И я снова расплакалась.
Все было так прекрасно.
— Мы ведь друзья, Люсиль? — спросил Грэм.
Я повернулась к нему. Сердце мое сжалось.
— Да.
— Тогда можно открыть тебе один секрет?
— Конечно. Все, что угодно.
— Но после того, как я скажу это, нужно, чтобы ты сделала вид, будто я никогда этого не говорил, хорошо? Просто если я сейчас не скажу, то, боюсь, это чувство будет только расти и мешать моей голове еще сильнее, чем сейчас. Но после этого мне нужно, чтобы ты притворилась, будто я ничего такого никогда не говорил. Мне нужно, чтобы после этого ты снова стала моим другом, потому что дружба с тобой идет мне на пользу. Ты помогаешь мне стать лучше.
— Грэм…
Он отвернулся, чтобы уложить заснувшую Тэлон в автокресло.
— Подожди. Просто сначала скажи мне: ты чувствуешь что-нибудь? Что-то большее, нежели дружбу, когда мы делаем так? — И он взял меня за руку.
Волнение.
Грэм придвинулся ко мне. Наши тела еще никогда не находились так близко друг к другу.
— Ты чувствуешь что-нибудь, когда я делаю так? — прошептал он и осторожно прикоснулся тыльной стороной ладони к моей щеке. Я закрыла глаза.
Озноб.
Грэм почти вплотную придвинулся ко мне — я чувствовала на своих губах его дыхание. Мы дышали одним воздухом. Его выдох становился моим вдохом. Я не открывала глаза, чтобы не видеть его губ. Я не открывала глаза, чтобы чувствовать его близость. Я не открывала глаза, чтобы сохранить способность дышать.
— Ты чувствуешь что-нибудь, когда мы так близко? — тихо спросил он.
Возбуждение.
Я открыла глаза и моргнула.
— Да.
Грэм вздохнул с облегчением, его тело расслабилось. Он достал из заднего кармана брюк два сложенных листка.
— Вчера я составил два списка, — сказал он мне. — Я весь день просидел за рабочим столом, перечисляя все причины, по которым не должен чувствовать к тебе того, что чувствую. Получился длинный список. Он подробный, в нем по пунктам разобрана каждая причина, почему то, что есть между нами — чем бы это ни было — плохая идея.
— Я все поняла, Грэм. Ты не должен давать объяснений. Я знаю, мы не можем…
— Нет, просто подожди. Вот еще один список. Он короче. Намного короче! Но в этом списке я старался не руководствоваться логикой. Я пытался быть немного похожим на тебя.
— На меня? Как это?
— Я пытался чувствовать. Представлял себе, каково это — быть счастливым. И я думаю, что ты — олицетворение счастья. — Его темные глаза встретились с моими, и он откашлялся. — Во втором списке я пытался перечислить то, что доставляет мне радость в жизни — за исключением Тэлон, естественно! Список получился по-настоящему коротким, всего пара пунктов. И, как ни странно, в начале этого списка ты, и в конце его тоже ты.
Сердце бешено колотилось в груди, а мысли с каждой секундой неслись все быстрее и быстрее.
— Я и я? — спросила я, ощущая тепло его близкого тела, чувствуя, как слова Грэма касаются моей кожи и проникают сквозь нее глубоко в душу.
Пальцами он медленно скользнул по моей шее.
— Ты и ты.
— Но…
Лира.
— Мы не можем.
Он кивнул.
— Я знаю. Вот почему, когда я сделаю тебе последнее признание, мне нужно, чтобы ты …чтобы все снова выглядело так, будто мы только друзья. Мне нужно, чтобы ты забыла все сказанное сегодня вечером. Но сначала я должен произнести это.
— Что произнести, Грэм?
Он медленно отстранился, лишая меня тепла своего тела. Отвернувшись, Грэм устремил взгляд на мигающее огоньками дерево. А я пристально следила за медленными движениями его губ, которые произнесли:
— Когда я рядом с тобой, со мной происходит кое-что странное. Чего не случалось уже очень давно.
