— Устами ребенка глаголит истина, — поправил он.Глаза привыкли к полумраку и Суховей разглядел богато сервированный стол с напитками и блюдами. В центре хрустальная ваза с белоснежными орхидеями.
— Здравствуйте, Виола Леопольдовна!— поприветствовал он Баляс, небрежно кивнувшей в ответ головой с ярко-медной прической, а он пропел:
— Эх, встречай, покрепче обнимай, чарочку хмельную полнее наливай…
— О-о, у нашего ухаря голос прорезался. Взбодрился, словно конь, услышавший зов боевой трубы, — удивилась соседка. — Наконец то, явился, не запылился! Тебя чарочка давно поджидает. Мы, пока ты, как та кисейная барышня, наводил макияж и марафет, уже пригубили по бокалу шампанское. Поэтому тебе штрафной по старой, доброй традиции.
— Погоди с чарочкой, — остановила ее риэлтор. — Евдокима Саввича следовало бы выдрать розгами, как сидорова козла.
— За что? — удивился художник.
— А за то, что если и дальше будешь дурью маяться, ходить по разным агентствам недвижимости, наводить справки о ценах на жилье и дискредитировать АН «Очаг» и мою репутацию, то отправим тебя, как буйно помешенного, в дурдом в Строгоновку или в Александровку. Там в смирительной рубахе после порции горячих уколов станешь шелковым, очередным Наполеоном или Кутузовым. Впрочем, придумывать не придется, назовешься Рафаэлем.
— Выкусите! — огрызнулся художник, не рискнувший вынуть из кармана кукиш. — Я вас самих загоню в дурку.
— Кишка тонка, — фыркнула Швец. — Рафаэль, у тебя не случайно урвался терпец. Это один из симптомов проявления признаков инвалида не только физического, но и умственного труда. Сходил бы к психиатру или невропатологу. Может, уже «крыша» поехала.
— Пошла ты в баню. Промой свои мозги, — парировал он ее выпад.
— Евдоким Саввич, Рафаэль, не горячитесь. На первый раз прощаю твои похождения, — снисходительно промолвила риелтор. — Дела с поиском солидного покупателя складываются замечательно. Есть несколько потенциальных клиентов.. Перед тем, как им устроить смотрины квартиры твоего усопшего брата, я тщательно изучаю их материальное положение и психику. Выберу того, кто, не торгуясь, выложит приличную сумму. Вы же взрослый, образованный человек и должны понять, что спешка нужна лишь при ловле блох, а продажа квартиры — серьезное, рисковое дело. Важно не продешевить, чтобы не пришлось локти кусать и голову пеплом посыпать. Или у вас диаметрально противоположное мнение? Тогда я не буду напрягаться и продам первому встречному?
— Согласен, что дело серьезное. Но долги за коммуналку растут, — вздохнул он. — Выбирайте лучший, выгодный для меня вариант.
— Вы разумный человек. Это я и хотела от вас услышать. Наберитесь терпения, не суетитесь, не бродите по инстанциям и не порочьте мое имя и репутацию, и все у нас получится, — обнадежила Баляс и с широкой улыбкой разрешила.— Теперь можно и чарочку опрокинуть.
— Я, пожалуй, выпью бокал-другой шампанского, — произнес Суховей, окинув печальным взором сервированный стол.
— Как тебе не стыдно, Рафаэль, шампанское — это дамский напиток, — всплеснула пухлыми ладонями Тамила Львовна. — К тому же, ты поскупился, всего одну бутылку купил. Мы с Виолой не дождемся, когда ты продашь свою квартиру и угостишь нас шампанским «Кристалл»
— «Кристалл»? А что есть и такое шампанское, не знаю, не пробовал? — с озадаченным видом поглядел он на невозмутимых женщин, ожидая подвох. — Советское шампанское, «Новый Свет», мускатное знаю, а о таком впервые слышу?
— Темнота ты, а еще Рафаэлем себя считаешь, — ядовито усмехнулась Тамила. — Маляр ты колхозный для кучи навозной…
— Маляр полы и скамейки красит, а я художник, шедевры реставрирую, — с обидой произнес он.
