1) взаимозависимость сторон, т. е. обе стороны зависят друг от друга, активность одного субъекта обусловливает действия другого, а эти действия вызывают ответные реакции первого субъекта и т.д.;
2) осознание ситуации как конфликтной, т. е. одна или обе стороны оценивают чужие действия как преднамеренно противодействующие, враждебные, мешающие достижению желаемых результатов;
3) выбор стратегии дальнейшего поведения: поиск компромисса или рационально приемлемого решения, либо эскалация конфликта, усиление борьбы, например, от расхождения точек зрения (когнитивного конфликта) переходят к борьбе личностей (межличностный конфликт), затем к борьбе групп (межгрупповому конфликту).
Относительно внутрисистемных границ конфликта необходимо сказать, что он всегда происходит в определенной системе: семье, группе сослуживцев, трудовом коллективе, государстве, международном сообществе стран. Выявление внутрисистемных границ конфликта связано с определением конфликтующих сторон, выступающих его главными участниками, а также выделением других субъектов (лиц или организаций), прямо в конфликт не включенных, но являющихся элементами единой системы. В таком случае границы конфликта в системе будут зависеть от того, какое число участников в него вовлечено.
Т. И. Марголина
КОНФЛИКТНОСТЬ УЧИТЕЛЯ
КАК ЕГО МЕТАИНДИВИДУАЛЬНАЯ
ХАРАКТЕРИСТИКА
Автореф. дис.... канд. психол. наук. — Пермь, 1994.
Конфликтность в метаиндивидуалъном аспекте выступает как многоуровневое образование, определяемое тремя составляющими компонентами:
— экстраиндивидуальной характеристикой конфликтного человека со стороны других людей или представленностью конфликтности в метаиндивидуальном мире через разные показатели перцепции (статусы, характеристики, экспертные оценки и т. д.);
— интраиндивидуальными свойствами, симптокомплексы которых предполагают разные формы проявления конфликтности;
— метаиндивидуальным влиянием на других людей или воплощенностью конфликтности во внутреннем мире других субъектов метаиндивидуального мира.
Исследование интегральной индивидуальности в разных выборках учителей (общей и двух полярных по выраженности конфликтности) позволило выделить симптомокомплексы свойств, способствующих проявлению следующих форм конфликтности и их детерминации:
1. Экстраиндивидуальная, поведенческая конфликтность, детерминированная свойствами 4 уровней интегральной индивидуальности — нейродинамики, психодинамики, личностного и социально-психологического уровней.
2. Поведенческая конфликтность, детерминированная свойствами нейродинамики и личности; внутренняя конфликтность, детерминированная свойствами психодинамики и личности (и в том и другом случае конфликтность детерминирована свойствами 2 уровней интегральной индивидуальности).
3. Конфликтность, регулируемая сформированным локусом контроля.
4. Конфликтность, детерминированная агрессивностью, направленной вовне (поведенческая конфликтность) или вовнутрь (внутренняя конфликтность).
Как показали исследования, структура интегральной индивидуальности неконфликтных учителей отличается большим количеством разноуровневых связей, что указывает на большую целостность, гармоничность и интегрированность структуры их интегральной индивидуальности. В данной выборке связь подвижности нервных процессов как готовности взаимодействовать с новыми предметами и явлениями с социальными проявлениями психодинамических свойств — социальной эргичностью, социальной пластичностью, социальным темпом — обеспечивает благоприятные условия для социальных конфликтов и выступает компенсаторным механизмом для свойств личностного уровня конфликтного плана. Структура интегральной индивидуальности неконфликтного учителя имеет внешнюю представленность в качестве статуса референтного лица, подтверждающего тому обозначенные связи статуса референтного лица со свойствами всех уровней интегральной индивидуальности (с подвижностью нервных процессов, социальной эргичностью, пластичностью, экстравертированностью, гипертимностью, экзальтированностью), В данной выборке выделились связи свойств конфликтного плана, но отсутствие связей со свойствами социально-психологического уровня и низкий уровень абсолютных показателей предполагают проявление этих свойств не на социальном, поведенческом уровне, а на интраиндивидуальном уровне (во внутреннем мире личности).
