— Для вашей же пользы и безопасности, Евдоким Саввич. Глядите в оба, и не только на симпатичных женщин, но и мужчин. Ищите своего двойника,— велел Лихацкий, внимательно вглядываясь в лица прохожих.— Насколько быстро мы его обнаружим, будет зависеть изобличение аферисток, возврат вашей квартиры, дачи, имущества и валюты.
На подходе к центральному рынку, офицер по мобильному телефону связался с начальником отдела полиции по обслуживанию порядка на рынке Гариком Туросяном:
— Товарищ майор, вы хорошо знаете бомжей, алкашей и прочих деклассированных элементов, ошивающихся на рынке и в его окрестностях?
— Допустим, а в чем проблема, дарагой? — узнал тот по голосу и номеру телефона оперативника из угрозыска.
— Надо срочно отыскать одного мужчину, сыгравшего роль двойника в афере, мошенническом деле.
— Фотография есть для опознания и сравнения?
— Да, живая фотография,— заинтриговал лейтенант майора.
— Не понял, как это живая? На кинопленке что ли?
— Нет, на ногах, в натуральном виде. Через пять минут будем в отделе.
— Харашо, дарагой, жду.
Лихацкий и Суховей, миновав центральные ворота, вошли на территорию рынка — шумную, загроможденную магазинчиками, киосками и открытыми прилавками. Здесь царило скопище подвижных, словно ртуть, людей — покупателей и зрителей, растекающихся потоками в разных направлениях. Они скапливались в узких проходах, подобно тромбам в кровеносных системах. На фоне рекламных стендов и щитов, светящихся табло и вращающихся витрин, звучал по радио голос диктора, предлагавшего разные промышленные и продовольственные товары, текущие объявления и информация о ценах.
— Евдоким Саввич, вы давайте продвигайтесь вперед метров на три-четыре, а я следом, чтобы нам вместе не «светиться», — велел лейтенант и кстати. Через минуту сквозь шум пробился громкий оклик:
— Рафаэль, Суховей, стой, глухая тетеря! Не шевелись!
Художник, теснимый потоком, узнал голос Швец, повернул голову и увидел приближающуюся к нему Тамилу с красным, словно после сауны, лицом..
— Рафаэль, — она цепко схватила его за рукав куртки и, переводя дыхание, крикнула в оттопыренное ухо. — Где тебя, старый ухарь, черт носит!? Мы с Виолой с ног сбились, разыскивая, даже в морг звонили. Вдруг тебя кондрашка, как прошлый раз, хватила, копыта отбросил раньше срока. Обрадовались, что тебя в морге не оказалось. В общем, переволновались, у меня давление подскочило, а подруга валидол и снотворное жменями глотает. Какой ты, право, старый пень, сухой, бессердечный. Мы себе места не находим, а ты, словно пьяный гусар, в загуле.
— Зачем я вам вдруг понадобился? Может, решили валюту отдать?
— У тебя только деньги на уме. Какая еще валюта, о чем ты говоришь? Едва концы с концами сводим, — удивилась женщина. — Ты, что с Луны свалился или на солнце перегрелся?
— За две проданные Баляс квартиры. Вот какая валюта.
—Об этом ты с Виолой разговаривай. Мне ваши проблемы неинтересны, — небрежно промолвила Швец. — Кстати, зазноба очень жаждет встречи с тобой. Когда ты сбежал из больницы, потом пропал, она собиралась сообщить в полицию, чтобы тебя объявили в розыск. Мы решили, что у тебя рассеянный склероз, провал памяти или «крышу» сорвало?
— Ох, какая трогательная забота,— усмехнулся Суховей. — Чего ради, она так беспокоится о каком-то старике-пенсионере!
— Скажу тебе, Рафаэль, по большому секрету, она собирается отдать валюту и выйти за тебя замуж,— прошептала Тамила, оглядываясь по сторонам, чтобы не подслушали. — Она бы уже давно с тобой рассчиталась, еще, когда мы в больницу приходили. Но, как мудрая и практичная женщина, побоялась, что большую сумму у тебя могли похитить в палате. Там ее негде хранить. Под подушкой что ли? Так медсестра или санитарки сопрут.
