Вот тут-то кто-то невидимый щелкнул пальцами, и время потекло медленно, через силу. Как будто я вдруг оказалась в замедленном кино без звука. Кто в такие моменты управляет твоей рукой? Кто орет: «Давай же, сейчас! Вправо!», когда ты краем глаза успеваешь зацепить впереди съезд с дороги? Кто крутит руль, чтобы машина, не снижая скорости, проскочила между двух фур в правой полосе и чудом вписалась в рукав этого съезда? Не знаю. Моя голова в такие моменты обычно отключается. Кто-то делает все это за меня – либо собственное отчаянное желание выжить, либо злой, не выспавшийся и до чертиков измотавшийся ангел-хранитель. Не знаю. Кто-то из них. Третьего не дано.
Вылетая на второстепенную дорогу – полоса туда, полоса обратно – я изо всех сил вцепилась в руль. Подняла столб пыли, но чудом удержалась в полосе. Скорость моя снижалась, но скорости этого снижения было явно не достаточно. Впереди под семьдесят шел какой-то семейный минивэн. С каждой секундой он становился все ближе. Я моргнула фарами и вылетела на встречку.
По встречке на меня шел фургон. До меня ему было от силы метров двести. А сбоку – минивэн с перекошенным от страха лицом водителя. Снизь скорость, ну пожалуйста! А если и снизит – все равно не успеть. Только один способ, только один…
Я в отчаянии нажала на газ и рванула обратно, в свою полосу. Буквально из-под колес отчаянно гудящего фургона – чуть ли не под колеса минивэна. Но – не под колеса. Я его даже не задела. Искаженное страхом лицо водителя медленно удалялось в панорамном зеркале, а впереди уже маячила следующая жертва – престарелый седан. Я отдернула ногу от газа, как будто это была ядовитая змея. И стала молиться. Молитва была простой – девяносто семь, девяносто пять, девяносто три, девяносто…
Я догнала его на семидесяти пяти, и снова выскочила на встречку. Никого! Судьба меня, черт возьми, любит! Или не меня, а того, кто должен был в этот момент ехать по встречке. Обратно в полосу, семьдесят, шестьдесят восемь, сцепление – аллилуйя – четвертая передача. Впереди – пусто. Пусто, черт возьми!
Теперь я видела перед собой только дорогу. Дорогу впереди. Пыльную, серую полосу. Пустую полосу! Я была уже на второй передаче и готовилась перейти на первую, когда сзади раздалось странное шипение и откуда-то взявшийся голос, усиленный мегафоном, начал что-то вещать по-французски. Я не разобрала ни слова – даже, кажется, и не пыталась разобрать. Только перейдя на первую передачу и готовясь уходить на обочину, я вдруг осознала, что именно вещает странный голос из мегафона позади. Он во всю глотку орал номер моей машины и требовал немедленно остановиться.
– А я, б…ь, чем тут занимаюсь! – услышала я свой, такой незнакомый, дребезжащий и ломкий как стекло, голос. И безудержно, до слез, расхохоталась.
Я, наверное, все еще смеялась, когда двое жандармов, нервно переговариваясь, рылись в пухлой папке моих документов. По крайней мере, они смотрели на меня со страхом и недоверием. Только когда я по первому требованию вышла из машины, положила руки на капот, сняла руки с капота и показала им безвольно ввалившуюся в пол педаль тормоза, а так же беспрекословно позволила убедиться в том, что трезва и не под наркотой, только тогда они успокоились по первому пункту – я не социально опасный элемент. Впрочем, они тут же всполошились по второму: я – попавшая в беду, причем в самую настоящую Беду, испуганная девочка, туристка из далекой Чехии. Они тут же стали охать и ахать надо мной, усадили в их машину и предложили успокоительное. Я мягко, но решительно отказалась. Тогда они наперебой завосхищались моим французским, выдержкой, отвагой, смелостью и стойкостью духа. Спросили, чем могут помочь. Я сказала, что мне надо переговорить с арендодателем машины. Возможно, меня надо будет просто подвезти. Жандармы закивали и заулыбались. Они быстро связались по рации со своими, дали отбой, объяснили ситуацию. А я нашла в документах на машину визитку и позвонила Жаннетт.
