Одиннадцатый день рождения 1 глава

Мы с Грэмом Расселом не были созданы друг для друга.

Я была подвластна эмоциям, а он равнодушен.

Я видела сны, а он проживал кошмары.

Я плакала, а у него для этого не было слез.

Но иногда, вопреки его застывшему сердцу и моей жажде движения, нам выпадали общие секунды.

Секунды, когда наши взгляды встречались, и мы видели все тайны друг друга.

Секунды, когда его губы пробовали на вкус мои страхи, а я вдыхала его боль.

Секунды, когда мы оба могли себе представить, каково это — любить друг друга.

Эти секунды отправляли нас парить в невесомости, но после оглушающего столкновения с реальностью сила земного притяжения сбросила нас вниз.

Грэм Рассел не знал, как любить.

И я тоже не знала.

Но все же, если мне выпадет шанс упасть снова, с ним я готова падать целую вечность.

Даже если нам суждено разбиться о твердую землю.

ВНИМАНИЕ!

Копирование и размещение перевода без разрешения администрации группы, ссылки на группу и переводчиков запрещено!

Данная книга предназначена только для предварительного ознакомления!

Во имя любви и всех страданий,

которые придавливают ее к земле.

Во имя любви и каждого удара сердца,

поднимающего ее к небесам.

Пролог

Люси

Год

Пять лет назад, перед самой своей смертью, мама сделала три подарка — мне и моим сестрам.

На крыльце дома моей сестры Мари стоит деревянное кресло-качалка, которое подарила ей мама. Это кресло досталось Мари, потому что мама всегда волновалась за ее мятежный ум. Мари была средней сестрой и постоянно ощущала, что в жизни ей чего-то не хватает. Поэтому она часто находилась в состоянии неопределенности.

— Если ты не перестанешь все усложнять, твой мозг лопнет от перенапряжения, детка. Временами неплохо бы сбавить обороты, — говорила ей мама.

Кресло-качалка должно было стать для Мари напоминанием о том, что иногда стоит притормозить на несколько минут, чтобы почувствовать жизнь и не дать ей пройти мимо.

Наша старшая сестра, Лира, получила в подарок небольшую музыкальную шкатулку с танцующей балериной. Когда мы были детьми, Лира мечтала стать танцовщицей, но с годами забросила эту мечту.

Наша мама при жизни была взбалмошной сумасбродкой, и, глядя на нее, Лира разочаровалась в идее выбирать профессию, руководствуясь исключительно увлечением. Сама мама жила, ведомая душевными порывами, а это означало, что временами мы не знали, когда в следующий раз будем кушать. Когда подходил срок платить аренду квартиры, мы собирали вещи и отправлялись навстречу новым приключениям. Лира и мама постоянно ссорились. Я уверена, наша сестра чувствовала себя ответственной за всех нас, понимая, что вынуждена быть матерью даже для собственной мамы. Мари и я были юны и беспечны, нам нравились путешествия. Но Лира их терпеть не могла. Ей было ненавистно отсутствие надежного места, называемого домом, и отсутствие упорядоченности в маминой жизни. Лира ненавидела сам факт того, что мамина свобода обернулась для нее клеткой.

Как только представилась возможность, Лира ушла от нас и стала довольно известным юристом. Я никогда не выясняла, что стало с маленькой музыкальной шкатулкой, но надеялась, что Лира по-прежнему хранила ее.

— Всегда танцуй, Лира, — говорила мама моей сестре. — Всегда танцуй.

А мне мама подарила свое сердце.

Это был маленький драгоценный камень в форме сердца, который она носила на шее и не снимала с подросткового возраста. Для меня было честью получить его от мамы.

— Это сердце нашей семьи, — сказала она мне. — Оно переходит от одной сумасбродки к другой. Чтобы ты никогда не забывала о настоящей, безоговорочной Любви, моя Люсиль. Мне нужно, чтобы ты сохранила единство нашей семьи и в трудные минуты была рядом со своими сестрами, ладно? Ты будешь их опорой. Я знаю, так и будет, потому что ты любишь в полную силу. Твоя улыбка помогает даже самым темным душам разглядеть в себе что-то светлое. Ты защитишь эту семью, Люсиль. Я знаю, ты сможешь. Поэтому мне не страшно прощаться.