— Один черт, мазней занимаешься, — небрежно отмахнулась соседка. — Настоящие художники живут, как у Бога за пазухой, дом — полная чаша, на иномарках катаются, в ресторанах шикуют, молодых девок трахают, меняют их, как перчатки, а ты копейки шибаешь.
— Знаменитый Ван Гог и другие живописцы, особенно импрессионисты и модернисты, тоже бедствовали, — заметил Суховей.
— Он был сумасшедший, поэтому и в нищете загнулся, — сообщила более продвинутая по части живописи Баляс.
— Так сколько стоит «Кристалл»?— спросил он заинтригованный неизвестным напитком.
— Тысячу долларов бутылка, — ответила Виола.— А еще я обожаю гаванские сигары «Montekristo» для кайфа и стабилизации веса.
— Тысячу?! Да это же моя годовая пенсия, — удивился он. — О сигарах и речи не может быть. Нет, пусть такое шампанское и сигары олигархи Прохоров, Абрамович, Ахметов и другие толстосумы пьют и курят.
— Тогда не раскрывай рот на наше скромное шампанское, а пей коньяк, — заявила Тамила и пояснила. — Он три года выдержан в дубовых бочках и поэтому обладает дубильными свойствами очень полезными для здоровья и потенции, сильнее виагры или импазы. Будешь крепким, как дуб, никакая холера, чума или другая зараза тебя не возьмет. А то ведь раньше был самцом, не пропускал мимо ни одной юбки, а теперь превратился в евнуха.
— Девчата меня сами любили за щедрые подарки духи «Красная Москва», шампанское, шоколад, цветы. Я им отвечал взаимностью, — напомнил Суховей. — А насчет евнуха ты не права, есть еще порох в пороховницах. За добрые пожелания спасибо. Пусть твои слова до Бога дойдут.
— Дойдут, я — человек набожный и праведный, грехов за мною нет. Пей коньяк, а мы посмакуем шампанское, — предложила соседка.
— А почему бутылка открыта? — спросил художник.
— Почему, почему? По глупому твоему кочану. Не все коту масленица, мы с Виолой немного дегустировали, — передразнила соседка и упрекнула.— Мог бы не жадничать, а купить коньяк с пятью звездочками для своей же утробы. Не ценишь ты свое здоровье.
— Ценю, но от чрезмерного употребления коньяка его дубильные вещества могут превратиться для выпивохи в дебильные, — вздохнул Суховей. — Поэтому не принуждайте меня, я свою меру знаю.
— Тебе, закаленному, идейному бойцу, это не грозит, — польстила Швец, подала ему рюмку с коньяком и упрекнула:
— Долго ты нас заставил себя ждать. Это уже признаки старческого склероза, маразма или даже шизофрении.
— С чего ты, Тамила взяла? — едва не пролил Суховей напиток из рюмки в дрогнувшей руке.
— А с того, что я тебе советовала купить водку, которую пьет простой народ. Это мы, слабые, изысканные женщины, можем себе позволить шампанское или коньяк, а тебе, мужику к водке и самогону не привыкать. Зазря коньяк переводишь.
— Буду я еще всякую гадость, паленую водку пить, чтобы, как те алкаши, ослепнуть или дуба дать, — возразил он.— Для меня здоровье дороже, его ни за какие деньги не купишь. К тому же за все кровными уплачено, поэтому придержи язык.
— Не ожидала я от тебя такой черной благодарности за доброту и заботу, — обиделась Швец и приказала. — Живо пей, рюмка не микрофон. А то еще сдуру, разных пошлостей наговоришь.
Он, стоя, выпил коньяк. Раскраснелся и присел за стол. Закусил долькой лимона и бутербродом с сыром, поскольку бутерброды с черной и красной икрой быстро таяли на глазах, а точнее, в ярко очерченных губной помадой, ртах милых дам.
— Жил-был художник один, много он бед перенес…, — с удовольствием поглотив очередную «жабичу лапку», подражая Алле Пугачевой, неожиданно запела Баляс и Швец охотно подхватила припев:
Миллион, миллион алых роз
Из окна, из окна видишь ты.
