— Значит, я — садистка, а ты — гуманистка? — смекнула Швец. — Может, поменяемся ролями?
— Нет, тебе по характеру больше подходит первая роль, — возразила Виола. — Ты по натуре язвительна, склонна к злорадству.
— Премного благодарна за столь изысканный «комплимент», — с сарказмом произнесла Тамила.
Собачья преданность
Подойдя к двери своей квартиры, Евдоким Саввич услышал лай и визг дога. Открыл и пес, радостно повизгивая, лизнул его языком в щеку.
— Ты, прости меня Джим, опять твой хозяин пьян в стельку, а ведь обещал ни грамма. Связался с этими бабами и оставил тебя в одиночестве, — покаялся он.— Эти пучеглазые жабы пьянками меня в гроб раньше срока загонят. Надо завязывать морским узлом, кончать с этой богемой. Сейчас мы с тобой на свежий воздух, проветрю свои мозги от алкоголя.
Суховей взял с полки ошейник с поводком и надел его на верного друга. Вышли на лестничную площадку. Сквозь плотную дубовую дверь соседской квартиры доносилось женское пение: «Ромашки спрятались, завяли лютики, зачем вы девочки красивых любите…» Он узнал голоса Тамилы и Виола, усердно проявляющих свои вокальные способности. «Тоже мне, непорочные девочки собрались. Ушлые, себе на уме бабы. Напились, наелись на халяву и радуются жизни», — с тоской подумал художник, соображая, где раздобыть средства, чтобы дожить до выдачи очередной пенсии. В лифте с Джимом спустился в подъезд.
Суховей, а точнее, дог вывел своего хозяина в глухой уголок Комсомольского парка, где меньше всего было тропинок, а значит прохожих и других любителей-собаководов. Евдоким Саввич не хотел, чтобы его Джим столкнулся с псами таких бойцовских, агрессивных пород, как ротвейлер, питбультерьер, бульдог… В таких ситуациях ему бы стоило большого труда удержать честолюбивого дога на поводке.
На рубеже весны и лета в парке торжествовал май. Плакучая ива обрядилось светло-зеленой вуалью, кустарники вспыхнули розовыми и желтыми соцветиями, а белоснежные кружева раскинули на своих ветвях дикая алыча и колючий боярышник. Художник, который уже раз подумал, что из времен года ему больше всего по душе весна, когда все в природе пробуждается и устремляется к теплым лучам щедрого солнца. Весной особенно хочется жить и радоваться своему пребыванию на этой прекрасной земле. Вызывала у него восторг и золотая осень, восхищающая взор гаммой акварелей и щедрыми дарами полей, садов и лесов.
Словно уловив настроение хозяина, Джим резвился, натягивая кожаный поводок, и Суховей едва за ним поспевал. У него даже возникла мысль расстегнуть ошейник и отпустить дога. В безопасности для окружающих художник был уверен на сто процентов. Единственное, что тревожило — вдруг поблизости окажется пес бойцовской породы и они могут сцепиться в схватке, доказывая, кто сильнее.
В твердости характера Джиму не откажешь, будет бороться до победного конца. Как не велик был соблазн отпустить пса на свободу, но он не решился. Сдерживали его не только правила прогулок, но и тот факт, что пребывал под градусами и поэтому инцидент не сулил бы ничего хорошего. А уж выяснять отношения с милицией, для него было убийственно.
В утешение псу, резвость которого усмирялась поводком, художник пообещал:
— Скоро мы с тобой сказочно разбогатеем и заживем, как белые люди. Вместо каши овсянки и перловки, будешь не только грызть сахарные кости, но и натуральное мясо, филе и вырезки. А также куплю заморское собачье питание, от которого энергия возрастает и шерсть, как у снежного барса, блестит.
Суховей наклонился, чтобы потрепать дога по шее почесать за ушами и вдруг в глазах потемнело, промелькнули оранжевые круги и он рухнул на землю словно провалился в бездну.
