— Я могу остаться, если нужно, — снова предложила она. Сегодня убрали пищевой зонд Тэлон — врачи были уверены, что она сможет кушать самостоятельно. Это был значительный прогресс на фоне нескольких месяцев неопределенности. — Правда, Грэм. Я без проблем могу задержаться еще на несколько часов.
— Нет. Иди.
Она кивнула и наконец-то встала.
— Ладно. Я вернусь завтра.
— Не нужно.
— Грэм, ты не обязан справляться со всем этим в одиночку, — настаивала она. — Я могу остаться здесь и помочь, если…
— Ты не понимаешь? — рявкнул я. — Мы не нуждаемся в тебе. Иди и донимай своей жалостью кого-нибудь другого.
Ее губы приоткрылись, и она сделала несколько шагов назад.
— Я не жалею тебя.
— Тогда тебе стоило бы пожалеть себя за то, что не имеешь личной жизни, — пробормотал я, не встречаясь с ней взглядом, но краем глаза замечая выражение боли на ее лице.
— Знаешь, бывают моменты, когда я вижу, какой ты человек. Когда вижу твою боль, горе, тревогу. Но потом ты снова строишь вокруг себя стену, подавляя все это своей жестокостью.
— Перестань вести себя так, словно знаешь, какой я.
— А ты перестань строить из себя бессердечного, — ответила она, потом порылась в сумочке, достала ручку, клочок бумаги и записала на нем номер телефона. — Вот, возьми. Это на тот случай, если я тебе понадоблюсь или ты изменишь свое мнение. Раньше я работала няней, так что могла бы протянуть тебе руку помощи, если понадобится.
— Почему ты никак не поймешь? Мне ничего от тебя не нужно.
— А ты решил, что это ради тебя? — Она усмехнулась и покачала головой, сжав в руке кулон в виде сердца. — Похоже, из-за своего эгоизма ты не видишь истинного положения вещей. Я здесь не ради тебя. Мы едва знакомы. Последняя просьба моей мамы — чтобы я присматривала за своими сестрами. И раз Лира исчезла в неизвестном направлении, я считаю своим долгом присмотреть за ее дочерью.
— Тэлон — не твоя забота, — возразил я.
— Возможно, — сказала она. — Но нравится тебе это или нет, она моя семья, поэтому не позволяй своей заносчивости и беспричинному гневу удерживать тебя от обращения за помощью, если я вдруг все-таки понадоблюсь.
— Я не нуждаюсь в тебе. Мне никто не нужен, — зарычал я, чувствуя раздражение от того, что она показывает характер. Это полная нелепость с ее стороны — так жертвовать собой.
Люси склонила голову набок и, прищурив глаза, изучала меня. Мне было ненавистно то, как она смотрела на меня. Я ненавидел ее за то, что, когда наши глаза встречались, она словно заглядывала мне в душу и видела ту ее часть, которую я даже сам себе не открывал.
— Кто обидел тебя? — прошептала она.
— Что?
Она шагнула ко мне, взяла меня за руку, заставила разжать кулак и положила на ладонь записку с номером телефона.
— Кто ранил тебя так сильно, что сердце твое превратилось в кусок льда?
Пока Люси шла к выходу, я провожал ее взглядом, но она ни разу не оглянулась.
***
Прошло еще три недели, и врачи сообщили мне, что мы с Тэлон можем ехать домой.
Почти два часа я потратил на то, чтобы правильно установить автомобильное кресло. А потом попросил еще пять медсестер проверить, надежно ли оно закреплено.
Так медленно я не ездил еще ни разу в жизни. И всякий раз, оборачиваясь проверить Тэлон, находил ее мирно спящей.
Я облажаюсь.
Так и будет. Я ничего не смыслил в отцовстве. Я понятия не имел, как ухаживать за ребенком. Джейн справилась бы отлично. Конечно, ей никогда не хотелось детей, но она была перфекционисткой. Она научилась бы быть самой идеальной матерью в мире. В плане заботы о Тэлон она была бы идеальным вариантом.