— Какую именно сумму?
— Не спеши, как голый, в баню. Так Виола и разбежалась, и все мне выложила. Эта ваша семейная коммерческая тайна,— ответила Швец с загадочной улыбкой на лице. — А ты, сосед, неплохо выглядишь.
— Был когда-то соседом, но вы, стервы…
—Ладно, не ворчи. Наверное, у пышногрудой, пылкой шалавы ночевал? А-а, признавайся, бес в ребро, седина — в бороду, с кем хмельную ночку провел?!
— На вокзале, с бомжами, тараканами и клопами.
—Фу ты, какая мерзость! — брезгливо скривила она лицо.— Хотя по тебе не скажешь, что бедствуешь. Побрит и одеколоном, правда, дешевым «Тройным», но пахнет. Вот, что, Рафаэль, будя лясы точить, собирайся, поедем ко мне. Виола очень обрадуется. Стол накроем, посидим по-семейному, выпьем, закусим, как полагается.
— Знаю я вашу семейку Адамс. Мне некогда.
— Почему так? — потускнел блеск в лукавых глазах женщины.
— Ищу угол, комнату или койку, чтобы снять на ночлег. Вы же меня лишили крыши над головой.
— Рафаэль, не дури, эту ночь проведешь у меня или у Виолы, на выбор? Не пожалеешь. За прошлый раз, когда я тебя выставила, не серчай. Я тогда была не в духе, неважно себя чувствовала, — покаялась Швец.
— Хорошо, Тамила, не тарахти, ты меня уже утомила, как горькая редька. Но я изголодался и тоже испытываю к тебе симпатии. Вечером позвоню, — пообещал он, только бы она отвязалась.
— Художник, славный живописец, имей в виду, я сгораю от страсти. Другого шанса может не быть, — призналась женщина и скрылась в толпе.
Для конспирации, надвинув кепку на лоб и спрятав глаза за солнцезащитными очками, Лихацкий внимательно наблюдал со стороны и без сомнений опознал в женщине покупательницу «отравы».
— Кто эта дама?— спросил он, подойдя к Суховею.
— Швец, моя бывшая соседка.
— Что ей от вас надо?
— Она сообщила, что меня разыскивает Баляс, собирается, мол, отдать валюту за проданные квартиры, хотя, зная их алчность и скупость, я очень сомневаюсь. Пригласила вечером в гости, обмыть это событие.
— Эх, Евдоким Саввич, и вы поверили?
— Я же сказал, что шибко сомневаюсь.
— Эти особы не из тех, кто легко расстается с валютой, тем более, чужой,— лейтенант развеял сомнения художника. — Наверняка, они для вас приготовили ловушку, западню, чтобы присвоить валюту.
— Я это подозреваю,— согласился он.— Уж очень Тамила ласкова, мягко стелет, да жестко спать.
— В таких случаях, чтобы заманить в сети, ушлые женщины умело используют свое главное оружие — чары, секс, перед которыми редко какой мужчина устоит. Соблазны губят нашего брата, не ведающего о коварном замысле,— сказал Денис. — На сей раз, мы предпримем эффективные контрдействия, чтобы сорвать зловещий план. Однако надо поторопиться, нас ждет майор Туросян.
— Долго же вы, лейтенант, добирались. Обещал через пять минут, а уже пятнадцать прошло,— упрекнул офицер, указав на циферблат своих наручных часов. — Где твое живое фото?
— Вот, Гарик, перед тобой, художник Суховей, собственной персоной. Сейчас ему не до мольберта и кисти, а когда освободится от проблем, напишет твой портрет.
— Охотно закажу, чтобы в парадном мундире с наградами. Отправлю родителям в Ереван. Мне обещают очередную звезду, — майор дружески пожал руку сначала Лихацкого, а потом пенсионера- живописца. — Чем могу быть полезным?
— Есть ли среди контингента бомжей, пьяниц, хулиганов и прочих мрачных субъектов человек внешне обликом похожий на Суховея?
— Ему, что для автопортрета надо?
