— Это конечно, ваши личные сердечные дела. Я не знаю, как далеко зашли ваши отношения, есть ли интим, но из вас получилась бы очень прекрасная пара, — на полном серьезе заверила Баляс.
— Дайте мне с одним делом управиться, продать квартиру,— напомнил он причину застолья.— И так голова кругом идет.
—Женитьба делу не помешает. Напротив, секс очень полезен для здоровья, поднимает тонус и человек проявляет интерес к жизни,— заметила Виола.
—Вы тут продолжайте, а я пойду, что-то мне нездоровится, наверное, разволновался. Джим сидит взаперти, время его выгулять, — сообщил художник. — Зла за душой не держите, если кого нечаянно словом обидел. Я камня за пазухой не ношу и фигу в кармане не держу.
— Наконец то, ты дошел до тямы,— похвалила Швец.
—Ты же не хочешь стать последним лохом, чтобы тебя облапошили, ободрали, как липку?
— Не хочу, зачем мне позор на старости лет.
— Потому и не рыпайся. Слушай, что тебе мудрые люди советуют. А теперь ступай, ступай с Богом. Мы тоже немного посидим, посудачим, выпьем за твое здоровье и разбежимся. И не хандри, ты нам нужен здоровенький и бодренький.
— Ох, раньше времени загоните вы меня в гроб своими пьянками-гулянками, — вздохнул Суховей. — Сами здоровые бабищи, в соку и меры не знаете, а мне возраст не позволяет столько на «грудь» принимать. В молодости выбрал свой лимит.
— Ты, Рафаэль, если больной, то не пей, а смакуй, нам с Виолой больше достанется, — рассмеялась Тамила.
—Что ж мне, белой вороной сидеть и глядеть, как вы, бесстыжие, за мой счет требуху набиваете, — возразил художник.
— А-а, жаба зеленая давит, пожадничал, пожалел. Тогда пей на равных и помалкивай, — велела соседка. — Слюни и пузыри не пускай, не ной. Твои мелкие расходы во сто крат окупятся прибылью от удачной продажи квартиры при активном содействии моей лучшей подруги. Радуйся, что я тебя свела с Виолой, иначе бы по своей неопытности и наивности попал бы в руки мошенников.
— Пока, что радости мало, одни лишь затраты, — возразил он.
— Москва не сразу строилась и цыплят по осени считают, — напомнила женщина. — А ты, между прочим, не цыплят, а сразу жирных кур, бройлеров получишь. Заживешь, как у Бога за пазухой, не надо будет заниматься мазней и картинки на рынке за гроши продавать.
— Твоими устами мед бы пить, — усмехнулся он. — Да вот проблема, меда даже «липового» нет.
— Я не гордая, согласна на коньяк, — лукаво сверкнула соседка черными, словно маслины глазами. — Рафаэль, не все коту масленица. Выпил, закуси и баста! Живо бери в руки мольберт и кисть, Виолочка, пока под градусом, готова позировать.
— Позировать, натурщицей? — удивился Суховей и с недоумением поглядел на гостью.
— Почему бы и не позировать. Не вижу в этом ничего странного, всегда готова, — заявила риелтор и, расстегнув три верхние пуговицы блузки с глубоким декольте, вывалила наружу молочно-белую с коричневым соском грудь весом с пять кило и кокетливо заметила. — Правда, хороша Маша, да не ваша. Я всегда готова, веди меня, живописец, в свою холостяцкую берлогу, а Тамила тем временем наведет порядок на столе и после сеанса продолжим наше пиршество.
— Нет, нет, только не сейчас, — замахал руками, поразившись ее смелости художник. — Я выпивши, у меня руки дрожат, а творчество требует сосредоточенности, трезвости и воображения. Я лучше потом. «Похоже на то, что она меня соблазняет или провоцирует на неадекватное поведение, — подумал он. — Эх, сбросить бы лет пятнадцать-двадцать, я бы с ней загулял. А нынче нет сил на такую бабищу».
— Рафаэль, что ты, как пацан, испугался знойной красавицы? Может, никогда голых баб не рисовал? — рассмеялась Тамила Львовна.