Конфликтные учителя отличаются выраженностью подвижности нервных процессов, социальной эмоциональности, социальной пластичности, спонтанной агрессивности, раздражительности, психотизма, соперничества (по t-критерию Стьюдента). Статус конфликтного человека обусловлен свойствами нервной системы: силой возбуждения и уравновешенностью нервных процессов. Структура интегральной индивидуальности конфликтного учителя имеет четкую направленность на проявление конфликтности в поведенческом (экстраиндивидуальном) плане.
Таким образом конфликтность как психологический феномен была выявлена и в группе конфликтных, и в группе неконфликтных учителей, а также и в общей выборке педагогов. Во всех трех выборках она — конфликтность — является сложным, многоуровневым образованием, детерминированным разноуровневыми свойствами интегральной индивидуальности, но если структура интегральной индивидуальности неконфликтных учителей более гармонизирована и направлена на интраиндивидуальный уровень (внутренняя конфликтность), то структура интегральной индивидуальности конфликтных учителей направлена на социальный уровень и олицетворяет собой поведенческую конфликтность.
Изучение тех реальных изменений, которые происходят в личности учащихся, обучающихся у конфликтных и неконфликтных учителей, с помощью сопоставления данных, полученных по методикам Р. Кеттелла (адаптация Э. М. Александровской и И. Н. Гильяшевой) и Дж. Бакка, показало, что у учащихся, обучающихся у более конфликтных учителей, более выражены такие качества личностных свойств, как тревожность (p <0,05), враждебность (p <0,01), конфликтность (p <0,01). Полученные данные свидетельствуют о реальности воплощенности конфликтности учителей в социальной действительности, о возможности отнесения конфликтности к метаиндивидуальной характеристике учителя.
Обнаружены также различия в структуре личностных свойств в разных выборках учащихся. Выделившиеся значимые корреляционные связи в выборке учащихся конфликтных учителей позволяют характеризовать данную группу учащихся как обособленных, неуверенных в себе, сдержанных, тревожных, раздражительных, часто конфликтующих с родителями и учителями по поводу правил и норм поведения. Данная характеристика не способствует благоприятной тенденции личностного развития учащихся. В выборке учащихся, занимающихся у неконфликтных учителей, наряду с выделившимися связями таких свойств, как недоверие к себе, незащищенность, обозначились значимые связи показателей «самоконтроль» и «интеллект» с другими личностными свойствами, что предполагает возможную конструктивную тенденцию личностного развития учащихся.
Факторный анализ показателей свойств личности учащихся свидетельствует, что в обеих выборках выделились симптомокомплексы свойств, которые можно рассматривать как определяющуюся тенденцию к переживанию внутреннего конфликта (фактор 2 у учащихся конфликтных учителей, факторы 2, 3 у учащихся неконфликтных учителей). Это зависит, вероятно, от общей ситуации обучения и от того, что и конфликтные и неконфликтные учителя являются, по результатам нашего исследования, носителями внутреннего психологического конфликта. В то же время в группе учащихся неконфликтных учителей выделился фактор 1, в котором симптомокомплекс личностных свойств характеризуется как уверенно-спокойный, обеспечивающий ровное поведение и эмоциональное состояние. В группе же учащихся конфликтных учителей выделились симптомокомплексы свойств (факторы 1, 3), обозначающих тенденцию к проявлению ситуативной или стабильной поведенческой конфликтности.