Мама умерла уже давно, и с тех пор кулон не покидал моей шеи, но в этот летний день я крепче обычного сжимала его в руке, глядя на кресло-качалку. Мамина смерть потрясла Мари до глубины души, и все, чему учила и во что верила мама — любовь, свобода — стало ощущаться ложью.

— Она была еще так молода, — сказала мне Мари в день маминой смерти. Она верила, что каждому из нас отмерено определенное время — примерно вечность. — Это несправедливо! — воскликнула она.

Когда мама умерла, мне было восемнадцать, а Мари двадцать. В тот момент мне показалось, что у нас украли солнце, и мы, оставшись в темноте, понятия не имели, куда двигаться дальше.

— Maktub, — прошептала я, прижимая Мари к себе. Татуировка этого слова была сделана у каждой из нас на запястье. Оно означает «так предначертано». В жизни ничего не случается просто так. Все происходит так, как должно произойти, даже если это очень больно. Одной истории любви предначертано существовать долго, другой — лишь некоторое время. Мари забыла об одном: история любви матери и дочери вечна и не зависит от времени. Даже смерть не в силах ее изменить, но после маминой кончины Мари почувствовала себя освобожденной и, повстречав молодого человека, пустила корни в Вауватосе, штат Висконсин. Все во имя любви.

Любовь.

Чувство, дарующее людям взлеты и падения. Чувство, которое, вспыхивая, сжигает людские сердца. Начало и конец пути каждого из нас.

Переезжая к Мари и ее мужу Паркеру, я знала, что это временно, но для меня оказалось полнейшей неожиданностью застать его в тот день уходящим из дома.

Стояло позднее лето, но в воздухе уже пахло прохладой приближающейся осени. Паркер не слышал, как я подошла сзади — он был слишком занят загрузкой вещей в багажник своего серого седана. Между плотно сжатыми губами две зубочистки, темно-синий дизайнерский костюм сидит идеально, словно вторая кожа, из левого нагрудного кармана пиджака выглядывает идеально сложенный носовой платок. Уверена, когда настанет день его смерти, он изъявит желание, чтобы все его платки захоронили вместе с ним. Платки у него — это навязчивая идея. А еще коллекция носков. До встречи с Паркером Ли я не видела ни одного человека, который бы с такой тщательностью гладил носки и платки. Он сказал мне, что подобное для всех нормальных людей в порядке вещей, но у нас слишком разные представления о нормальности. Например, для меня нормально питаться пиццей пять дней в неделю, а Паркер считал, что это вредные углеводы. Это должно было стать для меня предупреждающим знаком уже при первой встрече. Таких знаков была целая куча: человек, который не любит есть пиццу, тако и ходить по воскресеньям до обеда в пижаме… наши жизненные пути не должны были пересечься.

Он склонился над багажником и начал переставлять чемоданы местами, чтобы освободить еще место.

— Что ты делаешь? — спросила я.

При звуке моего голоса он от неожиданности подпрыгнул на несколько сантиметров и ударился головой о дверь багажника.

— Черт! — Паркер выпрямился и потер затылок. — Господи, Люси. Я не заметил тебя. — Он пригладил свои светлые волосы и засунул руки в карманы. — Я думал, ты на работе.

— Отец мальчиков вернулся домой пораньше, — сказала я, подразумевая свою работу няней и попутно изучая взглядом содержимое багажника его машины. — У тебя, кажется, намечается рабочая командировка, или как? Позвонил бы мне, и я бы вернулась…

— Это значит, что за сегодняшний день тебе заплатят меньше? — спросил он, не дав мне договорить и игнорируя мой вопрос. — Как ты планируешь помогать с оплатой всех счетов? Почему ты не взяла больше рабочих смен в кофейне? — По его лбу струился пот.

— Я уволилась из кофейни уже несколько недель назад, Паркер. Добытчик из меня неважный. К тому же, я подумала: раз ты все время работаешь, я могла бы больше помогать здесь.

— Господи, Люси! Это в твоем репертуаре. Как ты можешь быть такой безответственной? Особенно с учетом всего происходящего. — Он начал расхаживать, гневно размахивая руками, ныть и стонать, с каждой секундой все больше сбивая меня с толку.

— А что именно происходит? — Я подошла к нему. — Паркер, куда ты собрался?

Он остановился, взгляд его потяжелел. Что-то в нем переменилось. Под маской возмущения он пытался скрыть угрызения совести.

— Прости.