— Я рисовал, но только непорочных юных девственниц.
— Ха-ха! Откуда тебе знать, что они девственницы? Проверял что ли?
— Не проверял, я не гинеколог. К тому же, когда живописец изображает натурщицу, его меньше всего волнует желание ею овладеть, — ответил Суховей. — Верил натурщицам на слово.
— Мозги тебе девки запудрили, ведь женщина в любом возрасте считает себя невинной и непорочной. Виолу не отвергай, второго шанса запечатлеть на холсте ее прекрасное тело не будет. Она к тебе всей душой и знойным телом, а ты еще харчами перебираешь.
Баляс с обиженным видом затолкала обратно упругую грудь, застегнула пуговицы и с досадой упрекнула:
— Сейчас я предпочитаю рисовать пейзажи, натюрморты. Вы даже не представляете, сколь богата, насыщена красками палитра крымской природы, — постарался он увести от пикантной темы, но соседка его перебила:
— Будет тебе, Рафаэль, заливать. Лучше сгоняй за пузырем, а то «горючее» кончается. И не скупись, коль неспособен наскрести на армянский «Ararat», то мы с Виолой также обожаем пятизвездочный коньяк «Ай-Петри», «Коктебель», «Магарач» или «Демерджи». Вот это самая лучшая палитра.
— У тебя, Тамила, лишь одно на уме, как бы выпить и закусить на хапяву, а в живописи, эстетике ни знаний, ни вкуса.
— У тебя тоже одно на уме, как бы молоденькую красотку под себя подмять, — не осталась она в долгу. — По молодости, наверное, ни один десяток девок перепортил. Признавайся, старый ловелас?!
— Что было, то быльем поросло. Ты еще вспомни о царе Горохе.
— Эх, неисправимый совок, старомодный человек. Его стриптиз не волнует, не зажигает. Наверное, укатили Сивку крутые горки и потерял к знойным женщинам интимный интерес?
— Не потерял, но вы совершенно не соображаете в искусстве, — укорил их Суховей и пояснил. — Когда художник рисует, то смотрит на натурщицу, как на объект, источник творчества и вдохновения, а не вожделения, на что вы намекаете.
— Надо же, какой целеустремленный, прямо диву даешься?! Не поверю, что сеанса рисования не завершается горячим сексом, — усмехнулась Баляс и заметила. — Если вас, Евдоким, не зажигают женские прелести, то вы рискуете превратиться в импотента и никакие виагра и импаза не помогут.
«Ага, значит, она меня таким способом соблазняет и склоняет к браку, чтобы завладеть будущим капиталом, — решил Евдоким Саввич. — Все-таки среди женщин, охотниц за состоятельными женихами немало хитрых и коварных особ, поэтому надо держать ухо востро, чтобы не облапошила».
— К тому же, мой скромный бюджет не выдержит лишних расходов. Женщины любят красивую жизнь, роскошь, авто, рестораны, подарки, — заполнил он возникшую паузу.
— Рафаэль, о чем печаль? Ты ведь скоро сказочно разбогатеешь! — напомнила Швец о близкой перспективе.
— Не кажи гоп, пока не перескочишь, — заметил художник и поднялся с кресла.— И все-таки, Тамила, ты вульгарная баба. Не доставай меня, чтобы не получилось, как в романсе «она ему подлюка изменяла, а он ее так трепетно любил…».
— Что-то я не припомню такого романса, в котором бы женщин обзывали подлюками? К тому же я не вульгарная, а гламурная, светская, раньше была советская, женщина с загадочным шармом, утонченными манерами и эстетическим вкусом, — возразила она.
— Высоко же ты себя ценишь, умеешь пыль пустить в глаза. Но я тебя давно раскусил, знаю, что скрывается за твоей лукавой улыбкой.
— И что скрывается, какое во мне ты отыскал сокровище?
— Корысть, стремление красиво жить, кутить за чужой счет, — вынес художник вердикт.
— Ха, удивил? Покажи мне человека, который бы не хотел красиво жить, ни в чем себе не отказывать?