Таким образом, предположение о влиянии учителей с разным уровнем конфликтности на свойства и структуру личностных свойств учащихся получило экспериментальное подтверждение. Это позволяет считать конфликтность метаиндивидуальной характеристикой учителя и дать ей следующее определение: конфликтность как метаиндивидуальная характеристика — это свойства индивидуальности, интегрированные на собственно индивидуальном уровне как симптомокомплексы определенных свойств, представленные в поведенческих актах и реакциях в метаиндивидуальном мире, социально-перцептируемые другими людьми и воплощенные в других субъектах метаиндивидуального мира.
А.В.Дмитриев
Конфликт социальных идентификаций[4]
Печатается по изданию:
А.В. Дмитриев, Миграция: конфликтное измерение / Дмитриев А.В. - М, 2006. – С.165-177.
Языковые проблемы. Процесс всеобщей глобализации и интеграции усилил внимание к вопросам социокультурной идентичности. В связи с этим рассмотрим проблемы, обусловленные возникновением определенной напряженности именно в этой области. По нашему мнению, универсализация культуры повсюду негативно сказывается на отношениях мигрантов и резидентов, вызывая протест, в первую очередь среди этнических меньшинств.
Социокультурная идентичность обычно связывается с культурной традицией, главным образом культурным наследием, передающимся от поколения к поколению и воспроизводящимся в определенных обществах и социальных группах в течение довольно длительного времени. В качестве традиций выступают определенные культурные образцы, институты, нормы, ценности, идеи, обычаи, обряды и т.п. Традиции присущи самым разным областям культуры, но наиболее важны они в религии и языке.
Заметим, что в русском языке для определения идентичности можно использовать более емкий термин — «самобытность». Самобытность — это существенное и постоянное проявление тех компонентов культурного достояния данного общества, которые оказываются функционально необходимыми на новых этапах его существования, обеспечивая его самосохранение и идентичность при всех изменениях в нормативно-ценностной и смысловой сферах. Самобытность можно определить и как способность поддержания присущих данному обществу принципов социокультурной регуляции в различных ситуациях.
В условиях миграционных обменов, принимающих зачастую этническую окраску, проблематику идентичности можно рассматривать в рамках концепций культурного плюрализма, в значительной мере обусловленных многообразием существующих культурных традиций. При взаимодействии этносов язык и религия подпитывают это многообразие. Языковое многообразие — самое достоверное отражение культурного многообразия. Но мигрант вынужден пользоваться в основном языком страны-реципиента. Однако «навязывание» того или иного языка, не имеющего отношения к культуре и образу жизни этноса, как известно, в определенной степени снижает его творческий потенциал, поскольку язык — это не только некий инструмент человеческого общения, он отражает мировоззрение его носителей, их воображение, умение использовать имеющиеся знания, т.е. язык отражает идентичность этноса. Общность территории большинства национальных государств тесно связана с языковой однородностью. Предпринимая огромные усилия для насаждения официального языка в системе просвещения, средствах массовой информации и в государственных учреждениях, национальные правительства тем самым ограничивали использование языков этнических меньшинств, несмотря на все заверения в их поддержке.
