— Извините за беспокойство, но вы в течение недели не отвечали на телефонные звонки, поэтому нанесли визит, ведь дело у нас неотложное, — пояснил мужчина. — Вы кто? Бывший хозяин квартиры или…?
— Не бывший, а настоящий, — ответил Суховей.
— У меня нет времени на ваши глупые шутки! — отрезал незнакомец. — То, что освободили жилье от мебели и вещей хорошо, а когда сами съедите?
— Я здесь живу и не собираюсь никуда съезжать, — невозмутимо произнес художник. — А мебель и имущество кто-то похитил.
— Как это не собираетесь? Верх наглости, — рассердилась женщина. — Мы вас выселим с помощью милиции или прокуратуры.
— Сегодня же вечером квартира должна быть свободна, и валите отсюда к чертовой матери! — властно велел мужчина. — Мне надо срочно произвести евроремонт, установить стеклопакеты, новые стальные двери, настелить паркет.
— Я вам эту квартиру не продавал. Здесь какое-то недоразумение.
— Слушать чушь не желаем, — женщина демонстративно прикрыла уши ладонями.
—Мы отдали валюту риелтору Виоле Леопольдовне Баляс, у которой ваша генеральная доверенность. Остальное нас совершенно не касается. Хоть гопака танцуйте.
— Я ей доверил продать квартиру, но не эту, а своего умершего брата Никиты, — пояснил он.
— Ничего знать не хотим. Купля-продажа совершена. Выметайся без разговора! — закипая, велела она и съязвила. — Поздно пить боржоми и посыпать голову пеплом. До седых волос дожил, а ума не набрался. Аферист с большой дороги.
— Не оскорбляйте. Я находился в больнице и только сегодня прибыл. Вас вижу впервые, никаких дел между нами не было и нет. Идите отсюда прочь!
— Как это не было!? — удивилась женщина и дернула мужчину за рукав.— Вячеслав, Слава, что ты молчишь, прояви, наконец, свой мужской характер, покажи ему кузькину мать. Долго он еще нас будет за нос водить, пора и честь знать.
— Вот что дед, ты нам здесь спектакли и немые сцены не устраивай, — густым угрожающим басом произнес мужчина.— Ничего не знаю, ничего не слышу, этот номер у тебя не пройдет. Лечись от склероза, теперь у тебя куча денег.
— Каких денег? — удивился Суховей.
— Долларов. Лучше убирайся отсюда, мне надоело ждать.
— Никогда!
— Как это никогда? Не понял, у тебя, что, дед, «крыша» поехала? — как баран на новые ворота, непонимающе уставился на него незнакомец.
— Почему я должен куда-то съезжать из собственной квартиры!? — возмутился художник. — По какому праву вы распоряжаетесь моей собственностью, диктуете абсурдные условия. По Конституции жилье неприкосновенно.
— А по такому, что эта квартира уже две недели, как принадлежит моему сыну Олегу и его жене Светлане. Они сейчас в Италии проводят медовый месяц. На днях возвращаются из свадебного путешествия. Эта квартира должна быть освобождена. Нам еще предстоит выполнить евроремонт, завести мебель, вещи, чтобы к их приезду все было готово. А ты палки в колеса суешь…
— Ты понял дед, о чем тебе мой муж говорит?— поддержала женщина. — Что ты молчишь, словно истукан или потерял дар речи? Так мы тебя живо приведем в чувство.
— Ничего я не знаю, эту квартиру я никому не продавал, — хмуро ответил Суховей. — Это досадное недоразумение. Прошу оставить меня в покое, после лечения нужен отдых. Врач советовал лишний раз не волноваться, вредно для психики и здоровья.
— Вот так недоразумение! — возмутился мужчина.— Да, ты, Евдоким Саввич, только с виду интеллигент, а оказывается настоящий шулер, каких еще поискать. Двадцать три тысячи долларов через агента отхватил и... Ваньку здесь перед нами валяешь.