— Один поэт, я уже не помню его имени, назвал любовь прикрашенным инстинктом деторождения, — сообщила Баляс. — Он совершенно прав. Люди сексу придают таинство, окутывают его розовым туманом. А вот ученые считают половой акт биохимической реакцией, присущей любому живому организму. В дикой природе все просто: встретились две разнополые особи, спарились и произвели на свет потомство.
— Там тоже не все просто, — возразил Суховей. — Самцы, те же лоси, олени или кабаны, за право обладание самкой устраивают рыцарские поединки. Ломают рога, зубы и клыки, наносят друг другу смертельные ранения. Побеждает сильнейший для продолжения здорового потомства. Таким способом происходит естественный отбор.
— Рафаэль, ты бы заступился за Виолу, если бы на нее напали насильники или грабители? — неожиданно спросила Швец. Пока он мысленно формулировал ответ, риэлтор с гордостью произнесла: — Меня мужики обходят стороной, боятся. Не пристают, потому что знают6 как дам промеж глаз кулаком, то мало не покажется.
— Зачем Виоле Леопольдовне охранник, телохранитель, она сама любого защитит, — подоспел с ответом художник. — Очень колоритная, суровая дама.
— Но я бываю по-женски ласковой и нежной, — дополнила Баляс.
— У меня валюта появится не на халяву, а за счет своего труда, интеллекта и таланта. А ты, Тамила, постоянно норовишь обхитрить, надуть, преследуешь свой интерес в ущерб другим…
— Рафаэль, не тарахти, ты не оракул и мне твое мнение до одного места, — она прикрыла оттопыренные ушные раковины ладонями.
—Тебя не переспоришь, — сдался Суховей и с иронией заметил.. — Эх, бабоньки, хорошо сидим.
— В таком случае давайте каждую субботу, чтобы в запасе еще было воскресенье, собираться в узком кругу, — поймала его на слове соседка.
— Собираться, конечно, можно, но кто оплатит эти посиделки?
— Как кто? — вытаращила глаза Тамила.— Продавец квартиры, кто же еще. Среди нас бедных и несчастных, ты самый богатый. Не будь скрягой, скоро куча валюты подвалит.
—Вот когда подвалит, тогда и устрою банкет-фуршет, а пока пейте, гуляйте, набивайте требуху, наслаждайтесь, а я выведу Джима на прогулку, он и так меня заждался. Следует соблюдать режим.
— Не дезертируй, не уклоняйся от ответа. Если ты не желаешь делить со мною брачное ложе, то бери в жены Виолу, — подыграла подруге Тамила. — Она свободная от семейных уз женщина. Очень страстная, любвеобильная, не пожалеешь, родит тебе дитя и заживете, как у Бога за пазухой, припеваючи. Разве тебе не набрыдло одному мыкаться? Одиночество на закате лет самая горькая участь. Или слаб в коленках, не справишься с такой пышной, роскошной и темпераментной красавицей?
— Не слаб, но Виола Леопольдовна для меня слишком крупная женщина, а мне нравятся дамы обычного среднего телосложения, чтобы не слишком упитанные и не очень худые, — признался Суховей. — Не забывай, что я по натуре художник, утонченный эстет и оцениваю личность не только по содержанию, характеру, мировоззрению, но и по форме. В человеке все должно быть цельно и гармонично. Женщина по форме должна быть сравнима со скрипкой, на которую не только приятно смотреть, но и упоительно, вдохновенно играть.
— Спасибо за откровенность и «комплимент», — поджала капризные, густо сдобренные алой помадой губы риелтор и вдруг язвительно усмехнулась. — Все мужики из одного теста, примитивны и прямолинейны, не понимают, что от крупной женщины двойная польза: зимой, в стужу много тепла, а летом в зной — много тени.
— Виола, дай я тебя обниму, — полезла Тамила к подруге с лобзаниями. — Как ты его умыла, срезала. Сама придумала или кто-то мудрый подсказал?
— Сама, я плагиатом не занимаюсь, чужие изречения не цитирую,— гордо вскинула голову женщина, смерив высокомерным взглядом художника. — У меня с юмором, интеллектом и эстетическими вкусами все в полном ажуре.