Джим дернул, конец поводка выскользнул из ослабевших пальцев хозяина. Пес, не понимая, что произошло, бегал вокруг него, лизнул в лицо. Затем услышал голоса и, волоча за собой поводок, выбежал к тропинке. В этот момент проходили парень с девушкой. Дог выскочил из-за куста цветущего боярышника.
— Ой, какой ужасный волкодав! — вскрикнула девушка и спряталась за спиной своего спутника, прильнула к нему своим стройным и гибким телом и призналась. — Леша, я боюсь. Он похож на собаку Баскервиль или волкодава. Большой, как теленок.
— Фу, фу, стоять! — приказал парень, сохраняя спокойствие. — Не робей, Олечка, он не тронет. Это породистый пес — дог. Видишь с ошейником и поводком, наверное, потерялся или сбежал от хозяина. Бездомных псов надо опасаться, злых и голодных. Помнишь ведь присказку, только от жизни собачьей, собака бывает кусачей, а этот ухоженный, сытый…
— Тогда что ему от нас надо?
— Решил порезвиться, весна ведь буйствует, как и в человеке в животных, особенно в котах, бурлят гормоны. Вечные законы природы, которым подвластны все живые существа.
Джим остановился и залаял, ни сводя глаз с Алексея.
— Иди, иди своей дорогой, мы тебя не боимся, нечего нас проверять на смелость, — взмахнула Оля изящной рукой и с удивлением увидела, что дог немного отбежал в сторону от тропинки, но возвратился. Залаял, замотал головой и повернулся, словно приглашая последовать за ним.
— Похоже на то, что он нас зовет за собой, — сообразил Алексей. — Интересно узнать, что ему надо?
Они свернули с тропинки и пошли за Джимом, довольным тем, что люди поняли смысл его поведения. Девушка первой увидела мужчину возле куста шиповника. Он неподвижно лежал боком на земле.
— Леш, гляди, какой-то алкаш, словно бревно, валяется. Еще схватит воспаление легких. Надо его разбудить,— предложила она.
— Он вроде прилично одет, не похожий на пьяницу,— засомневался парень, приблизившись к незнакомцу и по тому, как лаял пес, понял, что это его хозяин. В подтверждение его версии, дог лизнул Суховея в щеку красным языком.
— А мне все же кажется, что он алкаш, — повторила девушке, ощутив чутким носиком запах спиртного.
— Не алкаш, я художник, — едва слышно прошептал мужчина, придя в сознание, с недоверием взирая на незнакомцев.
— Художники, как и актеры, писатели и поэты, тоже спиваются. Хемингуэй на этой почве покончил с собой, — возразила девушка. Евдоким Саввич не стал спорить и лишь попросил:
— Мне очень плохо, вызовите “неотложку”. Сердце... жмет в груди...
Алексей по мобильному телефону «Nokiа» избрал номер станции «Скорой помощи» и, услышав отклик диспетчера, сообщил:
— Срочно нужна медпомощь. В Комсомольском парке, мужчине плохо, наверное, сердечный приступ.
— Потерпите, не оставляйте его одного, врачи скоро прибудут,— сообщила женщина. Джим прилег у ног хозяина.
— Как зовут вашего друга? — спросила у Суховея Оля, дабы отвлечь его от тягостных мыслей.
— Джим, — ответил он, тщетно пытаясь приподняться.
—Лежите, вам нельзя двигаться. Резкие движения очень опасны,— предупредила девушка, встретившись с его печальным взглядом, и пояснила. — Я учусь в медицинском училище и знаю, как в таких случаях обходиться с пациентами.
Затем обернулась к Алексею.
— Какой умный и верный пес. Я тоже хочу завести пуделька или спаниельку.
— Хорошо, Олечка, об этом потом поговорим.
—Дочка-а, — окликнул ее Суховей.— Я понял, что у тебя доброе сердце, ты любишь животных. Я очень волнуюсь за Джима. Что с ним будет, если меня положат в больницу...Пропадет, пристрелят и убьют живодеры, приняв за бродячего дворнягу.
— Да, проблема,— посочувствовал парень, размышляя над ситуацией.