— Ничего я не схватил… Не знаю с кем вы имели дело…
— У нас документы о купле-продаже, заверенные во второй нотариальной конторе, — заявила женщина и достала из модной крокодиловой кожи сумочки несколько листов.— Здесь данные вашего паспорта, справка из жэка и БТИ, техпаспорт и схема двухкомнатной квартиры...
— В нотариальной конторе я не был, лежал в больнице, и никаких документов не подписывал. Это “липовые” документы, вы меня шантажируете. Я заявлю в милицию.
— Еще раз сообщаю, что куплю-продажу по вашей генеральной доверенности осуществила Виола Леопольдовна Баляс,— пояснила женщина.
— Я ей давал доверенность на продажу другой, а не этой квартиры, — парировал Суховей. — Здесь я сам с Джимом проживаю и никому не собираюсь ее уступать.
— Ну, дед, ты и аферист, меня достал своей тупостью, — угрожающе навис над ним Вячеслав. — Раз так, то возвращай валюту или я тебя щас прикончу на месте?
—Нет у меня валюты. Джим! Фас! — крикнул старик, осознавая, что пса в квартире нет, однако это не столько на мужчину, как на женщину подействовало. Суховей понял, что они раньше, возможно, во время осмотра квартиры, видели пса.
— Пошли, Славик, от этого дебила, подальше от греха,— забеспокоилась женщина, прячась за широкую спину супруга. — Мы на него найдем управу в суде. Выселят в принудительном порядке и определят в дурдом. Он для окружающих социально опасен. Нам деньги тяжким трудом достаются, с неба не падают.
— Идите, идите, скатертью дорога. Я вас не знал, и знать не желаю,— напутствовал художник. Негодуя, они ретировались, а Суховей плотно запер дверь. «Вот так, пусти человека за стол, а он и ноги на стол, — вспомнил он народную присказку. — Как могло произойти, что на мою квартиру еще кто-то претендует? Надо срочно выяснить у Тамилы, пока очередные прохиндеи не пожаловали».
Он отворил двери и увидел на площадке претендента на жилье, но без женщины, наверное, поджидавшей мужа в подъезде.
— Вы, что, следите за мною или охраняете? — растерялся художник.
— Ты не президент и не банкир, чтобы тебя охранять,— угрюмо произнес детина. — Ты меня, дед достал своей тупой простотой. Давай ключи! Почему молодожены, которым я подарил эту квартиру, должны палить бабки, снимая чужой угол? Почему, почему-у? Дам по кочану!
Закипая от ненависти, он наступал на Евдокима Саввича.
— Не знаю, я эту квартиру никому не продавал, — попятился старик в прихожую, но претендент, изловчившись, вырвал у него из руки два ключа на медном кольце и приказал:
— Съезжай, старая скотина! Чтоб твоего духу здесь не было.
— Не съеду, я хозяин этой квартиры, — заупрямился Суховей, упираясь руками в раму двери.
— Съедешь! — Вячеслав схватил его за ворот пижамы и грубо выволок за порог.
Художник едва удержался на подкосившихся ногах, чтобы не удариться о плитку. “Вот так дела, — схватился за голову. — Такое даже в самом жутком сне не могло привидеться”.
Звонил, стучал в двери, но Вячеслав не открыл. «Не ночевать же теперь под открытым небом или, как бомжи, в подвале, — с тоской подумал Суховей, но, нащупав в кармане ключи, с удовлетворением подумал.— Вот и пригодилась мне квартира Никиты, а то хоть волком вой от безнадеги и обиды. Может, действительно, произошла путаница и Баляс, спьяну глаз продала мою, а не брательника квартиру? Но тогда, где, же мои деньги? Что ж, придется одну ночь перекантоваться в той квартире, а завтра, даст Бог, все образуется, встанет на свои места».
Эта версия его немного утешила. Он вспомнил о десантнике Александре Гребне и поднялся на шестой этаж, чтобы попросить что-нибудь из старой одежды для поездки на квартиру усопшего брата. Тот одолжил ему старый спортивный костюм с эмблемой «Динамо», кроссовки и пятьдесят гривен.