– Что они вам сказали, мадемуазель? – поинтересовался старший из жандармов, когда спустя десять минут я убирала мобильник в рюкзак.
– Сказали, что новая машина будет ждать меня в Перпиньяне или на границе – по моему выбору. Я выбрала границу. Машину сейчас подготовят и пригонят туда, к пограничному посту. Эту я просто оставлю здесь, и буду благодарна, если бы вы могли объяснить вэллтревеловским людям, где я ее кинула. Вот их визитка, там телефон.
Младший из жандармов, полноватый, улыбчивый парень, кивнул и, взяв у меня карточку Жаннетт, старательно переписал номер.
– Мы можем подвезти вас, мадемуазель. Правда – лишь обратно на трассу, к сожалению, – старший виновато улыбнулся, пока младший принялся что-то приговаривать в шипящую и потрескивающую рацию.
– О, это будет отлично, – заверила его я. – У меня почти нет багажа – один этот рюкзак. Я быстро поймаю машину и доберусь до границы. Там подожду свою новую машину из Вэллтревел. Так будет быстрее и проще всего. Мерси!
– А вы сами сможете сесть за руль? – поинтересовался младший, отвлекаясь от скрипов и хрипов рации.
– Вполне, – улыбнулась я.
Младший присвистнул и заулыбался в ответ, за что получил от старшего явно одергивающий взгляд. Поэтому традиционного «О-ля-ля!» я не услышала. Да мне как-то было не до того. Я была вся на нервах, и мне надо было двигаться. Двигаться дальше.
Выбравшись из полицейской машины, я отправилась к моей букашке. Ее, сломанную и одинокую, мне было жаль почему-то больше, чем побывавшую на волосок от смерти себя. Вытащив рюкзак, ключ зажигания и диск Блэкморова балагана из магнитолы, я закрыла машину и погладила гранатовый капот. Не бойся, ты скоро будешь дома. А мне – пора. Усаживаясь на заднее сидение полицейской машины, я поймала в панорамном зеркале пристальный, изучающий взгляд старшего жандарма. Впрочем, он тут же переключился на дорогу. Машина заурчала мотором, скрипнула рессорами, плавно развернулась, вырулила на дорогу и покатила обратно, на мой покинутый курс.
Поворот дороги, врезанный в борт каменистого холма. Ниже по трассе, у холмового подножия – пустая бензоколонка, в песчаной пыли, поднятой ветром. Вот уже минут десять я сидела на валунах у обочины, курила, смотрела на солнце и пыльные сосны, а ветер, пахнущий смолой и слегка – бензином, трепал мне волосы. Так бы роман начинать. Вот и отказавшие тормоза бы пригодились – очень драматичный вышел бы эпизод.
Всю дорогу в полицейской машине я молча смотрела в окно, и мои спасители не лезли с разговорами. Видимо, думали – начнешь разговор, и с девушкой приключится истерика. Я же, в отличие от них, не думала вообще ни о чем. Просто смотрела на ускользающую картинку за окном. И при каждом торможении машины ловила себя на том, что машинально чуть нажимаю на пол носком правой сандалии.
Меня, как и обещали, высадили на автобане, чуть дальше того места, где у меня отказали чертовы тормоза. Полицейские укатили обратно на восток, к Нарбону. Я же без проблем поймала машину – старенький каблучок, груженый под завязку фруктовыми ящиками. Уселась на пассажирское сидение к разговорчивому, загорелому и седоусому дедку-фермеру в огромных черных очках, и мы покатили. Я веселила его, усиленно коверкая фразы в разговоре, не отказалась от предложенного нектарина и легко согласилась с его решением, что два евро за проезд по автобану – это просто грабеж и надо срочно ехать окольным путем по второстепенной дороге. Тем более тут совсем чуть-чуть объехать, сказал он. Я покивала и улыбнулась. Мне было пост-стрессово спокойно и все равно.