То, что эта кроха моя, ощущалось жестокой ошибкой.
— Ч-ч-ч, — шептал я в попытке успокоить ее, когда вносил кресло в дом. Пока я вытаскивал его из машины, Тэлон расплакалась, и все внутри меня тревожно сжалось.
Она хочет есть?
Ей нужно поменять подгузник?
Ей жарко?
Или холодно?
Она снова начала задыхаться?
Достаточно ли сильны ее легкие?
Переживет ли она эту ночь?
Уложив Тэлон в кроватку, я сел рядом на пол.
Она шевелилась, и я вскакивал на ноги, чтобы проверить ее.
Она не шевелилась, и я вскакивал на ноги, чтобы проверить ее.
Я облажаюсь.
Врачи ошибались. Я был уверен в этом. Ее еще рано было выписывать домой. Она к этому была не готова. И я не был готов. Она была слишком маленькой, а мои руки слишком большими.
Я сделаю ей больно.
Я совершу ошибку, которая будет стоить Тэлон жизни. Я не могу этого допустить.
Достав телефон, я набрал номер, который набирал неделю за неделей.
— Джейн, это я, Грэм. Я просто хотел, чтобы ты знала. Тэлон выписали домой. С ней все хорошо. Она не умрет, Джейн, и я просто хотел, чтобы ты об этом знала. Теперь ты можешь вернуться домой. — Я крепко сжал в руке телефон, и в голосе прибавилось строгости. — Возвращайся домой. Пожалуйста. Я не могу… не могу заниматься этим без тебя. Я не справлюсь один.
С того момента, как врачи сказали, что Тэлон выписывают домой, я отправил уже несколько таких сообщений. Но Джейн так и не вернулась.
Та ночь была самой тяжелой в моей жизни.
Каждый раз, когда Тэлон начинала плакать, я не мог ее успокоить. Каждый раз, когда брал ее на руки, я боялся, что причиню ей боль. Каждый раз, когда кормил ее, а она отказывалась есть, я беспокоился о ее здоровье. Нагрузка была слишком велика. Разве мог я поддерживать жизнеобеспечение такой крошки? Разве может чудовище заниматься воспитанием ребенка?
Вопрос Люси — тот, который она задала мне при нашей последней встрече — снова и снова возникал в моей голове.
Кто ранил меня так сильно, что сердце мое превратилось в кусок льда?
Часть «кто» из этого вопроса была самой простой.
Мой разум старался стереть это.
Глава 7
Одиннадцатый день рождения
Мальчик стоял неподвижно в темном коридоре, не зная, хочется ли ему, чтобы отец его заметил. В тот вечер он был дома один. Но в одиночестве он чувствовал себя в большей безопасности. Мальчик был уверен, что отец вернулся домой пьяный, потому что за последнее время уже привык к этому. Единственное, в чем он не был уверен: какая пьяная версия отца войдет в дверь на этот раз. Иногда отец был игривым, иногда — жестоким.
Его отец мог прийти домой таким озлобленным, что мальчик частенько, закрывая перед сном глаза, убеждал себя, что выходки пьяного — это его выдумки. Он внушал себе, что отец никогда не обращался с ним так холодно. Он убеждал себя, что никто не может так ненавидеть собственную плоть и кровь — даже под воздействием алкоголя.
Но правда жизни в том, что иногда те, кого мы больше всего любим и кто заботливо подтыкает нам одеяло — это чудовища.
— Иди сюда сынок, — позвал его мужчина средних лет, заставляя мальчика напряженно выпрямиться. Он поспешил в гостиную, где увидел отца в компании женщины. Они держались за руки, и отец улыбался. — Это… — сказал он, и глаза его засияли, — …Ребекка.
Женщина была хороша собой: шоколадного цвета волосы, струящиеся по плечам, тонкий нос, идеально сочетающийся с карими, как у лани, глазами. Полные губы накрашены красной помадой. Когда она улыбнулась, то напомнила мальчику его мать.