Очередной облом
Первым делом Евдоким Саввич отправился на рынок. Долго бродил среди торговых рядов, высматривая и окликая Джима, но тщетно. На привокзальной площади и в парке, где прежде совершали прогулки, дога тоже не оказалось. Пребывая в неведении и смятении чувств, Суховей приехал на маршрутке в жилой микрорайон, где ранее проживал его старший брат. Лифт поднял его на пятый этаж.
Он приблизился к двери и замер в недоумении — вместо стандартной двери, обитой коричневым дерматином он увидел стальную, драпированную дубовыми рейками с блеском лака. Над “глазком” № 23. Ошибки нет — номер квартиры брата, а точнее ого. «Кто посмел поменять дверь»? — задумался художник. Попытался открыть, но ключ к замку не подошел.
Вдавил кнопку электрозвонка. Минуты через две после повторного сигнала послышались тяжелые шаги, дверь отворилась и в проеме показалась громоздкая фигура мужчины с крупной головой, короткой стрижкой и бычьей шеей, на которой по соседству с массивной золотой цепью, висел мобильный телефон.
— Те чаво надо, динамовец, старикашка? В этой хате ничего не подают.
— Господин, товарищ, почему вы здесь? — взирая на его могучее полуобнаженное тело, Евдоким Саввич озадачил его вопросом.
— По кочану. Тамбовский волк тебе товарищ, — сквозь зубы процедил верзила. — Где я должен быть?
— Это моя квартира, я — Суховей, художник-реставратор.
— Что с того, что ты суховей, мне не нужна твоя реставрация? А я — Папа римский. По мне, будь ты хоть сам Бармалей или старик Хоттабыч, — осадил его незнакомец.— Я купил эту хату за двадцать пять штук «зеленых», чтобы никто не мешал клепать детей, а тебя черт принес. Усек, дед? Я тебе, кажется, популярно объяснил.
— Не понял? В квартире находилась старинная мебель из красного дерева моего покойного брата Никиты и другие ценные вещи. Скажите на милость, куда подевались секретер, тахта, комод, рундук?
— Рундук, сундук? — прошипел ему на ухо незнакомец. — Такие слова уже вышли из употребления. В каком чулане ты их откопал?
— Где они, что с ними? — Евдоким Саввич тщетно попытался пройти в помещение, но верзила, своим туловищем преградил путь.
— Мебель, красное дерево? Ха-ха-ха! — гомерически рассмеялся новый хозяин жилья.
— Вы совершенно не разбираетесь в старинной мебели, предпочитаете красному дереву прессованный из стружек и опилок ширпотреб, который через пять-десять лет рассыплется, — упрекнул его художник. — А вот мебель, изготовленная опытными краснодеревщиками на заказ, сохранится вечно. Это раритет, эксклюзив в единственных экземплярах.
— Я не собираюсь жить вечно, — усмехнулся владелец квартиры.
— Надо думать не только о себе, но и о наследниках, о детях, внуках, правнуках. В былые времена краснодеревщики ценились на уровне ювелиров, потому что создавали красоту, гармонию.
—Я предлагал этой кобыле Виоле с генеральной доверенностью, чтобы она в течение двух суток после сделки освободила квартиру. Мебель, которую ты считаешь красным деревом, раритет и антиквариат вывезла, забрала себе. Оставила только рухлядь, изъеденную червями и молью. Сказала, что другие вещи не представляют ценности, я могу ими распорядиться по своему усмотрению. Сообщила, что бывший хозяин женился на китаянке и срочно убыл в Шанхай.
— Никуда я не уезжал, лежал в больнице и чуть дуба не дал,— произнес Суховей.
— Откуда мне было знать, что ты такой квелый. Ладно, хватит читать мне лекцию. Ищи свою меблю и раритет у той бабы, а остальные дрова с клопами и вшами я выбросил на свалку, квартиру продезинфицировал. Ищи на свалке свое бесценное добро, если его еще не сожгли или бомжи по своим норам не растащили. И вообще, что тебе надо? Что ты мне морочишь голову?