— Прости? — Сердце защемило. — За что? — Я не понимала почему, но в груди у меня словно дыра образовалась, а разум захлестнула лавина эмоций. Я уже догадывалась о следующих роковых словах, которые он произнесет. Мое сердце приготовилось к худшему.

— Я больше не могу так, Люси. Просто не могу.

От того, с каким разочарованием он произнес эти слова, у меня мурашки побежали по коже. Паркер говорил так, словно чувствовал себя виноватым, но чемоданы в его машине говорили о том, что, несмотря на чувство вины, все решено окончательно. В мыслях он был уже далеко.

— Ей становится лучше, — сказала я дрожащим от страха и волнения голосом.

— Это уже слишком. Я не могу… она… — Он вздохнул и провел по лбу тыльной стороной ладони. — Я не могу оставаться здесь и наблюдать, как она умирает.

— Тогда останься, чтобы увидеть ее живой.

— Я не могу спать. Я уже несколько дней ничего не ем. Мой босс недоволен мной, потому что я ничего не успеваю. А мне нельзя терять эту работу, учитывая все расходы на медицинское обслуживание. Я так упорно работал, чтобы добиться того, что у меня сейчас есть… я не могу потерять все из-за нее. Не могу больше приносить себя в жертву. Я устал, Люси.

Я устал, Люси.

Как смеет он произносить эти слова? Как смеет утверждать, что устал, словно в одиночку прошел через самое ожесточенное сражение в своей жизни.

— Мы все устали, Паркер. Это касается всех нас. Я переехала сюда, к вам, чтобы иметь возможность присматривать за ней… чтобы тебе было полегче… а теперь ты просто берешь и отказываешься от нее? От вашего брака?

В ответ он не проронил ни слова. Мое сердце… оно разбилось.

— А она знает? Ты сказал ей, что уходишь?

— Нет. — Он смущенно покачал головой. — Она не знает. Я подумал, что так будет легче. Не хочу, чтобы она волновалась.

Я раздраженно фыркнула, шокированная ложью, которую он пытался мне скормить. Но больше всего меня потрясло то, что он, похоже, сам верил в то, что говорил.

— Мне очень жаль. В прихожей на столике я оставил немного денег. Я свяжусь с тобой, чтобы убедиться, что она в порядке и ей всего хватает. Если нужно, я даже могу перевести тебе еще денег.

— Мне не нужны твои деньги, — сказала я, и в голосе моем прозвучало отвращение к его страдальческому выражению лица. — Нам ничего от тебя не нужно.

Он приоткрыл рот, чтобы что-то сказать, но тут же закрыл его, не в силах сформулировать хоть какую-то фразу, способную облегчить ситуацию. Я наблюдала за каждым его шагом, пока он шел к своему автомобилю. Когда Паркер потянулся к водительской двери, я окликнула его по имени. Он не повернулся, чтобы взглянуть на меня, но в ожидании навострил уши.

— Если сейчас ты уедешь от моей сестры, обратного пути не будет. Ты не будешь звонить, когда напьешься или когда тебе будет грустно. Когда она победит рак — а она победит! — ты не сможешь вернуться, притворяясь, что любишь ее. Ты понял?

— Да.

Ровно этим же самым словом он обещал Мари быть с ней в горе и в радости, в болезни и в здравии. Отныне это слово навсегда пропитано страданием и грязной ложью.

Паркер сел в машину и, не притормаживая, умчался прочь. Какое-то время я еще стояла на подъездной дорожке, не понимая, как мне войти в дом и рассказать сестре, что в самую трудную минуту ее муж отказался от нее.

В сердце появилась очередная трещина. Оно буквально разрывалось из-за моей сестры. Мари — святая невинность в совершенно беспощадном мире. Свой свободолюбивый дух она принесла в жертву упорядоченной жизни, но оба этих мира отвернулись от нее.

Глубоко вздохнув, я сжала в руке кулон в виде сердечка.

Maktub.

В отличие от Паркера, я не собиралась сбегать.

Я пошла к Мари. Она лежала в кровати и отдыхала. Я улыбнулась ей, и она улыбнулась в ответ. Мари стала такой худой, но ее тело совершало невозможное в борьбе за каждый новый день. Голова ее была повязана косынкой. От когда-то длинных темных волос остались лишь воспоминания. Временами, глядя на себя в зеркало, она становилась печальной, но не знала, что я это вижу. Даже в болезни Мари была очень красивой. Ее истинный внутренний свет не под силу погасить никаким телесным недугам. Красота Мари шла из ее души, а в ней — только доброта и свет. Она поправится. Я уверена, с ней все будет хорошо, потому что Мари — боец. Волосы снова отрастут, кости окрепнут, ведь сердце моей сестры все еще бьется, и этого достаточно, чтобы каждый день становился праздником.