— Привет, — тихо сказала Ребекка, и в ее полный доброты голос почему-то внушал доверие. Она протянула мальчику руку. — Рада наконец-то с тобой познакомиться.
Мальчик держался на расстоянии, не зная, что должен чувствовать в этой ситуации и что говорить.
— Ну же, — недовольно проворчал отец. — Пожми ей руку. Поздоровайся, сынок.
— Здравствуйте, — прошептал мальчик, словно боялся, что попадет в очередную ловушку отца.
— Ребекка будет моей новой женой и твоей новой матерью.
— У меня есть мама, — возразил мальчик громче, чем хотел, но потом откашлялся и снова перешел на шепот. — У меня есть мама.
— Нет, — поправил отец. — Она ушла от нас.
— Она ушла от тебя, — возразил мальчик. — Потому что ты пьяница! — Он знал, что не должен этого говорить, но еще больнее было сердцу оттого, что мать бросила его, оставив в руках чудовища. Мама любила его — в этом он был уверен. Просто однажды она слишком сильно испугалась, и этот страх заставил ее уехать. Он часто задавался вопросом, понимала ли она, что бросила его. И он часто молился, чтобы она когда-нибудь вернулась.
Отец выпрямился и сжал кулаки. Но, когда он уже собрался обрушить их на своего посмевшего повысить голос сына, Ребекка опустила ему на плечо руку в успокаивающем жесте.
— Все в порядке. Это новая ситуация для всех нас. Я здесь не для того, чтобы заменить твою маму. Знаю, она много значила для тебя, и я вовсе не собираюсь занимать ее место. Но я надеюсь, что когда-нибудь в твоем сердце найдется место и для меня. Знаешь, человеческое сердце имеет одну особенность: когда тебе кажется, что оно переполнено, вдруг каким-то образом находится местечко, в которое можно вместить еще немного любви.
Мальчик молчал, не зная, что сказать. Он все еще видел гнев в глазах отца, но прикосновение Ребекки почему-то успокаивало его. Она казалась Красавицей, каким-то образом приручившей Чудовище. И по этой единственной причине мальчик втайне надеялся, что она останется на ночь, а может быть, и на утро.
— А теперь перейдем к приятному, — сказала Ребекка, поднимаясь со стула и направляясь к обеденному столу. Она вернулась, держа в руке кекс с воткнутой в него желто-зеленой свечкой. — Ходят слухи, что сегодня тебе исполнилось одиннадцать лет. Это правда?
Мальчик осторожно кивнул.
Как она узнала?
Даже его собственный отец за весь день не вспомнил об этом.
— Тогда загадывай желание. — Ребекка широко улыбнулась. Совсем как его мама. Она открыла сумочку, достала зажигалку и зажгла свечу. Мальчик смотрел на горящий фитилек, на воск, медленно стекающий вниз и расплавляющий глазурь. — Давай же! Задуй свечку и загадай желание.
Он сделал так, как она сказала, и ее улыбка стала еще шире.
В тот вечер мальчик, сам того не подозревая, совершил ошибку. Все произошло очень быстро: между моментом, когда он открыл рот, чтобы задуть свечу, и моментом, когда дымок от пламени рассеялся в воздухе. За эти доли секунды, за этот крошечный промежуток времени он случайно открыл свое сердце и впустил в него эту женщину.
Последней женщиной, которая помнила про его день рождения, была мама. Он очень ее любил. Эта женщина очень сильно напоминала ему мать: начиная с доброй улыбки и желания довериться ей и заканчивая накрашенными губами, глазами, как у лани, и готовностью любить.
Ребекка не обманула насчет человеческого сердца и любви.
Сердце всегда с распростертыми объятьями встречает новую любовь, но когда эта любовь поселяется в нем окончательно, следом начинает вползать разочарование, закрывая черной пеленой светлое чувство. Прячась в тени, разочарование отравляет любовь, превращая ее во что-то мрачное, жестокое, уродливое. Разочарование захватывает любовь, калечит ее, унижает, покрывая шрамами. Разочарование медленно превращает в кусок льда человеческое сердце, которое когда-то с радостью открывалось навстречу любви.