— Происходит что?
Он взял меня за руку, прижал мою ладонь к своей груди и тихо прошептал:
— Мое сердце снова начинает биться.
Глава 19
Люси
— У нас все хорошо? — спросил Грэм через несколько дней после Пасхального праздника, когда я подвозила его в аэропорт, чтобы он не опоздал на самолет. Издателю понадобилось присутствие Грэма в Нью-Йорке для записи интервью и нескольких автограф-сессий в разных районах города. Он откладывал поездку с момента рождения Тэлон, хотя поприсутствовать на нескольких встречах его все-таки заставили. Сегодня он впервые уезжал от Тэлон на все выходные, и я видела, как сильно он переживает по поводу их предстоящей разлуки.
— Я имею в виду, после нашего разговора той ночью?
Я улыбнулась ему и кивнула.
— Все в порядке. Правда.
Это была ложь.
С тех пор как он обмолвился о том, что в его груди поселилось чувство ко мне, я не могла перестать думать об этом. Но поскольку он набрался храбрости и попробовал быть похожим на меня, доверившись чувствам в тот вечер, то я рискнула попытаться стать похожей на него и поддаваться чувствам немного меньше.
Интересно, неужели всю жизнь чувства Грэма были покрыты темной пеленой?
— Хорошо.
Когда мы подъехали к аэропорту, я вышла из машины, чтобы помочь ему с сумкой, потому что Грэм с остекленевшим взглядом буквально вцепился в Тэлон, крепко прижимая ее к своей груди.
— Это всего на три дня, — сказала я.
Грэм коротко кивнул.
— Да, я знаю, просто… — Он поцеловал Тэлон в лоб и, понизив голос, сказал: — Просто она — это мой мир.
Ох, Грэм-Сухарь…
Задачу не влюбиться в него он делает практически невыполнимой.
— Если что-то понадобится, звони мне и днем, и ночью. Я к тому, что сам буду звонить вам при любой возможности. — Он замолчал и прикусил губу. — Может, мне лучше отказаться и остаться дома, как думаешь? Сегодня утром у нее была небольшая температура.
Я рассмеялась.
— Грэм, ты не можешь отказаться. Поезжай. Поработай. А потом возвращайся к нам… — я запнулась на последнем слове и неловко улыбнулась ему, — …к своей дочери.
Он кивнул и снова поцеловал ее в лоб.
— Спасибо тебе, Люсиль. За все. Очень немногие люди внушают мне доверие, но тебе я доверяю свой мир.
Передавая мне Тэлон, Грэм слегка коснулся моей руки, после чего направился прочь от машины.
Тэлон, едва оказавшись в автокресле, начала громко плакать, и я изо всех сил пыталась успокоить ее:
— Знаю, маленькая леди. — Я поцеловала ее в лоб и застегнула ремни безопасности. — Я тоже буду скучать по нему.
***
На следующий день Мари попросила меня прокатиться с ней на велосипедах, но, так как я не могла оставить Тэлон, поездка превратилась в пешую прогулку с коляской.
— Она просто очаровательна, — сказала Мари, улыбаясь Тэлон. — У нее мамины глаза. Совсем как у Лиры, да?
— О, да. И мамино нахальство, — рассмеялась я, и мы двинулись в путь. — Я рада, Мари, что мы наконец-то проведем немного времени вместе. Живем вроде в одной квартире, но, кажется, вообще не видимся. Я даже не успела тебя расспросить, как вы повидались с Сарой.
— Мы не виделись с ней, — выпалила Мари.
Я застыла на месте.
— Что?
— Ее даже не было в стране, — призналась она, нервно озираясь по сторонам.
— Что ты говоришь, Мари? Тебя не было все выходные! Где ты пропадала?
— У Паркера, — сказала она с притворным безразличием, словно ее слова не были самым токсичным ядом.
Я прищурила глаза.
— Прости, не могла бы ты повторить?