— Я живу неподалеку, в угловой девятиэтажке,— продолжил страдалец.— Семьи нет, но у меня есть соседка Тамила Львовна Швец. Живет в квартире номер девяносто семь, а я в девяносто восьмой. Оленька, очень прошу вас, пригласите ее сюда, скажите, мол, случилась беда. Она присмотрит за Джимом, он ее знает и слушается. Иначе пропадет собака, бомжи съедят...
— Конечно, конечно, я приглашу ее, а вас, как зовут,— с готовностью отозвалась девушка.
— Скажите ей, что от Суховея, Евдокима Саввича.
— Олечка, давай я сбегаю, а ты возле больного побудь в качестве медсестры? Пусть для тебя это будет практикой?
— Практики мне хватает, я ее прохожу в клинике, — возразила она. — Тебе могут не открыть двери, уже поздний час.
—Верно. Олечка, умница. Тамила Львовна живет одна и очень недоверчива к незнакомым людям. Опасается, чтобы не ограбили, не убили. У нее есть, что взять, чем поживиться. Дом — полная чаша. Сегодня у нее гостья Виола Леопольдовна…
—Будь осторожна, милая, — предостерег Алексей и девушка растаяла в сгустившихся сумерках вечера.
Появилась она вместе с худосочной женщиной, почти одновременно с бригадой реанимационного автомобиля. С выпученными глазами Швец протиснулась к лежащему на носилках Суховею. Над ним, проверяя пульс, склонился врач-кардиолог.
— Ох, голубчик родной, на кого же ты нас, горемычных покидаешь!? — завыла Тамила, оттеснив от него врача.
— Женщина, уймитесь, не устраивайте истерик, — попросил обескураженный ее неадекватным порывом мужчина.
— Вам легко говорить, а он для меня вместо отца родного, — упрекнула она эскулапа и снова припала к немощному телу художника
— Рафаэль, голубчик, как это тебя угораздило свалиться на ровном месте!? — громко крикнула она, брызнув слюною в ушную раковину доктора, вздрогнувшего от неожиданности. Он приподнялся, вытер оттопыренное ухо ладонью и велел водителю:— Уберите эту сумасбродную женщину.
— Не смейте! Прочь руки, иначе я за себя не ручаюсь, — отмахнулась Швец от мужчины и посетовала. — Это тебя, бедолага, наверное, Джим своим режимом и прогулками заездил, а может лишку хватил. Я ж тебя умоляла, не пей лошадиными дозами, побереги здоровье. У тебя явные признаки алкогольной зависимости.
— Тамила, не тарахти. Я очень тебя прошу, присмотри за Джимом, пока не встану на ноги. Корми и выгуливай его три раза в сутки. Потом тебя щедро отблагодарю, когда выручу деньги за квартиру. Ты же знаешь, что у меня, кроме Джима, нет близкого человека.
— Давай, ключи от своей квартиры, — потребовала соседка. — Я твоего пса не собираюсь держать на своей жилплощади, чтобы на ковры мочился и гадил, а ночью со злости загрыз.
— Не бойся, он у меня смирный, добрых людей не трогает,— заверил художник. — Возьми ключи в кармане куртки, а то мне трудно пошевелить рукою, совсем ослаб.
Она ловко, словно всю жизнь только этим и занималась, запустила руку в карман и вытащила два ключа на медном кольце.
— Женщина, гражданка, что вы, как на базаре, не мешайте, — грубо оттеснил ее врач, поняв, что с такой наглой особой не следует церемониться и тут уместно действовать по принципу: клин клином вышибают.
— Где Виола Леопольд… — не договорил Суховей. — Почему она не пришла?
— Не обижайся, Виола очень впечатлительная, ей дурно от таких сцен. Она очень близко к сердцу принимает чужое горе. Как только узнала, так сразу и уехала, — ответила Швец.
Евдокима Саввича на носилках положили в салон реанимационного автомобиля и Швец на истерически крикнула ему вослед:
— Не давай духом, мы тебя обязательно навестим, как только врач позволит! Богу будем за тебя молиться!