— С днем рождения, — сказала Ребекка, подцепляя глазурь с кекса кончиком пальца и облизывая его. — Надеюсь, все твои желания сбудутся.
Глава 8
Люси
Где-то в середине ночи раздался телефонный звонок. Я перевернулась на другой бок в поисках Ричарда, но его не оказалось на месте. Бросив взгляд в сторону коридора, я увидела горящий свет и услышала тихие звуки джаза — значит, он работает над очередной картиной. Телефон продолжал звонить, и я, протерев глаза, потянулась к нему, чтобы ответить.
— Алло? — зевнула я, изо всех сил удерживая глаза открытыми. Шторы в комнате были задернуты, и сквозь них не пробивалось ни лучика света — ясно, что до утра еще далеко.
— Люсиль? Это Грэм. Я тебя разбудил? — спросил он дрожащим голосом. На заднем плане послышался детский плач.
Я села в кровати и снова зевнула.
— Нет, что ты. Я всегда просыпаюсь в три часа ночи. В чем дело? Что-то случилось?
— Сегодня Тэлон выписали домой.
— Это замечательно.
— Нет, — ответил Грэм, и его голос сорвался. — Она не прекращает плакать. Она отказывается от еды. А когда засыпает, мне кажется, что она умерла. Поэтому я проверяю, бьется ли ее сердце. Естественно, от этого она просыпается и снова начинает плакать. Когда я укладываю Тэлон в кроватку, она начинает кричать еще громче, чем когда лежит у меня на руках. Мне нужно… Я…
— Давай свой адрес.
— Ты не…
— Грэм, адрес. Сейчас же.
Он уступил и объяснил мне, как добраться до его дома в Ривер-Хиллз. По крайней мере, адрес места жительства свидетельствовал о том, что он человек небедный.
Я быстро оделась, собрала свои спутанные волосы в не менее небрежный пучок и поспешила в гостиную, где сидел Ричард. Он напряженно всматривался в один из своих набросков углем.
— Все еще работаешь? — спросила я.
Скользнув по мне взглядом, Ричард приподнял бровь.
— Куда собралась?
Его лицо изменилось: длинная борода сбрита, остались только усы.
— Ты сбрил бороду, — заметила я. — Теперь ты усатый.
— Да, мне не хватало вдохновения, и я понял: нужно побриться, чтобы добавилось немного экспрессии. Тебе нравится?
— Это… — я сморщила нос, — … интересный творческий подход.
— Именно к этому должен стремиться настоящий художник. Так, постой-ка, а куда это ты собралась?
— Только что позвонил Грэм. Тэлон выписали из больницы, и у него много проблем с ней.
— Сейчас… — Ричард прищурился и взглянул на часы. Уверена, его очки погребены где-то в толще этого творческого беспорядка, — …три часа ночи.
— Знаю. — Я подошла к нему и поцеловала в макушку. — Именно поэтому тебе нужно немного поспать.
Он отмахнулся.
— Люди, чьи работы выставляются в музее, не спят, Люси. Они творят.
Я засмеялась и направилась к двери.
— Тогда попробуй творить с закрытыми глазами. Я скоро вернусь.
Подъехав по указанному Грэмом адресу, я была поражена размерами дома. Конечно, в Ривер-Хиллз все особняки ошеломляли своим видом, но от дома Грэма просто захватывало дух. Его особняк — отражение своего владельца — был полностью закрыт от окружающего мира. Спереди он был окружен деревьями, и только на заднем дворе виднелась небольшая лужайка, на которой галькой были выложены клумбы, но они просто заросли травой. А ведь здесь мог бы получиться прекрасный сад! Я прямо представила себе это место, засаженное уникальными сортами цветов и вьющихся растений. За лужайкой снова плотная стена деревьев, уходящая вдаль. Солнце еще не взошло, и дом, хоть не был освещен, выглядел просто потрясающе. Перед крыльцом сидели два каменных льва, а на крыше — три изваяния горгулий.