Ныне, в эпоху всеобщей универсализации и глобализации, языковое многообразие стало рассматриваться как своего рода препятствие развитию рынка и коммуникаций. Некоторое время назад была предпринята попытка создать «универсальный язык», давшая толчок к разработке множества искусственных языков, а также упрощенного варианта английского языка «бейсик инглиш» («бейсик» в данном случае расшифровывается как «британский, американский, научный, международный, торговый»), в который в результате отбора были включены всего 850 слов, в том числе 18 глаголов. В условиях современного этапа глобализации английский язык стал играть первостепенную роль. На его изучение в школах, университетах, учебных центрах уходит львиная доля времени, что отодвигает изучение родного языка на второй план. Исследования, проведенные в ряде развивающихся стран, показали, что в основном родители не заинтересованы в том, чтобы их дети учились в школах с преподаванием на родном языке. Они не жалеют денег, чтобы отдать своих детей в английские школы, поскольку знание английского сулит ряд экономических преимуществ: более высокооплачиваемые и более престижные профессии требуют знания английского языка, а менее престижные и низкооплачиваемые — этнических языков, на долю которых осталось повседневное общение в пределах национальных территорий. Английский продолжает до сих пор выполнять роль одного из официальных государственных языков в Индии, Пакистане, Шри-Ланке и во многих других странах. Более того, в некоторых из них он считается «языком национального единства», что частично объясняется опасением вызвать межэтнические конфликты. Так, правящие круги Сингапура, в этнической культуре которого доминируют китайцы (около 70%), одним из символов единства избрали английский язык, хотя к официальным языкам относятся также малайский, китайский и тамильский. В Нигерии, где проживают более 250 народностей и этнических групп, из конституции были изъяты ссылки натри наиболее распространенных языка — йоруба, ибо и хауса, первоначально объявленные официальными языками, а общегосударственным языком считается английский. В результате сегодня Нигерия занимает третье место в мире по числу говорящих на английском языке — после Великобритании и США.
Возрастает влияние английского языка, особенно его американского варианта, на сами языки многих неанглоязычных стран. Это происходит отчасти из-за того, что некоторые работники средств массовой информации щеголяют своим знанием английского и тем самым уродуют родной язык. От этого страдают французский, немецкий, русский и другие языки. Например, причудливую смесь арабского с английским в Египте называют «араблиш» (от «арабский» и «инглиш»). Такое «вторжение» в другие языки уже назвали «легитимным лингвистическим империализмом».
Отрицательным следствием подобного «вторжения» является некритическое восприятие частью коренного населения, особенно молодежью, всего того, что насаждается посредством этого языка, что постепенно вызывает у них чувство неполноценности собственных языков и ведет к размыванию их самобытной культуры и национальных традиций. Кроме того, навязывание английского языка, особенно в системах народного образования тех стран, где он является вторым языком коренного населения, приводит к тому, что в этих странах постепенно возрастает доля говорящих на английском, как на родном; в некоторых семьях родители знают родной язык, а дети уже не владеют им, поскольку общение в таких семьях ведется на английском языке. Для обозначения таких групп населения появились даже специальные термины, например «афро-саксы», «индо-саксы» и т.п. Общественность некоторых стран пытается бороться с пагубным влиянием английского языка на их языки. Например, французская Академия объявила о своем решении «предпринять наступление в защиту французского языка», мотивируя это решение, помимо прочего, еще и тем, что английский язык в форме понятий, отражающий американский образ жизни, оказывает пагубное влияние на нравы. Во Франции принят закон, препятствующий проникновению англицизмов во французский язык, на радиостанциях установлена строгая квота для иноязычных песен. В России такие меры, по-видимому, будут предприняты в далеком будущем. Иногда экспансия английского языка может привести к так называемому «лингвистическому геноциду», как случилось, например, с гавайским языком на Гавайских островах и языком чаморро на острове Гуам (владение США на Тихом океане). Эти языки почти исчезли, их место фактически занимает американский вариант английского языка. В самих Соединенных Штатах многие языки индейцев, коренных жителей страны, полностью исчезли или находятся на грани исчезновения. Примерно та же ситуация складывается с языком некоторых северных районов России. С появлением транснациональных корпораций, электронных СМИ возникла угроза существованию «малых» языков. Ныне язык, который отсутствует в интернете, - это язык, который выпал из обращения, им не пользуются в деловых кругах. Следовательно, процесс глобализации поставил под угрозу существование такого признака идентичности, как родной язык. В этом смысле не стоит недооценивать конфликтный потенциал исчезновения идентичности, поскольку ее роль сопоставима с местом, которое многими отводится понятию «независимость».