— Некоторое время назад он опять приходил в «Сады Моне». Тебя тогда не было. Я согласилась с ним встретиться. Мы общаемся уже несколько месяцев.
— Несколько месяцев?
— Ну, чего ты психуешь? — Она поморщилась.
— Ты соврала мне. С каких пор мы стали обманывать друг друга?
— Я знала, что ты не одобришь мою встречу с ним, а он хотел кое о чем со мной поговорить.
— Кое о чем поговорить? — эхом повторила я, кипя от злости. — О чем вообще с ним можно говорить?
Мари опустила голову и начала водить ногой по земле.
— О, Боже! Он хотел поговорить о том, чтобы вы снова были вместе, не так ли?
— Тут все непросто, — сказала она.
— Как же так? Он ушел от тебя в труднейший период твоей жизни! Он бросил тебя в горе, а теперь, в радости, хочет вернуться?
— Он мой муж.
— Бывший муж.
Она снова опустила голову.
— Я не подписывала те бумаги.
Мое сердце разлетелось на тысячу осколков.
— Ты же сама говорила…
— Знаю! — выкрикнула она и, нервно проведя рукой по волосам, начала расхаживать взад-вперед. — Знаю, я сказала тебе, что все кончено, и так оно и было. Мысленно я покончила со своим браком, но фактически… Я никогда не подписывала те бумаги.
— Ты, должно быть, разыгрываешь меня, Мари. Он бросил тебя, когда ты умирала от рака!
— Но все же…
— Нет! Никаких «но все же»! Ему нет прощения! А ты соврала мне про развод! Мне! Я думала, ты мой самый близкий человек, Горошинка. Я думала, мы можем и должны рассказывать друг другу всё, а оказалось, что все эти годы ты врала мне. Знаешь, что мама говорила про ложь? Если тебе придется врать о своем поступке, то ни в коем случае не совершай его.
— Люси, пожалуйста, не нужно сейчас цитировать маму.
— Ты должна расстаться с ним, Мари. Физически, эмоционально, морально. Он токсичен для тебя. Ничего хорошего из этого не выйдет.
— Ты ведь даже понятия не имеешь, что значит быть замужем! — Она перешла на крик. А ведь Мари никогда даже не повышала голос.
— Но зато я знаю, каково это, когда тебя уважают! Господи, не могу поверить, что все это время ты лгала мне!
— Прости меня за этот обман. Но, если начистоту, ты в последнее время тоже честностью не отличаешься.
— Что?
— А вот что, — сказала она, указывая на Тэлон. — Вся эта история с Грэмом очень странная. Почему ты заботишься о его ребенке? Девочка уже достаточно подросла, чтобы он сам справлялся с ней или, на крайний случай, нанял няню. Скажи мне правду, почему ты до сих пор с ними?
Внутри у меня все сжалось.
— Мари, это не одно и то же…
— Это абсолютно одно и то же! Ты говоришь, что я сохраняю брак, лишенный любви, потому что слаба духом. Ты злишься, что я лгала тебе. Хотя сейчас ты лжешь и мне, и себе. Ты остаешься рядом с Грэмом, потому что влюбилась в него!
— Прекрати!
— Так и есть.
У меня отвисла челюсть.
— Мари… речь сейчас не обо мне, не о Грэме… ни о ком, кроме тебя. Ты совершаешь огромную ошибку, возобновив отношения с ним. Это ненормально и…
— Я возвращаюсь домой.
— Что?! — воскликнула я, потрясенная до глубины души. Расправив плечи и приподняв подбородок, я сказала: — Там не твой дом. Твой дом — это я. Мы дом друг для друга.
— Паркер считает, что нам нужно попытаться возродить наш брак.
Какой брак?
— Мари, он объявился после двухлетней ремиссии у тебя! Он ждал, проявит ли рак себя снова! Он подлый змей!
