— Воровка, верни мебель, бытовую технику, картины, книги, одежду, обувь и другие вещи. Две тысячи пятьсот двадцать четыре рубля, которые я хранил в кармане пиджака, — потребовал художник.
— Разбирайся со своей шлюхой Виолой, она с квартирами напортачила, а ты всех собак на меня навесил. Тебе это даром не пройдет.
— Ты сама меня с ней свела, действуете заодно.
— Где живет слониха? Назови ее домашний адрес? — потребовал Суховей.
— Поезжай в зоопарк или цирк, — ответила Швец.
— Я имею в виду Виолу.
— Слониха? Попробовал бы ты это сказать в ее присутствии, то мокрого места от тебя бы не осталось. Она бы тебя одной рукой в бараний рог скрутила.
— Не так страшен волк, как его малюют. Назови ее адрес? — не отступал художник. «Может на самом деле дать ему адрес. Пусть он ей тоже нервы потреплет, — размышляла Тамила, обуреваемая жаждой мести. — Будет знать, как с меня честной и порядочной женщины, вымогать валюту». Однако опасаясь, не столько гнева, сколько экзекуции со стороны Баляс, произнесла:
— Виола меня не уполномочивала своими визитками разбрасываться. Здесь тебе не справочное бюро. Может, решил ее прикончить и меня, как наводчицу и сообщницу, привлекут к уголовной ответственности. Поищи дуру в другом месте.
«Если мне обратиться в справочное бюро, — акцентировал он внимание на этой подсказке. — Но эта услуга платная, а у меня гроши на исходе. Просить еще у десантника неудобно, он с семьей с трудом выживает».
— Тамила, одолжи мне на первый случай хотя бы гривен тридцать, с пенсии сразу же верну, — попросил он.
— Рафаэль, ты дурак или из-за угла мешком контуженный? До чего докатился? Знаю я эту басню, после первого случая последует второй, пятый, десятый. И так все мои, собранные на «черный день» сбережения выудишь. Кукиш тебе на рыло! Как у тебя язык повернулся просить у бедной женщины милостыню? Иди в подземный переход, на вокзал или к церкви. Там нищим и убогим подают. Ни копейки не дам из принципа,— с воинственной позой изрекла Швец.
Посрамленный художник опустил голову, а она, войдя в раж, продолжила.— Ты должен меня благодарить, в ноги кланяться, что я спасла твою червивую мебель и все барахло и до сих пор храню, рискуя заразиться. Новый хозяин твою допотопную мебель и прочие вещи сразу бы выбросил на свалку. Из-за нее моя квартира превращена в дровяной склад, негде развернуться, вынуждена терпеть неудобства. Сейчас же забирай, грузи свое «богатство». Только, куда ты его повезешь? На квартиру усопшего Никиты, так там тоже новый хозяин гнездо свил. Он из тебя всю душу вытрясет. Что молчишь, как рыба? Правда глаза колет, совесть проснулась и заела?
«А ведь Тамила права. Здесь самому негде приткнуться, а тут еще мебель, вещи, — размышлял он. — Пусть пока у нее хранятся».
— Ты мне за сохранность должен заплатить, за смертельный риск, шок и стресс, которые я недавно испытала. Из-за твоих дров, мазни и барахла чуть не лишилась жизни, — всплакнула Швец. — Трое грузчиков попытались ограбить, изнасиловать, а потом задушить или утопить в ванне. Слава Богу, Санек оказался дома, услышал мой душераздирающий крик, зов о помощи и примчался стрелой. Бандиты разбежались. Если не веришь, то Санечка охотно подтвердит.
— Был такой случай, — промолвил десантник.
— Ты, дурью не майся, а прямо скажи, забираешь мебель или мне ее на свалку выбросить? — напирала женщина.
— Некуда мне ее везти, пусть стоит, она хлеба не просит,— признался Суховей.
— Не просит, но мешает ходит, постоянно натыкаюсь на углы. За аренду места заплатишь и не пори горячку, а помалкивай, — приказала она. — Не чеши языком, что, мол, Тамила тебя обманула, ограбила. Наоборот, почитай, ценой собственной жизни спасла твое имущество, которое не стоит выеденного яйца. Оно мне надо было рисковать в расцвете сил?