—Автопортрет он, глядя в зеркало, напишет, здесь другой, криминальный случай. Срочно надо выявить двойника, — пояснил лейтенант.
— Вот оно что. Может и есть похожий, но я к ним особо не присматривался, — признался Туросян. — Они же не женщины, чтобы их с ног до головы рассматривать. У меня картотека этой братвы подозрительной.
Он достал из ящика обшарпанного письменного стола альбом с фотографиями и положил на поверхность перед Денисом и художником.
— Вот они, мои гаврики, герои скандальных событий. Ищите, а у меня от них аллергия, по ночам снятся.
Лихацкий и Суховей пересмотрели более шестидесяти снимков с изображениями мужчин и женщин, уже давно не претендующих на лавры топ-моделей. Под черно-белыми фотографиями значились клички-прозвища: Цесарка, Скунс, Хризантема. Тюфяк, Укол, Кишлак, Гнида, Конокрад, Наседка. Шапкокрад и другие не менее экзотичные.
Взгляд лейтенанта зацепился за изображение, обозначенное кличкой Фюрер, а чуть ниже фамилия — Вениамин Акимович Шарм, 1953 г. р., бомж.
— Евдоким Саввич, взгляните-ка. Узнаете себя? Похоже, что это и есть ваш двойник, — предположил Денис. Художник тщательно вгляделся и вынес вердикт:
— Тип лица и черты идентичны. Он вполне мог сойти за моего двойника. Но почему фюрер?
— А черт его знает! У этих бомжей свои фантазии и тараканы в мозгах, — ответил Туросян. — Им же делать нечего, целыми сутками болтаются в поисках пищи и спиртного. Вот и придумывают себе погоняло и бывает, что очень меткие.
— Возможно, и Шарма по какому-то признаку или привычке окрестили фюрером,— предположил лейтенант. Они просмотрели остальные фотографии, но субъекта, похожего на Суховея, больше не обнаружили. Лихацкий сделал выбор на Вениамине:
— Где найти фюрера?
— На том свете, — рассмеялся майор. — Черт его знает, они ведь непредсказуемы. Бывает, что днем, как сурки, отсыпаются, а ночью промышляют, воруют, или, наоборот, среди бела дня обирают зевак. У них, как у милиционеров день не нормирован, хотя свободы побольше, при одной заботе выпить и закусить.
— Тогда, Гарик, будь добр подскажи, где чаще всего ошиваются, кучкуются бомжи?— спросил лейтенант.
— Возле рыбных рядов в расчете на «хвосты» или у столовой общепита, где их один раз в сутки кормят, чтобы не протянули ноги. Благотворительные обеды от управления социальной защиты,— пояснил Туросян. — Я бы вас охотно провел, но, как только меня издалека заметят, словно тараканы, разбегутся по своим подвалам, норам и щелям.. Спуску не даю, держу в черном теле, чтобы всякую заразу по общественным местам не разносили. Будь моя воля, поместил бы в отдельные резервации, как американцы, коренных индейцев. Распустились и обнаглели с этой демократией. Работать ленятся, а кушать за троих. Прежде с ними не церемонились, всех бродяг, тунеядцев и попрошаек по статье 214 УК отправляли на нары туда, где Макар телят не пас... Эх, бездельники, дармоеды, только харчи переводят....
— Спасибо, майор, я дорогу знаю,— улыбнулся Денис, поняв, что Гарик оседлал любимого коня.
— Дарагой, заходи почаще. Вечером в кафе можэм посидеть, пиво или армянский коньяк выпить, шашлык покушать, — предложил он.
— С удовольствием бы посидели за кружкой пива, но недосуг. Едва одно дело свалишь, другое назревает. Сыщика, как волка, ноги кормят,— посетовал лейтенант.
— Знакомая ситуация, сам пять лет в угро прослужил, — посочувствовал Туросян. — Но и здесь на рынке — не мед. Приходится ухо востро держать, чтобы не допустить мошенничества, обмана, драк, торговли самогоном и наркотой.