— Это моя квартира и я за нее денег не получил.
— Не получил? Мг, странно, — призадумался мужчина.— В таком случае обратись к этой своей жирной бабе Виоле. Она, кажется, работает в агентстве «Очаг».
— Сеня! Семен, что ты так долго? — послышался из глубины квартиры нетерпеливый женский голос. — Я сгораю от страсти, а ты без толку языком чешешь. Гони его прочь.
— Ладно, дед, вали отсюда. Слышишь, меня красотка зовет,— он намерился закрыть двери, но Суховей выставил вперед ногу.
— Я хочу посмотреть, убедиться воочию. Может, что от мебели и других вещей осталось в память о брате, — заявил художник.
— Здесь тебе не мавзолей и не музей, чтобы по сторонам глазеть, по персидским коврам лаптями топтаться, — осадил его Семен.— Теперь это моя территория, моя частная собственность. Я тебя в гости и на смотрины не звал. Иди прочь, пока по лестнице не спустил.
— Сеня-я, ну где ты застрял? — прозвучал нетерпеливый голос.— Еще минута и я уйду. Ты меня совершенно не любишь, не жалеешь. Зачем тогда приглашал, если неспособен?
— Дед, не буди во мне зверя, ступай своей дорогой! Не мешай мне девку жарить, — прошипел верзила и, оскалив по-лошадиному крупные зубы, заметил. — Вспомни, как сам в молодые годы девок портил?
«Ну, Виола, сука, превратила квартиру Никиты в бордель, — с горечью подумал Суховей. — Надо было заранее отреставрировать и продать мебель кому-нибудь из коллекционеров или в музей за приличные деньги. Везде одни потери и огорчения».
— Дед, вали отсюда, пока я тебе руки-ноги не повыдергивал, — закипал от злости Семен. — Мало того, что ты квартиру загадил, развел полчище тараканов, так еще пришлось за тебя оплатить долги за коммунальные услуги.
— Своим фамильным серебром пожертвовал, согласился сдать его в ломбард, чтобы Виола Леопольдовна смогла погасить долг?
— Держи карман шире, все за мои кровные, — возразил новый владелец квартиры. — Захапала кобыла твое серебро. До седых волос дожил, а лоханулся. Иди дед, иди, а то я так отметелю, что остаток жизни на аптеку придется работать.
Он, словно жеребец, заслышавший зов боевой трубы, заплясал на месте и растопыренной пятерней нажал на тщедушную грудь Суховея, отодвинул его за порог, но художник успел выставить вперед ногу. Верзила резко подал от себя дверь и больно ударил по берцовой кости.
— Ой, зверь, что ты делаешь, ногу прижал! Отпусти дверь! — вскрикнул от острой боли художник. Тот со злорадствующей гримасой на сытом лице появился в дверном проеме и процедил сквозь крупные зубы с золотыми фиксами:
— Забудь сюда дорогу, иначе я за себя не ручаюсь. Сорвал меня с постели, такой праздник любви испортил. Носит же черт по чужим хатам старых, выживших из ума маразматиков.
В следующее мгновение стальная дверь герметично закрылась. Суховей остановился, как вкопанный, размышляя, куда податься дальше: «Итого за две квартиры они получили сорок восемь тысяч долларов. Огромная сумма, а мне не досталось ни цента. Вот суки, решили вокруг пальца обвести. Что же делать? Надо бы возвратиться в больницу, как планировал. Сейчас там, наверное, большой переполох, ищут, куда подевался? Наведаются на квартиру, а там уже другой жилец.
Жаль, Константину Викторовичу, Настеньке и дежурной медсестре из-за меня достанется от главврача на орехи. Куда уж там возвращаться, когда столько проблем обрушилось на мою голову. Слава тебе, господи, что у меня есть дача. Заночую там, вдоволь наемся малины, клубники и шелковицы. Перекантуюсь на топчане. А завтра утром с новыми силами займусь аферистками. Они у меня попляшут, как блохи на горячей сковороде».