— Тамила, что ты делала на моей даче?
— Больно мне нужна твоя дача. Как это тебе в голову взбрело?
— Это ты написала таблички: «Частная собственность. Вход запрещен!», «На даче волкодав» и замок на калитке поменяла. Я узнал твой почерк.
— А ты, это имеешь в виду. Так я позаботилась о том, чтобы чужие люди, бомжи и воры не проникли на огород и сад, не обнесли урожай, — нехотя призналась она.
— Кто тебя об этом просил? Давай ключ от калитки и домика.
—Ключи у Виолы, — солгала Швец и наклонившись к Гребню, страстно прошептала: «Санек, приходи, очень жду, сгораю от страсти…» Десантник смутился, покраснел.
У Суховея не нашлось веских аргументов для возражений по поводу ключей. Выйдя из дома, он долго бродил по парку и улицам города в надежде найти Джима. Небо заволокло тучами, смерклось. Художник возвратился на исходную позицию.
Перебранка с Тамилой
Понимая, что новый владелец — захватчик его жилья не пустит на порог и еще отдубасит, он снова позвонил в квартиру Швец. Прикрыл «глазок» ладонью, Тамила, очевидно, спросонья, не успев продрать глаза, приоткрыла дверь на цепочке и опешила:
— Рафаэль, это опять ты? Я думала, что Виола пожаловала, трижды нажав на кнопку звонка. И что ты, как тот плешивый пес, все ходишь вокруг, да около, будто здесь медом намазано? Вздремнула, а тебя черт снова принес. И за что мне такое наказание?
— Тамила, весь парк обошел, но Джима нигде нет, — сообщил Евдоким Саввич.
— У меня в печенках сидит твой дог, чтоб он сдох,— ответила женщина. — Гадил, мочился, где попало, на ковер навалил и паласы. Большой материальный и моральный ущерб. Из-за его собачьего режима я чуть сама не слегла, давление подскочило до гипертонии. Плати компенсации за причиненный моему здоровью вред.
— Надо было вовремя выводить на прогулки.
— Какой же ты все-таки тюфяк. Раньше я о тебе была лучшего мнения, — посетовала она. — Видать жизнь тебя ничему не научила. Это последствия алкогольной зависимости.
— Не клевещи, нет у меня зависимости, — возразил Суховей и повысил голос.— Где Джим! Мне твое давление и нервы до фени! Где собаку подевала?!
— Не кричи, как жандарм! Отъел холку на казенных харчах, возомнил себя генералом. Претензии не по адресу. Ничего не знаю, слышать не желаю, — огрызнулась она, закрыв ладонями уши.— Меня на испуг и вшивость не возьмешь. Хотела отвезти твоего Джима в живодерню, но сжалилась. Пристроила его в добрые руки. Сам с ними будешь рассчитываться за услугу. Пенсию, наверное, уже получил? Давай мне деньги, я сама с ними рассчитаюсь. Нынче за все платить надо, в том числе и за удовольствия.
— Знаю, что надо. Как же ты без моего разрешения чужим людям Джима отдала?
— Сколько волка не корми, а в лес смотрит…
— Он не волк, а умный пес.
— Так ты тогда почти при смерти был, лыка не вязал, ни бельмеса не смыслил, пришлось на себя брать ответственность и все хлопоты,— парировала она его претензии и, толи огорчилась, толи посочувствовала.— Однако ты, Рафаэль, живуч, выкарабкался с того света. Надежный у тебя ангел-хранитель. Кто ж тебе помог?
— Твоими молитвами.
— Да, мы с Виолой молились и пили за твое здоровье. Свечи в церкви у самого алтаря поставили...
— Наверное, за упокой раба божьего? — догадался он.— Тамила, змея подколодная, пусти переночевать!
— Если бы ты не назвал меня змеей, то я бы с большим удовольствием открыла и пустила тебя на ночлег, — с ехидством ответила она.
— В больнице я чуть дуба не дал, а тебе все по барабану, — воззвал он к милосердию.