Лихацкий и Суховей отправились к столовой, где по предположению лейтенанта, еще за полчаса до обеда, движимые голодом, начинают собираться сирые и убогие. И не ошибся в своем прогнозе. На дальних подступах к столовой “Урожай” офицер увидел отдельные группы мужичин и женщин. Подошел ближе и понял, что за контингент: одетые не по сезону, во что попало, с чужого плеча. Обувь на ногах, кто в лес, кто по дрова: у одних стоптанные с дырявыми голенищами сапоги, у других — ботинки или кроссовки, у третьих изношенные туфли и даже пляжные сандалии. Лица угрюмые, серые, землистые, изможденные с синими и красными носами от употребления алкоголя, самогона, денатурата, бормотухи или одеколона.
Заросшие щетиной, волосы не мытые, спутанные. Кое-кто на них в нетерпеливом ожидании бесплатного обеда, дымил подобранными с тротуара и мусорных урн окурками. Лейтенант ощутил неприятный запах, но, преодолев брезгливость, бодрым голосом приветствовал:
— Будьте доровы, господа и дамы! Что не невеселы, приуныли?
—Здрасте, привет, бувай, — невпопад отозвались несколько мужиков, подозрительно поглядывая на незнакомцев. А кто-то с иронией заметил:
— Опшипся, любезный. Здесь господами и дамами не пахнет. Мужики, чуваки да бабы. Господа питаются в дорогих ресторанах, а не в забегаловках.
— Сытно ли вас кормят, граждане тунеядцы? Может, есть претензии к власти?
— Хреново кормят, — ответил мрачный субъект с лицом, побитым оспой.— Суп и харчо одна вода, ни мяса, ни масла, ни жиров, даже маргарин на нас экономят. Сами бабы ведрами харчи с пищеблока таскают. От такой кормежки недолго протянуть и отбросить ножки.
— В стране кризис, напряженка. К тому же это вам не курорт, не санаторий, — возразил Лихацкий.— Шахтеры в забоях и копанках, как проклятые вкалывают, а не всегда видят на столе мясо и сало. Погибают от взрывов метана и обвалов. Поэтому потерпите. Не до жиру быть бы живу. Вспомните, какой в советское время был лозунг.
— Кто не работает, тот не ест,— ответил мрачный субъект.— А ты, кто такой мудрый, чтобы нас поучать? Откуда, может из собеса, инспектор?
— Угадал, инспектор из собеса,— отозвался Денис, хотя на языке вертелось и готово было сорваться, слово “угрозыск”. Пробежал цепким взглядом по лицам и спросил, понимая, что вряд ли они знают друг друга по именам, так как общаются по кличкам:
— Где ваш фюрер?
— В бункере, а зачем вам надобно Веня?— ухмыльнулся один из бомжей. — Наверное, Гарик, пошел он на фиг, его заложил?
— В каком еще бункере? — удивился офицер. — Он, наверное, у вас за главаря?
—Нет, главный у нас Конокрад, — возразил мужчина.— А фюрер сам по себе, живет в железобетонном бункере на теплотрассе. Здесь поблизости его хата. Зимой тепло на трубах и блохи не кусают, а летом прохладно. Дрыхнет, наверное, ему недавно лафа перепала, какие-то богатые бабы подарили одежу и еще харчей и пойла дали. Так он неделю не просыхал, “красными шапочками” забавлялся. А это кто с тобой? Уж очень похож на фюрера, я даже хотел его по плечу похлопать.
— Это его родной брат, — указав на художника, нашелся с ответом Лихацкий и велел. — Проведи нас к фюреру.
— Он приказал никому не показывать его место.
— Жаль, братан приехал издалека, хочет встретиться,— пошел Денис на хитрость.— Они десять лет не виделись. Я думаю, что Веня сам обрадуется родному человеку. Огорчится, если не свидятся.
—Очень похож, вылитый фюрер, — зашумели вокруг бомжи и насели на словоохотливого собрата. — Кишлак, покажи инспектору, где находится бункер.