Мы съехали с автобана, свернули направо, потом налево, потом опять направо и снова налево. Долго катились между яблоневыми садами с одной стороны и виноградниками – с другой. Потом проехали через какой-то крохотный городок и снова петляли, пока наконец не выехали к подножию каменистого холма и небольшому мирно дремавшему в плену виноградников шато. Дорога шла дальше, взбиралась на холм и терялась в редких соснах у его плоской вершины. Кроме шато и его построек, первозданность вида нарушала только бензоколонка, каким-то макаром затесавшаяся на изломе дороги у самого подножия холма.
И тут мне вступило. У меня – чертовски хорошая память на места. Вот и это место я вспомнила сразу же.
– Здесь, s’il vous plaît! – радостно сообщила я, вызвав у моего шофера легкое недоумение, переходящее в культурный шок. – Я есть здесь выходящая, oui? Merci!
Он не поправил меня на этот раз. От удивления даже не спросил ни о чем. Я вылезла из машины, поблагодарила его и двинула вверх по дороге, взбираясь на холм.
Вот так я и оказалась на придорожных валунах. Сидела, курила сигарету, рассеянно роняя пепел на джинсы и серую футболку, звеня при каждом движении браслетами-неделькой. И думала о том, что запомнила это место абсолютно таким же. Здесь совершенно ничего не изменилось. Все так же, как и два года назад…
Маленькое шато Дю Флёр в южном Лангедоке всегда славилось своими винами. Именно сюда притащил меня Сэт два года назад, когда мы втроем – я, Жюльет и он – скрестили шпаги, кубки и сердца на этих исторически каталанских просторах.
Сэт… Вы бы его видели! У него светлая, выгоревшая на солнце шевелюра, он чертовски сексуально курит косяки и убирает нетерпеливым движением волосы со лба. В питерском штабе он выглядит так, как будто песня California Dreamin’ написана про него. Он – как оторванный от ветки лист – носится по свету с западным ветром. Родился в Восточной Германии, когда та еще существовала; когда ему было четырнадцать, папаша увез его за океан из ставшего за три года родным Нижнего Новгорода. Сейчас ему тридцать два, и одиннадцать из них он – чертовски хороший музмэн. Термин – его авторства.
Жюльет ему чуть было не попалась, как говорится – под горячую руку. Сэт тогда был в творческом загуле, провернул яркий полет, и оказался во Франции, неподалеку от новой цели А13. Этой новой целью А13, собственно, и была Жюльет. Темноволосая и зеленоглазая француженка, высокая и яркая, двадцати трех лет от роду, со степенью бакалавра истории искусств, полученной в Сорбонне. Из-за нее в Париже буквально дрались двое – модный фотограф и модный писатель. Она сделала так, что за три месяца один разродился романом, а второй – альбомом снимков с романтичным названием вроде «Прощай, оружие» или что-то в этом духе. Шеф сказал, что в этом десятилетии ему чертовски везет на таланты. И отправил меня вербовать новобранца.
«Если понадобятся помощники – они прилетят первым рейсом, – сказал тогда шеф и, прищурившись, добавил, – но мне бы хотелось, чтобы ты справилась сама…»
Так я оказалась в Лангедок-Руссильоне, в городе Нарбон, где Жюльет отдыхала от парижской суеты в компании друзей. Там же оказался и Сэт, который, зараза, обладает прям таки даром всегда оказываться там, где есть в наличии роковые красавицы.
Наши с Сэтом пути пересеклись на подступах к Жюльет. И все это чуть было не закончилось потасовкой. Потому что намерения Сэта совершенно по-бондовски поматросить Жу и потом красиво и небрежно объявить ей, мол – «ты – муза, детка!» никак не вязались с моими планами вменяемого посвящения. Думаю, и с планами шефа они не вязались тоже – потому что, как Сэт ни упрашивал доверить дело посвящения ему, шеф послал его в пеший эротический тур, и в довершение Армагеддона наслал на Сэтову белокурую голову меня. Видимо, знал, что никто не помешает Сэтовым романтическим планам лучше, чем я – к тому моменту уже как около года тотально запавшая на этого стервеца.