Кто влюблен, кто влюблен и всерьез
Свою жизнь превратил в цветы…
— Вот это был настоящий художник, аристократ. А у тебя, Рафаэль, язык без костей. Не превращай застолье в свой бенефис. Здесь собрались личности поумнее тебя, однако мы ведем себя скромно, не выпендриваемся. А ты возомнил себя гением. Не будь занудой, не пускай Виоле пыль в глаза, — как школьника отхлестала его соседка. — И запомни, рюмка — не микрофон. Соблюдай регламент и светский этикет. Лучше бы ради любимой женщины без расчета на взаимные чувства, продал все свои картины и подарил ей миллион роз. За таким романтиком я пошла бы в огонь и в воду. А где твои шедевры, Рафаэль? Хоть бы одно полотно или рисуночек намалевал, за который дали бы букетик фиалок… Эх, судьба-злодейка, почему я не вижу из своего окна миллиона алых роз или, хотя бы с десяток?…
Она с досады выпила рюмку коньяка и закусила бутербродом с черной икрой.
— Миф, легенда, романтический образ, а ты поверила, — произнес Суховей, досадуя, что Тамила перехватила последний бутерброд с черной икрой, осталось два с красной. — Поэт Андрей Вознесенский придумал красивую, душещипательную сказку, Раймонд Паулс сочинил музыку, а Алла Борисовна с чувством исполнила, вот и все дела.
—Вспомни, сколько раз я просила тебя написать мой портрет, а ты ни в дугу, руки-крюки, — продолжала напирать захмелевшая соседка. — Одним словом, мелкая сошка, реставратор. Это все равно, что халтурщик. Чужие картины и я могу подмалевывать, наводить косметику, пускать пыль в глаза.
— Тамила, я же тебе предлагал позировать в роли натурщицы, — напомнил он и уязвил. — Ты меня, как женщина, больше не волнуешь.
— Потому, что у тебя не стоит, — лягнул она его и пропела. — Была без радости любовь, разлука тоже без печали.
Суховей промолчал, решив не обострять ситуацию.
— Как тебе не стыдно? — не унималась она. — Считал меня тогда круглой дурой. Сначала решил бесплатно полюбоваться прелестями, а потом затащить в постель и снасильничать. Знаю я вас кобелей ненасытных. Сколько невинных девиц и скромных женщин художники-развратники таким способом обрюхатили? Меня на мякине не проведешь, в каждом мужике неистребим самец. Недаром говорят, что зарекался кувшин по воду ходить, — изложила она версию.
— А в каждой бабе — самка, поэтому чья бы корова мычала, а твоя молчала, — не остался Евдоким Саввич — А в каждой бабе — самка, поэтому чья бы корова мычала, а твоя молчала, — не остался Евдоким Саввич.
— Рафаэль, не ходи вокруг, да около, как тот кот возле сметаны, а честно признайся: захотелось клубнички? — велела соседка.
— Моя клубничка растет…, — прикусил язык, чуть не проговорился о наличии дачи. Мельком взглянул на риелтора.
— Где, где растет клубничка? — поймала она его на слове.
— На Луне, — нашелся художник с ответом и для убедительности сообщил. — У меня на клубнику и цитрусовые плоды аллергия. Лучше давайте выпьем за то, чтобы вы, бабы, никогда не сидели на бобах!
— Ай, да Рафаэль, ай да молодец! — довольная его находчивостью, Швец резво встала с кресла. — Драгоценный ты мой, дай я тебя расцелую за это пожелание. У тебя иногда возникает просветление ума.
Она не поленилась, подошла и чмокнула его в щеку, оставив на коже след алой помады.
— А в губы, в засос, чтобы захотелось тела. Слабо? — подзадорила Баляс.
— Может еще стриптиз, а потом и секс, — отозвалась подруга.
— Почему бы и нет, это так заманчиво, прикольно.
— Виола, покажи пример, — усмехнулась Тамила.
— Ладно, жених и невеста из одного теста, — ответила гостья.