— Это на тебя кара небесная обрушилась за то, что ты бедных и одиноких женщин обижал. А на нас, милосердных, сошла божья благодать.
— Как же я вас обижал? — поразился ее наглости художник. — Поил и кормил на убой. Вы своими пьянками и гулянками меня до такого состояния довели.
— Мы тебя, алкаш, не заставляли пить, сам лакал до поросячьего визга за здравие и долгие лета,— отпрянула она от Суховея.
— Где Виола Леопольдовна, распродала налево и направо все мои квартиры? Где мои деньги?
— Упреки не по адресу, я и слушать не желаю. Это, Рафаэль, можно сказать ваши интимные, сердечные дела, ты меня в них не впутывай. Моя хата с краю, я ничего не знаю,— заявила Тамила Львовна, сверкнув рядом золотых зубов.
— Мне срочно нужны деньги! Я голоден, как волк, — твердо с вызовом произнес художник.
— Што, выпить хотца, а денег нет? — злорадствуя, спросила Швец.
— По вашей милости я беден, словно церковная мышь, должен доктору Елдахину за лекарства и харчи. Ты же знаешь, что на стационаре бесплатно не кормят. Вы меня только один раз за полтора месяца навестили, а кушать хочется каждый день.
— Покажи мне человека, которому не нужны деньги? — ухмыльнулась женщина. — По твоей морде не скажешь, что голодал, посвежел, похорошел. Рыло сытое, румяное, словно в санатории побывал.
— С голодухи опух. Хреновое в больнице питание.
— Рафаэль, сам не напрягайся и меня не доставай! — потребовала она — Всем нужны деньги, и олигарху, и бомжу-голодранцу. Ты — не первооткрыватель. Это раньше товары обменивали на перец и лавровый лист и прочие персидские пряности, а теперь подавай валюту — доллары, евро, российские рубли. У меня нет печатного станка, чтобы удовлетворять твои царские потребности. Ступай на вокзал или в подземный переход, гармонь в руки и добывай себе гроши на пропитание. Не злись и не выплескивай негативные флюиды, которые могут спровоцировать рак горла, легких, мошонки или саркому. Думай о чем-нибудь очень, очень приятном. Например, о сексе.
— В моем бедственном положении только и остается думать о сексе, — возразил художник.
— Неисправимый пессимист и паникер, тебе следовало бы голову парафинить. А я при любой ситуации оптимистка, — с гордостью заявила женщина. — Когда на душе кошки скребут и на глаза наворачиваются слезы, я пою и танцую. Так рекомендуют психиатры, терапевты и кардиологи. Ведь негативные эмоции угнетают, медленно убивают человека. Не случайно онкологические заболевания считают болезнью скорби, тоски и печали.
—С вами, стервами, не затоскуешь, вы своими афера с того света можете поднять. Обобрали до нитки, обвели вокруг пальца. Что же мне после этого, петь и плясать? Скажут, свихнулся, отправят в дурдом. Вы этого и добиваетесь.
— Больно ты нам нужен.
— Тамила, не дай умереть с голоду, накорми и позволь у тебя заночевать или одолжи хотя бы двадцать гривен на хлеб и молоко. Что же мне делать, где заночевать? — запаниковал художник, взирая на соседку.
— Мг, мне бы твои заботы, я бы и горя не знала, — посетовала Швец. — Гляжу я на тебя и удивляюсь, это надо же уродиться такой растяпой, не приспособленным к жизни. А я ведь всерьез намеревалась выйти за тебя замуж, но ты тогда возгордился, возомнил себя Рафаэлем, Васнецовым и Пикассо. Ох, и настрадалась бы и намыкалась, но Бог миловал, удержал от этого рокового шага.
— На мою квартиру ты положила свой глаз, как только я отказался официально оформить брак и прописать тебя на свою жилплощадь, так сразу твоя любовь испарилась, — напомнил ей Суховей. — Все вы, бабы стервы, как поет Ирина Аллегрова. Лишь тогда хороши, когда спите зубами к стенке. Но на тебя я зла не держу, позволь хоть одну ночку переночевать. Устал я от больничной жизни, охота горяченького борщика или супчика похлебать, голову преклонить…
— И не мечтай, у меня ни ночлежка, ни бордель!— сказала, словно отрезала, Тамила.