— Привет, Горошинка, — прошептала я, устраиваясь на кровати рядом с ней. Я легла на бок, и она повернулась лицом ко мне.

Несмотря на жуткую слабость, Мари каждый день находила силы улыбаться.

— Привет, Стручок.

— Я должна кое-что тебе сказать.

Она прикрыла глаза.

— Он ушел.

— Ты знала?

— Паркер думал, что я сплю. А я видела, как он собирал свои вещи. — Из-под ее закрытых век потекли слезы.

Какое-то время мы просто лежали. Ее боль отозвалась моими слезами, а моя боль струилась по ее щекам.

— Как думаешь, он будет скучать по мне, когда я умру? — спросила она меня. Всякий раз, когда она заводила разговоры о смерти, мне хотелось проклинать Вселенную за то, что причиняет боль моим близким людям, моей семье.

— Не говори так, — сердито сказала я.

— Но все же, как думаешь, он будет скучать? — Она открыла глаза, потянулась ко мне и взяла меня за руки. — Помнишь, когда мы были детьми, мне приснился тот ужасный сон про мамину смерть? Я весь день проплакала, а потом она рассказала нам о том, что умирает. И о том, что смерть — это не конец пути. Помнишь?

Я кивнула.

— Да, она сказала, что мы будем видеть ее во всем: в солнечных лучах, в облаках, в цветах, в дожде. Она сказала, что смерть не убивает нас, а лишь пробуждает для чего-то большего.

— Ты когда-нибудь видела ее? — прошептала она.

— Да, я вижу ее во всем. Абсолютно во всем.

Мари тихо всхлипнула и кивнула.

— Я тоже, но больше всего я вижу ее в тебе.

Эти слова — самое доброе из того, что мне когда-либо говорили. Я скучала по маме ежечасно, ежесекундно, и фраза Мари о том, что она видит маму во мне, значила для меня больше, чем ей могло показаться. Я придвинулась к ней ближе и обняла.

— Он будет скучать по тебе. Он будет скучать, пока ты жива и здорова, и будет скучать, когда ты станешь частью деревьев. Он будет скучать завтра, и будет скучать, когда ты станешь ветром, обдувающим его плечи. Весь мир будет скучать по тебе, Мари, хотя ты будешь с нами еще много лет. Как только тебе станет лучше, мы откроем цветочный магазин, договорились? Ты и я — мы сделаем это.

Всю нашу жизнь мы с сестрой были влюблены в природу. И всегда мечтали открыть собственный цветочный магазин. Мы даже отучились в школе флористов в Милуоки. У нас у каждой законченное образование в сфере бизнеса, так что все необходимое для открытия своего дела есть. Если бы не рак, у нас уже был бы магазин. Но, как только болезнь отступит, я планирую сделать все от меня зависящее, чтобы претворить нашу мечту в жизнь.

— Договорились, Мари? Мы сделаем это, — повторила я еще раз в надежде на то, что это прозвучит более убедительно. В надежде на то, что ей станет легче.

— Хорошо, — сказала она, но в голосе ее звучало сомнение. Взгляд ее карих, как у лани, глаз, так похожих на мамины, был полон печали. — Можешь принести банку? И мешок с монетами?

Я вздохнула, но согласилась и поспешила в гостиную, где прошлым вечером мы оставили банку и пакет с мелочью. Стеклянная банка с крышкой, обмотанная черной и розовой лентами, была почти полностью заполнена монетами. Мы начали складывать мелочь в банку семь месяцев назад — когда Мари поставили диагноз. На стенке банки написаны буквы «НМ», что расшифровывается как «Негативные Мысли». Каждый раз, когда у кого-то из нас возникала плохая мысль, мы клали в банку монетку. И все эти мысли должны были трансформироваться в замечательный конечный результат — поездку в Европу. Однажды Мари поправится, и мы потратим эти деньги на путешествие по Европе. Это наша мечта, которую мы всегда хотели осуществить. Каждая возникающая сегодня плохая мысль превращалась в монетку, дающую надежду на лучшее завтра. У нас уже было восемь заполненных до отказа банок.