— Прекрати! — закричала она, раздраженно размахивая руками. — Просто перестань. Он мой муж, Люси, и я возвращаюсь в его дом. — Она опустила голову, и голос ее дрогнул. — Я не хочу такого же конца, как у нее.
— Как у кого?
— Как у мамы. Она умерла в одиночестве, потому что никогда ни одного мужчину не подпускала к себе настолько, чтобы дать ему возможность полюбить ее. Я не хочу умереть без любви.
— Он не любит тебя, Горошинка.
— Но он может полюбить. Думаю, если я немного изменюсь, если стану хорошей женой…
— Ты была самой лучшей женой, Мари. Ты посвятила себя ему.
Из ее глаз потекли слезы.
— Тогда чего же во мне не хватало? Он дает мне еще один шанс, и в этот раз я буду стараться лучше.
Это просто безумие. Невероятно, с какой скоростью гнев перерос в искреннюю печаль по моей сестре.
— Мари, — тихо сказала я.
— Maktub, — сказала она, глядя на татуировку на своем запястье.
— Не делай этого. — Я покачала головой. Мари даже не представляла, как сильно болело за нее мое сердце. — Не ищи оправдания в нашем семейном слове, не искажай его значения.
— Оно означает, что все предначертано, Люси. Это значит, что всё происходящее должно было произойти. Всё, а не только то, что ты считаешь предначертанным. Нельзя брать от жизни только хорошее. Нужно принимать всё.
— Нет. Это неправда. Если навстречу летит пуля и есть возможность увернуться, нельзя просто стоять и ждать, когда она убьет тебя. Вот и ты, Мари, отойди в сторону. Увернись от пули.
— Мой брак не пуля. Это не моя смерть. Это моя жизнь.
— Ты совершаешь огромную ошибку, — прошептала я, и слезы заструились по моим щекам.
Она кивнула.
— Возможно. Но это будет моя ошибка. Так же, как Грэм — твоя. — Она вздрогнула и обхватила себя руками, словно оказалась во власти холода. — Знаешь, я не хотела тебе рассказывать, но… теперь рада, что ты все узнала. Срок моего договора об аренде квартиры скоро истекает, так что тебе придется подыскать себе жилье. Послушай… если ты не против, давай все же прогуляемся, чтобы проветрить голову.
— Знаешь что, Мари? — Я поморщилась и покачала головой. — Я, пожалуй, откажусь.
Самое сложное в жизни — это видеть любимого человека, делающего шаг прямиком в пекло, а ты не можешь ничего сделать и только смотришь, как он сгорает.
***
— Ты останешься у нас, — сказал Грэм, когда мы общались с ним по видеосвязи. Он звонил из своего номера отеля в Нью-Йорке.
— Нет, не говори глупостей. Я что-нибудь придумаю. Через два дня ты вернешься, и я займусь поиском квартиры.
— А пока не найдешь, будешь жить у нас. Никаких «если» или «но». Все в порядке. В моем доме достаточно места. Тем не менее, мне жаль, что так вышло с Мари.
Я вздрогнула, вспомнив обо всем… о том, что она возвращается к Паркеру.
— Я просто не понимаю. Как она может вот так взять и простить его?
— Одиночество — самый большой обманщик, — сказал Грэм, присаживаясь на край кровати. — Большую часть времени оно отравляет человека смертельным ядом и внушает мысль о том, что даже с чертом будет лучше, чем жить одному. Почему-то принято считать, что раз человек одинок, значит, он недостаточно хорош. Поэтому яд одиночества, проникший в человека, заставляет любое проявление внимания принимать за любовь. Ложная любовь, основанная на одиночестве, в итоге приводит к жестокому разочарованию — уж я-то знаю. Я был одинок всю свою жизнь.
— Ужасно то, что ты сейчас сделал. — Я вздохнула. — Ужасно, что ты сейчас просто взял и превратил мое раздражение на сестру в желание пойти и обнять ее.
Он усмехнулся.
— Прости. Я могу как-нибудь обозвать ее, если ты… — Его взгляд застыл на экране телефона. В прищуренных глазах Грэма я сразу же заметила тревогу.