Держа в руках два стаканчика с кофе, я поднялась на крыльцо и уже собиралась позвонить, как вдруг дверь открылась, и Грэм почти рывком втащил меня в дом.
— Она не перестает плакать, — сказал он, даже не поздоровавшись и торопливо подталкивая меня к комнате, внутри которой плакал ребенок.
В доме царила кромешная тьма, если не считать включенной настольной лампы в гостиной. Окна завешены плотными шторами из красного бархата, отчего дом казался еще более мрачным.
Грэм привел меня в комнату Тэлон — крошечная девочка с покрасневшим личиком лежала в кроватке и кричала.
— У нее нет температуры, и я положил ее на спину, потому что… знаешь ли… — он пожал плечами, — …я много читал о синдроме внезапной младенческой смерти. Я, конечно, понимаю, что она еще не умеет переворачиваться, но вдруг это произойдет случайно? А еще она почти ничего не ест. Не знаю, как мне поступить, но хочу попробовать «метод кенгуру».
Я чуть было не рассмеялась над его паникой, но тут же вспомнила, что и для Тэлон это стресс. Осмотрев комнату, я обратила внимание, что спальня младенца вдвое больше моей собственной. По всему полу разбросаны десятки книг по воспитанию детей: какие-то просто раскрыты, в других лежат закладки.
— А что за «метод кенгуру»? — спросила я и, подняв взгляд от книг на полу, увидела стоящего передо мной Грэма. Он снял рубашку. Я скользнула взглядом по его загорелой груди и карамельного цвета коже, но вовремя заставила себя не таращиться на него. Для писателя он был на редкость хорош собой и подтянут. Вдоль всей левой руки тянулась татуировка, доходящая до самой лопатки. Руки Грэма выглядели так, словно у его бицепсов были свои собственные бицепсы, а у тех, в свою очередь, тоже. На минуту я даже засомневалась: он точно писатель или сам Дуэйн «Скала» Джонсон?
Грэм снял с Тэлон ползунки и распашонку, оставив ее в одном подгузнике, а потом склонился над кроваткой, взял плачущую малышку в свои мускулистые руки и, прижав ее головку к своей груди, принялся раскачиваться взад-вперед.
— Это когда родитель и ребенок контактируют кожа к коже, чтобы сформировалась связь. Я считаю, что это больше касается матерей, но медсестры посоветовали мне попробовать, даже если это кажется бессмысленным, — проворчал он, когда плач возобновился. Грэм прижимал к себе ребенка, словно футбольный мяч, и раскачивался так, будто готов разорваться надвое из-за своей неспособности успокоить дочь.
— Может, попробовать еще раз покормить ее? — предложила я. — Хочешь, я сделаю бутылочку?
— Нет. — Он покачал головой. — Ты ведь понятия не имеешь, какой температуры должна быть смесь.
Я улыбнулась, нисколько не смущенная его недоверием.
— Хорошо, тогда давай я ее подержу, а ты иди делать смесь.
Грэм нахмурил брови, и сомнение, наполнившее взгляд, добавило его виду мрачности. Я села в серое кресло-качалку, стоящее в углу комнаты, и вытянула вперед руки.
— Обещаю не выпускать ее из рук.
— Поддерживай головку, — сказал Грэм и медленно — очень медленно! — переложил Тэлон мне на руки. — И не двигайся, пока я не вернусь.
Я рассмеялась.
— Даю слово, Грэм.
Прежде чем выйти из комнаты, он оглянулся с таким видом, словно ожидал увидеть своего ребенка уже на полу. Нелепость какая-то. Хотя, не мне винить его за эти опасения — видно, Грэм утратил способность доверять после того, как моя сестра его бросила.