Сэт, к его чести сказать, сдался почти без боя. После нашего с ним разговора на предмет «брось эту затею – не брошу эту затею!» мало что изменилось. А вот после совместного распития бутылки коньяка, совместного похмелья поутру и опять-таки совместного деланья вида, что о временном промежутке с трех до шести утра никто ничего не помнит, дело пошло на лад. Сэт ретировался и уступил мне роль феи-крестной. Тем более что с его паршивым французским он только и мог, что вешать Жюльет лапшу по-бондовски. Вряд ли это – именно то, что хотел бы поведать ей шеф о жизни муз. Сэт понимал это. Как понимал и то, что едва Жу войдет в команду А13, он до нее доберется с утроенной легкостью.
Мне от такого расклада было достаточно паршиво. Но – потом. Потому как на тот момент я планов Сэта еще не просекла. К тому же, он был совершенно неотразим. Пока Жюльет решала – верить ей в меня или нет и соглашаться ли на поездку в питерский штаб А13 – прошла примерно неделя. Все семь ночей этой недели мы с Сэтом прожгли дотла.
На восьмой день я посадила Жюльет на самолет Перпиньян – Париж, вручив ей бронь-чек на билет Париж – Санкт-Петербург, датой на день девятый. После чего Сэт потащил меня праздновать успех моей операции. Так мы оказались здесь, в шато Дю Флёр, которое славилось своей винодельней и крохотным ресторанчиком. Здесь мы уговорили две бутылки белого муската, пообедали, заполировали все это дело бокалом коньяка и сигарой, а после устроили грандиозный прощальный трах на сеновале гостеприимного шато.
Даже сейчас, спустя два года, я могу закрыть глаза и вызвать в памяти далеко не светлый образ загорелого, голого Сэта в ореоле из золотистых травинок и обрывков солнечных лучей, долетающих сквозь щели между досками. Он был похож на укуренного ангела. Я ему об этом сказала. Он тогда расхохотался, тряхнул белокурой головой, пристально посмотрел мне в глаза:
– А ты похожа на дьявола, решившего понравиться... – отозвался он.
С ума сойти – два года с того летнего дня. Хорошо, что мы редко пересекаемся в штабе, а еще реже – в жизни, точнее – в постели. Или – плохо… Я не знаю. Я не знаю ничего относительно себя и Сэта. У муз не бывает взрывов. Но если бы были, он – совершенно точно – был бы моим взрывом. Не зависимо от того, редко или часто мы видимся. Пока есть Сэт, мне никто не страшен. Никакая любовь. Вот как-то так…
Вот как-то так я и оказалась здесь, на этих чертовых валунах. Из-за идиотского приступа слабости, из-за своего прошлого. Я досадливо поморщилась. Достала из рюкзака пачку сигарет и зажигалку, закурила очередную, но почти не затягивалась. Сидела и смотрела, как тлеет кончик сигареты и дым тонкой струйкой поднимается вверх. Я давно уже не курила так, одну за одной. Но сегодня у меня был, черт возьми, повод. Даже два. Сначала чуть не сдохнуть из-за отказавших тормозов малолитражки, потом – чуть не сдохнуть из-за мыслей о чертовом Сэте. К тому же и делать все равно нечего – за все то время, пока я здесь сидела, мимо не проехало ни одной машины. Наверное, придется топать в шато и просить кого-нибудь из тамошних обитателей подкинуть меня до более людного места. Одного не понимаю – на кой черт им здесь бензоколонка? Машин-то все равно нет…
И тут, словно в ответ на мои безрадостные мысли, со стороны шато Дю Флёр, спрятанного от меня за сосновыми ветками, донесся резкий звук. Это было пока далекое, но хорошо различимое урчание мотора. Я осталась сидеть на обочине – только голову повернула. С камней открывался достаточно хороший обзор дороги, ведущей от шато. Поэтому через некоторое время уже можно было видеть и сам, так сказать, мотор. Хотя в принципе я могла бы и не смотреть. По звуку угадала, и угадала правильно. По дороге от шато Дю’Флёр ехал мотоцикл. Классика, угольно-черная с блестящим на солнце хромом труб. Здоровая, как черт. Седок – один. Черный шлем, светлая байкерская куртка, черные штаны. Не очень-то похож на местного фермера, собравшегося в ближайший город. Судя по прикиду – ну никак не местный фермер. А судя по маневрам, едет он…
Да уж, ну никак не в ближайший город, – шепнула я себе под нос. Притушила сигарету о камень, спрыгнула в придорожную пыль, и, подхватив на плечо рюкзак, встала на краю дороги.