— Я в твои горшки и кастрюли не заглядываю, а ты свой горбатый нос не суй в чужие дела! — несмотря на примирение, продолжил распаляться Суховей. — Ты в живописи овца безмозглая…
— Ох, ох, амбиций, как у Рафаэля. Что же ты сидишь в четырех стенах сиднем? Реставрируй старые шедевры знаменитых покойников, если свои не сотворил.
— Нечего реставрировать, все ценные полотна мошенники за рубеж в частные коллекции сплавили, — вздохнул он.
— Тогда устройся в рекламное агентство и малюй витрины, плакаты о продаже разных товаров. От презервативов, памперсов, чипсов, гамбургеров до женских колготок и нижнего белья, — посоветовала она.
— Для настоящего живописца такое ремесло унизительно, — возразил он, гордо вскинув голову. — Умирать буду с голода, но за халтуру не возьмусь. А вот росписью икон и стен храмов, пожалуй, занялся бы, но пока нет заказов от священников.
— Рафаэль, а почему бы тебе для импозантности не отпустить бородку клинышком? — неожиданно предложила Швец. — Да и щетина на щеках прибавила бы еврейского шарма…
— За ними уход надо, дорогой парфюм, а то ведь заведутся вши или блохи, — возразил он.
— Мг, зато какая экономия на бритье, лезвиях, кремах, — заметила соседка. — Ты ведь постоянно ноешь, что нет денег, живешь впроголодь?
— Так оно и есть. Пока одни расходы.
— Бородка еще и тем хороша, что за нее тебя можно будет таскать, как козла, — уязвила Швец и громко рассмеялась остроте и юмору.
— Тамила, не буди во мне зверя, — рассердился художник и замахнулся.— Как врежу, несмотря на то, что рядом госпожа Баляс.
— Виола, слышь, он мне угрожает, будешь свидетелем.
— Ладно, будет вам ссориться, как малые дети, нагнетать страсти. Оставь художника, мастера кисти в покое, — управившись с красной икрой и бужениной, заступилась за Суховея солидная гостья. — Будьте оптимистами, весело смотрите в будущее, ведь очень скоро, в чем я не сомневаюсь, Евдоким Саввич превзойдет Рафаэля, станет состоятельным и почитаемым в обществе человеком. Отпадет всякая необходимость заниматься халтурой, считая жалкие гроши. Заживет в свое удовольствие и для нас при встрече букетов роз, шампанское и шоколад не пожалеет. Так ведь, господин художник?
— Не пожалею, — ответил он, довольный ее радужным прогнозом.— И все же, гражданин Рафаэль, вы меня все больше и больше разочаровываете,— вытирал пальцы салфеткой, призналась надменная Баляс.
— Почему, Виола Леопольдовна? — опешил художник.
— Я не давал никакого повода для упреков.
— Вы, или валяете дурака, или, извините за крепкое слово, ни хрена не смыслите в этикете и этике, в искусстве общения,— сурово продолжила риелтор.— Ведете себя, как базарная баба. Пригласили гостей и тут же попрекаете их куском хлеба. Прямо без всяких намеков напоминаете, что все это куплено за ваши гроши. Эка, невидаль, важный спонсор, благодетель и меценат. Я бываю в таких замках, дворцах…
— Рафаэль, не надо нас дурить, а надо нас любить, — поддержала подругу Тамила Львовна. — Мы тебе той же монетой будем платить.
.— Наверняка, медной, а не золотой, — усмехнулся художник. — У вас, скряг, среди зимы снега не выпросишь.
— О чем ты говоришь, чем попрекаешь, одумайся. У нас в Крыму зимы бесснежные, — осадила его Швец.
— Не попрекаю, случайно с губ сорвалось, — покаялся Суховей, чувствуя, как его разбирает хмель, в висках напряженно пульсирует кровь.
— Вы должны почитать за честь, что я с вами общаюсь, жертвую своим временем и важными делами,— продолжила Баляс с нотками раздражения. — У меня каждая минута на вес золота. Из-за вас я теряю выгодных клиентов, контракты и контакты.... Поймите, что главный закон рыночной экономики: время— деньги!