На автобусе он доехал до остановки «Ближние дачи», от которой до его «поместья» рукой подать. Подошел к калитке и опешил — на ней висел новый амбарный замок. А старый, с налетом ржавчины со спиленной «болгаркой» дужкой, лежал на земле. На табличках из фанеры предупреждение: «Частная собственность. Вход запрещен!» и «На даче волкодав». По корявым литерам, словно писал незабвенный Остап Бендер и слову «волкодав» (только Тамила так считала дога), художник без труда узнал почерк Швец. «Может она Джима посадила на цепь, чтобы охранял дачу, поэтому и написала угрозу?» — в его сознании затеплилась надежда. Набрал в легкие воздух и громко позвал:
— Джим! Джим!
Прислушался, но в ответ не прозвучало радостного лая, которым обычно дог встречал своего хозяина. Лишь легкий ветерок прошелестел листвой. «Пса нет, иначе бы отозвался. Тамила написала таблички для устрашения. Куда же она Джима подевала?» — с горечью подумал художник.
—Эх, стервы, аферистки, быстро все прибрали к рукам! — вслух возмутился он и посетовал — Больше месяца слониха водила за нос, все не могла найти покупателя. А тут за неделю, пока лежал в больнице, лихо управилась. Похорони, суки, раньше времени похоронили. Не случайно черную сорочку на день рождения всучили. Посчитали, что из больницы для меня одна дорога — на кладбище. Поэтому две квартиры, дачу и все имущество спустили с молотка или растащили по своим норам. Грабеж среди бела дня. Но Елдахин и Настенька, дай им Бог здоровья, не дали умереть, вытащили из могилы».
Его пронзило чувство стыда, ощутил горечь из-за того, что подвел хороших людей. Им может влететь от главврача. За его побег из больницы. Он осознал бессилие, беспомощность и чувство вины за содеянное.
В отчаянии несколько раз дернул за ручку и новый замок, словно язык колокола, глухо загремел по металлической калитке. «Может перелезть через ограду? — промелькнула мысль, но, глядя на заросли колючего шиповника, терна, ежевики и крапивы, осознал тщетность затеи. Через такие дремучие заросли без мачете не пробиться. Если на калитке замок заменили на новый, то на двери домика и подавно. Вот, суки, и до дачи добрались. Посчитали, что мои дни сочтены. Из больницы одна дорога — на погост. Не случайно с намеком подарили черную сорочку и считай. Заживо похоронили. Все прибрали к рукам. Но я им покажу кузькину мать!».
Он подошел к калитке ограды соседского участка Мацюры. Набрал в легкие воздух и крикнул, что есть мощи:
— Терентий! Терентий! Карпович!
Прислушался, но никто не отозвался, лишь легкий ветерок шелестел широкими листьями грецкого ореха. «Вот глухая тетеря, где его носит? Обычно и днюет, и ночует на даче, а на сей раз, где-то загостил», — с тоской подумал он. Суховею неведомо было, что именно в тот день Мацюра, заранее узнав в какой из больниц находится сосед, решил его навестить и морально подбодрить, а заодно расспросить о странной питерской родне. Почему они, как варвары ободрали ягоды с кустов малины и смородины, истоптали грядки? В ГАИ по поводу «Нивы», на которой приехали странные дамы с водителем, Терентий решил позвонить лишь после встречи с художником и то, если тот даст «добро».
Его разочарованию не было предела, когда в приемном покое сообщили, что художника Суховея в больнице нет. По понятным причинам утаили, что пациент совершил побег. «Дэ вин ховается? Мабуть у тих жинок?» — ломал Мацюра голову.
Между тем Суховей, когда рухнула надежда переночевать у Терентия Карповича, пожалел о том, что отказался поехать на заработки в Москву на дачу одного из бизнесменов, что в Переделкино. События сложились бы по-другому, не столь драматично. Сдал бы свою, а впоследствии и квартиру усопшего Никиты в наем, а дачу— в аренду. За квартиры, и в Переделкино, где рисовал бы бизнесмена и его домочадцев, шла бы твердая валюта, а теперь одни убытки. Не довелось бы бедствовать, из-за коварных происков аферисток. К сожалению, человеку не дано предугадать, что день грядущий нам готовит? Какие неожиданности, зачастую трагические и печальные, ждут человека в водовороте времени и пространства.