— Люсиль, я перезвоню тебе чуть позже.
— Все в порядке?
Не ответив мне, Грэм завершил звонок.
Глава 20
Грэм
Я мастерски писал романы. Я знал, как создать по-настоящему классную историю. Хороший роман — это не просто набор слов. В хорошем романе каждое предложение наполнено смыслом, каждое слово играет роль в развитии сюжетной линии. В хорошем романе всегда есть предпосылки к поворотам сюжета и намеки на дальнейший путь его развития. Если читатель внимательный, он всегда заметит эти предупреждающие знаки. Внимательный читатель в каждом слове прочувствует вылитую на страницы душу и в конце прочтения останется доволен. Хороший роман всегда имеет структуру.
Но жизнь — это не роман. Реальная жизнь — это хаотичный набор слов, которые иногда складываются во фразу, а иногда — нет. Реальная жизнь — это множество эмоций, зачастую бессмысленных. Реальная жизнь — это первый черновик романа, карандашный набросок с исправленными словами и зачеркнутыми предложениями. В них нет красоты и гармонии. Они появляются без предупреждения, рождаются в муках. И когда реальная жизнь решает, что по сюжету тебя пора немножечко взбодрить, то происходит нечто, после чего ты лишаешься способности дышать и остаешься с истекающим кровью сердцем на съедение волкам.
***
Это было сообщение от Карлы.
Она пыталась дозвониться до меня, но я перенаправил ее звонок на голосовую почту. Я смотрел на Тэлон.
Она оставила голосовое сообщение, но я не прослушал его. Я смотрел в глаза Люсиль.
И тогда она прислала текстовое сообщение, прочтя которое я едва не умер.
Папа в больнице. У него инфаркт. Пожалуйста, возвращайся.
***
Ближайшим рейсом я вылетел домой. Из-за нервного напряжения я всю дорогу держал кулаки сжатыми и боялся дышать полной грудью. Когда самолет совершил посадку, я прыгнул в первое попавшееся такси и помчался в больницу. Вбегая в приемное отделение, я почувствовал, что вся грудь словно бы горит изнутри. Ощутив это жжение, я задрожал всем телом и попытался избавиться от переполнявших меня эмоций.
С ним все хорошо.
С ним должно быть все хорошо.
Если профессор Оливер не выкарабкается, я этого не переживу. Если вдруг почему-то его больше не будет рядом со мной, я не переживу. Добежав до отделения, я сразу увидел Мэри и Карлу. А затем Люсиль и спящую на ее коленях Тэлон. Как давно она здесь? Откуда она вообще узнала? Я не говорил, что возвращаюсь. Каждый раз, пытаясь сказать ей об этом в сообщении, я в итоге удалял текст. Если бы я сказал, что у профессора Оливера случился инфаркт, этот факт стал бы реальностью. И я точно умер бы по дороге домой.
Это не может быть реальностью.
Он не может умереть.
Тэлон даже не вспомнит его.
А она обязана запомнить лучшего в мире человека.
Она должна знать моего отца.
— Откуда ты узнала? — сказал я и нежно поцеловал Тэлон в лобик.
Люси кивком указала на Карлу.
— Она позвонила, и я сразу же приехала.
— Ты сама-то в порядке? — спросил я.
Люси поморщилась.
— Нормально. — И, взяв мою руку, слегка пожала ее. — А ты?
Прикрыв глаза, я с трудом сглотнул и очень тихо — так тихо, что сам не понял, действительно ли произнес это слово — сказал:
— Нет. — А потом, извинившись перед Люси и пообещав вернуться позже, ушел к Мэри. Люси в ответ сказала, чтобы я не волновался: она будет с Тэлон столько, сколько необходимо. Я был благодарен ей за это: за ее заботу о Тэлон, за то, что она остается здесь ради меня и моей дочери, хотя сам я нахожусь здесь ради других людей.
