А теперь – внимание, вопрос: почему ответ Серого пришел на адрес девушки Айс? Он же ответил, ему же «было, что сказать». Почему же он не написал на указанный в конце письма настоящий ящик настоящей Аси? Вы заподозрили худшее? Правильно сделали. Правильный ответ – потому что настоящего ящика Аси в письме со «Стенами» просто не было. Ее настоящий адрес стерла я. Стерла начисто, находясь при этом в здравом уме и твердой памяти. Почему? Все просто. Без этого не сложилось бы моего плана.
Но Аська все же получила этот ответ Серого. Со всеми восторгами и восклицательными знаками – причем на свою личную почту. Буквально в тот же час, чуть более поздним утром двадцать шестого декабря. В письме было дословно все, что я получила на почту Айс от Серого. Кроме – его адреса в адресной строке. Письмо пришло к Аське вот отсюда – Grey@blabla.ru. С адреса, который был зареган утром 26 декабря, на имя Капитан Грей. И зареган был мной. Письмо Серого без единого исправления пришло Асе на почту, но – пришло уже от меня.
Аська сразу же перетрусила. Позвонила мне, рассказала об этом его ответе. На мой вопрос «что дальше?», она сказала, что не станет отвечать ничего личного. Проигнорирует вопросы «кто ты и откуда». Ответит только, что хотела бы видеть свой сценарий сыгранным на сцене в его театре.
Впрочем, она могла ничего не рассказывать мне. Я и так прочитала все это, натоптанное на экране одиннадцатым шрифтом, вечером 27-ого декабря, на созданной мной почте Капитана Грея. Аська, естественно, писала со своего собственного ящика, Astra@indexх.ru. Но в письме подписывалась по-прежнему – Айс. Не раздумывая, я забралась в мой ящик Айс, с которого все и началось. И уже оттуда повторила все ее письмо на настоящий адрес Серого, аккуратненько удалив из текста копипэйстовые стрелки и приписав в конце несколько невинных слов. Ответы на его личные вопросы.
Пока не скажу, кто я, хорошо? Ты знаешь меня. Ты просто не знаешь, что я – это я. Так лучше. Личности пока будут только мешать. Но я – рядом. И мне будет приятно, если ты будешь писать и рассказывать, как дела с постановкой. Может, иногда смогу помочь советом:) Если поставишь «Стены» – рано или поздно ты узнаешь меня.
Я впечатала текст, отправила это письмо с подставного ящика Айс на настоящий адрес Серого. И тем самым получила полный доступ к их переписке.
Теперь если Серый писал или отвечал Аське, то письмо приходило ко мне – на адрес Айс – Ice@extranet.ru. Если Аська отвечала или писала Серому, то ее письмо летело в ящик Капитана Грея, Grey@blabla.ru – и это значит, опять же мне. Я пересылала их настоящие письма друг другу с двух подставных ящиков. Я фактически поставила между ними еще пару людей – их почти полные копии. Ну, может, только чуть-чуть смелее. Я стала почтовым голубем, умеющим читать, писать и исправлять ошибки напуганной девочки и не научившегося любить мужчины. Спасибо шрифтам электронной почты – слова и мысли подделывались влегкую, подделку почерка было бы изобразить куда сложнее. Аська получила ответ на почти что свое письмо двадцать девятого декабря, вечером. Серый оказался молодцом, мне не пришлось ни убирать, ни добавлять к его письму ни строчки – он сам сказал ровно столько, сколько нужно.
Я так и думал – что знаю тебя. Я понимаю твое желание спрятаться. Давай тогда сделаем так – я буду ставить «Стены» (потому что это – тотальная чума!!! хоть я и повторяюсь:)). Буду ставить и потихоньку рассказывать тебе, как идет дело. Ты же можешь помочь мне советом, не раскрывая настоящего имени. Не показывая лица. Правда, Айс?:)
Она ничего не рассказала мне об этом письме. Я не спрашивала, потому что понимала – самые главные вещи в жизни делаются вот так, плотно сжав губы, чтобы ни звука, ни шороха. И когда тридцатого декабря на адрес Капитана Грэя пришло ее:
Правда, Грэй:) пиши. Если смогу – я помогу.