Вытянув руку большим пальцем вверх, я смотрела, как мотоцикл, урча мотором и набирая обороты, штурмует дорогу на холм. Вот он миновал призрачную бензоколонку, скрылся за поворотом дороги в сосняке и вынырнул снова, уже ближе, послушный ленте серпантина во всем, кроме скорости. Мотоцикл вошел в серпантинный поворот, наклонившись над асфальтом, как будто любуясь своей тенью-отражением на нем. Выпрямился и с ревом полетел на штурм очередного отрезка дороги – только и мелькнули его безмолвный стоп-сигнал и белая табличка номера. Вот тут-то я и разглядела его, этот номер. И меня как будто обдало ветром с далекого, слишком далекого Финского залива.
78 RUS
Семьдесят восьмой регион! Питер! Откуда ты здесь взялся, мать твою?!
А мотоцикл тем временем, вовсю рыча, вылетел из-за последнего поворота на открытое пространство, оказался на ровном подъеме и погнал прямо на меня. Я ждала и думала: было бы это разочарование или облегчение, пролети он сейчас мимо? Но он – не пролетел. Сбросил скорость и, эффектно тормознув в финале, остановился так близко от меня, что разожми я кулак вытянутой руки – смогла бы коснуться плеча этого беспечного ездока.
Сам беспечный ездок на секунду замер. Видимо, разглядывал меня. Я тоже смотрела на него. Если бы не тонированный пластик шлема, непроглядный и темный как ночь, спорить могу – мы бы смотрели друг другу прямо в глаза. Он чуть склонил голову влево, но шлема не снял и не заговорил. Да, точно – молчит и рассматривает. Видимо, пытается понять, откуда я здесь взялась. Ну, ну, попробуй…
Впрочем, он быстро забил меня разгадывать. Пара мгновений – и из-под наглухо задраенного шлема раздался сильно приглушенный голос:
– Keep in mind that I don’t speak French. Where are you going? [1]
– На Ваську не подбросите за стольник? – как ни в чем не бывало, поинтересовалась я на чистом русском.
Он замер. Я в упор смотрела на него, слегка улыбалась и ждала. Когда он поднял руку, я не почувствовала ничего, кроме любопытства. Когда же он поднял забрало шлема – я почувствовала легкое головокружение. Впрочем, вовремя себя одернула и продолжала улыбаться как ни в чем не бывало. Но, черт возьми, какой же у него был взгляд! Просто навылет. Светлые глаза чуть прищурены на солнце, голубые они или зеленые – не разобрать. Как море, пронизанное потоками света. И взгляд – такой коктейль циничного недоверия и откровенного мальчишеского веселья…
– Черт! Ты – русская?!
Судя по этим глазам, а теперь еще и по голосу, ему было где-то в районе тридцатки. Голос его теперь звучал ярче. Приятный голос, с хрипотцой, как от курения и недосыпа. Люблю такие голоса. Голоса негодяев.
– Да, русская. И еще – чешка. Но по-русски говорю лучше, чем по-чешски. Думаю, ты – тоже.
Мне жутко хотелось спросить его, как он здесь оказался. И только я открыла, было, рот…
– А откуда ты тут взялась? – произнес он, оглядывая валуны на обочине, низенькие сосны и абсолютно безмолвную дорогу.
– У меня машина сломалась. Арендованная. Поэтому она теперь – не моя забота. А я вот пыталась автостопом по А9 до границы доехать – меня там ждет новая.