— Мэри, — позвал я. Она посмотрела на меня, и от боли, переполнявшей ее взгляд, моя душа готова была разорваться. Вид Карлы, сломленной и слабой, окончательно разбил мне сердце.
— Грэм! — воскликнула Мэри и поспешила ко мне.
Я обнял ее и крепко прижал к груди. Она открыла рот в попытке сказать что-то еще, но не смогла произнести ни слова. Мэри начала безудержно рыдать, как и ее дочь, которую я тоже крепко обнял. Я крепко прижимал их обеих к себе, стараясь вселить в их дрожащие тела уверенность в том, что все будет хорошо.
Я стоял, как вековой дуб во время урагана, не имея права согнуться, потому что эти женщины нуждались во мне. Я должен быть для них опорой. Им нужны сила и смелость, и я дам им это. Потому что именно этого хотел от меня ОН.
Быть храбрым.
— Что произошло? — спросил я Мэри, когда она немного успокоилась. Я подвел ее к стоящему неподалеку креслу и усадил в него.
Плечи ее поникли. Нервно сцепив пальцы, с легкой дрожью в голосе она сказала:
— Он сидел в своем кабинете и читал, а когда я вошла, чтобы узнать… — Ее нижняя губа задрожала. — Понятия не имею, сколько он там пролежал. Если бы я пришла туда раньше… если бы…
— Прекрати все эти «если бы». Немедленно, — сказал я. — Ты сделала все, что могла. Мэри, здесь нет твоей вины.
Она кивнула.
— Я знаю. Знаю. Мы готовились к этому дню. Просто я не думала, что он наступит так скоро. Я думала, у нас еще есть время.
— Готовились? — растерянно спросил я.
Она зажмурилась и попыталась вытереть слезы, но они все равно продолжали катиться по щекам.
— Он не хотел, чтобы я тебе говорила.
— Говорила о чем?
— Грэм, он болен уже давно. Несколько месяцев назад врачи сказали, что если не сделать операцию, то через несколько месяцев его сердце просто перестанет биться. Но делать операцию — это тоже большой риск, и он отказался. Ведь раньше он уже перенес несколько подобных. Я долго и упорно уговаривала его согласиться, но он очень боялся, что уйдет в тот день и больше никогда не вернется. Он сказал, что предпочитает каждый отпущенный ему день провести в окружении любимых людей.
Он знал?
— Почему он мне ничего не сказал? — спросил я, чувствуя и досаду, и гнев.
Мэри взяла мои руки в свои и понизила голос.
— Он не хотел, чтобы ты от него отдалялся. Олли думал, что если ты узнаешь о его болезни, то станешь холодным и отстраненным, чтобы защитить себя от слишком сильных чувств. Он понимал, что ты окончательно уйдешь в себя, и эта мысль разбивала его сердце, Грэм. Он очень боялся потерять тебя, потому что… ты был для него сыном. Ты был для нас сыном. И если бы в последние дни его жизни ты покинул бы его, Олли оставил бы этот мир с тяжелым сердцем.
В груди защемило, и мне потребовались все внутренние силы, чтобы не заплакать. Я покачал поникшей головой.
— Он мой лучший друг.
— А ты — его, — ответила Мэри.
Мы ждали и ждали, когда уже, наконец, придут врачи и прольют свет на происходящее. Вскоре один из них появился и вежливым кашлем привлек наше внимание.
— Миссис Эванс? — спросил он.
Мы все повскакивали со своих стульев — нервы были на пределе.
— Да, это я, — ответила Мэри, и я взял ее дрожащую руку в свою.
Быть храбрым.
— У вашего мужа была остановка сердца. В данный момент он находится в реанимации — его подключили к аппарату искусственной вентиляции легких. Должен сказать правду: дышать самостоятельно, без аппарата, он не сможет. Мне очень жаль. Я знаю, это тяжело принять, поэтому могу организовать вам встречу со специалистом, который поможет в принятии верного решения.