я только улыбнулась, скопировала текст письма и перекинула его дальше. Вот так, из письма Аськи – в письмо Айс, с ящика Айс на ящик звезды кавээнщиков, режиссера студенческого театра, пятикурсника Сергея Малянова, которого все звали Серый. Все, кроме его загадки, девушки-фантома. Она одна звала его Грэем. И ему это чертовски нравилось.
Дальше все пошло как по маслу. Студенческий театр ставил «Стены», Аська сияла и украдкой кусала губы, сгорая от желания выболтать мне свою тайну – он ей пишет! Пишет о том, что ставить «Стены» – еще сложнее и интереснее, чем он думал. Что у него это – последний год в вузе, и он жутко хочет продолжить свой путь в КВН, а еще больше – в режиссуре. Что ему ничего другого в жизни не надо. Что это – его воздух. Что «Стены» открыли ему, как сильно он болен игрой. А еще что она – просто гениальна. Что он теперь часто думает о ней. Но не о том, какого цвета у нее глаза, а о том, какие они, когда она улыбается. О том, какой у нее почерк, если она не печатает, а пишет ручкой. О том, какой бы у нее был голос, если бы она читала фразу своей Али: «Луна смотрит на меня. Я чувствую. Когда она делает так, вот здесь в груди распускается цветок, с острыми лезвиями-лепестками…» О том, что он тоже сходит с ума. О том, что он – на рубеже. Что скоро его мир будет совсем другим, а он так не хочет уходить – из этих своих «стен». О том, что он сделает все, чтобы поставить «Стены» так, как она их написала – остро, просто и гениально. Потому что в «Стенах» она нарисовала его. Потому что она видит его насквозь. И он тоже хочет видеть ее. Мечтает видеть.
Серый все еще встречался со своей Настей, но это было уже не важно. Аська летала на крыльях этой тайны, его и ее. Их «Стен». Она держала в руке миллионы Насть, которых могла смять одним движением пальцев, как испорченный нелепой фразой лист бумаги. Ей было решительно не до того, с кем он телом. Душой, мыслями, всем своим существом он был с ней.
Настал март. Одной рукой Серый писал свой диплом, другой – письма Айс-Аське. Он вносил последние штрихи в постановку, до премьеры оставались считанные дни. Это будет моя лебединая песня в студенческом театре, писал он Аське. Приходи на премьеру. Я хочу тебя увидеть. Без тебя я бы не смог этого. Я увижу тебя – и все изменится. Еще раз.
Премьера состоялась в середине марта. Она удалась. Удалась настолько, что институт решил – негоже терять такого человека. Тут же, за кулисами, предложили аспирантуру и возможность продолжения в КВН и студенческом театре. Даже организации своего Альтернативного театра в стенах родного альма-матер. Под патронажем и при полной поддержке. Потому что это сильно, это пойдет. Прогрессивность и явная коммерческая жилка ректора в один голос заявили – хватать и держать! И он озвучил свое предложение прямо с ходу, тут же за кулисами, перед всей ошалевшей от успеха труппой.
Услышав такие новости, Настя, игравшая сумасшедшую Алю, повисла на шее у Серого, болтая ножками. Он тоже обнял ее – крепко, даже нежно, и долго не выпускал из объятий. Хотя уже давно подумывал о том, как бы разбежаться потише. Потому что даже в постели с ней думает об Айс, девушке-фантоме, слова, мысли, ощущения которой взяли и перевернули его мир вверх тормашками.
И надо же было Аське нырнуть за кулисы и направиться к нему в этот самый момент. Чтобы увидеть Настю в его объятиях.