Я вернулась и снова села на кровать Мари. Она слегка приподнялась и взяла пакет с мелочью.

— Стручок, — шепнула она.

— Да, Горошинка?

Слезы катились по щекам Мари сильнее и сильнее, а все тело дрожало от переполнявших ее эмоций.

— Нам потребуется много мелочи. — Она высыпала в банку все монеты, и я крепко обняла сестру, давая возможность выплакаться. Они были женаты пять лет — пока все были здоровы. Но хватило всего семи месяцев болезни, чтобы Паркер исчез, оставив мою бедняжку-сестру с разбитым сердцем.

***

— Люси? — услышала я, сидя на крыльце перед домом. Весь последний час, пока Мари отдыхала, я просидела в кресле-качалке, изо всех сил пытаясь понять, почему все должно было случиться именно так. Подняв взгляд, я увидела Ричарда — моего парня. Он подъехал ко мне и, спрыгнув с велосипеда, прислонил его к крыльцу. — Что случилось? Я получил твое сообщение. — Его рубашка была перепачкана краской. Обычное дело для свободного художника, кем он, собственно, и был. — Прости, что не отвечал на твои звонки. Телефон был отключен, пока я топил в выпивке свою печаль. В очередной художественной галерее мне отказали. — Он подошел, чмокнул меня в лоб и еще раз спросил: — Что случилось?

— Паркер ушел.

Этих двух слов хватило, чтобы у Ричарда отвисла челюсть. Я поведала ему обо всем, и чем больше рассказывала, тем тяжелее становилось его дыхание.

— Шутишь? С Мари все в порядке?

Я покачала головой.

— Естественно, нет.

— Пойдем в дом, — сказал он, потянувшись к моей руке, но я отстранилась.

— Нужно позвонить Лире. Я пробовала это сделать пару часов назад, но она не ответила. Так что какое-то время я буду продолжать попытки. Не мог бы ты сходить проверить, может, Мари что-то нужно?

Он кивнул.

— Конечно.

Я протянула руку, стерла каплю желтой краски с его щеки, а потом поцеловала.

— Мне жаль, что так получилось с галереей.

Ричард поморщился и пожал плечами.

— Все в порядке. Пока ты не против встречаться с засранцем, который недостаточно талантлив, чтобы его работы попали на выставку, я не против.

Мы с Ричардом вместе уже три года, и я себя представить не могу рядом с кем-то другим. Я просто зла на весь мир, который не дает шанса засиять его таланту — он достоин успеха. Но, пока этого не произошло, я буду рядом с ним, буду его самой главной группой поддержки.

Когда Ричард вошел в дом, я еще раз набрала номер Лиры.

— Алло?

— Лира! Ну, наконец-то! — выдохнула я и выпрямилась, впервые за долгое время услышав голос сестры. — Я весь день пытаюсь до тебя дозвониться.

— Ну, не все могут совмещать в себе миссис Даутфайр и официантку в кофейне на неполный день, — сказала она, не скрывая сарказма.

— На самом деле, я теперь только няня. Из кофейни я уволилась.

— Потрясающе, — ответила она. — Послушай, тебе что-то нужно или ты названиваешь мне просто от скуки?

Этот тон я слышала большую часть своей жизни — он выражал полное разочарование во мне. Лира нашла способ как-то мириться с причудами Мари, тем более, что Мари наконец-то остепенилась, встретив Паркера. Кстати, Лира их и познакомила. Когда же дело доходило до наших взаимоотношений со старшей сестрой, все происходило с точностью до наоборот. Я часто думала, что она ненавидит меня, потому что я слишком сильно напоминаю ей маму. Но со временем поняла: она ненавидит меня за то, что я такая, какая есть.

— Нет. Дело в Мари.

— Она в порядке? — спросила Лира, и в ее голосе звучала фальшивая забота. Мне было слышно, как она продолжает печатать что-то на компьютере — работает допоздна. — Она не?..

— Умерла? — фыркнула я. — Нет, она не умерла, а вот Паркер сегодня ушел.

— Ушел? Что ты имеешь в виду?

— Только то, что он ушел. Собрал вещи, сказал, что не может видеть, как Мари умирает, и уехал. Бросил ее.

— О, Боже мой. Это безумие.

— Да, согласна.