— Очень остроумно, — оценил находчивость гостьи Суховей.
— Среди моих подруг глупых женщин нет, — заверила Швец. — Я читала, что у народов Дальнего Востока, кажется удэге, существует прекрасная традиция — для уважаемого человека женщина пережевывает пищу, мясо, чтобы было без косточек, мягонькое, нежное, во рту таяло. А в нашей компании, кроме Виолы, которая вне конкурса, кто самый уважаемый и обожаемый? Конечно, Рафаэль, щедрой души человек. Виола, ты пожуй, посмакуй лапку и положи мякоть ему в рот.
—Нет, нет, к черту вашу традицию! Не нужны мне объедки, — возмутился художник.
— Тогда отведай натурпродукт, — велела Тамила. Положила на тонкий ломтик хлеба последнюю бледно-розовую жабичу лапку и протянула ее соседу. — Рафаэль, голубчик, отведай, посмакуй и сразу станешь французом, настоящим гурманом.
— Ты, что сдурела, чтобы я эту гадость? — отшатнулся он.
— Виола, держи его за руки! — приказала Швец и Баляс, отложив вилку в сторону, навалилась на него тучным бюстом, пытаясь схватить за руки, но художник увернулся. Выскочил из-за стола.
— Эх, Рафаэль не быть тебе аристократом, — заметила Тамила. — Рожденный ползать, летать не может.
Риелтор взяла из рук подруги бутерброд и со словами «Вот, как это делается», в один миг умяла его, облизнув жирные пухлые губы.
— Аппетит испортили, — посетовал Суховей. — Кусок в рот не лезет.
— Нам больше достанется, — ухмыльнулась соседка. — Баба с воза, кобыле легче.
— Я — не баба, а художник, — напомнил он.
— Баба, потому, что испугался лягушки, — повторила Швец и потребовала. — Рафаэль, не будь сухарем, пригласи Виолу на танец.
Сама подошла к магнитофону и нажала на клавишу. Зазвучала некогда популярная латиноамериканская ламбада.
— Давно ни с кем не танцевал, боюсь наступить на ногу, — стушевался художник.
— Ясно, плохому танцору яйца мешают, — окончательно смутив его, рассмеялась Тамила. — А ведь когда-то гусаром был. Мне не давал проходу, а самки сами на шею вешались, охотно ныряли в постель. Эх, укатали Сивку крутые горы… Рафаэль, может тебе дать касторки от запора, чтобы не пучило?
— Пошла к черту!
— Тогда выпей для моторности и проворности, чтобы ни один пес тебя не догнал и сам впереди Джима бежал.
—Баста, довольно с меня, больше никаких кутежей, попоек, халявные лапки, икра и прочие деликатесы и напитки кончились. Лавочка закрылась. К черту пьянки-гулянки! Вы меня раньше срока загоните в гроб.
— Рафаэль, запомни: то, что нас сразу не убивает, то закаляет, — напомнила Швец.
—Зачем мне этот эксперимент, игра со смертью? Вы бабы здоровые, хлещете коньяк и водку, словно воду, а свой лимит исчерпал, решил остепениться. Мой организм и бюджет таких нагрузок не выдержат, — решительно заявил Суховей.
— Ой, ой, как ты нас напугал, — рассмеялась Швец. — Зарекался кувшин по воду ходить. Без коньяка и водки жить — небо коптить.
— Рафаэль прав. Действительно, пора вести здоровый образ жизни, заниматься спортом, посещать музеи, театры, концерты и другие культурные мероприятия, — неожиданно поддержала его Баляс и предложила — Еще по одной рюмашке и завяжем это пиршество морским узлом.
Спор: кто слабый пол?
Выпили — закусили, снова выпили и закусили. Однообразие, чревоугодие и с икотой и изжогой от пресыщения нагоняло тоску. Захмелевшие женщины жаждали развлечений, куражу, острых ощущений и ярких впечатлений. Поэтому лишь на одном, за неимением других, кавалере Суховее сосредоточилось их внимание.