А она, идиотка, думала, что после премьеры все изменится. Что откроется все это, эта их тайна, и он увидит ее. По-настоящему увидит. И поймет – она нужна ему, нужна уже давно, и всегда была нужна. Что Настя, сотни Насть – это все не то. Не его. А она – его. По-настоящему. И она так ждала этого… А он… он… он… да как же так может быть… как же так…
Тем вечером Аська снова и снова всхлипывала у меня на плече, во всем мне сознавшись. Просила прощения, дурочка, что ничего не рассказала про их переписку. А меня внутренне трясло – от того, что мне было жутко жалко ее, от того, что мне было очень больно – больно ее болью. И от того еще, что я понимала – мне просто может не хватить сил. Сил для того, что я собиралась сделать дальше.
Всю следующую неделю Серый писал Айс письма-крики. Где ты? Куда пропала? Почему не пришла на премьеру? Я все добросовестно пересылала, но ответа не было. Аська молчала. Со мной она об этом тоже больше не говорила. Видимо, решила закрыть вопрос одним пинком, как дверь, раз и навсегда. На репетиции кавээнщиков и театра она ходить перестала. Я ждала этого от нее. И она не подвела. Исчезла из его жизни по полной программе. И только усиленно чирикала что-то все семинары-лекции напролет на обороте своей тетрадки…
Через три недели после премьеры, три недели редких, но отчаянных писем Серого-Грэя, пересылаемых мною и оставляемых ею без ответа, три недели ее лунатизма на лекциях, прогуливания всего, что только можно прогулять накануне сессии, Аська позвала меня к себе в гости. Налила чаю, протянула толстую тетрадь страниц на 120 и приказала:
– Читай! А я пока к пересдаче буду готовиться…
Она тихонько зубрила ответы к заваленному зачету, а я, дрожа от какого-то странного ощущения, похожего на восторг, читала рукопись «Паутины». В ней девушка совершенно случайно оказывается норной – были такие богини в древней скандинавской мифологии. Стоило Норне отрезать нить – и на земле прекращалась жизнь, чья-то история, чье-то счастье или горе, радость или боль. Это было в высшей степени остро. Свежо. Гениально. В этом было дыхание, срывающееся от боли, и холодный, пронизывающий ветер реальности, и символизм простых предметов, и двойное дно в острых, как бритвы, фразах. И – герои, герои, которые заставляют тебя войти в их жизнь и их историю, войти без права на выход до самого последнего слова. Я нырнула в рукопись, растворилась в ней. Дочитав последнюю строчку, я посмотрела на Аську. Та, видимо, поглядывала, как я читаю, и подловила момент окончания чтения.
– Ну как? – спросила она.
– Оно того стоило, – только и сказала я. И обняла ее, плачущую.
Вернувшись в тот вечер домой, я вошла в почту Айс и написала первое целиком мое письмо Сергею Малянову.
Это я. Надеюсь, ты поймешь. Я хотела подойти к тебе. Но ты был не один. Ты был не один все это время. Не забывай, я же знаю тебя. Я знала про Настю. Я знала, кто она и кто – я. Я знала – и все время врала себе, обманывала себя. Я думала, что ты был не одинок – но не из-за нее. А из-за меня. Из-за того, что я была рядом. Я врала себе? Правда, Грэй?
Черт с ним. Завтра, в девять вечера, в левой гримерке зала. Я хочу, чтобы ты меня увидел. Не отвечай письмом. Ответь действием.
Нажав на кнопку «Отправить», я открыла почту Капитана Грэя. И Аське тоже полетело письмо.
Это я. Надеюсь, ты поймешь. Я ждал, что ты подойдешь ко мне. Только так я мог увидеть тебя, и только ты могла это сделать. Но – не сделала. Видимо, потому, что я был не один. Я был не один все это время. Ты же знаешь меня. Ты знала про Настю. Ты должна была понять, кто – она, и кто – ты. Выходит, я все время врал себе, обманывал себя. Я думал, что был не одинок – но не из-за нее. А только из-за тебя. Из-за того, что ты была рядом. Я ждал этого дня. Я тебя ждал. Я врал себе? Правда, Айс?