— В знак старой дружбы и любви. Вспомни, как нам было вдвоем хорошо?
— Ничего не знаю, ничего не помню, — округлила она глаза. — ты меня с кем путаешь. У тебя все признаки амнезии, старческого склероза и маразма.
— Как же так? Ты ведь сама ко мне часто забегала на «огонек» и оставалась до утра?
—Это тебе показалось, Не вздумай языком трепать, а то за клевету привлеку к ответственности, — пригрозила Швец. — Настрочу заявление участковому инспектору, загремишь в каталажку суток на пятнадцать. То-то будет потеха, если заставят мести улицы или чистить общественные сортиры. Метлой махать, это тебе не кистью каракули малякать
— Выкусишь, я не дворник, а художник, — возразил Суховей.
— В стране всякий труд почетен. Может и сжалилась бы, пустила, но ты же, зануда, себе на уме, сразу полезешь к моему знойному телу. Это все равно, что поставить козла сторожить капусту. На порог не пущу, у меня не постоялый двор или блат-хата для всяких проходимцев. У тебя же есть вторая квартира от усопшего братца. Вот и езжай туда, не нервируй бедную женщину.
— Я туда сунулся, но Виола Леопольдовна ее тоже продала.
— Не знаю, и знать не желаю! Это ваши амурные дела, аферисты. Не напрягай меня, бери в руки гармонь или балалайку и ступай в подземный переход, — с ехидством посоветовала она.
— Я — художник, а не музыкант, играть не умею.
— Жизнь всему научит. На моих нервах умеешь играть, значит, на гармони и балалайке что-нибудь сбацаешь. Не Боги горшки обжигают. Ишь, чего захотел, напои, накорми, в постель уложи и еще секса дай. Нет, сама бедствую, бесплатная лавочка закрылась, не все коту масленица. Здесь тебе не бордель, не касса взаимопомощи и не паперть. Хватит трепать языком. Ты уже достал меня своей простотой.
— Ты сама трепло, язык, что помело, — не остался он в долгу.
— Типун тебе, сухарь, на язык за такую гнусь. Старый хрыч, а ты не посчитал, сколько я на тебя и твоего пса своего драгоценного здоровья, нервов и времени потратила, — осадила его Тамила. — Я бы лучше лишний раз в театр, на концерт, в библиотеку или в музей сходила и получила духовное наслаждения от общения с прекрасным.
— Не смеши меня, знаю я, какой ты ходок по культурным заведениям, — ухмыльнулся Суховей. — Вы с Виолой— патологические халявщики, своими пьянками-гулянками меня совсем разорили и по миру пустили. Из-за вас чуть дуба не дал…
— Ой, ой, сейчас от жалости разрыдаюсь и в обморок упаду, — рассмеялась женщина и зло прошипела. — Меньше надо пить.
— Твое счастье, что ты женщина и я не твой супруг, — посетовал художник.— Иначе бы вздрючил, как сидорову козу, ходила бы с «фонарями» и примочками.
— На-ка, выкуси, Рафаэль! — она ловко из сверкнувших золотом и самоцветами пальцев, ловко свернула фигу, сунула ее опешившему соседу под нос. — Понюхай, чем пахнет?
— Скунсом. Ну, и гнида же ты, Тамила. Напрасно я вас кормил и поил, как на убой разными деликатесами, — посетовал Суховей.
— А ты, хам, быдло! — не осталась она в долгу и сурово предупредила. — Чтобы ноги твоей у меня больше не было. Ты в этом доме чужой человек. Сколько лет я тебя кормила, поила, холила и никакой благодарности, ни одного ласкового слова и скромного подарочка. Ты, Рафаэль, неисправимый скряга. Прочь с моих глаз, пока я тебя скалкой по темени не долбанула. По-хорошему прошу, умоляю тебя, не доставай меня, не нервируй. Без твоих проблем и забот голова раскалывается. Это ваши с Виолой интимные дела, не зря говорят: муж и жена — одна сатана. Я чем могла, тем тебе и помогла и никакой благодарности. Ты же не калека, не малое дитя, чтобы после тебя еще горшки выносить? Хотя бы колечко или перстенек за услугу подарил. Поэтому отцепись от меня, не впутывай в свои семейные склоки…
— Я — холостяк, Виола Леопольдовна мне не жена и не любовница, — ответил Суховей. — Не забывай, Тамила, что ты сама меня с ней свела, познакомила. Сто лет бы она мне нужна была, змея подколодная.