— Я тоже ваш клиент, — слабо напомнил Евдоким Саввич.
— Да, к сожалению, клиент. Но клиент клиенту — рознь,— подчеркнула она.— Мне от вас никакой корысти, одна обуза, головная боль. Уступила слезной просьбе Тамилы, вот и попала впросак. Я обычно оказываю услуги очень богатым клиентам, а не голодранцам, у которых шаром покати…
— Прошу без оскорблений, вы ведь светская дама из высшего общества!— вспылил Суховей.— Если я вас не устраиваю, то возвратите генеральную доверенность. В городе иного агентств недвижимости, обойдусь без ваших услуг.
— А вот этого не хотел? — риелтор, сверкнув драгоценными камнями, свернула большой кукиш.
— Сосед, ты не горячись, — приподнялась Швец. — Это в тебе под градусом дурная кровь взыграла, моча в голову ударила. Я теперь за тебя в ответе. Так с кондачка, с панталыку серьезные дела не решаются. Поостынь малость, не расстраивай Виолу Леопольдовну. Ты, что ослеп и не видишь, что она тебе только добра желает, стремится не продешевить с квартирой. Чтобы ты мог бы поправить свое материальное положение, прожить до глубокой старости в достатке и сытости.
— С таким капризным и нервным клиентом очень трудно и неприятно вести дела, — заметила Баляс. — Все это из-за правового нигилизма, незнания законов и бескультурья. Евдоким Саввич, поезд, как говорится, ушел. Во-первых, вы грубо нарушили условия договора.
— Ничего я не нарушал.
— Сами того, не ведая, вы стали ходить по другим агентствам недвижимости, интересоваться, как выгоднее продать квартиру,— пояснила риэлтор. — И, наверняка, при этом сетовали и подрывали деловую репутацию агентства «Очаг» и мою личную.
— Я ничего не подрывал, — возразил Суховей.— Рассказывал все, как есть. А вы, Виола Леопольдовна, нарушили условия договора — обещали найти солидного покупателя в течение месяца, а уже второй заканчивается. Что на это скажите? Молчите, нечем крыть?
— Это незначительное нарушение, издержка технологии, причем ради вашей же пользы,— ответила женщина.— Стремлюсь максимально дороже продать квартиру. Я могла бы на все закрыть глаза и сбыть ее первому покупателю по бросовой цене.
— Закрывайте глаза, — поймал он ее на слове.
— Мне будет, кому закрыть глаза, и надеюсь, что это случится нескоро,— парировала Баляс его выпад. — Я могу разорвать договор и возвратить вам генеральную доверенность, но при условии, что вы компенсируете все убытки за два месяца напряженной работы по поиску потенциальных покупателей.
— Почему я ни одного из них не видел?
— Чудак-человек! — рассмеялась она. — Зачем их видеть, вы ведь сами поручили мне заниматься рутинной и неблагодарной работой. Я была вся в делах, словно кобыла в мыле. Вы не знаете, какие привередливые клиенты и сколько надо здоровья, чтобы сохранить хладнокровие и не послать всех подальше. Сами меня постоянно достаете со своими глупыми претензиями и вопросами.
— Не ловчите и не юлите, Виола Леопольдовна, усердия с вашей стороны не было, только проволочки и бездействие. И сколько вы просите за ваши «труды»?
— Тысячу без всяких торгов.
— Чего тысячу, гривен?
— Кукиш, евро,— твердо произнесла она и поджала нижнюю отвисшую заячью губу.
— Я не ослышался? — приподнялся Суховей из-за стола, не донеся вилку с кружком колбасы до рта.
— Именно евро, по курсу выше доллара,— повторила она и посоветовала. — Если оглохли или заложило, то купите себе слуховой аппарат.
— У меня валюты нет, если даже продам мебель и вещи, не хватит, — ответил художник, уронив голову.— И кредит мне никто не даст.
— Продай долларов за пятьсот Джима, — неожиданно предложила соседка. — Избавишь себя от лишних забот, блох, расходов на корм и еще прибыль получишь.