Закипая от возмущения, Евдоким Саввич возвратился на круги своя.
Солнце покатилось на закат, а у него ни стола, ни крыши над головой. «Надо обязательно еще раз повидаться с Тамилой, узнать о Джиме и найти Виолу», — решил он и, прихрамывая, направился к лифту.
На круги своя
Когда Суховей снова появился в доме, новый владелец его квартиры вместе с незнакомым мужчиной, видимо, столяром или плотником, врезали в дверь замок.
— Что вы делаете? — возмутился художник.
— Меняем замок, чтобы разные проходимцы, жулики не лазили в чужое жилье и не трепали нервы.
— Я не проходимец, это моя квартира, вы не имеете права.
— Тебе, что в лоб дать? — глыбой навис над ним новый владелец. — Вали отсюда, старый хрыч. Тебя, придурка, по всему городу ищут.
— Кто ищет?
— Приезжали из больницы врач и медсестра. Спрашивали гражданина Суховея. Я им сообщил, что ты здесь больше не живешь, съехал вместе с вещами.
— Не съехал, кто-то похитил мебель и вещи, — возразил художник.
— Оказывается ты еще тот гусь. В одной пижаме и тапочках сбежал из больницы, — усмехнулся мужчина. — Перед нами комедию ломаешь, несчастным прикидываешься. Схватил кучу долларов и еще решил квартиру назад возвратить. Хрен тебе на рыло, аферист!
Он ловко свернул кукиш и сунул его Суховею под нос.
— Я — не аферист. Меня обманули Тамила и ее подруга Виола.
— К ним и обращайся, а меня больше не беспокой.
— Мне негде ночевать. Квартиру брата мошенницы тоже продали
— Это твои проблемы. У меня не ночлежка, не приют для бомжей. Надо было думать головой, а не задницей, когда продавал жилье.
— Я сейчас позову десантника, он быстро восстановит справедливость.
— Зови, хоть ОМОН, хоть «Беркут» Частная собственность неприкосновенна.
Суховей поднялся этажом выше, позвонил в квартиру Гребня. К счастью, тот оказался дома.
— Саня, будь добр, выручай. Какой-то наглый боров вывез мебель и имущество, а сам вселился в мою квартиру, меняет замок на входной двери, — пожаловался он. — Их двое и мне одному с бугаями не совладать.
— Разберусь, — охотно отозвался десантник, привыкший к тому, что жильцы дома часто его приглашали для разрешения острых конфликтов. Быстро облачился в камуфляж со звенящим орденом, медалями и значками. Евдоким Саввич увидел телефонный аппарат на тумбочке и попросил:
— Разреши сделать один звонок по городу?
— Разрешаю.
Художник набрал номер приемной агентства недвижимости «Очаг»:
— Мадам, пожалуйста, пригласите к аппарату риелтора Виолу Леопольдовну. Я с вашим агентством через нее заключил договор на услуги купли-продажи квартиры.
— Назовите свои ФИО. Я проверю по базе данных компьютера.
— Суховей Евдоким Саввич, — представился он и после паузы услышал. — С вами договор не заключали.
— Как же так? Я его подписал с Баляс.
—Гражданка Баляс в агентстве уже больше года не работает. Уволили по компрометирующим мотивам.
— Каким именно?
— Это сугубо конфиденциальная информация.
— Где же мне ее найти? Я понес большие затраты, лишился двух квартир и дачи.
— Это господин, ваши проблемы, мы таких справок не даем. С нее требуйте, желаю успеха, — отозвался женский голос.