Черт с ним. Завтра, в девять вечера, в левой гримерке зала. Я хочу тебя увидеть. Не отвечай письмом. Ответь действием.
После этого я закрыла почту и быстро выключила компьютер. Моя игра была окончена. Оставалось только ждать счета.
– Ну что, все спишь?! – наушник вылетел из моего уха, и какой-то легкий джазец уступил место приятному низкому голосу с легким тягучим акцентом, – пристегни ремень, приведи кресло в вертикальное положение, ma belle! Посадку уже начали.
Анне уселась в свое кресло, сияя, как начищенная монета. Проследив ее быстрый взгляд, я увидела, что на другом конце салона тем же сиянием отсвечивает французский стюард. И как этой Анне удается поигрывать гормонами после такой ночки, как эта? Мы летели вместе из самого Питера, прыгая из одного самолета в другой. Но, судя по улыбке стюарда, на женском обаянии Анне эта свистопляска никак не сказалась. Я улыбнулась ей и выключила плеер.
Я – снова в Боинге, собирающемся нарезать аккуратные, как помидоры для салата, круги над аэродромом. Снова – в своем поскрипывающем кресле, которое как-то надо еще умудриться привести в вертикальное положение. Я летела со скоростью 800 км/ч от моего вчера. И со скоростью разлетающихся воспоминаний – от места и времени открывашки, от того первого полета. Я чувствовала на себе любопытный взгляд Анне и жалела, что у меня нет кепки, как у соседа-француза – надвинуть пониже, на самые глаза.
Я почему-то предпочитаю оставить все это только для себя. Все – даже выражение своего лица, когда я вспоминаю финальные кадры этой истории. То, как сияющая Аська рассказывала про странное письмо, из-за которого двое пришли к девяти вечера в левую гримерку зала. Про четыре почтовых адреса для этих двоих. Про то, что он зовет ее Айс, а она его – Грей. Про то, как, в конце концов, Аська осторожно спросила у меня – не моих ли это рук дело. И про то, как, затаив дыхание, слушала совершенно другую, но такую «их» историю. Я дала ей пароли к обоим ящикам, Грея и Айс. Сказала – переписка сохранялась, можешь убедиться, я сама не писала почти ничего. А она засмеялась, и сказала, что не будет читать – ведь я не могла написать хуже нее. Потому что она – никудышный сценарист, раз не просекла все с самого начала. И тогда я, тоже смеясь, подарила ей этот сюжет.
Все любят хэппи-энды. Моя Аська, или Ася Аниковская, – модный альтернативный сценарист, которому нет еще и тридцати, – теперь сияет на киношном Олимпе, на пару с Сергеем Маляновым, ярким молодым режиссером. Их третий совместный фильм – «Я и я» – порвал недавно подборки пары фестивалей, и его заметили в Европе. «В этих двоих есть потребность, как в глотке свежего, обжигающего холодом воздуха, – надсаживали глотки журналисты на всех углах. – Ее словами с нами о двадцать первом веке говорит Ремарк, его стилем Феллини показывает нам наши отражения в зеркале нового времени». «Это блестящий творческий тандем!» – тут вообще начинается хоровое пение, и уже не разберешь, кто решил так первым. А ведь если присмотреться, и отмотать пленку назад…
Я не особо сентиментальна, а в последнее время откровенно ленюсь над лирической частью полета. Я, наверное, стала жестче. То, что для других – повод для слез, для меня – поле для деятельности. Я в принципе давно не считаюсь со многими слабостями человека.
Но вместе с тем я точно знаю, что от этой, моей самой первой, самой чистой и невинной, истории полета, оставлю многое только для себя. Не из слабости. Просто потому, что так – нужно. Я никогда не расскажу Аське о том, что первым человеком, кто увидел в ней и Сером будущий блестящий тандем, была я. Просто откуда-то знала это, и была в этом настолько уверена, что начала эту игру. По своим правилам.