— Привет, красотка, — сказала я Тэлон, откидываясь на спинку кресла и прижимая ее к себе. Она такая хорошенькая — просто произведение искусства. Каких-то несколько недель назад она была чуть больше земляного ореха, но с момента нашей последней встречи набрала не меньше двух в половиной килограммов. Этот маленький огонек надежды победил смерть. Она выстояла. Чем дольше я раскачивалась в кресле, тем больше она успокаивалась. Когда в комнату вернулся Грэм, Тэлон мирно спала у меня на руках.
Он приподнял бровь.
— Как ты это сделала?
Я пожала плечами.
— Думаю, ей просто понравилось это кресло.
Он поморщился, протянул руки и, забрав у меня спящую Тэлон, положил ее в кроватку.
— Можешь уезжать.
— Что? — растерянно спросила я. — Прости, я что-то не так сделала? Мне казалось, ты хочешь…
— Теперь ты можешь уехать, Люсиль. Твои услуги больше не нужны.
— Мои услуги? — переспросила я, шокированная его холодностью. — Ты позвонил мне, и я просто приехала помочь.
— А теперь я отправляю тебя обратно. Всего хорошего. — Он подтолкнул меня в сторону входной двери и, не говоря больше ни слова, выпроводил. Даже спасибо не сказал и просто захлопнул дверь перед моим носом.
— Не забудь выпить кофе, который я для тебя привезла. Он стоит на столе в кухне! — крикнула я, треснув кулаком в дверь. — Он такой же черный, как и твое сердце!
***
— Он позвонил тебе в три часа ночи? — спросила Мари, открывая магазин на следующее утро. По воскресеньям мы были закрыты, но пришли, чтобы подготовить все к началу рабочей недели. — Конечно, я была счастлива, когда ты не пришла в пять утра будить меня для занятий горячей йогой, но мне было интересно, где ты. Как малышка?
— Хорошо. У нее все нормально. — Я улыбнулась, едва подумав о ней. — Она само совершенство.
— И он… самостоятельно со всем справляется?
— Он делает все, что может, — сказала я, входя в магазин. — Мне кажется, ему очень тяжело. Могу сказать, что его звонок мне равносилен подвигу.
— Так странно, что он позвонил тебе. Ведь он тебя едва знает.
— Думаю, у него больше никого нет. По-моему, отец был последним из членов его семьи. Кроме того, я сама дала ему свой номер телефона на случай, если понадобится помощь.
— А потом он тебя выгнал?
— Ага.
Мари закатила глаза.
— Типичное поведение избалованного богатого ребенка. Скажу тебе, что, когда он только появился в магазине, из него через край лезло высокомерие.
— Он определенно грубиян, но, думаю, действительно хочет правильно вести себя с Тэлон. Эта ситуация для него вынужденная. Ведь он рассчитывал, что заботиться о ребенке будут двое, а теперь ему приходится справляться в одиночку.
— Просто в голове не укладывается, — сказала моя сестра. — Не могу поверить, что Лира взяла и бросила его. Можно было предположить, что крах наших с Паркером отношений послужит ей уроком и сделает более чуткой.
— Мари, она бросила своего новорожденного ребенка в больнице. Даже если мы и верили, что в Лире присутствует хоть какая-то чуткость, то она сгорела синим пламенем. Превратилась в дым.
Безумие. Вроде знаешь человека всю жизнь, а потом понимаешь, что совершенно его не знал. Проклятое время. Оно постепенно превращает человеческие отношения в холодные, не затрагивающие душу связи.
Мари покачала головой.
— Какой ужас. Но давай о приятном. У меня есть для тебя сюрприз.
— Зеленый смузи?
Она приподняла бровь.
— Я сказала сюрприз, а не мерзкое пойло из подножного корма. Мы официально берем в штат нового флориста. В ближайшие пару недель у меня намечены собеседования с несколькими соискательницами.
С самого открытия магазина мы всегда обсуждали возможность найма сотрудников, но нашей прибыли было недостаточно. И вот наконец-то мы можем себе позволить наемный персонал! Это так захватывающе! Нет ничего более волнующего, чем видеть, как сбывается твоя мечта!