— Ну, глядите, чтобы мне потом от него не влетело, — согласился он. В этот момент двери столовой отворились и зычный женский голос провозгласил:
— На обед, на обед, дармоеды! Живо, не сорить и не курить, на пол не плевать, не блевать, Иван выпрет в шею
Выстроившись гуськом, бомжи, подталкивая друг друга в спины и ягодицы, проникали в помещение столовой. Кишлак остановился в замешательстве и, наконец, признался:
— Если я с вами пойду к бункеру, то останусь голодным. Они съедают все подчистую, даже тарелки вылизывают, мыть не надо.
— Не тужи, Кишлак, вот тебе на поддержание тонуса,— Денис сунул ему в руку двадцать гривен. — Только смотри, не пропей, не отравись разной гадостью.
— Покажу вам бункер! — обрадовался бомж, сжимая в ладони заветную купюру, и в уме подсчитав, чтобы заполучить такую сумму надо собрать и сдать в стеклопункт около двухсот бутылок. “Не прогадал я, что согласился оказать услугу этим важным господам”, — подумал он с удовлетворением.
Двойник из бункера
— Вот, бункер фюрера,— бомж указал рукою на возвышающийся на полметра над землей железобетонный куб с люком, под которым проходили трубы теплотрассы с разводкой к многоэтажным домам. — Сам я не хочу попадаться Веньке на глаза. Побегу в столовую, может, успею похавать на халяву, пока все не сожрали, деньги сэкономлю.
— Валяй Кишлак и на том спасибо,— согласился лейтенант.— Впрочем, кличка у тебя какая-то азиатская, нелепая — Кишлак, ишак, аул. А настоящее, свое имя не забыл?
— Зовут меня Геной, как крокодила из мультика, а фамилия Парфенов,— сообщил бомж.
— Откажись ты от гнусной клички, — посоветовал Денис. — Я бы и рад, так ведь ко мне обращаются.
— Не откликайся, будто это тебя не касается и отстанут.
Довольный соучастием, Парфенов заторопился в сторону рынка, в столовую за жидкой похлебкой, слабо утоляющей голод, но его согревала мысль о купюре. Лихацкий и Суховей приблизились к бункеру. Люк был сверху прикрыт дощатой крышкой. «Металлическую крышку сам же обитатель этой берлоги, наверное, похитил и сдал в пункт приема металлолома», — предположил офицер, зная о том, что “охотники-металлисты” уже похитили более трехсот железных и чугунных люков, решеток ливневой канализации. Чтобы пресечь кражи, администрация решила металлические люки заменить бетонными.
Денис открыл крышку и заглянул в полутемное помещение. На двух трубах лежал старый матрац и на нем спал, укрытый грязной простыней с прорехами, неизвестный субъект. В дальнем углу валялся скарб: обрывки ткани, закопченная кастрюля, миска, в ближнем — большое количество флаконом из-под спирта, названных “красной шапочкой”, а также одноразовая посуда: стаканы, вилки, пластиковые бутылки из-под пива и воды. На скобе, вмонтированной между стыками железобетонных плит, висели пиджак, сорочка и брюки, выглядывал язычок шелкового галстука.
“Классический бомжатник,— с тоской подумал Лихацкий, ощутив в спертом воздухе специфическое зловоние — синтез запахов мочи, пота и спирта. — Наверное, он и нужду здесь же справляет. Бункер со всеми удобствами и за услуги жэку не надо платить. Осенью и зимой на трубах тепло, а летом в тени уютно».
— Евдоким Саввич, давайте попрыгаем сверху, чтобы его разбудить, крепко дрыхнет, хоть кол не голове теши,— предложил лейтенант и заплясал на поверхности куба. Суховей последовал его примеру. Через несколько минут из люка несся сердитый голос:
— Какая сволочь топчется по моей крыше, спать не дает? Вон отсюда, пацаны! А то я щас поднимусь и всыплю по задницам.
— Фюрер, вылезай из бункера, русские пришли,— скаламбурил Денис. Заглянул в отверстие люка и увидел заспанное лицо мужчины, присевшего на матраце. Он протер глаза и спросил:
— А ты, кто такой, чтобы командовать на моей территории?
— Я — лейтенант полиции, уголовный розыск, — спокойно произнес офицер и заметил, как съежился обитатель бункера. — Почему не приглашаешь в гости?