Джим, внимательно наблюдавший за происходящим, устремился к автомобилю, потеснив одного из санитаров.
— Гражданка, держите пса! — велел ей врач-кардиолог и живо сел в кабину рядом с водителем. Выхватив светом фар цветущие кусты и, лавируя между ними, машина выехала из парка на трассу. Алексей и Оля с чувством исполненного долга отправились в кафе, с открытой площадки которого доносились мелодии молодежной дискотеки, сверкали разноцветные огни. Тамила, держа на поводке Джима, напряженно всматривавшегося в темноту в поисках хозяина, отправилась к своему дому.
«Черт подери, свалилась эта обуза на мою голову,— подумала Швец. — Буду теперь привязана к кобелю, словно к станку. Срочно надо куда-то его пристроить или сдать в живодерню, тем более, что дни Рафаэля сочтены. По статистике мужики в стране больше шестидесяти лет не живут, а женщины в среднем дотягивают до семидесяти трех лет. Даст Бог, все получится, как мы с Виолой замыслили. Она никогда не ошибается в своих прогнозах и действиях».
Где было Джиму знать, какой коварный замысел вызрел в сознании двух женщин, решивших оказать услуги Суховею, убывшему в больничную палату во власть эскулапов и судьбы.
Оценка «трофеев»
— Радуйся, пляши, подруга! Наша взяла, все получилось, как задумали, Рафаэлю кранты! — возвратившись в квартиру с Джимом на поводке, прямо с порога сообщила Швец.
— Что, уже дуба дал? — облизывая жирные губы, приподнялась из-за стола Баляс.
— Нет, еще не дал, но уже не жилец на этой грешной земле. Лицо бледное, как гриб поганка, ни кровинки. Витает запах смерти. И, кажется, уже нос заострился, щеки впали, — промолвила Тамила. — Едва ли до утра дотянет. Твоя коварная акция удалась. Ведь это ты мне посоветовала давать с алкоголем яд маленькими дозами, чтобы угасал медленно, как Бонапарт Наполеон, которого на острове Святой Елены отравили мышьяком. Тогда смерть не вызовет подозрений. Мол, околел от старости, одиночества и тоски…
— Прикуси язык и никому об этом не болтай, — с неприязнью оборвала ее риелтор.
— И к тому же не забывай, что это не моя, а наша акция.
— Пусть будет по-твоему. Давай выпьем за упокой раба божьего. Почил Рафаэль без славы и почестей. Пусть ему земля пухом будет, — предложила хозяйка квартиры.
—Не рано ли его хороним? Ты уверена, что яд натуральный, не туфта? Могли ведь всучить обычный мел. Ты его проверяла? — обрушила залп вопросов риелтор.
—Зачем его лишний раз проверять? Он же подействовал, свалил Рафаэля с ног.
—Старика мог свалить и алкоголь, ведь мы его изрядно накачали. В больнице протрезвеет и к утру будет свежий, как огурчик, — предположила Виола.
— Не будет. Я для надежности добавила в его фужер с коньяком крысиный яд, мышьяк, — призналась Швец. — Качество яда, купленного у незнакомца, у меня вызвало сомнение, поэтому подстраховалась.
— Ушлая ты, однако, — заметила Баляс. — Но мышьяк убивает организм очень медленно. А нам, чтобы успешно провернуть сделку, надо быстрее избавиться от художника. Эффективность яда следует проверить.
— На ком? — снова озадачилась Тамила и сама же предложила. — Может на Джиме?
— Не годится. Куда ты денешь труп пса?
— Порублю на части и отвезу на свалку.
— Спецы из СЭС и ветеринарной службы заинтересуются причиной мора и мы «погорим», если обнаружат яд, — возразила Виола. — Есть у меня знакомый токсиколог, но я не хочу «светиться». Обязательно спросит, где приобрела яд, для какой цели? Надо выждать время.