Я молчу об этом. Молчу о том, что той далекой августовской ночью, в шумной компании на темном волнорезе вовсе не Настя украдкой потерлась щекой о плечо Серого. Хотя, когда он повернулся посмотреть – кто, именно она призывно улыбнулась ему. Он ей нравился, и по-другому она просто не смогла бы. И я это знала. Как, впрочем, знала и то, что Аська была безумно влюблена в Серого – с первого взгляда, с первого своего шага в зал, с первого дня в тусовке кавээнщиков. Я читала ее сценарии и видела между строк две нераскрытые ослепительные силы: ее талант и ее любовь к нему. И я молчу о том, что именно тогда, далекой ночью у нее дома, украдкой читая сценарии за ее письменным столом, я вдруг поняла – чтобы ее талант засиял по-настоящему, надо столкнуть этих двоих. Столкнуть на узенькой дорожке, без шанса разойтись. Столкнуть и устроить настоящий взрыв. И пусть это будет ее вдохновением.
С того самого вечера я просто ждала удобного случая. И когда жаркой крымской ночью месяцы спустя Серый нарисовался на волнорезе, стало сразу ясно – вот оно, место и время. То, что нужно. И в удобный момент я потерлась щекой о его плечо, вовремя уступив после этого место красавице Насте, попавшей под его ищущий взгляд. Началась игра, и никто не знал, что это – моя игра. Игра по моим правилам. Никто не знал, что именно так появились и «Стены», и «Паутина», и «Я и я», и другие. Что так появились сценаристка Ася Аниковская и режиссер Сергей Малянов – блистательный творческий тандем.
Никто не знал, что всю эту историю начала я. Начала, целиком и полностью отдавая себе отчет в том, что делаю. Просчитав, что будет дальше. До этого самого места – он снимает свой сильный и яркий фильм по ее блистательному, острому сценарию. Никто не знал о моей игре. Но и сама я не знала тогда слишком многого.
Я не знала, что это – полет. Что это – моя открывашка. Я не знала, что будет продолжение. Что будут и другие. Мне казалось, что этот случай – единственный. Но он оказался не единственным, он оказался просто первым.
Вернее – нулевым. Потому что – тогда я не знала и этого тоже – в первый полет ты идешь уже по заданию, с тонкой желтой папкой досье наперевес. В нулевой же полет тебя толкает твоя сущность. Нулевка – это от сердца, от души. В нулевке все по-другому. Нет ни целей, ни средств – одно голое желание. Дивная смесь азарта и восхищения. И ты делаешь то, чего просто не можешь не сделать. Ты вмешиваешься. Ты – пусть неумело, дилетантски, по наитию и без особо проработанной стратегии, но зато от души – делаешь большой взрыв в чьей-то жизни.
Ты не знаешь, что за тобой наблюдают краем глаза. Не знаешь, что у тебя был этот призрачный шанс – быть замеченным. Не знаешь, что тебе удалось им воспользоваться. Не знаешь, что только в одном случае из всех возможных тебя ждет продолжение. И очень удивляешься, когда наступает тот самый один из всех возможных случаев и твое продолжение – начинается.
Ты просто сделал то, чего не мог не сделать. Ты захотел сделать взрыв в чьей-то жизненной истории и ты сделал его. Может, теперь тихонько гордишься результатами. А может, и думать забыл уже об этом случае, об этой своей игре. И вот – может через пару дней, а может – через пару лет, с тобой вдруг связываются люди из А13. Ты не сразу вникаешь в то, что им от тебя вообще нужно. Потом долго стебешься над ними, называешь их агентами международной тайной организации «ЕБЦ-мой-моск» и отвечаешь «Доктор слушает!» на все их попытки с тобой поговорить. Пока наконец не осознаешь, что они – очень терпеливо сносящие твой балаган – вполне серьезны.