Повисла долгая пауза, во время которой я слышала, как Лира продолжает печатать на компьютере. Потом она снова заговорила.

— Выходит, ты его совсем достала? Или как?

Я даже перестала качаться в кресле.

— Что?

— Брось, Люси. Ты переехала к ним, чтобы помогать, но я уверена, все это время с тобой было тяжело уживаться. С тобой очень непросто. — Ей все время удавалось сделать меня виноватой. Что бы ни происходило. Теперь она обвиняет меня в том, что этот малодушный сбежал от своей жены.

С трудом сглотнув, я пропустила ее комментарий мимо ушей.

— Просто хотела, чтобы ты знала, вот и все.

— Паркер в порядке?

Что?

— Думаю, ты хотела спросить, в порядке ли Мари. Нет. Она не в порядке. У нее рак, ее только что бросил муж, за душой ни гроша, не говоря уж о том, что сил бороться за жизнь совсем не осталось.

— Ах, вон оно что, — прошептала Лира.

— Что именно?

— Ты звонишь мне из-за денег. Сколько тебе нужно?

От ее слов внутри у меня все сжалось, а на языке появился отвратительный привкус. Она решила, что я звоню ей, потому что хочу денег?

— Я позвонила, потому что твоей сестре больно и одиноко, и мне показалось, что ты захочешь навестить ее и узнать, как она себя чувствует. Я не хочу твоих денег, Лира. Мне просто чертовски хочется, чтобы ты начала вести себя как сестра.

Очередная минута молчания, сопровождающаяся стуком пальцев по клавиатуре.

— Слушай, у меня работы по горло. Я представляю интересы фирмы по нескольким делам сразу и не могу сию минуту все бросить. Сейчас у меня нет никакой возможности приехать. Может, на следующей неделе или через неделю.

Лира жила в центре города — всего в двадцати минутах езды от нас — однако была убеждена, что это очень далеко.

— Не бери в голову, ладно? Просто представь, что я вообще не звонила.

Мои глаза наполнились слезами. Я была потрясена холодностью человека, которого когда-то считала для себя примером. ДНК ясно говорит, что мы сестры, но только что произнесенные ею слова — это слова чужого человека.

— Прекрати, Люси. Заканчивай со своим ненавязчиво-агрессивным подходом. Завтра я пришлю по почте чек, хорошо?

— Не нужно, правда. Мы не нуждаемся ни в твоих деньгах, ни в твоей поддержке. Сама не знаю, зачем позвонила тебе. Считай это проявлением слабости с моей стороны. До свидания, Лира. Удачи тебе в делах.

— Да, хорошо. И… Люси?

— Что?

— Тебе следует как можно скорее вернуться на работу в кофейню.

***

Спустя какое-то время я поднялась из кресла-качалки и направилась в комнату для гостей, которая на данный момент была моей. Закрыв дверь, я сжала в руке кулон и закрыла глаза.

— Надо мной воздух, подо мной земля, во мне огонь, вокруг меня вода, — глубоко вздохнув, я начала повторять слова, которым научила меня мама. Всякий раз, теряя в жизни точку опоры и чувствуя, что земля уходит у нее из-под ног, она повторяла это заклинание и вновь обретала свою внутреннюю силу. Но, повторяя эти слова сейчас, я не чувствовала, что они помогают.

С поникшими плечами и текущими из глаз слезами я обращалась к единственной женщине, по-настоящему понимавшей меня.

— Мне страшно, мама. И я ненавижу себя за это. Ненавижу за то, что боюсь, ведь это значит, что я отчасти думаю так же, как Паркер. В глубине души я чувствую, что она не справится, и это день за днем наполняет меня ужасом.

Душераздирающее зрелище, когда на твоих глазах лучший друг медленно умирает. И пусть я верила, что смерть будет всего лишь очередной главой ее прекрасной биографии, легче от этого не становилось. Подсознательно я понимала: каждое наше объятие может стать последним, каждое слово может оказаться прощальным.

— Я чувствую себя виноватой, потому что на одну позитивную мысль у меня приходится пять негативных. В моем шкафу стоят пятнадцать банок, заполненных мелочью, о которых Мари даже не подозревает. Я устала, мама. У меня больше нет сил, и я чувствую себя виноватой за то, что почти готова сдаться. Я должна оставаться сильной, ведь ей совсем не нужно, чтобы рядом была развалина. Знаю, ты учила, что мы, девочки, не должны испытывать чувство ненависти. Но я ненавижу Паркера. Не приведи Господь, но если окажется, что для Мари это были последние дни жизни, и он омрачил их… я ненавижу его за это. Последние дни жизни Мари не должны быть наполнены мыслями о том, что ее бросил муж.