– И – не доехала?
– Как видишь…
– Почему? – глаза его прищурились. – Случилось что-то?
– Да нет, просто водитель перепутал пункты назначения. Думал, что мне в другое место. Фронтьер – это по-ихнему граница. Фронитиер – город тут где-то, в округе. Вот так я и попала… сюда.
– А я еще жалел, что по-французски не говорю, – усмехнулся он. Хотя я видела одни глаза в забрале шлема, усмешка слишком явно читалась в них и в приглушенном голосе. – А как догадалась, что я – русский?
– Смотрела, как ты по серпантину ехал, и увидела семьдесят восемь, рус, – отозвалась я, указывая глазами на хвост мотоцикла, за которым прятался номер.
– Ах, да! – он хлопнул себя по шлему и улыбнулся одними глазами в забрале. – Не подумал…
Я улыбнулась ему в ответ.
– Значит тебе – на границу, по А9? Мне по пути, – он мотнул головой, указывая на сидение позади себя, – только шлема второго нет с собой…
– Не страшно, обойдусь…
– Тогда запрыгивай.
Я надела обе лямки рюкзака на плечи и шагнула к мотоциклу. Это была здоровая Хонда и, судя по легкости, с которой дался ей этот холмоштурм – с огромной дурью в моторе, настоящая зверюга. Пока я зачаровано разглядывала Хонду, ее седок чуть повернул ко мне голову:
– Садись и держись. Лучше за меня – там ручка сзади, но из-за рюкзака она неудобна тебе будет. Я гнать не буду, но лучше держись за спиной – не наглотаешься пыли.
Я кивнула, запрыгнула на мотоцикл и послушно обхватила руками его талию в жесткой, пыльной коже байкерской куртки.
– Ну что, погнали? – раздался его голос.
– Погнали, – отозвалась я.
Послышался щелчок опускаемого забрала. В следующее мгновение Хонда, прожорливо урча мотором, прыгнула вперед и ринулась по дороге, набирая скорость.
Я и раньше каталась на мотоциклах. Но теперь мне казалось – не каталась вообще. То ли всему виной перетянутые утренней аварией нервы, то ли мастерство этого беспечного ездока – но ехать мне было просто нереально в кайф! Адреналин бил как из брандспойта. Я чувствовала себя летящей по ветру обнаженной ведьмой. Да я и была считай что обнаженной – случись что, на скорости под сотню мои футболка-джинсы не сошли бы даже за фиговый листочек. Но я не думала об этом. Я вообще ни о чем не думала. Ощущала лишь какую-то легкость – эгоистичный кайф от скорости, свиста ветра нам вдогонку, от ставшей вдруг ощутимой упругости воздуха. Мимо как в калейдоскопе летели, сменяя друг друга, желтые пятна полей, синие лоскуты неба и зеленые стекляшки деревьев. Хонда рычала, послушная малейшему движению своего седока, рвала вперед с мощью и азартом дикого зверя. И я, прижавшись щекой к спине байкера, чтобы можно было дышать, стала тенью за его плечом, так же послушной малейшему его движению, как и огромная черная Хонда. И в этом тоже был какой-то свой, необъяснимый кайф…
Благодаря почти пустой дороге очень скоро мы вылетели на трассу А9. Хонда резво шныряла из ряда в ряд, а иногда просто шла между ними, по белой кромке разделительной полосы. Руки байкера спокойно, уверенно держали руль. Как и обещал, он не сильно гнал. Но от некоторых его маневров в потоке машин у меня захватывало дух. Тогда я еще крепче сжимала кольцо своих рук, и чувствовала там, под ними, жесткость кожи его куртки и напряжение его мускулов. Если бы меня сейчас спросили, что такое сила – я бы, не задумываясь, показала пальцем на него.