— Рафаэль, — прикрыв зевоту ладонь, окликнула Швец, — пригласи Виолу на танец. Покажи, на что способен бывший гусар. Он представил себя в комичной паре с Баляс, все равно, что танцевать со шкафом и сообщил:
— Давно этим не занимался. Боюсь, что запутаюсь, собьюсь с такта и отдавлю ей прелестные ноженьки.
Интонация, с которой было произнесено «прелестные ноженьки» покоробила Баляс, но она не показала виду, решив отомстить за иронию, начала издалека:
— Несправедливо и совершенно глупо, что на каком-то этапе истории женщины уступили пальму первенства, власть мужчинам. А те, с радостью овладев браздами правления, на весь мир растрезвонили, что мы являемся слабым полом. Если бы мне довелось жить в ту эпоху, то такого позорного поражения не произошло бы.
Она остановила свой сурово-надменный взгляд на Евдокиме Саввиче и, подобно удаву, гипнотизирующему кролика, спросила:
— У кого повернется язык назвать меня слабым полом? А-а, что молчишь живописец, будто воды в рот набрал или потерял дар речи?
— Вы очень редкая по своей комплекции и стати женщина, — только и смог выдавить из себя.
— Виола, покажи старику свой коронный фокус, — попросила Швец.
— Я — не старик, — возразил художник.
— Но и не юноша с седой головой, — напомнила соседка. — Покажи, покажи ему фокус, чтобы глаза из орбит вылезли.
— Это не фокус, не иллюзия, а факт, — констатировала Баляс и взяла из вазы с виноградом и черносливами краснобокое яблоко. Несколько раз подбросила его на широкой ладони, а потом охватила пальцами и крепко сжала. Оно сочно хрустнуло и сквозь пальцы закапал, а потом потек в бокал желтый сок.
Суховей, не веря своим глазам, часто заморгал и промолвил:
— Вам попалось гнилое яблоко...
—Разуй глаза, старый пень!— возмутилась Тамила. — Где ты увидел гниль? Это из тебя, как из мешка, труха сыпется. Лучше выпей сок, который Виола нацедила.
—В таком случае, Виола Леопольдовна, вам следовало бы с фокусами и трюками выступать в цирке.
— Мне слава и аплодисменты не нужны, — ответила риелтор.
— Настоящая соковыжималка! — с восторгом изрекла Швец. — Теперь Рафаэль, твоя очередь показать свою богатырскую силу.
Баляс подала ему второе яблоко:
— Если вы сможете его раздавить, то будем считать наши силы равными. Отпадет необходимость состязаться в силе рук.
Он попытался двумя руками его раздавить, но тщетно. Плод выскальзывал из ладоней.
— С яблоком я только так могу совладать, — он поднес плод ко рту и откусил сочную мякоть. — С виноградной гроздью справлюсь легко.
— С виноградом и ребенок сможет, — заразительно-сексуально рассмеялась соседка.
— Ну-ка, представитель сильного пола, согни правую руку в локте и на стол! — приказала риелтор и сама первой выставила свой большой рычаг с десницей, чтобы одним махом вместе с Суховеем свергнуть все мужское племя и восстановить матриархат.
— Виола Леопольдовна, может не надо? У нас с вами разные весовые категории. Вы раза в два-три тяжелее меня. Лучше я с Тамилой поупражняюсь, у нас с ней почти одинаковый вес?— с мольбой в голосе попросил он.
— С Тамилой в постели будете упражняться. Ей такие процедуры: массаж и тренинги очень нравятся. Я же не предлагаю поднимать штангу или гири, а всего лишь детская забава?
— Поймите, я художник, а не кузнец-молотобоец, тяжелее мольберта и кисти ничего не поднимаю.
— Я тоже тяжелее стакана, бокала или фужера ничего не поднимаю. Поэтому мы в равных условиях, — возразила Баляс.
— Рафаэль, как тебе не стыдно?! Не позорь мужское племя, — пристыдила его Швец. — Женщины испугался. Как бабу под себя подмять, так все герои, а как помериться силами — сразу в кусты.