Главная несправедливость в том, что Паркер смог просто собрать вещи и сбежать в новую жизнь без моей сестры. У него есть возможность встретить новую любовь. А как же Мари? Он так и останется единственной любовью в ее жизни, и от этого мне больнее всего. Я знала сестру как свои пять пальцев: у нее очень нежное сердце. Любую боль она ощущала в десять раз сильнее каждого из нас. Мари — человек с открытой душой, ее прекрасное сердце говорило с каждым, даже с тем, кто не заслуживал права слышать его голос. Она молила о том, чтобы эти люди полюбили голос ее сердца. Мари всегда мечтала быть любимой, а из-за Паркера теперь чувствует себя брошенной. И я ненавидела его за это. Она покинет этот мир, думая, что по ее вине их брак оказался неудачным, хотя сама пожертвовала всем. Все во имя любви.

Любовь.

Чувство, окрыляющее и разрушающее людей. Освещающее их души и сжигающее сердца. Отправная точка и конечный пункт любого пути.

Шли дни, месяцы, годы, и мы с Мари все меньше и меньше слышали что-то о Паркере и о Лире. Ее визиты жалости становились все реже, а заглаживающие вину чеки по почте и вовсе перестали приходить. Когда в почтовом ящике появились документы о разводе, Мари проплакала несколько недель. Ради нее я стойко держалась при свете дня, а в сумерках обливалась слезами из-за ее разбитого сердца.

Несправедливо, что Вселенная, и без того лишившая Мари здоровья, имела наглость еще раз проявить себя, чтобы удостовериться: не только тело, но и сердце ее теперь разбито на триллион маленьких осколков.

Каждым вдохом Мари проклинала свое тело за то, что оно предало ее и разрушило тщательно выстроенную жизнь. Каждым своим выдохом она молилась, чтобы муж ее вернулся домой. Я никогда не говорила ей, но каждым своим вдохом я молилась о ее исцелении и каждым выдохом умоляла, чтобы ее муж никогда не возвращался.

Глава 1

Грэм

Год

Два дня назад я купил цветы для кое-кого. И этот кое-кто не был моей женой. С момента покупки я не выходил из своего кабинета. Вокруг царил хаос: повсюду валялись бумажки для заметок, вырванные из блокнота страницы и просто скомканные листы с неразборчивыми каракулями и перечеркнутыми словами. На моем столе стояло пять бутылок виски и нераспечатанная коробка сигар. Глаза горели от усталости, но я не позволял им закрыться и тупо пялился в монитор компьютера, печатая что-то и тут же удаляя.

Я никогда не покупал цветов жене.

Никогда не покупал ей конфет ко дню святого Валентина, а плюшевые игрушки считал нелепостью.

Я даже понятия не имел, какой цвет у нее самый любимый.

Она тоже не знала, какой цвет мне нравится больше.

Однако я знал, кому из политиков она симпатизирует. Знал о ее отношении к проблеме глобального потепления, а она знала о моем к религии. И мы оба знали наше отношение к детям — мы никогда их не хотели.

По нашему общему мнению, все это и было самым важным. Благодаря этому мы были вместе. Мы оба строили карьеру, поэтому даже друг на друга времени не хватало, что уж говорить о полноценной семье.

Я не был романтиком, и Джейн не возражала, потому что сама была такой же. Нас редко видели держащимися за руки или обменивающимися поцелуями на людях. Мы не фотографировались в обнимку, чтобы продемонстрировать свои чувства в социальных сетях. Но это вовсе не означает, что наша любовь была ненастоящей. Мы по-своему дорожили друг другом. Мы были разумной парой, понимающей, что такое любовь и преданность друг другу, хотя, честно говоря, в наших отношениях никогда не было романтики. Наша любовь строилась на взаимном уважении и доверии. Каждое важное для нас решение перед принятием всегда тщательно продумывалось — часто с составлением схем и графиков. В тот день, когда я попросил ее стать моей женой, мы составили пятнадцать круговых диаграмм и блок-схем, чтобы убедиться в правильности принимаемого решения.