— Тамила, как у тебя язык повернулся такую чушь предложить?! — встрепенулся Суховей, словно торги уже начались. — Да, я сам с голоду буду умирать, а с ним последним куском поделюсь. В отличие от людей, собака никогда хозяина не предаст, жизнь за него не пожалеет.
— Ненормальный, помешался на своем псе. В таком случае, Рафаэль, не рыпайся. Положись на мудрость и опыт Виолы Леопольдовны,— нарушила паузу Швец. — Должен понять, что выше головы не прыгнешь. Рожденный ползать летать не может. Виола в этом деле ни одну собаку съела и знает почем фунт лиха.
— Ты тоже, Тамила, не заговаривайся, я не корейка, чтобы собаками питаться, — укорила подругу Баляс. «А жаб за обе щеки уплетаешь», — хотел напомнить художник, и с раздражением произнес. — А мне с вами детей, которых нет, не крестить. Черт меня дернул на старости лет связаться с бабами.
— Ах, так значит, я баба, которая на базаре торгует?! Дождалась благодарности за добро!— вскипела Баляс. — Бросила не стол вилку, едва не разбив тонко зазвеневший хрустальный фужер, и решительно поднялась из-за стола. — Больше ноги моей здесь не будет!
— Виола, Виолочка, ну, погорячился он, дубина неотесанная, — преградила ей путь Тамила.— Сам же себе и вредит. Ведь пропадет, в какое-нибудь дерьмо влезет, если мы его оставим на произвол судьбы. Да, вредный, капризный старик и его следовало бы проучить. Но идеальных людей не существует, у каждого есть недостатки и достоинства. К тому же надо учесть возраст. Виола, придумай для него что-нибудь подходящее в знак нашей верной дружбы. Видишь, какой он жалкий и несчастный, одинокий, без заботливой жены. Сердце кровью обливается.
— Ох, Тамила, и мастерица ты разжалобить, — вздохнула Баляс, смахнув с ресницы непрошеную слезу, и с жалостью поглядела на клиента.
— Простите меня великодушно, Виола Леопольдовна. С кем не бывает, — поспешил Суховей с извинениями следом за соседкой.— Градус взыграл, голова закружилась, вот и наговорил разной чепухи...
— Ладно, так уж и быть, у меня доброе женское сердце, — возвратилась женщина к столу на место и призадумалась. — Есть еще оптимальный вариант. Чтобы вы, господин художник, не оказались в накладе на тот период, пока я буду искать покупателя, возьму вашу квартиру в аренду. Сто долларов в месяц вас устроит?
— Вполне устроит, — обрадовался Суховей, соображая, что за эти средства сможет погасить долги за жилищно-коммунальные услуги, осмелившись, попросил. — Вы мне сейчас в качестве аванса, хотя бы пятьдесят долларов дайте.
— У меня при себе такой мелкой купюры нет,— отмахнулась пухлой рукою.
— Молодец, Виола, нашла выход, у тебя золотая голова, — обняла подругу за плечи Тамила.— Тебе бы дипломатом работать в посольстве, способна любые конфликты погасить и наладить отношения.
— Я бы и не прочь поработать за границей, но там не протолкнешься, а локтями расталкивать соперниц не приучена, моральные принципы не позволяют, — улыбнулась Баляс.
— Давайте выпьем за мировую,— соседка наполнила фужеры искристым напитком. — За наше и ваше здоровье, будьмо!
Суховей потянулся к новой бутылке с коньяком.
— Рафаэль, разуй глаза, ты, что новую бутылку, как девку, тискаешь? — одернула его Тамила. — Перед тобой початый пузырь стоит, из нее и наливай, а это нам с Виолой на посошок. Ты ведь на вторую бутылку шампанского поскупился.
Взяли Рафаэля в оборот
Художник не стал открывать новую, а наполнил рюмку коньяком из початой бутылки.
— За дружбу и взаимопонимание! — провозгласила тост Швец и вдруг перевела разговор в неожиданное русло. — А может нам пожениться, официально оформим брак и заживем, душа в душу? Не пожалеешь, я женщина в соку. Тебе ведь тоже хочется женской теплоты и ласки. Почему мы оба страдаем от одиночества. Будешь, накормлен, ухожен и согрет, я — женщина страстная. Что еще мужику для полного счастья надо?