— Рафаэль даст дуба и все станет ясно без всяких проверок, — поддержала ее решение Швец. — Судя по состоянию, не жилец он. Глаза мутные, язык заплетается. И все-таки жаль соседа. Не с кем будет потешаться, некому «поляну» накрывать.
— А чего его жалеть. Люди мрут, как мухи. Одним стариком меньше, никто не заметит потери бойца. Отжил свое, пора на покой.
— Я ему мольберт и кисти в гроб положу. Может на том свете у него гениальность или, хотя бы талант, проявится. Эх, все мы там будем, кто раньше, а кто — позже, но торопиться не следует.
— Не дури, ты уверена, что ему крышка?
—Уверена. Врач тоже не сделал утешительного прогноза. Считает, сердечный приступ, ишемия, стенокардия, аритмия или обширный инфаркт.
Швец разлила в фужеры коньяк и провозгласила:
— Не поминай нас лихом, Рафаэль. Скучно будет без тебя. Но, что поделаешь, такая судьба, ничто не вечно под Луной, все когда-нибудь кончается.
Не чокаясь, залпом выпили, закусили.
— Вот и новая проблема свалилась, — вздохнула Тамила.
— Какая еще проблема? — насторожилась Виола.
— Что делать с квартирой и имуществом Суховея? У него нет ни близкой, ни дальней родни. Заберут в пользу государства и жэковские крысы по блату поселят кого-нибудь из своих родственников или друзей. Жаль, мы постарались, а добро чужим достанется.
— Не достанется, кукиш с маком, — возразила риелтор и, томно закатив глаза, закурила, пуская кольцами дым. — Были ситуации и сложнее, что-нибудь придумаем. В первую очередь надо срочно раздобыть паспорт Суховея и оформить генеральную доверенность и на продажу второй квартиры. Найдем состоятельных покупателей и валюту поделим. Ты ведь любишь денежки?
— Не спрашивай. Скажи, кто их не любит? — ухмыльнулась женщина. — Вот только паспорт сложно раздобыть. Рафаэль с ним не расстается. Если он станет трупом, то придется иметь дело с администрацией больницы. Долго объяснять, зачем документ?
— Нет таких дверей, которые бы не открывала взятка. Всем хочется красиво и сытно жить, — заметила Виола. — Если же главврач окажется кристально честным человеком, в чем я глубоко сомневаюсь, ведь коррупция прогрессирует, то придется изъять документ хитростью. Например, представиться работником собеса, общества Красного Креста или ЖЭКа, сыграть роль. У тебя Тамила, при твоей жидовской хитрости должно получится.
— А что делать с имуществом? — выдала Швец очередной вопрос.
— Если мебель, бытовая техника в приличном состоянии, то есть шанс продать их вместе с квартирой. Набросим тысячи четыре-пять баксов в зависимости от ценности мебели и другого имущества.
— Если покупатель откажется?
—Тогда продадим по частям, а лучшие предметы, антиквариат, оставим себе. При первом знакомстве с художником я не слишком концентрировала внимание на интерьере. Однако сомневаюсь, что у забулдыги могут быть ценные вещи? Если и были, то просадил на пойло.
— Кое-что из мебели и вещей, антиквариата, столового серебра, представляет ценность, — возразила подруга. — Впрочем, кроме пса, он передал мне запасные ключи от своей квартиры. Давай проведем инвентаризацию и ревизию. Поглядишь, стоит ли овчинка выделки?
— Что смотреть, я ведь уже была в его гостиной во время знакомства. Кроме столового серебра, ничего особенного, разные побрякушки, типичный быт холостяка.
— Не скажи, в спальной ведь не была. Там есть интересные и ценные антикварные в стиле ампир вещи.
— Зато ты, наверное, все облазила?
— Женщина по своей природе любопытна, — заметила Швец.
—Уж ты чрезмерно любопытна, везде свой горбатый нос суешь, — упрекнула Баляс.
— Не горбатый, а греческий. К тому же привычка — вторая натура.
— Не греческий, а еврейский.