Мы пролетели поворот на Перпиньян с уходящими на него машинами, летное поле аэропорта, над которым с ревом взмывал в небо самолет, и понеслись вдоль берега моря, катящего на нас свои ослепительные, сине-белые волны. Справа, вдали на холмах, серебристо-белые ветряки кружили свои огромные лопасти под силой средиземноморского ветра. Мотоцикл летел по трассе. Он тоже был частью этого огромного движения, стремительной гонки жизни. И мы – вместе с ним.
Так, бодро идя по трассе под сотню, мы взяли приступом холм, и еще, и еще один, а потом впереди стеной встали старые Пиренеи. Байкер полуобернулся ко мне, и я скорее угадала, чем услышала эхо его голоса:
– Почти приехали...
Он был прав. Через пятнадцать минут, заложив крутой вираж на серпантине перевала, Хонда остановилась на стоянке перед франко-испанской границей.
Граница Франции и Испании – это условная разметка на дороге, два ряда будок с зеркальными стеклами, пара офисных строений, пара здоровых табличек «Фото и видео съемка запрещена!», небольшое кафе и стоянка для машин. На этой-то стоянке Хонда и затормозила. Я слезла с мотоцикла и, сделав пару шагов, остановилась возле руля. Байкер, поставив мотоцикл на подножку, остался сидеть на нем. Он отпустил руль, поднял руки. Я подумала – чтобы открыть забрало. Но он потянулся и одним движением снял с головы шлем.
Он не был красавцем. Нос с едва заметной горбинкой – явно не врожденной – придавал его лицу слегка хищный вид. Четко очерченные губы в легкой усмешке делали его ироничным. Взмокшие и взъерошенные темные волосы в хаотическом беспорядке падали на лоб и едва касались сзади воротника байкерской куртки. Но все это я увидела уже после, спустя минуту или две или больше – когда меня отпустил из плена его взгляд. Этот взгляд был чертовски небрежен, чертовски уверен и чертовски пронзителен. Такой взгляд делал из человека дьявола.
Я, наверное, с минуту просто молча смотрела на него. Наверное, он к такой реакции давно привык. Посмотрел на меня, усмехнулся и, слегка помахав ладонью у меня перед глазами, спросил:
– Все в порядке? Не укачало?
Да уж, ну ты отожгла, дорогая…
– Нет, нормально, – я изобразила улыбку, – доехали отлично! Ты меня так выручил…
– Где твоя тачка? Уже пригнали? – спросил он, обводя взглядом стоянку.
Я последовала его примеру. С легким запозданием и внутренним матом в свой адрес, на предмет того, что подумать о своей тачке первой мне в голову как-то не пришло. Так, ну и где же ты? Ага. В принципе, выбор-то не велик – семейный минивэн, машина с домом на колесах и глазастая Ниссан Микра, снова подозрительно гранатового цвета.
– Вон она, – ткнула я пальцем в Микру, – любят они мне красные машины подсовывать. Та тоже красная была.
– А с той – что случилось? – спросил он, переводя взгляд с машины на меня.
– Тормоза отказали, – на автопилоте сообщила я, тщетно стараясь держаться на безопасном расстоянии от сине-зеленой бездны.
– Ты серьезно?!
И тут я разом пришла в себя. Но было поздно. Он уставился на меня, как будто у меня было три си… ну, скажем, хотя бы три руки.
Я поспешила отмахнуться:
– Ничего сильно серьезного, на самом деле. Они просто забарахлили, и мне решили поменять машину…
– На трассе?
– Что?
– Тормоза забарахлили – на трассе?
– Ну… эээ.. да, в общем-то. Но я не сильно гнала и поэтому удачно съехала по прилегающей дороге. А там уже на обочине потихоньку остановилась. Так что все обошлось. Все хорошо, что хорошо кончается.
– Ну ни хрена ж себе! – присвистнул он. – И ты молчала… И такая спокойная.
– Спокойная – потому что до нашей встречи успела полпачки скурить, – усмехнулась я, – а молчала… А чего тут говорить?
– Сказала б – я б хоть потише ехал, – нахмурился он. – Страшно же, наверно, было?
– Да нет, – пожала я плечами, – хорошо доехали. И за это спасибо тебе, …
И тут я сознательно подвесила паузу. Он посмотрел на меня, и ухмылка снова появилась на его губах.