— Вы хотите сказать, что мы должны либо отключить аппарат, либо оставить его в том состоянии, в котором он сейчас? — спросила Мэри.
— Да. Но прошу понять правильно — он в тяжелом состоянии. Мы не сможем для него ничего сделать — разве что обеспечить комфорт. Мне очень жаль.
— О, Боже! — воскликнула Карла, падая в объятия Сьюзи.
— Можно нам повидать его? — спросила Мэри дрожащим голосом.
— Да. Но только члены семьи. И только по одному, — ответил врач.
— Иди первым, — сказала Мэри, поворачиваясь ко мне, словно не допускала мысли, что я не член семьи.
Я отрицательно покачал головой.
— Нет. Пойти должна ты. Правда. Я подожду.
— Я не могу! — воскликнула она. — Я не могу первой увидеть его. Пожалуйста, Грэм. Пожалуйста, иди первым. А потом расскажешь мне, как он там. Пожалуйста.
— Хорошо, — сказал я, по-прежнему немного обеспокоенный тем, что она останется здесь без моей поддержки. Но, прежде чем я успел что-то сказать, Люси подошла к Мэри и взяла ее за руку. Ее нежный взгляд обещал мне, что она будет рядом.
— Я провожу вас в палату, — сказал врач.
Пока мы шли по коридору, я изо всех сил старался взять себя в руки. Изо всех сил старался не показать, что страдаю всей душой, но… как только оказался в палате один на один с профессором Оливером, силы покинули меня.
Он выглядел таким слабым: со множеством капельниц и проводов, окруженный моргающими мониторами и пищащими аппаратами.
Сделав глубокий вдох, я придвинул стул к его кровати и откашлялся.
— Вы — засранец, который думает лишь о себе, — начал я сердито и строго. — Самая настоящая эгоистичная сволочь, раз так поступаете с Мэри. Эгоистичная свинья, раз так поступаете с Карлой за несколько недель до ее свадьбы. Эгоистичный говнюк, раз так поступаете со мной. Я ненавижу вас! Как вы могли подумать, что я сбегу, узнав о вашей болезни?! Я ненавижу вас… еще и за то, что вы были правы насчет этого… но… профессор Оливер, пожалуйста… — мой голос дрогнул, на глаза навернулись жгучие слезы, а душа готова была разорваться от боли, — не уходите. Вы не имеете права уйти. Слышите меня, чертов эгоистичный засранец?! Вы не можете покинуть Мэри. Вы не можете покинуть Карлу. И на сто процентов вы не имеете права покинуть меня.
Совсем пав духом, я взял его руку в свою и начал молиться Богу, в которого не верил. А мое скованное льдом сердце, совсем недавно начавшее оттаивать, готово было разбиться вдребезги.
— Пожалуйста, Олли. Пожалуйста, не уходите. Умоляю! Я сделаю все, только… только…
Пожалуйста, не уходите.
Глава 21
Рождество
Ему не понравился ее подарок, и он позволил себе выпить. Впрочем, одной рюмкой Кент никогда не ограничивался. Где одна — там и вторая, за второй — третья, а после третьей их количество не поддавалось счету, и он допивался до чертиков. А когда Кент терял человеческий облик, ничто не могло вернуть его обратно.
Даже то, что Ребекка была очень красива.
Даже то, что Ребекка была очень добра.
Даже то, что Ребекка изо всех сил старалась для него, Грэма.
«И даже больше», — подумал Грэм.
Последние пять его дней рождения она наблюдала, как он задувает свечи. Она была его лучшим другом — доказательством того, что добро существует. Но это длилось недолго, потому что Кент выпил рюмку… или десять.
— Ты — дерьмо! — заорал он на нее и швырнул в стену стакан с виски. Тот разлетелся на тысячу осколков. Кент был не просто чудовищем. Он был исчадием ада, ужаснейшим из всех человеческих существ. Он сам не знал причин своей злобы, но всегда вымещал ее на Ребекке.