—Думаешь, что этим ты меня унизила? — усмехнулась Тамила. — Кабы не так, времена изменились. Горжусь тем, что я не полукровка, а чистопородная еврейка. Это в советское время нас притесняли, приходилось прятаться за русскими, украинскими, белорусскими и, даже грузинскими и армянскими, именами и фамилиями, а теперь наш звездный час. Во всех сферах, особенно во власти, банках, науке, медицине и культуре засели мои братья и сестры иудеи. И среди олигархов евреи первые. Мало кто стремится в Израиль, на землю обетованную, чтобы не превратиться в пушечное мясо в бесконечной войне с палестинцами и другими, люто ненавидящими нас, арабами.
— Поздравляю! Да, на производстве, у станков, на полях и фермах евреев теперь не встретишь, все переместились поближе к власти деньгам, — точно подметила Баляс и согласилась. — Коль настаиваешь на осмотре берлоги Рафаэля, то пошли. Погляжу, чем еще богат твой аристократ?— согласилась риелтор, бросив недоверчивый взгляд на Джима, который не сводил печальных глаз с двери в ожидании хозяина. Чутко прислушивался к звукам. — Пса куда пристроим? За ним постоянный уход нужен.
— Пусть посидит здесь, а то в своей квартире, почувствует себя барином, будет путаться под ногами и еще покусает, — предостерегла Швец. — Потом посоветуешь, что с ним делать. Мне нахлебник, дармоед не нужен. Сама ведь знаешь, что копейка рубль бережет.
Они для бодрости и моторности выпили еще по пятьдесят граммов золотистого напитка. Поднялись и направились к двери. Джим пошел следом, но перед самым носом хозяйка захлопнула двери. Они пересекли лестничную площадку. Швец открыла ключами дверь соседской квартиры. Не глядя, на ощупь включила свет.
— Проходи, Виола, чувствуй себя, как дома.
— Догадываюсь, что ты сюда часто вхожа, — с интригой заметила она. — Художник все же мужчина и, наверное, не импотент?
Тамила, что на нее не похоже, пропустила намек мимо ушей. В небольшой прихожей деревянные полы с выцветшей краской.
—Вишь, какой Суховей непрактичный, как тот сапожник, что без сапог. Не удосужился полы покрасить.
— Это уже детали, частности, новый владелец или владелица, заменят полы паркетом, — ответила Баляс. В прихожей, оклеенной дешевыми обоями с вешалкой и одеждой на стене, тумбочкой с телефонным аппаратом, они не обнаружили ничего ценного. В гостиной увидели с износившейся обивкой диван, два кресла и журнальный столик из мебельного набора «Кипарис», цветной еще советского производства телевизор «Фотон», две секции мебельной стенки с книгами, и старинный красного дерева сервант в стиле «ампир» с фарфоровой, фаянсовой, хрустальной посудой и предметами антиквариата. Пол застелен потертым паласом. Под потолком типичная люстра с тремя рожками, окно занавешено кружевным тюлем.
— Скромная берлога советского интеллигента, как будто осколок музея социализма, — констатировала Виола и вынесла вердикт. — Пожалуй, художественную и коммерческую ценность представляет сервант, а также книги, если сохранились раритеты, издания столетней и более глубокой старины, а также бронзовые канделябры, и керамические статуэтки, вазы, чаши…
— Книги я сама проверю, перетрясу. Может, художник между страниц прятал деньги. Старики так часто поступают, а потом из-за склероза забывают о таких сбережениях, — заметила Швец. — У него еще есть столовое серебро — семейная реликвия. Рафаэль по-пьяни хвастался, что в его жилах течет дворянская кровь. Но по известным причинам, в советское время тщательно скрывал свое происхождение, опасался преследований со стороны прокуратуры, КГБ и МВД. Они наводили на него панический страх.
— Столовое серебро, как и сервант, можно загнать коллекционерам за приличную сумму, — заметила Баляс. Ее взгляд зацепился за автопортрет художника и она, указав не него, велела.
— Признайся, Тамила, как на духу, давала живописцу, радовала его, хоть иногда?