— За чей счет? — поперхнулся Суховей, но она оставила его вопрос без внимания.
— Ох, и хитрющая ты, Тамила, совсем меня утомила,— продолжил он после того, как осушил рюмку и закусил. — Почему ты мною три года назад пренебрегла, когда я тебе намекал на нежность чувств? Поздно ты, душечка, прозрела.
— Сам ты и виноват, — возразила соседка.— Следовало не намекать, а брать, достигать цели настойчивостью и упорством. А ты, ходил вокруг, да около, как тот кот возле сметаны. Надо было прямо спросить, что те надо? В ноги бы упал, колени поцеловал и поклялся, что готов любить и лелеять до гроба. На руках носить, в цветах купать и миловать. А ты, как валух-недотепа, только вздыхал, да губы облизывал. А другие мужчины время попусту не теряли…
— Зато ты только сейчас прозрела, и я догадываюсь почему,— перебил ее Суховей. — Тогда был беден, как церковная мышь, и ты на меня словно барыня-сударыня, смотрела свысока, а нынче, когда у меня появился шанс разбогатеть, ты вдруг проявила свой сексуальный интерес. Все бабы — стервы, себе на уме. Хороши, когда спите зубами к стенке.
—Злой, вредный ты, как старуха Шапокляк, — ответила Швец.
— Тому есть причина. Еще на заре туманной юности женился я на симпатичной крале, — ударился в воспоминания художник. — После первой брачной ночи выяснилось, что она не девица, до меня успела вкусить райское яблочко. Этот грех я бы ей простил, потому, что непорочную невесту найти трудно. Разве что какую-нибудь горбатую или кривоногую бабайку. Но она поразила меня своим богатырским храпом с присвистом и вибрацией. Поначалу я спал в шапке-ушанке, а потом велел ей надеть противогаз. Отказалась упертой, и я от нее ушел. Хорошо хоть дитя не успели сотворить, а то пришлось бы всю жизнь ее дикие рулады слушать.
— Значит ты, кобель, ее не любил, а пользовал, — вынесла свой вердикт Тамила. — Если бы любил, то сам бы в противогазе спал, а не третировал свою половинку. Не суди о всех женщинах по своей зазнобе. Сто лет бы нам нужны были твои проблемы с куплей-продажей. А мы вот с Виолой взвалили все заботы на свои хрупкие плечи.
— Спасибо вам, мои драгоценные, — Суховей галантно склонил голову с плешивым теменем. — Бывают редкие и приятные исключения.
— Мир не без добрых людей, — довольная его покорностью, напомнила соседка. — Дыши, пока дышится, люби, пока любится, ведь жизнь так коротка. А в загробной станешь добрым котом или злым псом, а мы с Виолой — очаровательными, пушистыми кошечками.
— Я давно в эти сказки не верю, — усмехнулся Суховей. — Знаю, что рано или поздно мы станем прахом, а потом почвой. Сколько уже в нее полегло отлюбивших и отстрадавших, что для ума непостижимо…
— Неисправимый пессимист, отравил настроение,— прервала его Швец и обернулась к гостье. — Что мы сидим, как на поминках с кислыми рожами, будто клюкву раскусили. Давайте сольно или хором споем песню нашей молодости. Рафаэль, на правах щедрого спонсора запевай свой любимый шлягер.
— У меня много любимых песен советской эстрады. Например, эта «молодым везде у нас дорога, старикам везде у нас почет», — напомнил строчки из припева художник. — Только ведь теперь для стариков и молодежи нет ни нормальной жизни, ни почета. Осталась лишь разбитая дорога: молодежи — за рубеж вкалывать на стройках и вредных производствах, а молодым и красивым женщинам в борделях или сиделками у престарелых буржуев для выноса из-под них горшков. Старикам уготован один последний путь — на кладбище. Хоть бери в руки топор или вилы и иди на олигархов и бюрократов, но силы уже на исходе.