До этого этапа доходят далеко не все. Если ты – дошел, то тут уж и ты становишься нереально серьезен. По крайней мере – пытаешься не ржать им в лицо над каждым всерьез употребляемым выражением типа «цель полета» или «досье на объект». Наконец справившись с подступающим хихиканьем и соблазном пойти и поискать в окрестностях скрытую камеру для съемки розыгрышей, ты с трудом втыкаешь в то, что они называют основной целью своей – и, возможно, будущей твоей – работы. Долго и мучительно ходишь вокруг да около, щиплешь себя за руку, трешь глаза и плюешь через плечо. Некоторые сразу идут к психиатру. В общем, от нулевого до первого полета доходят далеко не все «нулевички». Как бы красиво ты ни летал на нулевке, на первый осознанный и просчитанный полет не у всех хватает сил даже оттолкнуться от земли. Но у некоторых – хватает. Для таких «нулевка» становится «открывашкой». А сами они становятся музами.
У меня сил хватило. Желтая папка с досье на объект полета в моем рюкзаке – двадцатая по счету. Я – восходящая звезда А13. А значит, моему объекту №20 крупно не повезло с этим его творческим отпуском в городе-замке на западе Лангедок-Руссильона, Франция.
– Уважаемые пассажиры! – донесся до нас снисходительный и гнусавый английский помощника пилота. – Пристегните ремни безопасности, закрепите столики и приведите кресла в вертикальное положение. Наш самолет начинает посадку.
Я закинула за щеку леденец из жестяной коробочки, купленной в амстердамском аэропорту, и в который раз сильно пожалела, что в тамошнем дьютифри нет товаров народного потребления с заветным листочком пьюр-хэмпа. Представляете, единственное место в Голландии, где не достать дури, – это их дьютифри. Вот у них-то уровень иммиграции, должно быть, равняется нулю. Откинувшись на скрипнувшую спинку сидения и мысленно поздравив себя с началом очередной пытки, я закрыла глаза.
Муза или не муза, а мою нелюбовь к посадкам самолета не искоренит никто и ничто. Показывай не показывай мне надувной жилет со свистком от акул, а избежать стресса помогает только один способ – ужраться до состояния свежемороженого овоща. Чтобы тебя тупо сгрузили на землю вместе с багажом, прислонили к заднему стеклу аэропортовского автобуса и пропинали со всеми нужными остановками, включая туалет, от паспортного контроля до такси. И чего я так колоссально протупила и не накушалась алкоголем еще до взлета? Ответ один – работа. Нужна трезвая голова, ну и далее по списку – про руки и сердце. Я горестно вздохнула и начала остервенело грызть леденец. Самолет не по-детски тряхануло, ладони в момент вспотели. Нет, это просто антигуманно! Надо было выйти в Голландии на денек и хорошенько укуриться. И лететь сейчас вместе с самолетом на крыльях любви ко всему миру и даже к авиаперевозчикам. Самолет тряхнуло вторично. Ну, к черту! Работа там, не работа, а больше никаких трезвых авиаперевозок меня! Баста.
На этой радостной ноте самолет загудел турбинами, задвигались закрылки. Уши заложило. Через двадцать шесть минут мы благополучно сели у подножия Пиреней, в аэропорту Перпиньяна, на самом юге Франции.
II Смена курса
Еще одиннадцати нет – а уже жарко. Но мне это даже нравилось. Люблю жару. Люблю выйти из стерильной прохлады самолета в водоворот горячего воздуха, пахнущего полевыми травами, с металлическим привкусом дыхания турбин и нагретого камня. Не спеша пройти по летному полю – оно такое маленькое, что автобусы тут не нужны. Скольжение больших прозрачных дверей, шаг в прохладу и мерный гул здания аэропорта. Здравствуй, паспортный контроль.
У нас в А13 все схвачено: паспорта, визы, приглашения – все быстро и все в срок. У меня двойное гражданство, устроенное после того, как три года назад я начала плотно работать с Европой. Я – немножко русская, немножко чешка. Сама улыбаюсь, когда произношу это. Ну а вообще границы придумали не для меня. Русский, чешский, английский, немецкий, французский, немножко испанского и щепотка итальянского – с трепом проблем нет никаких. Места дислокации последних трех объектов – Испания, Финляндия, Чехия. Это не считая путешествий объектов в Латвию, Германию, Голландию и Польшу. Я, естественно, держалась их маршрутов и изрядное количество времени провела в самолетах. Все это – меньше чем за год. Если бы не синий паспорт Евросоюза, мне понадобились бы дополнительные страницы в загранку.