И только я собралась ответить сестре, как над входной дверью звякнул колокольчик, вынуждая нас с Мари поднять глаза.
— Извините, вообще-то мы закры…
Я даже не смогла закончить фразу, при виде того, кто стоял в дверях с букетом роз.
— Паркер… — выдохнула Мари, и едва не лишилась сил, всего лишь произнеся его имя. Тело ее физически отреагировало на его присутствие: плечи поникли, колени подогнулись. — Ч-ч-что ты здесь делаешь? — Ее голос очень некстати дрогнул, выдавая эффект, который на нее произвело появление Паркера. Эффект, которого он, скорее всего, и добивался.
— Я… — Он нервно усмехнулся и посмотрел на цветы. — Наверное, глупо приходить с букетом в цветочный магазин, да?
— Что ты здесь делаешь, Паркер? — спросила я, и мой голос прозвучал гораздо строже, чем у сестры. Скрестив руки на груди, я ни на секунду не отводила от него взгляда.
— Я тоже рад тебя видеть, Люси, — сказал он. — Но все же хотел бы поговорить минутку со своей женой.
— У тебя больше нет жены, — сказала я ему. С каждым его шагом в сторону Мари я все больше ощетинивалась. — Ты потерял ее, когда много лет назад собрал все свое барахло и сбежал.
— Ладно, ладно. Все правильно. Я это заслужил, — ответил он.
Мари что-то пробубнила себе под нос, и Паркер выгнул бровь:
— Ты что-то сказала?
— Я сказала, что ты не заслуживаешь даже куска дерьма! — рявкнула Мари, повышая все еще дрожащий голос.
Моя сестра не из тех, кто выражается, поэтому, когда последнее слово слетело с ее языка, я поняла, что она действительно на взводе.
— Мари, — начал Паркер.
Она повернулась к нему спиной, но он продолжал говорить:
— Несколько недель назад было ровно семь лет.
Мари не повернулась, но я наблюдала за реакцией ее тела.
Держись, сестренка.
— Знаю, я облажался. Знаю, что появиться после всего этого здесь, с этими гребаными цветами — это полный отстой, но я скучаю по тебе.
Ее тело задрожало.
— Я скучаю по нам. Да, я идиот. Я совершил много дерьмовых ошибок. Мари, я не прошу тебя сегодня же принять меня обратно. Я не прошу, чтобы ты полюбила меня. Я просто парень, который стоит перед девушкой и умоляет ее выпить со мной по чашечке кофе.
— О, Боже, — простонала я.
— Что? — спросил Паркер, оскорбленный моим раздраженным тоном.
— Ты украл эту фразу из «Ноттинг-Хилл».
— Не совсем так! Там Джулия Робертс просила Хью Гранта полюбить ее. Я же просто прошу о чашечке кофе, — оправдывался Паркер.
Я уже устала закатывать глаза.
— Без разницы. Уходи.
— Не обижайся, Люси, но я пришел сюда не ради тебя. Я пришел к Мари, и она не сказала мне…
— Уходи, — сказала Мари и повернулась к нему лицом. Ее голос вновь обрел силу. Она стояла, расправив плечи, непоколебимая, как вековой дуб.
— Мари…
Он шагнул к ней, но она вытянула перед собой руки, останавливая его.
— Я сказала уходи, Паркер. Нам не о чем говорить. Я не хочу иметь с тобой ничего общего. Просто уходи.
Помедлив пару секунд, он положил букет на прилавок и вышел. Как только за ним закрылась дверь, Мари выдохнула, а я поспешила в кладовку.
— Что ты хочешь делать? — окликнула она меня.
— Достать веточку шалфея, — крикнула я в ответ. Когда мы были детьми, мама всегда держала в доме веточку шалфея, которую сжигала, если возникала какая-нибудь ссора. Она всегда говорила, что ссоры наполняют пространство негативной энергией, и лучше сразу его очистить. В энергии Паркера нет ничего положительного, и я не впущу ни капли его негатива в нашу жизнь. — Не сегодня, Сатана. — Я подожгла веточку шалфея и пошла по магазину, размахивая ею.