— Виола Леопольдовна, пожалуйста, снимите перстни и кольца, чтобы не повредить, не поранить себе и мне пальцы, — попросил Суховей. — Это не каприз, а таковы правила поединка.
—Их можно снять лишь с пальцами, вросли в кожу, — ответила она. — Я — не неженка, да и ты потерпишь. Христос терпел и нам велел.
Едва художник поставил согнутую в локте руку на свободную от блюд поверхность стола, как она лихо зажала его узкую кисть в своей широкой лапе. Ощутил, как его кисть поглотила большая и жесткая ладонь с пальцами, унизанными золотыми перстнями и кольцами с самоцветами. Они впились в его кожу, сжали, будто тисками, вызвав боль. Он напряг мускулатуру, сосредоточил усилия. Прожигая его магическим взглядом, Виола открыла счет:
— Один, два, три!
Свинцовая тяжесть, усиленная напором ее массивного плеча и груди, сместив центр тяжести, навалилась на его руку. Она задрожала от напряжения, локоть заскользил по столу. Кровь, пульсируя в висках, прилила к лицу, сделав кожу пунцовой. Лоб покрылся испариной. А тут еще Тамила взбалмошной гимназисткой, забегая то с одной, то с другой стороны, визжала, брызгая слюной:
— Виола, покажи ему кузькину мать! Пусть на своей шкуре познает, кто сильный, а кто слабый пол? Дави гниду, вонючего зоофила, чтобы не возникал.
«Если я буду упорно сопротивляться, то этот динозавр сломает мне сустав или кисть руки. Лучше бы я согласился на танец, тогда бы дело до этого истязания не дошло», — лихорадочно размышлял художник.
Между тем Баляс напирала всей массой своего тела. Грудью, от которой исходил жар, словно от печи, прижала его голову. От недостатка воздуха перехватило дыхание. Нескольких секунд хватило, чтобы она, сцепив замком его пальцы своей могучей клешней, завалила его посиневшую руку на стол. Художник простонал от острой боли.
— Кто слабый пол, кто слабый пол? Отвечай! — ядовитым шмелем гудела она в его ухо. Оскалила крупные зубы с золотыми коронками.
— Ради Бога, отпустите, больно же, — попросил он.
— Кто сильный пол? Живо отвечай!— прижав и садистски улыбаясь, потребовала она.
—Вы, вы — сильный пол, — произнес страдалец, только бы освободить кисть руки из ее потного железного замка.
— То-то и оно, не перевелись еще в русских селениях женщины, которые и в горящую избу войдут, и коня на скаку остановят, и если потребуется, то и мужика, как быка, завалят, — дополнила она известные со школьной скамьи стихи Николая Некрасова.
Суховей усердно дул на побелевшие кончики пальцев, тер их, чтобы покраснели.
— Теперь можешь и с Тамилой поупражняться, я не возражаю, — рассмеялась гостья.
— Пошли к черту! Напились, нажрались, с жиру беситесь, — огрызнулся художник.
— Ура, браво, Виола! — ликовала Швец. — Давайте выпьем за твою великолепную победу, за триумфальное восстановление матриархата.
— Я пить не буду, — едва отдышавшись, промолвил Суховей.
— Почему? — вперила в него взгляд Баляс. — Маэстро, умейте достойно проигрывать.
— Мадам, наш поединок недействителен. Совершены три грубейших нарушений правила: Во-первых, выступили не в своей весовой категории; во-вторых, оторвали локоть руки от стола; и в-третьих, следовало снять с пальцев золотые украшения. В-четвертых, навалились на меня всем телом, тушей и чуть не сломали руку. Никто не выдержит такой массы, я чуть не задохнулся под вашей грудью, — заявил он в свое оправдание.
— Рафаэль, не будь базарной бабой, не ной, женщинам все разрешено, как в боях без правил. Ты же знаешь, что после драки кулаками не машут. Позорно проиграл и помалкивай — заступилась Швец за подругу. — Благодари Виолу и бога, что обошлись с тобой нежно, а ведь могла руку вывернут и ключицу сломать. Я бы на твоем месте поклонился ей в ножки за милосердие.
— С какого перепугу?