Я мило улыбнулась молодому таможеннику в белой форменной рубашке – вот черт, как же умопомрачительно смотрится строгая белая форма на фоне легкомысленного средиземноморского загара! Получила улыбку в ответ и свой «мультипас» и погребла к выходу. Через зеленый коридор. Мимо багажной ленты. Мне доставляет какое-то особенное наслаждение пролетать ее на всех парусах, с любимым рюкзаком за спиной, на ходу нацепляя на нос солнечные очки, готовясь к встрече с яркостью мира под южным солнцем. Снова – скользящие двери, и жара, и яркие краски – белизна, зелень, золото и синева. Ну, привет, ma belle!
Миновав таксистов, лениво курящих около своих белых, без единого пятнышка тачек, я скрепя сердце направилась к стоянке автобусов. Все-таки чертовски трудно было пройти мимо машины, которая вихрем и с комфортом полного пассажирского одиночества может промчать тебя через шахматную доску полей и виноградников, по расчерченным линиям дорог до вожделенного Нарбона. Но я – прошла. Прошла, слегка улыбнувшись на традиционное «О-ля-ля!» вслед. Перебежала дорогу и направилась к кассам. Потому что так проще – лететь, не поднимая пыли.
Через пять минут я уже сидела в придорожной кафешке – три столика и стойка прямо в здании касс – ела круассаны с джемом и запивала их кофе с молоком. На металлической поверхности столика передо мной лежала книжка-кирпичик, заложенная автобусным билетом до Нарбона. Что-то там про музыкантов, секс-драгз-рок-н-ролл. Истории, которые мы могли бы рассказать – что-то вроде того. Меня начисто купило такое название.
Я всегда покупаю книжки в дороге. Не могу удержаться. Книги и дороги созданы друг для друга, да-да. Но, расплачиваясь за покупку, я немножко дала маху. Видимо, с недосыпа, от всех этих переездов-перелетов. Моя покупка была совсем маленькой – эта книжка и крошечная расческа, похожая на ежа – понадобилась новая, потому что свою я посеяла где-то между аэропортами Питера и Амстердама. У продавца не оказалось сдачи, и я с готовностью стала рыться в поисках двадцатки среди вороха зеленых евро-сотен, которые извлекла из кармана жестом фокусника, достающего кролика из шляпы. Под финал представления из кармана появились золотая Visa, а за ней и Visa платина. Увлекшись поисками чертовой двадцатки, я осознала, что что-то не то, только случайно взглянув на лицо продавца. Увидев слегка округлившиеся глаза месье, я лихо распихала деньги и кредитки по карманам джинсов, молча сгребла найденную им в конце концов сдачу, схватила бумажный пакет со злосчастными своими покупками и укрылась за столиком в кафетерии.
И теперь я на себя злилась. Просто форменная идиотка. Могла бы с таким же успехом долететь сюда первым классом и потом добираться до города автостопом, предлагая расплатиться натурой, или прокатиться до Нарбона на лимузине сразу после голландского лоу-коста – чтобы уж проще было не потеряться из виду. Известно же – раз ты готова лететь и мчаться, поднимая вихрь пыли – значит, ты летишь ради чего-то очень и очень стоящего. Закон дикой природы – если в саванне столбы пыли до небес, значит, идет погоня за добычей.
Казалось бы, что здесь такого. Но – именно, что «казалось бы». Первое правило в нашем деле – не отсвечивать. Не мелькать. Не поднимать пыли. Идти на высоте, заданной тобой же самим в начале полета. Иначе есть вероятность, что твоя траектория полета заинтересует не только тебя.