В своих интегративных или конфликтогенных потенциях идентичность двойственна по своей сути: угроза осознанию принадлежности к той или иной общности может повлечь за собой противопоставление ее по отношению к другим общностям. Так, на территории бывшей Югославии возникли новые государства, а вместе с ними и новые языки — боснийский, сербский и хорватский, еще недавно считавшиеся единым сербохорватским. Чтобы подчеркнуть самобытность каждого, их носители всячески преувеличивают различия между ними, хотя речь идет о нескольких десятках слов. Распад Чехословакии привел к отчуждению между чешским и словацким. Во франкофонной Африке появились местные формы официального французского языка: в Сенегале, Габоне, Нигерии и Кот-д' Ивуаре говорят на разных его диалектах.
Религиозные расхождения. Общеизвестно усиление влияния ислама на идентичность северокавказских народов. Здесь религия стремится занять нишу светской культуры, которую раньше занимала коммунистическая идеология. На Северном Кавказе ислам всегда был не просто религией или формой личного поведения, но образом жизни, фактором, организующим сельскую общину, реальной политической силой. В последнее время религиозные лидеры выполняют функции и религиозной, и светской власти. Все чаще мелкие конфликты разрешаются по законам шариата. Наблюда 
ется переориентация светского образования на исламское. Если в недавнем прошлом условием успешной карьеры было хотя бы формальное содействие ослаблению влияния ислама на местах, то теперь, напротив, большинство молодых людей, рассчитывающих на лидерство в религиозных, общественных и политических структурах, получают солидную подготовку в исламских учебных заведениях Дагестана и зарубежных стран. Население, особенно молодежь, приобщается к изучению арабского языка, чтению Корана и других религиозных книг. В связи с активным и быстрым распространением арабского языка, открытием множества медресе и официальным признанием за исламом статуса государственной религии отмечается начало процесса смены идентичности у некоторой части жителей Чечни и Дагестана, прежде всего молодежи. Владение арабским языком и, следовательно, способность знакомиться со священными книгами — признак вхождения в новую элиту.
Молодые люди, получившие исламское образование за рубежом, зачастую чувствуют себя миссионерами, посланными в родные места для углубления исламского просвещения и возрождения подлинной исламской культуры. Именно в этом кроется угроза существующей идентичности, традиционной культуре — утрачивается способность передавать традиции следующим поколениям, то, на чем всегда держались патриархальные общества ингушей и чеченцев, народов Дагестана, благодаря чему сохранились религия, традиции, обычаи этих народов. Сами этносы как таковые подвергаются опасности из-за наката поднимающейся волны «чистого», или истинного, ислама. С распространением исламского фундаментализма (ваххабизма) обостряется кризис идентичности традиционных сельских общин Чечни и Дагестана, происходит подрыв традиционной культуры, которая служила опорой национальной и религиозной сплоченности народов. Миграция населения из этих районов в другие регионы России в этом смысле амбивалентна: она смягчает и одновременно обостряет ситуацию.
При насаждении западной культуры идентичность «рационального» человека возводится в абсолют. Подчинить полиэтническую культуру критериям господствующей идеологии глобализации означает перекрыть ей жизненно важный поток информации, сделать ее клонированной, искусственной и, следовательно, нежизнеспособной. Главный же признак культуры — это взаимодействие. Взаимодействие ведет к гибридизации, а отнюдь не к клонированию, т.е. рождается новый организм, который имеет новые признаки и в то же время, естественно, сохраняет некоторые черты исходного материала. Культурный гибрид сохраняет корни и, образовав новые единства, может служить противоядием традиционализму, поскольку концепция гибридизации отвергает национализм, отдавая предпочтение пересечению культурных границ. Сам термин «гибридизация», активно обсуждаемый в последнее время, известен под различными названиями: синкретизация, креолизация, метисизация, пересечение и т.д. С ними связаны и такие понятия, как глобальная ойкумена, глобальная локализация и локальная глобализация. Гибридизация чаще всего происходит внутри отдельного общества, затрагивая различные культурные элементы и сферы. Вот удивительный пример: в Японии бабушки в кимоно совершают в знак благодарности поклон перед автоматами, выдающими наличные деньги. Можно ли говорить, что гибридизация культурных стилей - типично городской феномен, следствие урбанизации и индустриализации? Если присмотреться к сельской местности, практически в любой стране также можно обнаружить признаки культурного смешения: сельскохозяйственные культуры, методы посева, аграрная технология, орудия, семена — все это имеет неместное происхождение.