— Из восхищения перед ее силой. Тебе, слабаку, как плохому танцору, яйца мешают. Их надо кастрировать. Сейчас же пей за ее победу, иначе вылью на голову.
— Погоди, Тамила. Если Рафаэль недоволен, не признает результат, то я предлагаю ему борьбу на ковре. Будешь арбитром.
— Нет, нет, упаси Господь! Вы мне сломаете позвоночник, ребра, ключицу, не хочу оказаться в инвалидной коляске. С меня достаточно вашего дикого и безобразного армрестлинга, — запаниковал художник, на миг, представив ее крупные ляжки на своем тщедушном теле. — Лучше я выпью за ваш тост. От травм, переломов и греха подальше.
— Жаль, очень жаль, я бы тебя не только на лопатки положила, но в бараний рог скрутила и морским узлом связала, — злорадствуя, призналась риелтор.
Он поспешно выпил за ее победу и засуетился: Вовремя послышался, приглушенный стенами, лай дога
— Окаянный, подал голос, зовет своего барина, — заметила Швец.
— Время прогулки, — сообщил Суховей, бросив взгляд на табло электронных часов.
— С меня довольно. Лучше пойду Джима выгуляю.
Он остановился у порога, обозрев содержимое стола. На глаза попались маленькие хрустальные вазочки с медом, и он решил, дабы замять конфуз, подсластить риэлтору.
— Виола Леопольдовна, отведайте медок. Натуральный, у знакомого пчеловода купил. И липовый, и гречишный, как вы просили, — любезно предложил он.
— Ничего я не просила, у меня на мед аллергия, — с раздражением ответила гостья.
— Мг? Тамила велела купить для вас по кило одного и другого?
—Пусть она его и лакает вместо медового месяца, — усмехнулась Баляс предприимчивости подруги.
— Рафаэль, кончай воду мутить. Я же сказала, что мед не портится, может веками храниться. В хозяйстве всегда сгодится, — отвела от себя упрек соседка.
— В чьем хозяйстве?
— Разберемся, сейчас не время, — отмахнулась она короткой рукой.
—Баста! Больше я заказы не принимаю и не выполняю, — сердито заявил Суховей.
— Что так, сердешный? Может, заболел? — вступила в диалог Баляс. — Мы быстро народными средствами вылечим, станешь шелковым.
— С вами надо быть не шелковым, а железным. Тамила, часть купленных мною продуктов, я заберу в свой холодильник.
— Рафаэль, не жадничай. С банкета, как и с кладбища, не принято уносить с собой еду. Это дурной, даже зловещий знак, — она устрашающе округлила глаза. — Ничего запас не помешает. В моем трехкамерном холодильнике, в отличие от твоего примитивного «Кристалла», для продуктов всегда найдется место и лучше сохранится. Так что, Рафаэль, не бзди. Все будет о,кей.
— Сомневаюсь, что при вашем зверском аппетите что-то сохранится, — заметил художник. — Впрочем, дамы, я не прощаюсь, погуляю с Джимом полчаса. Он сходит по нужде и вернусь.
17. Коварный замысел.
Суховей с пристыженным видом ретировался. «Вот суки, за мои же деньги, превратили меня в шута горохового. Как говорится, моим салом и по моим же мусалам, — с горечь и обидой подумал старик. — Снова Тамила меня обхитрила, — запоздало подумал он. — Если бы стол накрыли в моей квартире, то оставшиеся от пиршества продукты я бы спрятал в свой холодильник и хватило бы еще неделю кормиться, а не бегать, высунув язык, по рынку в поисках того, что подешевле. Теперь она забьет свой холодильник и будет жрать до икоты. А я, старый дурень, радовался, что не придется со стола убирать и посуду мыть. Может забрать к себе харчи? Нет, некрасиво получится. Обвинять в жадности. Эх, где наше не пропадало.
