свидания, Грэм-Сухарь, — ответила она.
***
— Я не лгала, — клятвенно заверяла меня Джейн, когда мы возвращались домой.
Я не обвинил ее во лжи, не задал ни одного вопроса о Люси и о том, почему до сегодняшнего вечера не знал о ее существовании. И даже не выказал Джейн ни малейшего недовольства по этому поводу. Но, тем не менее, она продолжала оправдываться и убеждать меня, что не лгала.
Джейн.
Или Лира?
Я понятия не имел, что за женщина сидела рядом со мной. Но, честно говоря, и без сегодняшних откровений ее сестры, разве мог я с уверенностью сказать, что знал ее?
— Тебя зовут Джейн, — сказал я, крепко сжимая руль. Она кивнула. — А еще тебя зовут Лира?
— Да… — она покачала головой, — …нет, я сменила имя много лет назад. Еще до знакомства с тобой. Когда я решила поступать в колледж, то поняла, что с именем Лира никто не будет воспринимать меня всерьез. Какая юридическая фирма наймет себе сотрудницу, которую зовут Дейзи Палмер?
— Дейзи, — вздохнул я. — Ты никогда не называла мне своего второго имени.
— Ты никогда не спрашивал.
— А-а-а, ну да.
Она приподняла бровь.
— Ты не сердишься?
— Нет.
— Вау. — Она облегченно выдохнула. — Тогда ладно. Если бы все было наоборот, я бы…
— Но все так, как есть, — оборвал ее я, не желая вести разговоры в конце самого длинного дня в моей жизни.
Она поерзала на своем сиденье, но ничего не сказала.
Остаток пути мы проделали молча. Голова у меня шла кругом от вопросов, на большинство из которых я не хотел знать ответов. У Джейн было прошлое, о котором она не рассказывала. У меня было такое же. Определенные моменты жизни лучше оставлять в тени, и я решил, что семья Джейн — яркий тому пример. Подробности тут излишни. Еще вчера у нее не было сестры, а сегодня есть. Хотя сомневаюсь, что Люси когда-нибудь придет к нам на День благодарения.
Расстегивая на ходу рубашку, я направился прямиком в спальню. Через пару секунд следом за мной вошла Джейн. Судя по выражению лица, она нервничала, но вслух ничего не сказала. Мы оба начали раздеваться. Она молча подошла ко мне и повернулась спиной, без слов попросив расстегнуть молнию ее черного платья. Я помог ей, и она, стянув его с себя, надела одну из моих футболок — Джейн всегда использовала их в качестве ночной рубашки. Она растягивала их своим растущим животом, но я не возражал.
Несколько минут спустя мы уже стояли в ванной и чистили зубы, все еще не произнося ни слова. Чистили, полоскали, сплевывали. Привычный набор действий. Тишина всегда была нашим другом. И сегодняшний вечер ничего не изменил.
Забравшись в кровать, мы выключили светильники на прикроватных тумбочках и по-прежнему не проронили ни слова — даже не пожелали друг другу спокойной ночи. Закрыв глаза, я изо всех сил старался отключить мозг, но этот день что-то всколыхнул во мне и позволил всплыть на поверхность моим воспоминаниям. Поэтому вместо того, чтобы расспрашивать Джейн о ее прошлом, я вылез из кровати и направился в свой кабинет, чтобы погрузиться в написание книги. Мне по-прежнему требовалось написать около девяноста пяти тысяч слов, так что я решил уйти с головой в вымысел, чтобы на время забыть о реальности.
Когда мои пальцы набирали текст, мозг был сконцентрирован исключительно на словах. Они освобождали меня от груза реальности, который жена внезапно обрушила на меня. Слова спасали меня, не давая слишком глубоко свалиться в яму подсознания — туда, где хранилась вся боль моего прошлого. Без творчества мой мир был бы полон потерь. Перестань я писать — и моя жизнь разрушится.
— Возвращайся в кровать, Грэм, — сказала Джейн, появившись в дверях кабинета. За сегодняшний день она уже второй раз отрывает меня от написания романа. Надеюсь, это не войдет в привычку.
— Мне нужно закончить главу.
— Ты почти не спишь последние несколько дней.
— Ничего страшного.
— У меня их две, — сказала она, скрещивая на груди руки. — У меня две сестры.
Я поморщился и продолжил печатать.
— Джейн, давай не будем.
— Ты целовал ее?
Мои пальцы замерли, и я, нахмурив брови, повернулся к ней.
— Что?
Она провела пальцами по волосам, и по лицу ее потекли слезы. Моя жена снова плакала. Слишком много слез за один день.
— Я спросила, целовал ли ты ее?
— О чем ты говоришь?
— Я задала такой простой вопрос. Просто ответь на него.
— Мы не будем это обсуждать.
— Ты ведь сделал это, не так ли? — Она разрыдалась, потеряв всякую способность мыслить логически. Где-то в промежутке между тем, как мы выключили свет, и тем, когда я ушел в свой кабинет, мою жену постигла эмоциональная катастрофа, и теперь ее разум сочинял истории, построенные полностью на воображении. — Ты целовался с ней! Ты целовался с моей сестрой!
Я прищурил глаза.
— Не сейчас, Джейн.
— Не сейчас?
— Пожалуйста, сейчас только взрыва твоих гормонов не хватает. Сегодня был тяжелый день.
— Просто скажи, целовал ли ты мою сестру? — повторяла она, словно заезженная пластинка. — Скажи. Скажи мне.
— Я даже не знал, что у тебя есть сестра.
— Это не меняет того факта, что ты целовался с ней.
— Иди приляг, Джейн. У тебя поднимется давление.
— Ты изменил мне. Я всегда знала, что это случится. Я всегда знала, что ты будешь изменять мне.
— У тебя паранойя.
— Просто скажи мне, Грэм.
Запустив пальцы в волосы, я сидел и не знал, что делать. Поэтому сказал правду:
— Господи! Я не целовался с ней!
— Целовался! — рыдала она, вытирая текущие из глаз слезы. — Я знаю. Потому что прекрасно знаю ее. Я знаю свою сестру. Может быть, она узнала, что ты мой муж, и сделала это, чтобы отомстить мне. Она уничтожает все, к чему прикасается.
— Я не целовался с ней.
— Она как… как вирус чумы, который никто не замечает. Но я-то вижу. Она совсем как моя мать — все портит и разрушает. Почему никто не видит, что она делает? Не могу поверить, что ты так поступил со мной… с нами. Я ведь беременна, Грэм!