— Ты шо, сдурела?! У нас разница в возрасте семнадцать лет. Чтобы я под старика легла, упаси Господь!
—А по молодости лет? На холсте, какой красивый гусар. Сразу и не узнаешь. Это нынче износился и полинял. Скороспелки, наверное, тогда сами на шею вешались и сохли, когда Суховей был при деньгах и славе?
— Эх, Виола, наивная ты баба, кто же тебе об этом скажет. Что было, уплыло, быльем поросло. Не приставай ко мне. Я у тебя не спрашиваю, под кого ложишься, и на кого садишься?
По грустно-загадочной интонации голоса Баляс поняла, что подруга давала соседу и не один раз. На многих рисунках был изображен Джим, начиная с возраста щенка до взрослой стати.
— Почему так много картин с собакой? — спросила Виола.
— Прежде Рафаэль рисовал только голых натурщиц, куртизанок. Наверное, бабы с их чарами и прелестями его уже не интересуют или бережет семя, — сообщила Швец. — А на собаке он помешался, души в своем Джиме не чает. Да, что теперь о нем говорить. Лишь пустая трата времени. Останется в прошлом, в воспоминаниях.
— Веди дальше, показывай хозяйство, — промолвила Баляс и последовала за Тамилой в спальную комнату. С порога внимание Виолы привлекла не панцирная кровать с блестящими никелированными набалдашниками в форме сосновых шишек, а старинные часы с циферблатом и бронзовым маятником, мерно отсчитывающим секунды, трюмо красного дерева с овальным зеркалом, статуэтка обнаженной нимфы и старинный шифоньер.
— О таких старинных часах с боем давно мечтала, — призналась до того сдержанная в эмоциях гостья. — Они у меня вызывают ассоциации с песней моей любимой певица Примадонны Аллы Пугачевой «Старинные часы». Из всех увиденных вещей я бы забрала себе столовое серебро, канделябры, нимфу и эти часы. Они гармонично и по стилю, и по цвету вписываются в интерьер моей гостиной. А нимфа и серебряный сервиз украсят любое застолье. Я— прирожденная эстетка и обожаю красивые старинные вещи.
— Я— тоже эстетка, не меньше тебя разбираюсь в антиквариате и раритетах. Мне тоже нравятся часы, серебряный сервиз, нимфа и канделябры для свечей, романтического ужина, — в унисон подруге отозвалась Швец. — Несколько раз пыталась обменять на свои часы настенные электронные или купить по дешевке, но Рафаэль, остался непреклонным. С серебром, бронзовыми канделябрами и нимфой тоже решил не расставаться. Уперся рогом и все бубнил, что это семейная реликвия. Досталась ему от бабушки, а той — от прабабушки, и так до времен царя Гороха.
Виола, давай так решим. Ты возьмешь себе диван, кресла, телевизор «Фотон», холодильник «Кристалл», плетенную этажерку для книг, а трюмо, сервант, часы, софу, столовое серебро и все остальное мне. Старому барану теперь все по барабану. Ему светит последняя мебель в единственном экземпляре — стандартный из досок гроб.
— Однако, какая ты циничная. На тебе боже, что мне негоже, — возмутилась риелтор. — Ты, Тамила, от скромности и щедрости не помрешь. Хлам, значит мне, а себе — ценные ретро-вещи?
— Я ведь не только соседка художника, но и бывшая любовница, почитай, жена, и имею больше прав на его наследство.
— Соседка и любовница — не законная жена, поэтому у нас равные права, — сухо парировала Баляс. — К тому же без моего участия ты от старика и ломаного гроша не получишь. Диван, кресла, телевизор и холодильник, все это старье, которое ты хочешь мне всучить, годятся только на свалку. Плетенных этажерок, кресел и корзин на рынках завались. Я хочу старинные часы, о которых поет Пугачева.
— Я тоже хочу часы. Мне Алкины песни нравится не меньше твоего, — ощутив азарт, не уступала Швец.
— Ладно, Тамила, ты меня своим упрямством совсем утомила, не будем ссориться, делить шкуру неубитого медведя, — с благоразумием произнесла риелтор.