— У меня здесь, гражданин начальник…тесно, — замялся бомж.
— Понятно, не зал для приемов, а бардак и гадюшник, — продолжил Лихацкий.— Живешь, словно в хлеву весь бздом пропитался, а еще фюрером величают. Тот злодей жил в роскоши и достатке, с кучей телохранителей и свитой, не чета вшивому голодранцу.
— Это меня из-за бункера так назвали, завидуют, мечтают захватить это место,— почесал затылок мужчина. — Что вам от меня надо? Я никого не трогаю, питаюсь тем, что найду в контейнерах для мусора или что Бог пошлет.
— Вот, что Вениамин Акимович, выползай-ка на свет божий. Встречай родного брата-акробата.
— У меня, отродясь, не было родного брата, а сестра Дунька с пятнадцати лет по рукам пошла, спилась, скурвилась. Трахают ее в подвалах все, кому не лень…
— Не было брата, значит, будет внебрачный. Ты на него, как две капли похож, — заинтриговал лейтенант. — Сбрось с себя лохмотья, оденься во что-нибудь приличное по такому приятному случаю. В твоем гардеробе не скобе более-менее чистый костюм висит. Приоденься, чтобы на человека был похожий.
— Это моя парадная одежа, — похвастался Шарм. — Мне ее полмесяца назад две важные бабы подарили. Я костюм одеваю, только по праздникам...
— У тебя, фюрер, почитай, каждый день праздник, пьешь, как сивый мерин, не просыхая. Из аптек и комков поди, весь спирт перетаскал? Откуда деньги, кражами промышляешь?
— Не ворую, начальник, не завидуй, — вздохнул Веня и признался. Лишь две недели назад немного пофартило. Те бабы не только костюм, но и харчи подарили. Вот я и праздную, разбавляю спирт водой.
Он с достоинством кивнул на горку пустых флаконов.
— За красивые глаза они тебе пожаловали подарки?
— Выполнил одну пустяковую работу, — небрежно ответил бомж. — Вот если бы так каждый день фартило, я бы и горя не знал.
— Потом расскажешь, что за работа, — оборвал его Лихацкий. — Долго мне тебя ждать или, как сурка, светодымовой шашкой выкурю?
— Нет, не надо, это мой бункер, хата, другой крыши не имею, — пожаловался бомж. — Три года назад была отдельная комната в общаге, но завод, где я работал слесарем, обанкротился, общагу приватизировал какой богатый мудак. Всех жильцов выгнал взашей и устроил там пансионат, казино, сауну и бордель для бандитов и сук. С того времени мыкаюсь, бункер с трудом отстоял, очень много было желающих здесь поселиться, пришлось до крови драться. На подножном корму держусь...
— На чужих огородах, грядках пасешься?
Фюрер промолчал, слез со своего лежбища
— Вот видите, Евдоким Саввич, какая «сладкая» у бомжей житуха,— обернулся Денис к художнику.— Скотское существование, без цели и перспектив. Ежедневная проблема, что выпить и чем закусить?
—Не позавидуешь, — вздохнул Суховей, озадаченный собственной судьбой и участью. Если не удастся возвратить квартиру и дачу, то окажется обреченным на такое же мерзкое существование, где-нибудь в подвале или на чердаке.
Между тем Шарм оделся и вылез наружу — в белой сорочке при галстуке и в темно-синем костюме, в ботинках со стоптанными каблуками и побитыми мысами.
— Что же эти сердобольные бабы вам приличную обувь не подарили? — усмехнулся лейтенант, оценивая его потешно-респектабельный вид в костюме, явно с чужого плеча какого-нибудь бюргера или сэра, купленном за гроши в секонд-хенд.
Суховей, глядя на нарядного бомжа, замер от неожиданности, беззвучно шевелил губами, словно потерял дар речи.
—Они предлагали сапоги и туфли, но мне не подошли по размеру, оказались слишком малы,— посетовал Вениамин Акимович.