— Пошел ты на хер со своими топором и вилами, чтобы мы с тобой в какую-нибудь скверную историю не вляпались. Спасибо, хоть развеселили. Я тебя просила спеть, что-нибудь бодренькое и веселенькое, а ты нагнал тоску зеленую, — упрекнула соседка. — Не будь пессимистом, нытиком. Мне нынешняя житуха нравится. Полная свобода! Хочешь, работай до седьмого пота, а лучше валять дурака, никому до тебя нет дела. А раньше за тунеядство позорили на товарищеских судах, могли и в колонию посадить.
— Кто за паразита, бездельника работать будет? — возразил Евдоким Саввич.
— Много есть способов добычи денег. Например, по схеме «купи-продай». На оптовом рынке или привозе взял товар дешевле, а на других рынках продал дороже, вот тебе и навар. Так перекупщики поступают. К тому же наивные и доверчивые простаки, лохи еще не перевелись. Всегда есть возможность их надуть. Представляете, какой скучной и серой была бы жизнь без аферистов, авантюристов и их жертв — лохов.
—Это же нечестно обирать стариков, детей, — возмутился он.
— Зато весело и азартно, — ответила Тамила. — Сейчас ситуация такова, что, если не обманешь, то не проживешь. А ты о какой-то дороге столбовой и революции с топорами и вилами размечтался. Забудь о путешествиях и приключениях. Зачем, куда-то ехать и платить большие бабки. Головой надо думать, а не мягким местом. Давай затягивай свой шлягер, мы с Виолой оценим твои вокальные способности.
— Не до песен, в другой раз.
— Рафаэлю медведь на ухо наступил. Не услышим мы его соловьиного пения. Давай покажем ему пример, споем дуэтом из репертуара Аллы Пугачевой, о паромщике, бессоннице или полковнике-уголовнике:
— А ты слова знаешь? — спросила Баляс.
— Нет, забыла, а когда-то знала.
— Какого хрена тогда предлагаешь? — произнесла Виола и затянула. — Парней так много холостых на улицах Саратова. Парней так много холостых, а я люблю женатого…
— Что вы кричите, словно вас режут тупым ножом или насилуют? — Суховей прикрыл уши ладонями. — Всех жильцов дома всполошите. Тоже мне артисты с погорелого театра.
— Если ему не нравится наше пение, то наливай, подруга, шампанское, а ему коньяк для поднятия тонуса, — велела Швец и озвучила диагноз — В нем неистребима психология совка. Но к старому возврата больше нет.
Баляс охотно исполнила ее просьбу, наполнив фужеры напитками, провозгласила тост:
— За будущий брачный союз Тамилы и Рафаэля! Господь создал каждой твари по паре, чтобы с упоением совокуплялись и размножались.
— Выкусите, мадам. Когда замаячили большие деньги, то и союз тут как тут, — не удержался от реплики Суховей. — Раньше бедного художника не признавала, не замечала, лишь себе цену набивала, чтобы женишка побогаче отхватить. А теперь и под венец со мной готова…
— Рафаэль, креста на тебе нет! — обиделась Швец, приложила к глазам розовый кружевной платочек. — Не нужны мне твои деньги. Подавись ты ими. Еще и неизвестно, когда они у тебя появятся. Ты, как тот дурень, что думкою богатеет. Как ты мог так подумать! Жестоко и меркантильно. У меня вспыхнули чувства. Ты должен понять, что любви все возрасты покорны и подвластны. Пока человек любит и его любят, то он живет и не теряет интерес к жизни, ощущает ее вкус. А ты, в таком возрасте, что уменьшается лимит времени. Мы могли бы вместе встретить старость. Хоть будет о чем вспомнить на закате лет и на том свете.
— На том свете все по барабану, — вздохнул Суховей. — Нет Тамила, спасибо за признание и ласковое слово, но я уже привык жить один. Никто меня не пилит, не отравляет настроение, а ты нудная и скупая...
— Значит, от ворот, поворот, выставил тыкву? Ну, гляди, Рафаэль, я гордая, второй раз напрашиваться не стану, а ты пожалеешь, что отверг предложение. Сдохнет в одиночестве в помойной канаве, — заявила Швец.