«Вот незадача, — посетовал Суховей. — Если Виолу выперли из агентства, явно за какие-то нарушения, то она, наверное, не имеет права, лицензии на этот вид трудовой деятельности, является нелегальным, черным риелтором. Мне в самом начале знакомства следовало поинтересоваться наличием у нее лицензии или сертификата, но из-за деликатности поверил на слово. Теперь за свою оплошность страдаю. Возможно, Виола сбежала, прихватив валюту за проданные квартиры? Надо поехать в агентство и выяснить на месте».
Гребень вооружился пистолетом для стрельбы травматическими пулями и резиновой палкой и с художником спустились на шестой этаж.
— Гражданин, мужик,— тронул он за локоть нового владельца жилья. — Вы, почему бесцеремонно распоряжаетесь чужой квартирой, врезаете новый замок? Обидели честного человека, художника.
— Этот псих не дает мне покоя, нарывается на скандал, — взирая на воинственное, непроницаемое лицо десантника, произнес мужчина. — По генеральной доверенности продал квартиру, а теперь еще качает права. У него с психикой явные проблемы.
— Покажите документ, акт купли-продажи, — потребовал Александр.
— А вы, собственно, кто такой? Прокурор или следователь?
—Я — десантник, ВДВ, а ныне охранник банка. Не позволю обижать моего товарища.
—Десантник — не следователь. Мог бы послать вас подальше, но не хочу накалять страсти, доводить ситуацию до мордобоя, — признался новый владелец жилья. Прошел в глубину квартиры и вскоре возвратился с актом купли-продажи. Гребень внимательно прочитал и удрученно покачал круглой, словно глобус, головой:
— Евдоким Саввич, плохи дела. По гендоверенности, предоставленной вами Баляс Виоле Леопольдовне, совершена сделка, заверенная нотариусом на законных основаниях.
— Доверенность на продажу этой квартиры я никому не давал, — глухо отозвался он.
— Где ваш паспорт?
— У Виолы или Тамилы? Отдал им во время свидания в больнице. Попросили для процедуры погашения долга по коммунальным платежам.
— Тогда понятно, бабы воспользовались вашим болезненным состоянием, чрезмерной доверчивостью и провернули аферу, — констатировал Гребень. — Только суд может признать сделку недействительной. Вы же знаете, какие нынче продажные суды. Кто больше даст на лапу, тот и победит. Это такая тягомотина, что без больших затрат и нервов не обойтись.
— Мне негде ночевать, тревожит судьба Джима, — посетовал Суховей.
— Хмырь, возвращайся в больницу, тебя ищут, — подал голос новосел, недовольный перспективой судебных тяжб и разбирательств.
— Не оскорбляйте моего друга! — вступился десантник, положив руку на кобуру с пистолетом. — Евдоким Саввич, я бы вас охотно приютил, но мне сегодня заступать на службу. Сами понимаете, что не могу вас оставить наедине с женой и маленьким ребенком. Не обижайтесь, я вам доверяю, но все же молодая жена. Чем черт не шутит?
«Чрезмерная ревность— убийственное чувство», — хотел напомнить художник, но промолчал, догадываясь, что Тамила успела нашептала десантнику о его любовных похождениях. Отсюда и подозрения, боязнь за репутацию жены и жизнь ребенка.
Чтобы сгладить неловкость Гребень неуклюже пояснил:
— Вы же в курсе, что у меня однокомнатная, втроем на двенадцати квадратах ютимся. К тому же живем на птичьих правах, снимаем. Хозяйка жилья — сварливая баба, злющая и жадная. Узнает, что оставляю на ночлег гостей, та же Тамила заложит, и заставит съехать или взвинтит плату. Поймите меня правильно, не хочу рисковать, терять крышу над головой. Может вам, действительно, разумнее возвратиться в больницу и продолжить лечение?
— Если я туда вернусь, то не скоро оттуда выпишут. Пока на свободе, должен найти и спасти Джима. Ради него и совершил побег. Завтра займусь его розыском. Мучает, грызет совесть, чувствую себя лгуном, подвел хороших людей — врача Константина Викторовича и медсестру Настеньку. Стыдно будет им в глаза смотреть, не оправдал доверие.