— Во, блин-маргарин, я еще и виновата, — Швец, упираясь руками в широкие бедра, воинственно выставила бюст вперед и с обидой заявила.— Сделала человеку добро, а он в душу наплевал. Вспомни-ка, как сопли распустил, не зная, что делать с квартирой, как от нее избавиться?
— Не избавиться, а выгодно продать.
— А-а, заглохни! Тебе никто не может угодить, старый пень, — она поспешно закрыла ушные раковины ладонями. — Какой же ты нудный и задиристый. Поэтому ни одна порядочная баба не смогла с тобой ужиться. Я ведь тоже за тебя по глупости чуть замуж не вышла, пожалеть и приласкать хотела. Слава те, Господи, спас от искушения. Ты бы меня своей нудотиной давно в гроб загнал.
— Ты сама любого со свету сживешь, — заметил Суховей, но Тамила сделала вид, что не услышала, лишь гневно сверкнула круглыми зрачками.
— Пока я лежал в больнице, вы захватили обе квартиры и дачу в придачу, — снова пожаловался художник и попросил. — Пусти переночевать.
— Ишь, чего захотел, чтобы потом сплетни поползли, что Тамила порочная женщина, с мужиками, как бездомная кошка, сожительствует. Скажу откровенно, только ты не обижайся. На коль хрен ты мне нужен. Швец, жнец и на трубе игрец.. Могу гвоздь в стену забить, и розетку починить. А ты, окромя своей мазни, ничего не можешь делать.
— Мне бы хоть одну ночь перекантоваться?
— Рафаэль, ты — уголовник, — заявила Швец, надменно поджав нижнюю губу.
— С чего ты взяла? Я за свою жизнь мухи не обидел, — удивился и насторожился художник.
— Ты во время последнего банкета спер со стола старинную золотую ложку. Ей цены нет. Это моя семейная реликвия, ей больше двухсот лет, — пояснила она.
— Вот аферистка. Не было на твоем столе ни золота, ни серебра.
—Ты водкой, коньяком тогда глаза залил и ничего не видел. Сейчас же верни мою ложку! — велела Тамила.
— Не брал я ни ложку, ни вилку, — стушевался Суховей.
—Ты что же руками или, как свинья, рылом ел? — напирала женщина. — Не хочешь по-хорошему, тогда я подам жалобу в милицию. Они там из тебя в КПЗ всю душу вытряхнут. Станешь тише воды и ниже травы.
Напоминание о милиции вызывало у художника панический трепет, но он все же возразил:
— Посуди сама, зачем мне твоя ложка?
— Это антиквариат. Ты ее сдашь скупщику драгоценностей или в ломбард, а деньги пропьешь, — озвучила Швец версию. Обескураженный Суховей онемел, во рту пересохло, язык прилип к небу. Он молчал, словно пришибленный обухом, потом глухо промолвил:
—У тебя нет доказательств.
—Ха, Виола охотно подтвердит, что ты лопал оливье золотой ложкой, а с твоим уходом ценная вещь исчезла. Ты же художник и в антиквариате знаешь толк. Вот и замыкал себе на «черный день» Я те выведу на чистую воду. Еще и за моральный ущерб мне заплатишь. Не позволю измываться над бедной женщиной. Пущу слезу и мне поверят. А ты уже имел стычки с милицией. Поднимут архивы, загремишь под фанфары.
— Не сердись, Тамила, лучше пусти переночевать, я приставать не буду, мне сейчас не до того, — пообещал он.
— Все вы так, кобели, обещаете, пока спите зубами к стенке, — ухмыльнулась она. — Пошел, Рафаэль, на хрен, не искушай меня без нужды. У тебя же есть вторая хата, езжай подальше с моих глаз, как врежу, костей не соберешь.