«Вот, дура, черт меня дернул устроить для нее эту экскурсию, показать имущество Суховея, — с опозданием и досадой подумала Тамила. — Следовало по-тихому нанять грузчиков и перетащить мебель и все имущество в свою квартиру. И тогда я бы сама решала, что отдать Виоле, а на что свернуть ей кукиш. С моей жилплощади она ни старинных часов, ни серванта и трюмо, никогда не получит. Как говорят, что с воза упало, то пропало». Будто проникнув в ее мысли, риэлтор велела:
— Пока живописец жив, пусть все остается на своих местах. Потом перед тем, как продать квартиру, разберемся с его наследством.
Швец, снедаемая любопытством, открыла дверцу шифоньера. Осмотрела висящие на «плечиках» сорочки, куртку и пиджак. Ловко, будто всю жизнь только тем и занималась, ощупала ткань, подкладки, проверила карманы. Из внутреннего кармана пиджака извлекла вчетверо сложенный лист договора об услугах купли-продажи и завернутую в бумагу и перетянутую резинкой пачку. Развернула договор и отдала Баляс:
— Забирай филькину грамоту, чтобы никаких улик не осталось.
— На сей раз, ты права, — согласилась Виола и спрятала договор в «дипломат».
—Так вот, где старый хрыч прятал доллары или евро, — с блеском в глазах сообщила Швец. — А ведь постоянно ворчал, что бедствует, перебивается с хлеба на воду.
Поспешно содрала резинку и развернула бумагу.
— Рубли? — маска разочарования наползла на ее лицо. — Сколько же он скопил? Купюры то мелкие, крупнее двадцати и пятидесяти нет. Словно на паперти у церкви или в подземном переходе милостыню собирал.
— Тамила, я поражена твоей беспардонностью и скупостью, — укорила ее подруга. — Превратилась в базарную бабу, докатилась до того, что шаришь по чужим карманам, как мелкоуголовный элемент.
— Теперь эти деньги ничейные, а значит наши, — возразила она и старательно пересчитала купюры. — Две тысячи пятьсот двадцать четыре рубля. Не густо, но и такие деньги на дороге не валяются. Если по-честному, то эту находку я должна с тобой разделить поровну. Но сама понимаешь, что предстоят похороны Суховея, у которого кроме этих вшивых сбережений и долгов за коммуналку, в доме, хоть шаром покати. Поэтому, если не возражаешь, я оставлю их при себе. Понадобятся на венки, цветы, напитки для скромных поминок…
— Не возражаю, — согласилась риелтор в расчете на то, что это «пожертвование» обернется огромной прибылью после продажи двух «бесхозных» квартир художника.
— Виола, у Рафаэля есть дача, переоформи ее на меня, — небрежно попросила Швец.
— Что же ты раньше об этом молчала? — укорила ее Баляс. — Где его фазенда?
— Фазенда? Громко сказано, — рассмеялась Тамила. — Халупа на курьих ножках.
— Где она находится, на Ближних или Дальних дачах, что у черта на куличках?
— На Ближних дачах.
— Хорошо. Земельные участки с объектами недвижимости вблизи города выше котируются, — со знанием конъюнктуры рынка сообщила риелтор. — На хрен она тебе нужна, ее лучше сбыть. Сама ведь постоянно тылдычишь: куй железо, пока горячо?
—Виола, я на нее давно глаз положила.
— Хочешь стать дачницей?
—Очень хочу.
—В таком случае заплатишь мне семьдесят процентов от ее рыночной стоимости, — заявила Баляс.
—Почему так много?
—По кочану! Я рискую не только репутацией, но и свободой! — резко осадила ее риелтор. — Если не устраивает, то баба с воза, кобыле легче.
—Виола, я подумаю.
—Быстрее мозгами шевели, — поторопила Баляс. —Что собою представляет дача?
—Ничего особенно, шесть соток и ветхая халупа из глины и соломы. Такую чаще всего отдают в придачу, чтобы избавиться от головной боли.