— Может, Тамила Львовна согласится, хотя бы на одну ночь приютить, а завтра что-нибудь придумаем? Кстати, она вам обязана.
— Странно, чем обязана? — удивился художник.
— Как же, всю мебель, картины, книги и другое ценное имущество забрала себе. Говорит, что купила. Я и сам охотно бы приобрел у вас книги и что-нибудь из антиквариата.
— Не может этого быть. Ничего я ей не продавал, даже в мыслях такого не было, — возмутился Суховей.
— Своими глазами видел. На прошлой неделе застал троих грузчиков, переносивших вашу мебель в ее жилище.
— Так вот, куда мое добро подевалось, вот почему она, стерва, не пустила меня в свою квартиру. Виолой прикрывалась. Сейчас я с ней разберусь! Задавлю гадину!
— Евдоким Саввич, не горячитесь, сохраняйте спокойствие. Для начала я сам с ней поговорю. Она мне симпатизирует, постоянно зовет на чашку кофе.
— Санек, не связывайся с этой сукой. Затащит в постель и разрушит твою семью, — предупредил художник. — За миг удовольствия придется дорого заплатить.
Они подошли к стальной двери. Гребень позвонил и крикнул:
— Тамила Львовна, будьте добры, откройте!
— А, Санек, мой спаситель, я сейчас, мигом, — послышался ее бодрый отзыв и дверь отворилась. Увидела Суховея в спортивном костюме с чужого плеча и маска суровости наползла на ее лицо. Она демонстративно повернулась к десантнику.
— Тамила Львовна, возникла проблема. Евдокиму Саввичу надо переночевать, всего-то на одну ночь. В отличие от моей хибары, у вас просторные апартаменты…
— Ишь, чего надумали, развратники?! А еще десантник?— не дала она договорить. — Чтобы я в свою квартиру пустила кобеля, а потом по всему дому поползли сплетни о том, что Тамила распутная, гулящая баба, проститутка принимает мужиков и меняет их, как перчатки. Нет, я еще при своем уме, не свихнулась, дорожу своим именем и безупречной репутацией…
— Так дорожишь, что среди бела дня разграбила мою квартиру, до последнего гвоздя все вынесла, змеюка подколодная, — не выдержал ее цинизма художник.— Мне не прожить на жалкую пенсию.
— Рафаэль, не ной, не скули. Тошно слушать. Тебе надо было податься в шахтеры или сталевары, получал бы солидную пенсию. Захотелось славы и легких денег. Поэтому нечего на зеркало пенять, коль рожа кривая. Ты ведь отлично знаешь, что плохому танцору мешает.
—Эх, Тамила, в шахте я бы раньше срока загнулся от силикоза и прочей заразы, а может и погиб от взрыва метана. Нынче шахтеры — те же рабы, на труде и страданиях которых алчные олигархи сколачивают миллиарды долларов. В такой же ситуации и сталевары. Ты лучше на себя погляди, не шибко ведь напрягаешься. Тяжелее стакана, бокала или фужера ничего не поднимаешь...
— Рафаэль, как тебе не стыдно, — упрекнула Швец. — Я ведь женщина — хрупкое, утонченное создание, предназначенное для любви, роскоши и восхищения. Пашут пусть мужики-волы, если хотят наслаждений. Халява не пройдет, за все надо платить звонкой монетой, а лучше золотом, драгоценными украшениями и валютой.
—Выкусишь, аферистка.
—Помолчи, старый хрыч, а то за клевету привлеку к ответственности. Санек — свидетель того, как ты публично обливаешь меня грязью, — осадила она бывшего соседа.
— На тебе уже чистого места нет, остатки совести и стыда потеряла.
— Рафаэль, хер моржовый, чья бы корова мычала, а твоя молчала. Сам ушами прохлопал, а теперь других обвиняешь. Бери с меня пример, когда надо плакать, я от всей души смеюсь, потому, что смех продлевает годы жизни. Ха-ха-ха!