Смешение характерно скорее для уровня культурных языков, чем культурных грамматик. Различие проходит между поверхностными и глубинными элементами культуры. Отмечается, что «путешествуют» фольклорные, поверхностные элементы культуры: пища, костюмы, моды, искусства и ремесла, привычки потребления, формы развлечений, способы лечения и т.п., в то время как более глубокие установки и ценности, способы соединения элементов, структурный ансамбль культуры тесно привязаны к конкретному контексту. Отсюда следует несколько предположений. Согласно одному из них, современная «планетеризация» — это поверхностное явление, поскольку «в глубине» человечество остается и будет оставаться разделенным на исторически сложившиеся культурные регионы и каждый этнос будет иметь конкретную идентичность. Означает ли это, что новые социальные технологии транслокальных коммуникаций — от транспорта до электронных средств связи — тоже представляют собой поверхностные явления и не затрагивают глубинных установок? В соответствии с компромиссной точкой зрения новые социальные технологии сами по себе знаменуют глубокие преобразования, но каждая культура занимает особое место в новом пространстве всеобщего. Сторонники такого подхода отмечают, что богатейшие культурные традиции возникали на стыках довольно разных культур, например в Судане, Афинах, долине Инда, в Мексике.
В любом случае соприкосновение различных культур, происходящее в ходе миграций, создает новые возможности для культурных взаимопроникновений при сохранении их частичной самостоятельности. В то же время ряд исследователей (Л.С. Клейн, С.А. Маничев) связывает резкие изменения в культуре с миграцией «чужаков», приносящих с собой новые элементы культуры или являющихся «спусковым крючком» для инициации длительно подготавливающихся культурных изменений. В последнем случае вмешательство представителей других этнических групп как бы «"снимает" действие механизмов, стабилизирующих культуру».
В условиях глобализации развитие культур происходит путем влияния и заимствования, т.е. путем диффузии и интеграции соприкасающихся культур. Такой «общетеоретический вывод» должен подтверждаться реальным изучением практики. Например, сильное рациональное зерно западной культуры приводит к мысли о том, что ее проповедники и носители осознают свое превосходство. Возможно, что представители других этносов - мигранты — также признают преимущество культуры стран-реципиентов. В таком случае им грозит потеря своей идентичности. На практике мигрант ощущает, что его основные ценностные ориентации меняются, «уходят» на периферию сознания, у него возникает чувство второразрядное™, желание нарушить стиль жизни, устоявшийся на месте своего нового проживания.
Особенно конфликтогенной считается ситуация, при которой мигранты селятся в тех ареалах, где проживают резиденты, но конфликтный потенциал может накапливаться несколько медленнее в случае, если мигранты заселяют земли между селениями резидентов. В этом плане выделяют (Ш. Дюба) три вида ментальных процессов, различающихся по продолжительности. Один из них протекает по линии индивид-группа. Он скоротечен и достаточно поверхностен, сопровождается скандалами, волнениями. Второй, более длительный по времени вид захватывает целые группы и приводит к эволюционным изменениям культуры. Наконец, вид «темниц долгого времени», включающий в себя архаические взгляды, сопротивляющиеся изменениям. При этом самым глубоким и неподвижным слоем ментальности является биологический склад человека, меняющийся в соответствии с эволюцией биологических черт.