— Только посмей, — неуклюже, ощущая боль в суставах, занял он бойцовскую стойку и с горечью произнес. — Зато вы с Виолой, гадюки подколодные подарочек, словно для покойника мне всучили. Наверное, в бюро ритуальных услуг за гроши купили.
Суховей достал из пакета черную сорочку, которую так ни разу из-за суеверия и не примерил, хотя и возникала мысль при побеге из больницы надеть поверх пижамы, но не решился. Но сейчас упаковал и развернул.
— Подавитесь своим подаркам! — крикнул и бросил в проем полуоткрытой двери.
Тамила брезгливо отшвырнула ее рукой. Сорочка черной зловещей птицей спланировала на плитку, распластав рукава. Она на сквозняке шевелилась, словно раненая птица.
— Забери ее, Рафаэль, себе. Пригодится на похороны, все меньше расходов, — ядовитой змеей прошипела Швец.— Щас, как дам по темени и в дурку загремишь!
Заявила она и, пригрозив кулаком с массивной золотой печаткой на пухлом пальце, предупредила. — Пока ты в больнице валялся, холку наел, я таэквондо занималась. Есть такой вид восточных единоборств. Только посмей ко мне пальцем прикоснуться, мигом скручу в бараний рог.
— Не так страшен черт, как его малюют, — вяло произнес Суховей, но остерегся ее когтей. Она сердито захлопнула двери.
— Я это так не оставлю,— предупредил художник, пригрозив кулаком, но женщина, спрятавшись за двойной дверью, не услышала его стенаний.
В состоянии паники
Суховей с минуту стоял, размышляя, что делать и куда податься? Отчетливо в деталях припомнил случай, когда во время первого застолья сравнил Баляс с черепахой Тортилой, на этом общение с аферистками могла закончиться. «Не пришлось бы сейчас мыкаться без крыши над головой. Разошлись бы тогда, как в море корабли. Так нет же, эта стерва Тамила, вмешалась. Облапошили, как последнего лоха. Сволочи и любимого Джима куда-то подевали? Заявить в милицию, так ведь поднимут на смех».
После долгих колебаний, Суховей пришел к выводу, что без помощи милиции не обойтись. Преодолевая сомнения, осторожно ступая ушибленной ногой, он направился к кабине лифта.
После ссоры с Виолой упрямая Тамила не сразу решилась сообщить ей о воскрешении художника. В глубине души сознавала, что без риэлтора ей с проблемой не справиться. В лучшем случае придется возвратить Суховею мебель и вещи, а в худшем, если докопаются о ее причастности к отравлению и мошенничеству с чужой недвижимостью, сядет на скамью подсудимых. Несколько часов маялась, пребывая в прострации. Наконец, успокоившись, позвонила по телефону Баляс:
— Виола, я в шоке! — вместо приветствия сообщила она.
— Лучше бы ты оказалась в ж..е, — грубо ответила риелтор.— Валюту, бабло приготовила, завтра срок истекает?
— Не груби, мне не до юмора. У тебя на уме одно бабло, бабло, а тут такая беда, что не приведи Господь, — запричитала Швец. — Ты сейчас в обморок упадешь. Рафаэль с того света вернулся. В пижаме и комнатных тапочках.
— Не выдумывай, допилась, у тебя белая горячка с большого бодуна?
—Ни в одном глазу. Два часа назад я столкнулась с Рафаэлем на лестничной площадке. Мы его уже посчитали трупом, почти оплакали и помянули, а он здоровенький и бодренький, как огурчик... Кто бы мог подумать, что окажется живучим, как тот Гришка Распутин, которого и травили, и стреляли, и били…Если бы знала, лошадиную дозу вбухала бы, то отбросил копыта. А так злой и непредсказуемый, понял, что мы его провели и пытались угробить.
— Да, скверная, опасная ситуация, как обухом по голове, — вздохнула Баляс.— Почему ты не позвонила в больницу, как я тебе велела? Мы бы тогда не оказались в таком идиотском положении.