Тогда, в первой своей игре, в нулевом полете, я была одна. Не потому что была осторожна. Потому что мне повезло. Да, других – не было, но я тогда просто не знала о других. И они не знали обо мне. Теперь же, спустя свои девятнадцать полетов, я могу с уверенностью сказать. Другие – есть. И они обо мне – знают.
Каждый из нас зовет их по-своему. Статики. Фризы. Каменщики. Есть даже романтики, которые зовут их муэртами. А я зову их декорами. Знаете почему? Потому что это прозвище очень точно отражает принцип их действия. Потому что они строят декорации.
Мы, музы, делаем взрыв. А они – делают антураж вокруг взрыва. Представьте себе картину – снесенный ураганом дом, одни щепки, машина на дереве, ну и так далее. Чудом уцелевший ты. А рядом – соседний дом. В нем – цветы на окнах, фонтан во дворе и в ласковых лучах солнца на лужайке сидят за пикником двое влюбленных. Ты, чудом уцелевший в урагане – моя работа. Я хочу, чтобы ты – выжил. Нетронутый дом соседа рядом с чудом уцелевшим тобой – работа декора. Он хочет, чтобы ты – сдох.
Декоры – убийцы. И занимаются они тем, что перенаправляют энергию взрыва. Они вмешиваются – и вместо того, чтобы снести стены перед тобой, взрывная волна со всей дури бьет по тебе. Всю силу они превращают в дрожь в коленках, всю злость – в жалость к себе, весь азарт – в боязливые взгляды через плечо. На тему – а как бывает там, у других…
Декоры – это наши призраки, наши фантомы. Их не запомнишь в лицо, потому что они – каждый раз разные. Они у каждого объекта – свои. Никто до сих пор не знает, откуда они приходят, откуда появляются, какая сила будит их. Почему в тот момент, когда в душе человека происходит взрыв и через край бьет творческая сила, рядом непременно нарисовывается кто-то, готовый заткнуть пробоину в серой стене своим собственным телом. Но они – появляются. Приходят из неоткуда, возникают из пыли, поднятой вокруг маршрута. Как будто на зов, на поднимающийся ветер, на предчувствие самых высоких, самых стремительных, самых ярких полетов. Именно поэтому – нельзя отсвечивать. Нельзя мелькать. Нельзя поднимать пыли. Идти на заданной высоте. Чтобы они не заметили тебя. Не учуяли смеси азарта и восхищения. И ваши маршруты – не пересеклись.
Пока, все мои девятнадцать раз, мне это удавалось. Декоры просто не успевали появиться. Я знала о них лишь понаслышке – от наставников или из историй полетов других муз. Мне же чертовски везло – удавалось обойтись без их участия. Я очень тихо поджигала бикфордов шнур, и внезапная взрывная волна зашвыривала мой объект на недосягаемую, неподвластную им высоту. Вот за что шеф прозвал мои полеты фейерверками. Ты никогда не видишь, как ракета взмывает в темное небо. Ты только слышишь свист, видишь ослепительную вспышку и теряешь дар речи от огненного звездопада над головой. Это и есть мой метод работы. Чтобы мой полет замечали только тогда, когда он уже успешно окончен.
– Маршрут А16, аэропорт Перпиньян-Ризасолс – Нарбон отправится через пять минут.
Как это кстати! И какая же я все-таки дурища! В полете нельзя даже думать про декоров. Они эти мысли чуют. И приходят. Как на зов.
Я встала, одним глотком допила сладкий кофе, подхватила книжку, рюкзак и направилась к стеклянным дверям, за которыми подплывал к паркингу длинный, как сигара, автобус.
Как же я скучала по всему этому! По улочкам, мощенным серым камнем, по хризантемам и маргариткам, продающимся прямо в глиняных горшках в крохотных цветочных лавках, по слегка качающемуся мосту над зеленой лентой канала, по хрипловатым руладам гармошки, по запаху речной воды и свежего хлеба. По гостеприимству, простоте и шарму этого уголка на юге Франции.