— Ну, ты, фюрер, мародер! Недаром тебя так назвали! — вскипел художник. — Из-за тебя, скотина, я лишился двух квартир и дачи. Живо снимай мой парадный костюм и остальную одежду. Залез, гнида, в мою квартиру и украл. Снимай, я тебе говорю, скотина!
Бомж оторопел, ища поддержку, поглядел на лейтенанта и залепетал:
— Я, я — не вор. Эти бабы мне подарили, вынесли из соседней квартиры одежу. Говорят, выбирай, Веня, что понравится. Я и выбрал, мне много не надо, а вот обувь, жаль, не подошла.
— Во внутреннем кармане пиджака я хранил документы о приватизации своей квартиры и земельного участка, договор с агентством недвижимости «Очаг», ключи от дачи и две тысячи пятьсот двадцать четыре рубля, — сообщил Суховей и потряс за плечи бомжа. — Где они подевались, говори? Пропил, гнида!
— Не было в карманах ни документов, ни денег, сам проверял, все обшарил, — выпучил глаза бомж — Бабы только пиджак подарили и харчи. Если он твой, то забирай, мне не жаль. Другой сыщу на свалке
— После твоей носки и вшами его даже в химчистку не примут, — посетовал художник. — Дешевле обойдется покупка нового.
— Евдоким Саввич, не горячитесь, Шарм не виноват? — Лихацкий сдержал художника от активных действий по возвращению имущества. — Вы бы, будучи на его месте, тоже не отказались от подарка.
— Я не буду на его месте,— сухо возразил Суховей.
— Неведомо, что день грядущий нам готовит,— философски заметил офицер. — Он тоже трудился слесарем, а оказался бомжем.
Вениамин, ощутив поддержку, выпрямился, отряхнул с одежды соломинки, птичий помет и пух, уставился на «брата», словно увидел свое отражение в зеркале.
— Что уставился, как баран на новые ворота? Встречай и обнимай родного братца и не вздумайте из-за пустяка подраться,— слегка подтолкнул бомжа лейтенант. Но Евдоким Саввич отступил назад, не испытывая малейшего желания оказаться в объятиях чужака, от которого разило вонью, словно из сортира.
— Пусть он сначала возвратит костюм, сорочку и галстук, — заявил художник. — А потом сходит в баню.
— Я не виноват, что воняет. Это вредные пацаны, когда меня нет, сверху мочатся на матрац, — пояснил Шарм. — Гадят все, кому не лень. Один раз даже горящий факел бросили, чуть от дыма не угорел…
— Где ты взял мой костюм? — не отставал Суховей.— Похитил?
— Я же сказал, мне его бабы подарили. Возили на квартиру какого-то художника-доходяги, который в то время лежал в больнице при смерти,— разговорился Вениамин.
— Там я принял ванну, побрился и оделся в чистое белье. А потом они угостили меня водкой, картошкой и селедкой, наелся до отвала и там же заночевал на раскладушке. Утром поехали вместе с одной из баб в контору, где разные бумажки выдают…
— В нотариальную контору? — подсказал лейтенант.
— Да. Ентая здоровенная баба мне дала чужой паспорт на имя какого-то мужика. Я его показал другой очень толстой, как шкаф, бабе, которая работает в конторе, расписался в бумагах и все! Забрал подарки и возвратился в свой бункер. Жаль, что хорошая лафа быстро кончилась.
— Да, на чужом горбу можно въехать в рай,— мрачно насупился художник.
— Не огорчайтесь, Евдоким Саввич, — придержал его за рукав куртки Денис.— Как говорится, что с воза упало, то пропало. Подумайте хорошенько, вы ведь после него ни костюм, ни другую одежду носить не станете? Потребуются дезинфекция, химчистка, чтобы не подхватили чесотку или какую венерическую болезнь. Они ж там по-пьяни с кем попало совокупляются.
— К бабам меня уже не тянет,— поняв, о чем речь, признался бомж и пояснил.— Из-за пристрастия к алкоголю. А по мне, так и лучше, меньше затрат и забот. Баба с воза кобыле легче.