— Ох, Виолочка, прости, замоталась в делах и заботах, из головы вылетело, — покаялась Швец. — Неделю назад я интересовалась, так сказали, что очень плох.
— Твоя хитрая забывчивость может стоить нам лишения свободы с конфискацией личного имущества, заработанного многолетним тяжким трудом.
— Виола, не паникуй, не нагоняй раньше времени страхи. Ты же сама говорила, что не существует безвыходных ситуаций, — напомнила Тамила. — Не кати на меня бочку. Ты могла и сама позвонить в больницу, времени было предостаточно. И рука бы не отсохла и голос не осип. Возомнила себя барыней-сударыней. Только и умеешь, что приказывать, чужими руками жар загребать…
— Поговори мне еще, — строго перебила ее риэлтор и пригрозила. — Я сама через суд аннулирую все сделки купли-продажи и дарения дачи. Признают их недействительными, придется валюту возвратить новым владельцам квартир. И ты, как старуха из сказки Пушкина, останешься у разбитого корыта. Может тебя, устраивает такой финал, захотелось тюремной романтики и экзотики, вшивых нар, баланды, секса с надзирателями? Я тебе их обеспечу.
— Вместе пойдет по этапу, — хмуро отозвалась Тамила. Выплеснув эмоции, после паузы Баляс уточнила:
— Неужели это он, ты не обозналась?
— Не обозналась ли? Человека от привидения умею отличить. Разговаривала с ним, напрашивался на обед и ночлег, но в квартиру не пустила, выперла к чертовой матери. Нечего коптить и настроение отравлять. Злой, рвал и метал, с помощью десантника Сани пытался проникнуть в мою хату.
— Ах, ты дура безмозглая! Что же ты его не приютила, не ублажила, могла бы и переспать, тебя не убыло? Он бы расслабился, подобрел, — упрекнула Виола.— Его не следовало отпускать.
— Сама бы приютила и обогрела, коль такая добренькая. А то на моем горбу хочешь въехать в рай,— укорила Швец. — Мне приходится жар разгребать.
— Тамила, не вой. Ты не знаешь, почему его из больницы раньше срока выпустили, это спутало все наши карты?
— Не выпустили, а сбежал в полосатой пижаме и тапочках. Десантник Саня с седьмого этажа пожертвовал ему спортивный костюм и кроссовки. Так теперь стал динамовцем, — ответила Тамила. — Видишь ли, ему стало жаль Джима, вот и дал деру, как бестолковый пацан.
— Вот так беда, не приведи Господь,— огорчилась Виола. — Дело серьезное, запахло уголовщиной. Лет по десять с конфискацией имущества «светит» за покушение на жизнь пострадавшего, хищение его имущества и мошенничество. Причем срок придется мотать в колонии строго режима. Сделку по даче придется аннулировать, работа слишком топорная. Сразу возьмут за жабры.
—Только через мой труп, — возразила Тамила.
— Не жадничай, он же должен, где-то жить.
— Что же делать? — запаниковала Швец.— Рафаэля надо отправить на тот свет, иначе он нас сдаст с потрохами...
— Не паникуй, надо заметать следы. Лично я Рафаэля ядом не травила и не поила, — напомнила риелтор. — Отмажусь. У меня свои люди в милиции, прокуратуре и суде. Хотя без больших расходов на дорогие подарки и взяток чиновникам не обойтись. А вот тебе, дорогая, придется попариться на нарах, секс конвоиров и лесбиянок удовлетворять…
—Виола, кто меня на деяние подтолкнул, кто генератор идеи, как быстро разбогатеть? — возразила Тамила. — Я под пытками молчать не стану, все выложу начистоту. Может, учтут явку с повинной?
— Дура набитая, тебе надо лечиться, — осадила Баляс. — Ни хрена в юриспруденции не смыслишь. За участие в групповом преступлении, что является отягчающим вину обстоятельством, осуждают на максимальные сроки. А, если всю вину возьмешь на себя, покаешься, то скостят до пяти лет. А потом за трудолюбие и хорошее поведение на зоне условно-досрочно освободят или амнистируют.