В следующий раз поумнее буду. К черту водку и другие крепкие напитки. Не хотел перед дамами выглядеть белой вороной, слабаком, вот и поддался искушению, а здоровье уже не то. Перейду на легкие напитки, сухие вина. Однако рискованно, если Баляс прознает о подвале и припасах, то с ее объемным желудком все вылакает. Скорее бы это дело с продажей квартиры свалить с плеч, чтобы не видеть их наглые рожи и не слышать гнусные голоса. Поделом тебе, будешь знать, как с хитрыми бабами связываться. Если бы не проблема с продажей квартиры, но на хрен вы мне нужны. Обходился же в последние два года без вашего племени».
— Виола, ну ты и артистка, такую битву и комедию разыграла, олуха своей грудью в самое сердце поразила и шокировала! — восхитилась Тамила, когда они остались наедине. — Он нескоро в себя придет.
— Если бы я еще полностью обнажилась, то он лишился бы дара речи, — не без гордости заметила Баляс. — Женские чары — наше главное оружие в обольщении и покорении мужчин. Дарованными нам прелестями надо умело пользоваться. Вот и художник получил, словно обухом по голове. Все мужики у моих ног и я знаю себе цену, не с каждым разделю постель. Надо его постоянно накачивать алкоголем, чтобы был пьян в драбодан, Тогда быстрее окочуриться
Виола с удовольствием доела розовато-лиловую жабичу лапку.
— Так я этим только и занимаюсь, — ответила Швец.
— Надо не только этим заниматься.
— Чем же еще?
— Под любым предлогом соблазни его и переспи. После этого Рафаэля легко будет шантажировать, веревки из него вить. Дальше медлить нельзя.
— Если он не захочет или не сможет?
— Тогда имитируй изнасилование. Разорви блузку, чтобы титьки вывалились наружу и кричи, будто тебя режут. Сбегутся жильцы дома и зафиксируют факт попытки изнасилования, — посоветовала риелтор.
— Прямо таки сбегутся. Человека будут в подъезде или на лестничной площадке убивать и никто носа не высунет. Одни бздуны и «божьи одуванчики в доме живут, — сообщила Тамила. — Разве что бывший десантник Саня Гребень примчится на помощь. Он всегда готов вмешаться в конфликт ради бравады. Но ночью заступит на службу по охране банка. И потом, даже, если сбегутся жильцы, как я объясню, почему оказалась в квартире Рафаэля?
— Скажешь, что пригласил на чай, а сам, едва переступила порог, как сексуальный маньяк, потащил в постель. Разорвал блузку, полез под юбку…
— Не поверят. Было бы мне лет семнадцать-восемнадцать, а то ведь зрелая, искушенная женщина.
— Поверят, главное хорошо убедительно разыграй сцену. Блесни актерскими способностями.
— Виола, почему бы тебе самой не соблазнить художника? — неожиданно предложила Швец.
— Ты, что издеваешься? Куда ему со своим перчиком. Только разохотит и растравит без нужды. Опасаюсь, что раздавлю его, как таракашку-букашку.
— Виола, так нам же это на руку! — оживилась Тамила. — Посчитают за несчастный случай при совершении полового акта и спишут в расход.
— А это хочешь? — Баляс сунула под нос подруги крупную дулю. — Меня же опозорят и на допросы затаскают. Признают умышленное убийство и загонят на нары. Чужими руками решила жар загрести, темные делишки без меня провернуть? Я твою еврейскую натуру знаю. Накось, выкуси!
— Виола, даже в мыслях такого не было. Как ты могла эту чушь нафантазировать? — обиделась Швец.
— Ладно, проехали. Я в психологии и психиатрии отлично разбираюсь. Наша задача вывести Рафаэля из душевного равновесия, чтобы он и физически, и морально был подавлен и раздавлен, — произнесла риэлтор, когда за художником затворилась дверь и пояснила.— Это ускорит его уход в мир иной из-за ослабления иммунитета, утраты способности живого организма к сопротивлению инфекциям, стрессу и негативным эмоциям. Ты его унижай, оскорбляй, гноби по-черному. Я, напротив, буду заступаться, расхваливать его творчество, заботливость о Джиме. Кстати, этот метод часто используют следователи при перекрестном допросе подозреваемого. Один из них предстает садистом, а второй — добряком. В результате они добиваются цели: подозреваемый путается в показаниях и сознается в злодеянии.