— Пожалуйста, — прошептала она, садясь на диван и дрожа всем телом. — Просто отдохни, Кент. Ты пишешь без перерыва и вообще не отдыхаешь.
— Не указывай, что мне делать! Ты испортила мне Рождество! — заплетающимся языком проговорил он и, пошатываясь, направился к Ребекке. — Ты вечно все портишь, потому что сама — дерьмо по жизни. — Кент замахнулся, чтобы наглядно продемонстрировать ей свой гнев, но у него не получилось ударить ее, потому что ладонь его встретилась с лицом Грэма, вставшего на защиту Ребекки.
— Пошел вон! — приказал Кент, хватая сына и отшвыривая его в угол комнаты.
Глаза Грэма наполнились слезами, когда он увидел, как отец ударил Ребекку.
Как он мог?
Как он мог ударить ее? Такую чудесную?
— Перестань! — закричал Грэм, бросаясь к отцу и нанося ему несколько ударов. После каждой попытки Кент отбрасывал его, но мальчик не сдавался. Он каждый раз поднимался с пола и возвращался «за добавкой». Его не волновало, что отец причинит ему боль. Он знал одно: Ребекке больно, и он должен защитить ее.
То, что длилось несколько минут, показалось ему часами. Удар Грэму, удар Ребекке — и так по кругу, пока они оба не упали на пол и не перестали сопротивляться. Они молча лежали, принимая пинки и удары, пока Кент не устал. Хлопнув дверью, он закрылся в своем кабинете, где, скорее всего, снова принялся за виски.
Едва Кент ушел, Ребекка обняла Грэма и прижала его к себе.
— Все в порядке, — сказала она ему.
Он знал, что верить в это бессмысленно.
Поздно вечером Ребекка заглянула в комнату Грэма. Он еще не спал, а просто лежал в темноте и смотрел в потолок. Повернувшись к Ребекке, он увидел на ней пальто и сапоги. За ее спиной стоял чемодан.
— Нет! — Он сел в кровати и затряс головой. — Нет!
Слезы катились по ее щекам, покрытым синяками от рук дьявола.
— Прости меня, Грэм.
— Пожалуйста! — воскликнул он, вскакивая и обнимая ее за талию. — Пожалуйста, не уходи!
— Я не могу здесь оставаться, — сказала Ребекка дрожащим голосом. — На улице меня ждет сестра. Я просто хотела сказать тебе об этом с глазу на глаз.
— Возьми меня с собой! — умоляющим голосом проговорил Грэм. При мысли о том, что она оставит его с этим чудовищем, Грэма охватила паника, а из глаз хлынули слезы. — Клянусь, я буду послушным. Я все-все для тебя сделаю.
— Грэхем, — она сделала глубокий вдох, — я не могу тебя забрать… ты не мой.
Эти слова.
Эти три слова ранили его душу и разбили сердце.
— Пожалуйста, Ребекка… пожалуйста… — всхлипывал он, уткнувшись лицом в ее рубашку.
Она немного отстранила его от себя и наклонилась так, чтобы их глаза оказались на одном уровне.
— Он сказал, что, если я заберу тебя, ко мне придут его адвокаты. Он сказал, что устроит войну. У меня ничего нет, Грэм. Много лет назад он заставил меня бросить работу и подписать брачный контракт. У меня ничего нет.
— У тебя есть я, — сказал Грэм.
Закрыв глаза, Ребекка выпрямилась, и Грэм понял, что этого недостаточно. В этот самый момент сердце мальчика начало покрываться льдом.
В тот вечер она ушла, так и не оглянувшись.
В тот вечер Грэм сидел у окна и смотрел на то место, откуда отъехала машина Ребекки. Борясь с подступающей тошнотой, он пытался понять: разве можно, прожив здесь столько лет, просто взять и уйти?
Он смотрел на дорогу, покрытую снегом. На нем отпечатались следы автомобильных шин. Грэм не мог отвести от них взгляд. В его голове упорно крутились три слова.
Пожалуйста, не уходи.