Не столь уж мрачную перспективу нарисовала Виола.
— Какое в тюрьме трудолюбие? — возразила Швец.
— Ты что же думаешь, что зэки круглые сутки напролет на нарах валяются и баланду хлебают? Глубоко ошибаешься, как проклятые, вкалывают в рудниках, карьерах, на лесоповале. А женщины шьют матрасы, робу, ватники, рукавицы… Там не то, что сейчас на свободе, четко действует лозунг: кто не работает, тот не ест. Человек, такое существо, что ко всему привыкает, а женщины тем более быстро привыкают к разным условиям жизни. Заведешь себе постоянного любовника среди начальства и будешь кататься, как сыр в масле. Пристроит тебя в столовой, поближе к харчам или в канцелярии…
— Нет, по этапу пойдем вместе, — не уступала Швец.
— Прямо сейчас и беги в милицию. Тебя посадят в «обезьянник» и еще изобьют и изнасилуют оборотни в погонах. Ты еще баба аппетитная. Таких случаев, хоть пруд пруди. Даже и не мечтай на моем горбу выехать, раскроешь и потрусишь свою мошну. Сама виновата, что художник до сих пор свет коптит. Не смогла рассчитать смертельную дозу.
— Кто же знал, что старик такой живучий. Я в синагоге поставила свечку и заказала молитву за упокой души раба Рафаэля, а он, паразит, выжил.
— Так он же не Рафаэль, а Евдоким, Почему в синагоге, а не в храме или церкви, он ведь православный, а не еврей, тогда бы твоя молитва дошла до Бога.
— Пожалуй, ты права.
— Теперь и расхлебывай свою оплошность.
— Виола, мы оба заварили кашу, поэтому и расхлебывать будем вместе, — возразила она.
— Заткнись! Не исключено, что телефон прослушивается, — приказала Баляс. — Ты без меня ноль без палочки.. Испугалась за свою шкуру.
— Не столько за свою, сколько за твою, — парировала Тамила. — Не хочу подводить под монастырь хорошего человека.
— Спасибо за комплимент и получай в ответ. Глупая ты, Тамила, никакой хитрости и смекалки.
— Это почему же? — обиделась она.
— А потому, что Рафаэля надо было не отталкивать от себя, не злить, а ублажать. Держать его, если не на привязи, то хотя бы в поле зрения. Где он сейчас ошивается, ты знаешь?
— Ума не приложу. Наверное, ищет Джима, он помешан на псе.
— Может, навострил лыжи в милицию?
— Нет, туда он не сунется.
— Почему ты так уверенна?
— Знаю его трусливую натуру.
—Ладно, Тамила, я проверяла тебя на вшивость. Без паники, что-нибудь придумаем, безвыходных ситуаций не бывает. Для нас задача №1 срочно разыскать, изолировать и ликвидировать Суховея. Поторопилась ты с вывозом мебели, имущества из его квартиры и переоформлением дачи.. Зря старалась, чтобы мне не досталось. Если я аннулирую куплю-продажу, то придется все в целости и сохранности возвратить назад законному владельцу.
— Назад? Зачем аннулировать, пусть все остается, как есть.
—А затем, что документы о сделке шиты белыми, а точнее, черными нитками. Подписи Суховея поддельные. Любой эксперт-графолог быстро установит «липу», — пояснила риелтор. — И загремим мы с тобой, подруга, на нары, сначала в СИЗО, а потом по этапу в колонию, шить матрацы, робы и строительные рукавицы. А в худшем случае, добывать урановую руду или валить лес. Если следователь докопается, что пытались отправить художника на тот свет, то пятнадцать или пожизненное заключение нам обеспечено. Таковой вот может быть резкий поворот. А ты, ушлая аферистка, хотела меня обмануть, кинуть с мебелью. Свою квартиру в склад превратила, а для меня старинные часы пожалела.
— От аферистки слышу, — не полезла в карман за словом Тамила. — Чья бы корова мычала, а твоя молчала. Думаешь, я не знаю, что в квартире Никиты тоже была старинная мебель красного дерева, в том числе аналогичные старинные часы со звоном. Лучше, чем у Рафаэля.