«Вот суки, они меня тогда заранее похоронили, поэтому без зазрения совести и стыда пустили в квартиру и ванную заразного бомжа, разбазарили мой гардероб, — с негодованием подумал Суховей. — Сам, дурень, согрел на груди ядовитых змей. А почему этот фюрер ни слова о Джиме не сказал?
— А собака, дог в квартире был? — схватил он за руку «брата», позабыв о том, что может заразиться.
— Где, какая еще собака?
— В моей квартире, я и есть тот самый художник, что лежал в больнице.
— Ни собаки, ни кошки не было.
—Куда же Тамила подевала Джима? Может, сдала в живодерню?— с болью произнес Суховей и, глядя на бомжа, сообщил.— В этом костюме я фотографировался на паспорт, пенсионное удостоверение и другие документы. Он для меня, действительно был парадно-выходным.
— Тогда понятно, почему именно в этом костюме они представили Веню нотариусу. Для пущей достоверности,— заметил Лихацкий. Фюрер все еще находился в замешательстве, не зная оставаться ли в костюме художника или облачиться в свою бомжацкую униформу:
— Что скажешь, командир? — обратил он взор на лейтенанта.
— Тебя, Вениамин, обмыть бы следовало, чтобы не отравлял атмосферу, хлоркой и дезодорантом обработать, но времени нет. Может и к лучшему, представлю тебя одной особе в естественном виде. Пусть она носом пошмыгает и глаза разует. Оставайся при параде. Сейчас поедим в одно солидное учреждение, где принимают в смокингах при галстуках или бабочках.
— Значит в ресторан или казино, — широко улыбнулся беззубым ртом фюрер.
— Ишь ты, губа не дура! Понравилась беззаботная и красивая жизнь,— усмехнулся Денис.— На месте узнаешь, какое казино. Лучше признайся, когда ты подал чужой паспорт и представился не Шармом, а Суховеем, она сразу, та толстая баба, поверила или сомневалась, требовала другой документ, задавала вопросы?
— Никаких вопросов. Молчала, как рыба.
— Как тебе удалось подделать нужную подпись?
— Несколько дней тренировался. У меня черновики остались,— признался Вениамин Акимович.
— Черновики? Это отлично, важный вещдок. Где они?
— Здесь, в бункере, все имущество при мне. Щас достану, — он полез через узкий люк за бумагами.
— Не боишься, что во время наводнения может затопить? — посочувствовал Суховей, смирившись с потерей парадного костюма.
— Чему быть, того не миновать, — равнодушно отозвался бомж. Вылез наверх и отдал Лихацкому несколько листов из школьной тетради с вариантами подписи.
Очная ставка
По мобильному телефону лейтенант связался с дежурным по УВД и попросил прислать автомобиль. Через десять минут на УАЗе вместе с Суховеем, Шармом и водителем-милиционером прибыли к зданию нотариальной конторы №1.
— Здесь оформлял генеральную доверенность? — поинтересовался лейтенант у Шарма.
— Не знаю, что и для чего делал, но в этой хате,— ответил бомж. Втроем они миновали кабинет заведующего и оказались перед дверью с табличкой «Кобла Элъза Марковна, зам. заведующего, старший нотариус».
Лихацкий велел бомжу подождать в коридоре, а сам решительно открыл двери, предварительно включив портативный диктофон, спрятанный в грудном кармане. Вместе с Суховеем предстал перед опешившей от неожиданности женщиной. Она громоздкой статуей каменной бабы встала из-за стола, заваленного для имитации кипучей деятельности, папками и стопками бумаг, книгами и брошюрами.
— Кто, кто вам позволил, разрешил!? Что вам неймется? У меня не приемный час, конец рабочего дня. Ведите себя, гражданин лейтенант культурно, — возмутилась она.— Освободите помещение! Здесь вам не проходной двор, не забегаловка, а солидное госучреждение.
— Ситуация вынуждает, не терпит промедления, — жестко ответил офицер.— Эльза Марковна, меня по-прежнему интересуют оформленные вами генеральные доверенности на имя гражданки Баляс Виолы Леопольдовны, а также акты купли-продажи и дарения недвижимости, ранее принадлежащей гражданину Суховею Евдокиму Саввичу.