— Кстати о Сатане, — заметила Мари, поднимая кверху мой звонящий мобильник.
Я протянула руку, чтобы взять его, и увидела на экране имя Грэма. Передав тлеющий шалфей сестре, я осторожно ответила:
— Алло?
— Кресло не работает.
— Что?
— Я говорю, что кресло не работает. Ты сказала, что ей понравилось кресло-качалка и что благодаря ему тебе удалось уложить ее спать, но это не сработало. Я пытался все утро, а она все равно не спит. Она почти не ест и… — На мгновение он замолчал, а потом тихо сказал: — Возвращайся.
— Прошу прощения? — От удивления я даже присела на прилавок. — Ты вроде как выставил меня из своего дома.
— Знаю.
— Знаешь? И это все, что ты можешь сказать?
— Послушай, если ты не хочешь приехать помочь — прекрасно! Я не нуждаюсь в тебе!
— Нуждаешься. Именно поэтому и позвонил. — Я прикусила нижнюю губу и закрыла глаза. — Буду через двадцать минут.
— Хорошо.
Опять же, никакого тебе «спасибо».
— Люсиль?
— Да?
— Давай через пятнадцать.
Глава 9
Грэм
Люси подъехала к дому на своей видавшей виды бордовой машине, и я открыл входную дверь раньше, чем она успела выбраться из салона. У меня на руках была Тэлон — я пытался ее укачать, как-то успокоить, но она все равно плакала.
— Прошло двадцать минут, — с упреком проворчал я ей.
Она только улыбнулась. Она всегда улыбалась. Ее улыбка напоминала мне о прошлом — прекрасная улыбка, исполненная надежды. Надежда — это спасение слабаков от жизненных проблем. Но я твердо знал: это все в прошлом. В том прошлом, в котором я жил раньше.
— Считай это светским опозданием.
Чем ближе она подходила, тем сильнее я напрягался.
— Почему от тебя пахнет какой-то травой?
Она рассмеялась.
— Не какой-то травой, а шалфеем. Я его жгла.
— Зачем ты жгла шалфей?
Лукаво улыбнувшись, она пожала плечами.
— Чтобы бороться с негативной энергией, вроде твоей.
— Ах, да. Точно. Чудачества в стиле хиппи. Держу пари, куда бы ни шла, ты таскаешь с собой какие-нибудь кристаллы-обереги.
Без капли смущения она запустила руку в висящую на плече сумку и вытащила целую пригоршню каких-то амулетов. Потому что — естественно! — они у нее были.
— Давай-ка. — Она протянула руки, забрала у меня Тэлон и начала укачивать ее. — Тебе нужно отдохнуть. Я присмотрю за ней.
У меня возникло сильнейшее ощущение собственной неполноценности из-за того, как быстро успокоилась Тэлон на руках у Люси.
— Я не могу спать, — сказал я ей.
— Нет, можешь. Ты просто решил, что нельзя спать, потому что одержим параноидальным страхом: а вдруг с твоей дочерью что-то случится? Это вполне объяснимая реакция, которая возникает, я уверена, у большинства родителей. Но сейчас ты не один, Грэм. Здесь есть я.
Я неуверенно переступил с ноги на ногу, и Люси слегка подтолкнула меня в плечо.
— Иди. Я справлюсь.
— Ты вроде говорила, что раньше подрабатывала няней, верно?
— Да, у близнецов и их младшего брата. Я была с ними с первой недели их жизни и до поступления в школу. Обещаю тебе, Грэм, с Тэлон все будет в порядке.
— Ладно.
Я провел рукой по заросшему щетиной подбородку и направился в сторону своей спальни, блаженно предвкушая душ. Я не мог припомнить, когда в последний раз мылся… или ел…
Когда же я ел? У меня вообще есть хоть какая-то еда? Холодильник хотя бы работает?