– Максим, – сказал он, – но лучше просто Мак. Так привычней.
– Спасибо тебе, Мак, – послушно повторила я.
Какого черта тебе знать его имя? Какого черта ты вешаешь паузы? Для чего? А ну марш работать! Тебе еще ехать и ехать, и…
– Не за что, …
Черт. Только не это. Ну, уж ты-то куда, родной? Тебе-то мое имя к чему?!
– Юнна. Но лучше – Джун, – откликнулась я, – так привычней.
Он приподнял одну бровь, и повторил с усмешкой:
– Не за что, Джун. Рад был выручить землячку. Хоть ты и чешка наполовину.
Я улыбнулась:
– Я чешка не наполовину, а всего два года как.
Он помолчал немного. А потом спросил, с легким сарказмом в голосе:
– Прикольно это?
– Что – это?
– Ну… быть замужем за чехом, – улыбнулся он.
Я только было рот открыла ответить, но в этот момент за спиной кто-то откашлялся, и чья-то рука тронула меня за локоть. Я повернулась и увидела невысокого паренька, в джинсах и рубашке, рыжего, в ярких веснушках.
– Мадемаузель, вы говорите по-французски?
– Да, говорю, – почему-то нетерпеливо отозвалась я.
– Простите, но вы случайно не Джун Лессин? – парнишка робко улыбнулся мне.
– А, да, это я. Вы должно быть из Вэллтревел?
– Да. Я Марк. Я привез ключи и документы от вашей новой машины, – он улыбнулся и махнул рукой в сторону Микры. – Ну и ее пригнал, разумеется.
– О, очень мило с вашей стороны, – я улыбнулась. – Марк, подождите меня в машине, хорошо? Я должна попрощаться с моим другом.
– Конечно, мадемуазель, – кивнул паренек и направился к Микре.
Я повернулась и наткнулась на улыбающийся взгляд сине-зеленых глаз.
– Спасибо, приятно, – произнес Мак с усмешкой.
– Что – приятно?
– Приятно, когда тебя другом называют...
– Так ты все же говоришь по-французски?
– Нет, не говорю. Но уж слова «мон ами» способен перевести. Фильм «Три мушкетера» я, как-никак, знаю наизусть.
Я засмеялась. Он усмехался и смотрел на меня. А я – тонула. Тонула в его взгляде. С этим решительно надо было что-то делать, и – как можно скорее.
– Надеюсь, муж-чех мне простит это «ами», – произнесла я.
Но ухмылка Мака стала только шире.
– Не ври, – просто сказал он.
Я уставилась на него, и он вдруг рассмеялся. Заразительно, открыто, жутко обаятельно. А после проговорил:
– Этот парень назвал тебя мадемуазель. Ты его не поправила.
– Вот этого муж-чех мне точно не простит, – улыбаясь, отозвалась я.
Так, все! Сворачивай лавочку! Немедленно!
– Ну, мне пора… Спасибо еще раз! Ты меня просто спас…
– Брось, ерунда, – он поморщился, и мне показалось – от досады, – ты бы просто выкурила на полпачки больше. Машины там ходят. Не самое гиблое место.
– А ты-то что там забыл? – невольно вырвалось у меня.
Черт! Вот черт! Прекращай это, слышишь?!
Мак посмотрел на меня, пристально, но с улыбкой. Я таяла. Он заговорил:
– Я в шато Флёр был, или как его там… Мы с друзьями едем, среди нас есть французы – они и затащили. У нас – пробег. Большой ордой по всей Европе на двух колесах и одном шмотковозе, – он улыбнулся, – направляемся в Португалию. Доберутся сильнейшие. Судя по всему, я буду среди них. Потому как опять обгоняю своих. Мы вчера в этом шато пили полночи. Теперь вот пожинаем плоды. Разброд и шатание, – он усмехнулся и взъерошил ладонью волосы. Я залюбовалась. Проматерилась про себя. Открыла, было, рот, но Мак меня опередил.