Конфликт региональных идентичностей. При оценке роли конф-ликтогенного потенциала в региональной идентичности следует в первую очередь указать ее особенности. Если исследователи этнической идентичности выделяют такие факторы, как наличие и поддержание коллективной памяти, язык, ценности, религия, мифы и т.д., то территориальная идентичность является результатом отождествления с территорией («Я — член территориальной общности»). Для каждого индивида механизм идентификации постоянен, поскольку индивид всегда имеет фиксированный образ территории. Некоторые авторы (Ю.Л. Качанов, Н.М. Межевич, Н.А. Шматко) считают, что каждый индивид обладает образом «Я — член территориальной общности», который вместе со способом соотнесения (сравнения, оценивания, различения и отождествления) образа Я и образов территориальных общностей образует механизм территориальной идентификации. Важным моментом здесь является «масштаб», или границы, той территориальной общности, к которой индивид чувствует причастность. Это может быть ограниченная территория — конкретные область, город, село или значительно более широкие пространства — Россия, СНГ, а для некоторых респондентов («имперцев», «державников») — все еще СССР. Многое зависит не только от условий социализации, но и географического положения конкретного индивида. По Л.Н. Гумилеву, потеря или приобретение даже небольшой части территории, т.е. изменение очертаний государства, может послужить источником изменений национальной идентичности, поскольку этнос ассоциирован со специфической территорией — вмещающим ландшафтом. «Характер того или иного социального организма, — пишет он, — накладывает свой отпечаток на взаимодействие смежных этносов, которые в ряде случаев вынуждены жить в одном регионе, мириться с фактом сосуществования, но не могут не тяготиться друг другом».
Эксперты и ученые традиционно считали, что конфликт иден-тичностей происходит там, где две этнические группы или более претендуют на одну и ту же историческую, культурную, социальную, политическую, религиозную, лингвистическую территорию. Естественно, что такая «накладка идентичностей» наиболее четко проявляется в случаях притязаний на спорные географические территории. Сила территориального инстинкта многократно умножается, если территориальная общность оказывается в пограничном положении.
В общественных науках постепенно складывается точка зрения, согласно которой под территориальной идентичностью понимаются изменяющиеся и динамичные явления, нежели зафиксированные неизменные пространства с четкими границами.
Этот процесс хорошо прослеживается в Европе. Регионализм новой Европы предполагает возможность (но не обязательность) наличия у каждой сколько-нибудь значимой общности нескольких вариантов региональной этнополитической самоидентификации. Можно говорить о вспомогательной идентичности, базирующейся на наличии двух эталонных культур или одной эталонной и одной вспомогательной. Именно поэтому проблема в том, чтобы объективно выделить различные срезы этнической идентичности (внутренняя идентичность, декларируемая, приписываемая другими, официально фиксируемая), которые находятся во взаимосвязи и подвержены динамическому взаимовлиянию. Каждый из указанных срезов имеет и территориальное проявление. Может ли формироваться этническая идентичность без территории? Да, например у цыган. Но очевидно, что это исключительный случай. Территориальный аспект по-прежнему является одной из важных детерминант национального образа. Площадь территории, занимаемой государством, ее ландшафт, климат и природа часто служат смысловой опорой для людей, описывающих свою родину. Особо выделяется территория в характеристике этноса: «общность людей, имеющую имя, разделяющую мифы о предках, имеющую совместную историю и культуру, ассоциированную со специфической территорией и обладающую чувством солидарности» (Э. Смит).
Особый вопрос — территориальная идентификация диаспоры, сформировавшейся из мигрантов. Диаспора формируется из тех, кто сам или по вине или по заслугам своих предков покинул изначальную территорию проживания. Причем это не обязательно может быть историческая родина, а, например, регион, где сложился культурный архетип, частично сохраняющийся у диаспоры и присутствующий у базового этноса. Особо выделяется такой характерный признак диаспоры, как «наличие и поддержание коллективной памяти, представления и мифа о первичной родине (отечестве), которые включают географическую локализацию, историческую версию, культурные достижения и культурных героев» (В.А. Тишков).